Текст книги "Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет"

Часть третья

Февраль 1940 года

К началу февраля почти завершилось переформирование частей и соединений Северо-Западного фронта. Попытки сходу преодолеть хорошо организованную оборону и ожесточенное сопротивление финской армии ни к чему не привели. Противник упорно, а главное умело удерживал занимаемые рубежи и отступать не намеревался. Наоборот, даже пытался наступать, и к концу тридцать девятого года советским войскам удалось лишь незначительно продвинуться вглубь неприятельской территории. После чего стало понятно, что сломить вражеское сопротивление без принятия кардинальных мер и тщательной подготовки не удастся. Наступило относительное затишье, а советское командование приступило к проведению мероприятий по материальному обеспечению и усилению РККА.

После перегруппировки войск и попал красноармеец Гавзов из тылового хозяйства седьмой армии на передовую. Ему так надоело изо дня в день возиться с лошадьми, что известие о переводе в состав стрелкового батальона, он воспринял с большой радостью. В силу возрастной легкомысленности погибнуть Митька не страшился. Ну и, не в последнюю очередь очень хотелось ему сделать что-то такое, что заставило бы земляков называть его не Лизкиным Митькой, а Дмитрием Павловичем Гавзовым. А передовая, как он считал, была для исполнения этого желания самым лучшим местом.

Можно, конечно, и ничего не делать и геройских подвигов не совершать, но и ждать тогда, по его мнению, когда будут звать по имени-отчеству, нужно еще лет двадцать. Уж очень хотелось бы ему увидеть изумленное лицо своей Нюрки при виде на его груди какого-нибудь ордена. «Красной Звезды», к примеру, или «Красного Знамени». Неплохо, конечно, и медаль «За отвагу», но, то вряд ли осуществимо: политрук, что напутствовал их вновь сформированный батальон, сказал, что война продлиться не дольше месяца. А за такой короткий срок хоть бы одну награду заслужить. И уж очень сожалел Митька, что не дожили до такого дня его дед с бабкой. Хотя, по правде, Анна Гавриловна любила бы его и без медали. А вот Тимофей Петрович уж точно при виде награды поостерегся назвать его оболтусом.

Ну и мать, конечно. Больше двух лет прошли после ее ареста, а он так и не мог свыкнуться с мыслью, что больше никогда не увидит свою маму Лизу. Уж кто-кто, а она уж по достоинству оценила его будущий подвиг. По крайней мере не стала бы, как Нюрка спозаранку будить по выходным. Сковородников4545
  Шаньги, иссеченные в форме (местное)


[Закрыть] бы с толокном напекла, а то Нюрке с ним не нравятся, и печет без присыпки. Ладно бы ее не было. А то овес и ячмень всегда в амбаре был, и зерно толченое не переводилось. Но нет, с золотистой корочкой шанег дома поесть не доводилось. Да и теща вряд ли бы стала ворчать на орденоносца по пустякам. Антонина Антоновна на дух не терпела лодырей и бездельников, но зятю-герою, наверняка позволила хоть иногда «посидеть без дела».

А еще у Митька мечтал уехать жить в город. И обязательно в большой, чтобы с театрами и музеями разными. С колхоза просто так не вырвешься. Другое дело, когда медаль на груди. С ней надежды на переезд больше. Тогда бы днем стал ходить на работу, а вечерами, когда руки с мылом вымыл, читал на диване газеты и журналы. По выходным с Нюркой гуляли бы по городу, не думая, что нужно спешить домой, потому как скот некормленый и тесто не замешано. Не досаждал бы летом надоедливый гнус, и не нужно было просыпаться, когда на дворе еще утро не наступило. И не стоял бы по пояс в снегу, спиливая лучковкой4646
  Лучковая пила (местное)


[Закрыть] вековое дерево. А в деревню бы ездил лишь послушать звон колокольчиков колхозного стада или когда на рыбалку захочется. Ну, в конце концов, если Нюрке за кислой жаровицей4747
  Клюква (местное)


[Закрыть] на болото приспичило бы.

В то, что так случится, сомнений у него не было. Если уж удача есть, то она одним-двумя приятными событиями не ограничится. В счастье Митька тоже верил и от жены своей знал, что она его уж очень хочет. Но по его убеждению удача все-таки главнее. Без нее счастливым не стать. А то, что она к нему пришла, он, наконец, почувствовал прошлой осенью. Но не сразу осознал, что жизнь его меняется именно благодаря удаче, которую так долго ждал. И только чуть позднее, когда трясся в общем вагоне, следуя к месту службы вместе с другими призывниками, снова вспомнил о ней. И основания для этого у него были: сначала Нюрка согласилась с ним расписаться, а буквально через неделю после этого принесли повестку на действительную службу.

В тридцать седьмом Митьке исполнился двадцать один год, и он все ждал, что его призовут в армию, после которой можно было в деревню не возвращаться. Однако, случившееся с матерью спутало его планы: на службу брать не хотели ни в тот год, ни в следующий. А в середине прошлого сентября, когда молодая жена вошла в его родительский дом, все таки, призвали. Тогда он и понял, что удача есть и, наконец, к нему пришла. И просто так он ее ни за что не отпустит.

В день двенадцатой годовщины празднования революции он вместе с другими новобранцами, стоя в пешем строю на плацу военного городка Сертолово, торжественно принял военную присягу. Однако вопреки ожиданиям и решимости постигать армейскую грамоту, уже на следующий день был приписан к хозяйственному взводу. С этого дня служба как таковая для него закончилась, и за три последующих месяца винтовку красноармеец Гавзов в руки брал всего несколько раз. В первом случае оружие выдали, когда приезжал командарм для проверки готовности служб тылового обеспечения к ведению боевых действий. В двух других – при проведении учебных стрельб. Все остальное время Митька проводил с лошадьми. Чистил, поил и кормил их, сравнивая свое сегодняшнее житье с колхозными буднями.

С началом боевых действий через их подразделение шло пополнение армии из военных конных заводов и с закупок в коневодческих хозяйствах страны. Здесь лошадей сортировали и отправляли в воинские части, оставляя в своей конюшне лишь вьючных и обозных животных. Через какое-то время Митька уже стал сомневаться в своей удаче, но судьба решила иначе и в середине января их взвод почти в полном составе отправили на передовую. Оставили лишь командира, укомплектовав его новобранцами из числа вновь мобилизованных крестьян. Митька повеселел и снова вспомнил о своей удаче.

Вновь сформированный батальон был придан не так давно передислоцированному из московского военного округа стрелковому корпусу. Первые две недели Гавзов вместе с другими красноармейцами проходили специальную подготовку в районе Териоки4848
  г. Зеленогорск Ленинградской обл.


[Закрыть], где обучались ведению боевых действий в создавшихся условиях. Морозы стояли лютые, и Митька не раз вспомнил о теплой армейской конюшне. Наконец обучение закончилось, и весь корпус был переброшен в Мустамяки4949
  п. Горьковское Ленинградская обл.


[Закрыть] вплотную к линии фронта.

Сегодня у его батальона был выходной день. Первый в этом году. Банные были, но, чтобы весь день без учебы и занятий, такое было впервые. И даже нижнее белье накануне выдали не просто чистое, а новое. Кто-то из острословов пошутил, что свинью перед забоем тоже холят и лелеют, но Гавзову о плохом думать не хотелось. Как говорил дед Тимофей: «О смерти думать – о деле забыть». А у Митьки они были всегда. Не получалось ни жить, ни служить без них. Вчера, к примеру, письмо от Нюрки пришло, значит, нужно ответ вечером писать. Помрешь, кто напишет? Написать-то напишут, но только не о том, что ему хотелось бы. А после построения нужно баню батальонному начальству истопить. Откуда у озера на окраине деревни взялась обычная баня по-черному и почему осталась цела после всех боев, он не задумывался. Сказал политрук истопить, значит, о дровах и воде думать нужно, а не о том, почему избушка не разрушена и тем паче, что в бою и убить могут. И самому помыться нужно успеть. К тому же вечером концерт должен быть. Из Ленинграда артисты должны приехать и песни под гармонь петь. А веселиться чистым куда приятнее.

Баню для всего батальона устроили внутри чудом уцелевшего постоялого двора. Находился он на берегу озера километрах в двух от места основного базирования стрелкового корпуса. Помывочную сделали там, где прежде хранили фураж и держали зимой лошадей. Основная же часть двора, так же как и другие дома деревни были сожжены финнами при отступлении. Внутри уцелевшего довольно просторного помещения сохранилась добротная печь, которую накануне хорошо протопили. Для большего комфорта поставили еще несколько чугунных печек и сделали раздевалку. Воду же носили с озера и грели на тех же буржуйках.

С утра на всеобщем построении приняли в члены партии несколько Митькиных сослуживцев. Глядя на их радостные лица, он пришел к выводу, что беспартийному получить награду намного сложнее. Не безнадежно, но труднее. Вот хотя бы кандидатом стать и то уже проще в наградной список попасть. По его глубокому убеждению в стране героев много больше, чем наград и на всех никогда не хватит. Потому многим ачемским мужикам, на его взгляд их заслуживших, они и не достались. Для награды помимо подвига нужно что-то большее. И принадлежность к партии, по его мнению, для этого подходила как нельзя лучше. А еще подумал, что хорошо, что после ареста матери из комсомола не исключили. О том, чтобы было в ином случае, Митька думать не хотел, решив, что после первого боя обязательно напишет заявление в партию. «И когда тут умирать? – сделал он вывод в конце всех своих размышлений».

Из-за холода и сильного ветра мероприятие на импровизированном плацу прошло по укороченной программе и не так торжественно, как в мирное время. Новоиспеченные коммунисты, выстроившись в своеобразную очередь, быстро получили из рук политрука красные книжки и так же быстро поклялись отдать жизнь, если потребуется для победы над врагом. На том все закончилось. Рядовой состав быстро разошелся по землянкам и блиндажам, устраиваясь поболтать рядом с горячими буржуйками. Все сооружения Мустамяки к немалому удивлению красноармейцев были оборудованы новыми чугунными печками. Специально изготовленные на ленинградских заводах они давали больше тепла и почти не дымили. Самодельные же, сделанные бойцами из подручных материалов остались в Териоки.

Гавзов долго греться не стал. Не дал он такой возможности и своему заместителю и другу одновременно. В таких делах Митька толк знал: не зря ему и сейчас и в мирное время подобные поручения давали. Прорубь, наверняка, замерзла, потому пока с ней управишься, пока воды натаскаешь, времени немало пройдет. А хотел бы он начальство и веником побаловать, потому и в лес сбегать нужно – может с вересом повезет. Березовых-то никто не заготовил: видно не думали, что воевать долго придется. Ну и приготовить хорошую баню в такую погоду – дело непростое. Все из-за того же мороза подтопили ее еще с вечера, иначе к назначенному времени вряд ли смогли бы управиться. Кое-где вчера пришлось еще и дыры в стенах затыкать, да новый дымник выпилить.

С заместителем своим Митька познакомился в самом начале службы, еще до принятия присяги, и с тех пор служили с ним в одном отделении. Вместе в конюшне обряжались, вместе и на передовую попали. Пятилетняя разница в возрасте на их взаимоотношениях никак не сказывалась. Разве что Гавзов был командиром отделения, а красноармеец Панин его заместителем и главным помощником. Они сдружились с первых дней службы. Митька обратил внимание на восемнадцатилетнего парня, когда тот в первый же день знакомства, по просьбе сослуживцев рассказывал о себе и своей семье. Ничего необычного в его рассказе он поначалу не услышал. Работа, дом, работа. Ничего интересного. Разве что жил в Ленинграде в настоящей городской квартире с унитазом и водопроводом. Но когда Прохор упомянул о своем товарище и соседе по квартире, у которого мать арестовали в тридцать седьмом, то вызвал у Гавзова неподдельный интерес. Он был удивлен и поражен насколько искренне тот сопереживал своему другу, с каким участием и сожалением поведал о случае, произошедшем с соседом в военном комиссариате.

Сам Митька не хотел без нужды рассказывать о матери: мало ли как воспримут это его сослуживцы, и как сей факт отразится на взаимоотношениях с ними. Но когда услышал, с каким пониманием отнеслись молодые ребята к судьбе соседа Прохора, то изменил свое решение. Уж очень хотелось услышать что-то подобное и в свой адрес. Потому на следующий день после ужина отозвал Панина в сторонку и рассказал о случившемся со своей матерью. И Митька в нем не ошибся. Он еще долго вспоминал выражение лица Прохора, после того как закончил говорить. От нахлынувших чувств Панин участливо коснулся Митькиного плеча, словно пытаясь его успокоить. После этого случая и установились между ними дружеские отношения.

До Ваммел-ярви5050
  оз. Гладышевское в Ленинградской обл.


[Закрыть] они дошли быстро. Гавзов сложил под каменкой дрова и поджег. На теплом поду огонь споро занялся и быстро побежал по суковатым поленьям. Языки пламени облизнули холодный котел, растапливая образовавшийся на нем за ночь иней. Хотя и сожгли они накануне охапку дров, но сорокаградусный мороз все-таки успел изрядно выстудить помещение.

– Ты чего стоишь? – воскликнул Митька. – Давай дуй за водой. Прорубь замерзла, поди.

– Ни хайла тебе, ни вьюшек, – засмотревшись на поднимающийся к верху дым, проговорил Прохор. – Я никогда не мылся в такой бане. Слушай, Дмитрий, а не помыться и нам тут? Жару на всех хватит. Думаешь, не разрешит начальство?

– Разрешит. Только ждать долго придется.

***

Обязательную воинскую повинность Гаврила отбыл в далеком двадцать четвертом. Отслужив в пехоте полтора года, красноармеец Оманов вернулся домой в полной уверенности, что больше стране советов он ничего не должен. Однако судьба распорядилась иначе, и в конце декабря он оказался в распоряжении все того же десятого стрелкового корпуса, из которого ровно пятнадцать лет назад демобилизовался. Но если тогда он уезжал домой из теплой обжитой казармы Тамбовской губернии, то теперь на Карельском перешейке его встретил мороз и неуютная землянка.

Корпус всего несколько дней назад прибыл в зону военных действий и только обживался в составе Северо-Западного фронта. После месяца разного рода передислокаций, оказался красноармеец Оманов вместе со своим стрелковым полком в местечке Мустамяки. И все это время не выходила у него из головы недавняя история с золотом. Особенно тоскливо на душе было в первые дни. Все думал о некстати случившейся войне и не сбывшихся из-за нее планах. Но постепенно военные будни несколько заслонили больную тему, и на передний план вышло простое военное желание выжить. Медали и ордена ему были не нужны: богатство ждало его дома. Нужно было только до него дожить.

Но как это сделать, если пуля не разбирает, кого лишить жизни, а кого нет? Ей все равно богат ты или нет, герой ты или трус. И уж, конечно, вряд ли она станет выбирать среди тех, кто готов умереть за свои идеалы и тех, кто такого желания не испытывает. Наконец, после недолгих размышлений Гаврила пришел к простому выводу, что, если смерть нельзя полностью исключить, то нужно постараться от нее держаться подальше и как можно реже подвергать себя смертельному риску. Но как это сделать, чтобы ни у кого не закрались мысли о его трусости? Иначе пулю от своих же и получишь. Все-таки стрелковый полк – обычная пехота, а не тыловое хозяйство. Решение пришло неожиданно и никаких усилий от Гаврилы не потребовало. По крайней мере, так ему тогда казалось.

В начале января на утреннем построении его ротный, известный в части шутник и балагур, попросил выйти из строя тех, кто на гражданке был заядлым любителем спиртного. Гаврила оказался единственным, кто не понял юмора и шагнул вперед, став у сослуживцев предметом для насмешек на всю оставшуюся часть дня. Однако, знали бы они, чем обернется для Оманова очередная шутка командира, то вероятно вышли бы тогда всем строем. Буквально накануне все тому же командиру от вышестоящего начальства поступил необычный приказ о командировании в распоряжение полка одного из его красноармейцев для выполнения специального задания. В конце листа почерком полкового политрука было дописано: «В зрелом возрасте, родом из деревни и имеющего опыт обращения со спиртным». Так и оказался красноармеец Оманов в отделении специального обеспечения корпуса.

Из промозглой землянки он перебрался поближе к штабу дивизии, невольно оказавшись подальше от передовой. В хорошо обустроенном блиндаже на самой окраине Мустамяки было тепло и сухо, а главное в нем можно было надежно укрыться от почти ежедневных вражеских обстрелов. По крайней мере, сейчас, пока войска готовились к наступлению. Платой за такого рода удобства стало необычное занятие, которым ему вместе с еще десятком бойцов предстояло заниматься. Дело в том, что к середине января на передовую стала поступать водка, и обязанность по снабжению ею личного состава была возложена на их вновь сформированное подразделение.

Спиртное поставлялось в маленьких стеклянных бутылочках, в каждой из которых содержалось по сто граммов водки. Вот эти мерзавчики и доставляло по приданным дивизии частям отделение Оманова. Но видимая простота данного занятия осложнялась другой, но довольно таки хлопотной обязанностью. Начальство требовало от них собирать и сдавать обратно пустую тару, что в условиях снежной и холодной зимы, было проблематичным. Но и тут выход был найден: водки выдавали ровно столько, сколько подразделения сдавали пустых бутылок.

Не обходилось в работе и без происшествий и недоразумений. Особенно в первые дни. Бывало, что и спиртное поступало не качественное. На морозе вода в разведенном спирте замерзала, и недовольному личному составу приходилось объяснять, что другой водки не будет. Выбора у солдат не было и перед употреблением они свои бутылочки разогревали. То в коробках продукции недоставало. А то и самих коробок. И смекалистые снабженцы выдавали по одной стекляшке на двоих, обещая в следующий раз восполнить недостачу. Но не все доживали до следующего раза. А потому частенько некому было и возвращать обещанное.

Но не только беда не приходит одна. Бывает и радости случаются одна за другой. Как удивился Гаврила, когда по прибытии к новому месту службы, обнаружил в отделении своего земляка. С Михаилом Лапиным, больше известным в Ачеме, как муж Финки, их призвали вместе, но на приписном пункте они расстались. И вот, спустя месяц встретились снова. Друзьями в деревне они никогда не были, да и тут об этом никто не думал. Нары, однако, заняли рядом и нет-нет, да и предавались воспоминаниям о довоенной жизни.

Главным недостатком нового места службы Гаврила считал испытание трезвостью. Такого не пожелал бы ни одному из своих деревенских собутыльников. Однажды он пришел даже к выводу, что уж лучше умереть, чем такое терпеть. Через его руки проходило огромное количество водки, а внутрь попадало лишь содержимое одного шкалика. Учет спиртного был такой, что при желании выпить лишнего, сделать это было не сложно. Однако, перспектива расстрела за подобное нарушение, удерживала его от соблазна.

Сегодня Оманов, как обычно, запряг лошадь, загрузил на складе полные сани ящиками с водкой и отправился в войсковые части согласно утвержденной разнарядке. Проблем с доставкой никаких не происходило, и уже к середине дня его повозка добралась до последнего в списке батальона. Сюда он прибыл в первый раз. Подразделение располагалось намного дальше всех остальных, и обычно в него ездил его сослуживец. Но тот неожиданно заболел, и ехать пришлось Гавриле. Настроение после посещения предыдущего батальона у Оманова было хорошее. Он прибыл туда перед самым обедом и смог неплохо перекусить.

Не зная, где найти ответственного за приемку груза, Оманов слез с саней, поправил съехавший с головы суконный шлем и зашагал к стоящему у ближайшего блиндажа часовому.

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, м-м-м и простор, м-м-м стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор5151
  Советская песня. Авторы: Ю.А.Хайт и П.Д.Герман


[Закрыть]…, – мурлыкал себе под нос он известную песенку. – Всё ближе, и ближе, и ближе, – Гаврила попробовал переиначить слова на свой лад, но, не придумав ничего путного, запнулся и замолчал.

– Стой! Кто таков? – совсем рядом раздался окрик часового.

– Спецснабжение. Красноармеец Оманов. Что-то народу у вас не видно. Вымерзли все что ли, – он попытался шутить, но гладя на задубелое лицо молодого солдата, серьезным тоном быстро произнес заученную фразу: – Кто у вас груз принимает?

– А-а-а, наркомовские5252
  «Нарко́мовские сто грамм» – неофициальный термин, имевший хождение в 1940-х годах в период ведения Красной Армией боевых действий.


[Закрыть] что ли? А чего не Ратников привез? У нас выходной сёдни5353
  Сегодня (местное)


[Закрыть]. Наступление скоро, значит, – ответил тот, похлопав себя по замерзшим плечам.

– Ратников? Болеет Михалыч, – небрежно произнес Гаврила. – Ты откуль5454
  В данном контексте: Откуда родом (русский народный говор)


[Закрыть] будешь такой серьезный?

– Не положено говорить, – буркнул часовой, но потом чуть нагнулся и произнес: – С архангельской области я. С Холмогор. Ломоносов.

– Родственник что ли? – удивился Оманов.

– Не, однофамилец я, – попробовал улыбнуться тот.

– Земляк, значит.

Он уже привык к тому, что встретить тут северян обычное дело.

– Чей?

– Мой! И Ломоносова твоего!

– А, ну, да. Ну, да, – согласился часовой. – К ротному тебе надоть, к Соболеву из третьей роты. Был бы Гавзов, то он мог бы принять. Ротный ему доверяет. Но он, кабыть, на озеро ушел. Баню командирам топить.

– Гавзов? – насторожился Гаврила. – Знакомая фамилия. Кто таков? Откуда он?

– Все, иди, иди. Не положено говорить. На посту я, – почти шепотом сквозь замерзшие губы проговорил часовой. – Не дай Бог политрук увидит. Да, и не знаю я откуль. А вон, кабыть, и Соболев, – едва заметно кивнул он в сторону идущего к ним командира в белом полушубке и крест-накрест перепоясанного ремнями.

***

На всякий случай Митька подбросил еще. Дома он даже в такой мороз не стал бы жечь столько дров и обошелся двумя топками. Лучше не перекаливать, а то и до пожара недалеко. Не беда, если баня не жарко истопилась. Бывало и в валенках по полу внутри ходили и снимали лишь, когда на полке мылись. На улице холодище не раз и не два случалось. Оттеплит, в конце концов, тогда и попариться можно: не последнюю же неделю живут. А сейчас он так поступить не мог. Война: сегодня не попаришься – завтра может и не наступить. Поводов для истинной радости здесь на самом деле не много: письмо из дома придет, в бою не погиб, да в бане помыться. Конечно, и праздники случаются, и благодарности за службу объявляют, и награды вручают. И радуются солдаты в такие минуты. Но баня, по мнению Митьки, все же важнее, а потому должна быть подготовлена как положено, несмотря на все обстоятельства.

В привезенные накануне бочки налили воду. В одну два раза сливали из котла горячую, наполняя его снова каждый раз, когда та закипала. А другую заполнили холодной из озера. И веники удалось приготовить. Благо можжевельник долго искать не пришлось. Не забыл Митька и про полок. Отшорканные и отмытые им доски сияли чистотой. Как в своей бане. Наконец, они управились со всеми делами и, закрыв дырку под потолком новым дымником, отправились в распоряжение роты.

– Не душегрей ли к нам пожаловал? – обратил внимание Панин на красноармейца, стоящего рядом с их командиром роты.

– Не, не он. Наш много выше, – заметил Гавзов, направляясь к своему блиндажу.

Соболев тоже заметил подчиненных и громко крикнул:

– Красноармейцы Гавзов, Панин! Ко мне!

– Видать, ты прав, – вздохнул Митька и повернул в сторону командира.

Подбежав к нему, он вытянулся по стойке смирно и бойко затараторил:

– Товарищ старший лейтенант, красноармеец Гавзов и красноармеец Панин…

Тут Митька запнулся и заморгал заиндевелыми ресницами, увидев рядом с командиром Гаврилу Оманова. Тот тоже его узнал, но проявил сдержанность и только чуть заметно ему кивнул.

– Дядька Гаврила? – удивился Митька, но тут же замолчал и посмотрел на Соболева. – Извините, товарищ старший лейтенант. Не удержался.

Командир стянул с руки трехпалую рукавицу и потер замерзший нос.

– Земляки? – обратился он к Оманову.

– Так точно. С одной деревни, – спокойно ответил тот и чуть помедлив, добавил: – Почти родня.

Соболев удовлетворенно хмыкнул и снова потер нос.

– Как баня, Гавзов?

– Через час-полтора готова будет. Выстаивается. Но, если не сразу в парилку, то и пораньше можно, товарищ старший лейтенант, – выпалил Митька. – Венички замочил. И еще пяток в раздевалке на всякий случай. Но их запаривать нужно, если срочно…

– Хорошо, хорошо. Разберусь, – оборвал его Соболев. – Обеспечьте приемку груза и раздачу по подразделениям, – он кивнул на стоящие неподалеку сани.

– Слушаюсь, – выпалил Митька, едва сдерживая на лице радость от встречи с Омановым.

– Постарайтесь побыстрее, чтобы документы подписать до…, вообщем через час жду.

Молодой командир и обладатель трех квадратиков в петлицах смутился. Уж очень он не любил, когда личные надобности перемешивались со службой. Но комбат строго предупредил, что бы тот не отделялся от коллектива и сегодня был в бане вместе со всеми ротными командирами.

Дождавшись, когда Соболев отошел, Митька повернулся к земляку и радостно воскликнул:

– Дядька Гаврила!

С Омановым он в деревне общался не чаще, чем с другими крестьянами. Здоровались в основном, и не больше. От Митькиной родни ничего хорошего о Гавриле он не слышал. А бабка, так та, сколько помнил Митька, его кроме как пьяницей не называла. Да и разница в возрасте почти в двадцать лет была великовата для дружбы. Однако, в армии, а на войне подавно все выглядит совсем иначе. Главное – земляк, а все остальное не так и важно. Потому и радость у Митьки была такой неподдельной.

Гаврила же относя к встрече с Гавзовым более спокойно. Для него он все еще оставался деревенским пацаном и всего лишь сыном Гавзовой Лизки. Одно время было у него желание приударить за ней, но та сразу дала ему понять, что с женатыми мужиками не связывается, а с теми, кто младше и подавно. Стоявший чуть в стороне Панин заметил несколько сдержанную реакцию Гаврилы от встречи с Митькой, но счел ее вполне естественной для человека старше по возрасту. На самом же деле Гаврила в силу своего нынешнего занятия не спешил заводить какие-то близкие знакомства среди солдат. Глядя на взаимоотношения красноармейцев, особенно призванных с одной местности, понял, что такая дружба ему ни к чему. Что ему замерзший солдатик мог дать? Чем помочь? Ни чем. Одно беспокойство и хлопоты: начнет только водку просить, а то и к себе на службу пристроить. Если уж заводить знакомства, то только с командирами. Поэтому, увидев Митьку, особой радости не испытал.

– Здоров, Митька.

Они обнялись. Гавзов сиял. У Гаврилы же, отвернувшего голову в сторону, выражение лица никак не изменилось. Оставив объятья, Митька обернулся.

– Прохор, – кивнул он на стоящего рядом товарища. – Мой однополчанин и друг.

– Панин, – представился тот. – Красноармеец Панин из Ленинграда.

Гаврила скользнул по нему взглядом и в ответ едва заметно кивнул.

– А командир у вас толковый. Молодой, а понятливый. Такие обычно гонористые не в меру.

– У нас все толковые, – согласился Прохор.

– Понятно, – протянул Оманов. – Куда водку-то? Слышал, что командир сказал?

– А, ну, да, – опомнившись, проговорил Митька. – Коня бери и за мной.

Они управились за час. Сани с пустой тарой оставили на улице, а лошадь Оманов выпряг и завел с мороза в палатку, где стояла еще пара обозных лошадей.

– Дядька Гаврила, пошли пообедаем с нами, а то с утра ничего не ели. Сегодня у нас выходной. Завтра, говорят, наступление начнется, – предложил Гавзов. – О себе чего, может, расскажешь. О деревне.

От угощенья Оманов не отказался, хотя и не очень хотел. И спустя полчаса, сидя у теплой печки, они с удовольствием уминали горячую кашу. В честь выходного сегодня в полку было организовано трехразовое горячее питание, а получить свою пайку из термоса можно было в течение всего дня. Главным же сюрпризом стал для бойцов свежий хлеб. Потому, как занюхать полагавшуюся водку кусочком аппетитной горбушки намного приятнее, чем надоевшей галетой из суточного пайка.

– А ты, дядька Гаврила, как тут оказался? Тебе же уже годов не маленько, – спросил раскрасневшийся от спиртного Панин. – Чего в вашей деревне молодежи нет?

Оманов раскурил папиросу, выпустил кольцо дыма и усмехнулся. Он и сам задал подобный вопрос военному начальнику, когда в декабре попал на призывной пункт. «А зачем армии два по восемнадцать, если один в сорок их заменить может. Ума больше, места занимает меньше, кормежки и еды тоже меньше требуется. Так что по всему выходит, что лучше одного мужика взять, чем двух недоумков, – толи в серьез, то ли в шутку ответил ему тогда усатый военком».

– Не маленько, – повторил Гаврила и о чем-то задумался. – И, правда, не маленько! – неожиданно громко воскликнул он и засмеялся.

Митька с Прохором переглянулись. Сидевшие неподалеку другие бойцы тоже покосились в их сторону.

– Мне же сороковник сегодня! Ну, надо же, забыл! Ты прав, пацан – точно старый стал, – смеялся Оманов.

Гавзов с Прохором удивленно посмотрели на гостя и тоже засмеялись.

– Лучше скажи, Дмитрий, давно ли из дома весточку получал? – немного успокоившись, проговорил Гаврила.

– Письмо? Так вчера буквально.

– И чего в деревне интересного?

Он хотел спросить о своей Катьке, но не стал. Было неловко за свою глупость: вдруг парень знает о том, что с ним произошло перед самой войной.

– А чего интересного? Вроде ничего особенного. Ну, пишет, что в этом году больше никого из деревни на войну не призвали. На Лапина похоронка пришла…

– На Мишку что ли? – удивился Гаврила.

– Ну, Финки мужик который.

Оманов оглянулся и перекрестился.

– Там что умом тронулись? Он же со мной служит. Сегодня утром, вот как тебя видел.

– Ничего себе! – воскликнул Прохор.

– Ты ответ писать будешь, сообщи, что живой он. Зинка, поди, убивается по нему.

Гавзов вытащил из-за пазухи Нюркино письмо, чуть заметно шевеля губами, пробежался по листку глазами и произнес:

– Да, про Мишку пишет.

– Сообщи о нем.

– Конечно, сообщу. Прямо сегодня вечером и напишу. А, может, дядька Гаврила, ты с нами в баньку? Начальство сходит, и мы потом. Справную сладили. Жарко там. А вечером концерт у нас, – предложил Митька. – Успеешь еще к себе.

Оманов наклонился к печке, приоткрыл дверцу и бросил внутрь окурок.

– А передвижной баньки у вас нет что ли? Их вроде много теперь в частях? – спросил он выпрямляясь.

– Привезли. Только мужики по-настоящему теплу соскучились. В дощатой-то избушке и в другой раз помыться можно, – со знанием дела заметил Панин.

Он хлопнул себя по коленям и поднялся.

– Ну, раз больше ничего не рассказываешь, то я поеду, пожалуй. Дел много: мы же без выходных. Теперь буду знать, где ты.

– Твое здоровье, Гаврила Петрович, – поднял Прохор флакончик с остатками водки.