Текст книги "Разбойник Чуркин. Том 1"

Глава 18

Пока пристав со своими молодцами дошли до деревни Костиной, наступила уже ночь, да такая тёмная, что в пяти шагах невозможно было разглядеть предмета; из нависших туч сыпал, как из сита, мелкий, но частый дождь; порывистый ветер как бы довершал всю прелесть осенней ночи. Проходя по задворкам упомянутого селения, путники спотыкались почти на каждом шагу, то о кочки, то о какие-то ямки. Но вот они выбрались на дорогу и пошли по направлению к лесу. Становой пристав хорошо знал всю местность около Костиной, а потому и не мог отдалиться куда-нибудь в сторону, хотя дорога, по которой они шли, не имела тех особенностей, какие имеют другие, подобные ей; на ней не было ни выбоин от колёс, ни канавок, так как грунт земли был не глинистый, а песчаный. Подойдя к лесу, который шумел верхушками своими, как море в бурную погоду, пристав свернул с дороги в левую сторону, остановился около мелколесья, огляделся и сказал:

– Вот здесь нам нужно будет подождать; сядемте, ребята, около кустиков.

– А не мокро будет? – заметил солдатик.

– Бог вымочит, Бог и высушит, – ответил пристав, – дождичек перестаёт.

«Хорошо ему в кожаном пальто: в воде не промокнет», – подумал кавалер, усаживаясь на землю.

– Кого же мы ждать-то будем, ваше благородие? – полюбопытствовал Кирилл Петрович.

– Чуркина Ваську. Сегодня, один мужичок из деревни Елизаровой, Пётр Егорыч, должен будет принести ему пятьдесят рублей, вот тут мы его и сцарапаем, – пояснил становой.

– Знаю, этот мужичок капитальный; значит, Чуркин оброк с него требует?

– Да, письмо прислал с угрозою: «не вынесешь, мол, требуемого, тогда дом твой спалю».

– Такая, уж, у него, разбойника, замашка, всех так запугивает, – выразился кавалер.

– Потише разговаривайте, а то спугнуть можем, – сказал пристав.

– Вишь, ветер какой, в барабан бей, и то заглушит, – произнёс Меткин.

Спустя несколько минут, с дороги из деревни Костиной, по ветру стали слышаться чьи-то голоса. Пристав поднялся на ноги, что сделали и другие, и пошли кустами к дороге, у которой все они и притаились. Голоса разговаривающих слышались всё ближе и ближе; наконец показались две человеческие фигуры – это были женщины. Становой дал им войти в лес, рассчитывая, что они, в ожидании выхода Чуркина, остановятся; но мнение его было ошибочно: путницы продолжали углубляться в лес.

– Ну, уж, мать моя, и напугал нас этот разбойник, страсть: «Если не вышлешь мне денег, говорит, то сожгу дом, а тебя убью».

– А много требовал он?

– Полсотни рублей отдали, голубушка моя, пастуха какого-то сегодня вечером прислал, заплатили окаянному.

Пристав с своими молодцами шёл около тех женщин по лесу около дороги и ясно мог слышать их разговор. Когда они перестали говорить, пристав вдруг выскочил на дорогу и, загородив им путь, крикнул:

– Стой, что за люди?

Бабы от испуга так и присели: они думали, что на них напал Чуркин, и начали просить о пощаде. Пристав подошёл к ним поближе; они стали перед ним на колени и завыли благим матом, умоляя не губить их и отпустить душу на покаяние.

– Да вы чего орёте, знаете, кто я? – горячился становой.

– Знаем тебя, родимый, знаем; ничего у нас нет, отпусти; Мать, Царица Небесная, защити нас! – не смея поднять глаз, ныли крестьянки.

– Да что вы, знать, совсем очумели! Я – становой пристав.

– Ты наш Отец благодетель, только не губи, детки малые останутся!

– Встаньте же вы, наконец! Я – не Чуркин, – объяснял им его благородие.

– Кто же такой?

– Говорю, становой пристав.

Бабы подняли головы, встали, осмотрелись кругом и, уверившись в правдивости слов говорившего, вздохнули свободней.

– А мы как перепугались-то, – сказала одна их них.

– Откуда вы? – спросил их пристав.

– Из деревни Елизаровой.

– Где были?

– В Костино в гости ходили.

– Чьи вы?

– Я жена Петра Егорыча, а вот она, – сказала женщина, показывая на свою подругу, – из дома Макеевых.

– У кого были?

– К Нефёду Фёдорычу за долгом ходили, а вот Макеева-то сноху свою Артемьеву навещала.

– О чем вы дорогой говорили?

– Так лепетали, от скуки; о чем нам, бабам, разговаривать.

– А о каких пятидесяти рублях речь вели?

– Ни о каких.

– Я сам слышал, что Пётр Егоров их Чуркину, через пастуха, передал.

– Что ты, родимый, нет! Мы об этом ничего не знаем, – уверила жена Егорова.

Становой пристав, видя, что от них толку не доберёшься, отпустил их и повёл свою команду обратно. Впрочем, обо всём, что слышал, он донёс по начальству.

Затем, языки дали знать приставу, что Василий Чуркин зачастую бывает в гостях в Елизарове и водит дружбу с крестьянином Антипом Ребриковым: у Антипа был сделан обыск, из которого, однако, ничего не вышло.

Через два дня после того, к становому приставу явился с предложением своих услуг бывший ученик Перервинского училища, Алексей Отрадинский. Пристав оглядел его с ног до головы и спросил:

– Чем же вы можете быть для меня полезным?

– Тем, что могу выдать вам всех разбойников.

– А каких именно?

– Василия Чуркина с его шайкой.

– Кто же находится его компании?

– Брат его, Степан, мещанин Азуреев и ещё один мне неизвестный.

– Да вы сами знакомы с Чуркиным?

– Как же, я пил в их компании вино.

– Где такое было?

– В лесу села Хотеич.

– Скажите, пожалуйста, как вы к ним попали?

– Очень просто: шёл я как-то из Ильинского погоста лесом, встретился с Чуркиным на дороге, разговорился с ним, объяснил ему, кто я и откуда; он меня приласкал и спросил: «Хочешь жить со мной?» Я согласился; он и повёл меня по разным деревням и лесам и познакомил со своей шайкой. Но вот что я доложу вам: взять его можно только тогда, когда он пьян, а с трезвым ничего не поделаешь: зверь чистый и притом всегда вооружён.

– А вы знаете 174 стат. устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями?

– Знаю; сам был ходатаем по делам.

– Ну, так что же вам угодно?

– Если желаете принять меня в сыщики, то я согласен.

– Извольте; нам такой народ теперь нужен. Сколько же дать вам жалованья?

– По вашему усмотрению, сколько стоить буду.

– Ну, хорошо; я зачислю вас с этого дня.

– Деньжонок на расходы пожалуйте, а я оставлю вам моё свидетельство.

– Сколько же вам нужно?

– На первый раз позвольте двадцать пять рублей. Получив их, я отправлюсь к Чуркину: надо не менее двух недель покутить с ним, всё вызнать, высмотреть, а потом уже и за работу.

– Таких денег я не имею, а вот десять рублей могу.

– Ну, все равно, пока хватит.

Отрадинский получил деньги, оставил приставу своё свидетельство, выдал обязательство служить верой и правдой, ушёл и больше уже никогда к приставу не заявлялся. Говорят, что он был агентом Чуркина, посланным разбойником пошутить над приставом, а свидетельство о звании, оставленное у станового, было фальшивое.

Между тем, неуловимый Чуркин жил себе, да поживал, сегодня в лесу, завтра в какой-нибудь деревне; пастухи были верными его адъютантами и наблюдательной полицией, вместе с тем и рассыльными, которых Чуркин отправлял к фабрикантам и богатым мужикам с требованием денег. Надо отдать им справедливость: они обязанности свои исполняли с великой аккуратностью и обдуманностью. Слухи о шайке разбойника были разными: по одним из них, под рукою у него было пятнадцать человек, а по другим – не более шести головорезов. Полиция, агенты её, пикетчики и конные крестьяне употребляли все свои усилия, чтобы открыть убежище разбойника, но ничего не могли поделать. Кто-то шепнул приставу, что Чуркин частенько бывает в лесу, близ деревни Ляховой, где имеет себе приют в лесной сторожке мещанина Лютикова, у сторожа Василия Тимофеева. Сведения эти после проверки оказались точными; выяснилось, что разбойник ночует там по праздникам, почему в ночь на один из понедельников положено было атаковать народом ту сторожку и взять Чуркина.

Старшина Запонорской волости, по распоряжению пристава, послал рассыльных за крестьянами деревень Заволенья и Куровской, с наказом, чтобы все они, поголовно, явились в волостное правление, к 10 часам вечера. Приказ этот был исполнен. К 11 часам, приехал пристав и повёл мужичков, в числе более шестидесяти человек, полями, в Ляховский лес.

– Вы, православные, дорогою-то не галдите, а то зверя спугнёте, – говорил его благородие.

– Ох, уж этот зверь, надоел он нам, – ответили старики, смекнув, на какую охоту их выгнали.

Добравшись до лесу, пристав распределил, кому и как подвигаться к сторожке. Облава, можно сказать, была ведена разумно, – сторожка была окружена разом со всех сторон. «Ну, – думал пристав, – теперь, авось, не ускользнёт».

– Голыми-то руками что с ним поделаешь? – говорил один из облавщиков другому.

– Ещё бы, так мы на него и полезем, – отвечал другой.

Из цепи крестьян, атаковавших лесную избушку, выделился становой пристав, имея у себя под рукой старосту деревни Заволенья. Не спеша, подошёл он к окну и постучался.

– Кто тут, что нужно? – откликнулся сторож.

– Отопри – полиция, – сказал пристав и позвал к себе на помощь ещё шесть человек крестьян.

Двери избушки были отперты. Сторож встретил пристава в исподнем платье.

– Зажги огонь! – крикнул пристав, – а вы, ребята, идите вперёд, – сказал он крестьянам.

Мужички со старостою вошли в избу. Огонь был готов. Поднялась с постели и жена лесника и с удивлением глядела на окружающих её.

Окинув глазами избу и не видя к ней никого из посторонних ночлежников, пристав заглянул на печку и задрожал всем телом.

– Ребята, бери Чуркина! Вот он на печке спит.

На печке, действительно, кто-то поворотился и приподнял взъерошенную голову. Мужички кинулись было к печке, но остановились в каком-то раздумье, как бы не решаясь исполнить приказ пристава.

– Что же вы, берите его! – закричал на них его благородие. – Староста, чего же ты смотришь? – добавил он.

– Ну, ребята, за мной смелей, – сказал староста и кинулся к печке.

Всё это было делом минуты. Крестьяне взобрались на печь и насели на лежавшего там человека.

– Караул! задавили! – послышался голос арестованного.

– Вяжите его и тащите на пол, – командовал пристав.

Сторож и жена его стояли, понурив головы, не понимая, что такое происходит.

Крестьяне связали руки лежавшему на печи человеку, который продолжал кричать благим матом, и сволокли его на пол.

– Братцы, да ведь это же не Чуркин! – взглянув в лицо арестованного и разводя руками, сказал староста.

– Как?! – вопросил пристав.

– Это наш портной, Савелий Никифоров, – пояснил староста.

– Экая незадача, хрен тебя побери! – сказал старик-понятой, выглядывая из сеней в растворённый двери избы.

Пристав глядел на портного, кусая себе губы. На лице его была заметна досада. «Сорвалось», – думал он.

– Чьи это ружья? – спросил лесника его благородие, – покажите-ка мне их.

Ружья были сняты со стены, одно из них оказалось незаряженным.

– Твои, что ли, они? – обратился пристав к леснику.

– Одно хозяйское, а заряженное моё.

– Врёшь! Чем оно заряжено, говори.

Лесник смешался и молчал. Пристав в его заминке заметил что-то недоброе и прямо подумал, что ружьё это принадлежит Чуркину.

– Где ты его взял?

– Купил у ляховского мужика, Меркула Яковлева.

Послали за Меркулом, но его не оказалось: он находился в Павловском Посаде на фабрике. Привели его жену, Татьяну Ефимову.

– Скажи, пожалуйста, вот это ружьё кому было продано твоим мужем? – спросил у неё пристав.

– В деревню Перхурову, Михаилу Фёдорову, отвечала та.

– Как же оно сюда-то попало?

– Мне-то почём знать.

– Что-то ты, любезный, путаешь: говоришь, что купил ружьё, а на самом деле его не покупал. Ты прямо должен сказать, кто оставил тебе ружьё?

Лесник молчал.

– Чуркин?

– Нет, ваше благородие, я его и не знаю.

– И не видал никогда?

– Вот вам Христос, что не видал.

В момент этого допроса, в сторожку вошёл главный лесник, наблюдающий за удельным Ляховским лесом, Чернышёв.

– Вы здесь зачем? – спросил у него пристав.

– Как же, я небось здесь начальство, у меня есть до вас дельце.

– Какое?

– Я сейчас Чуркина видел.

– Где?

– На дороге, к деревне Барской.

– Что ж вы его не остановили?

– Да разве жизнь-то мне надоела? Подите, сами его возьмите – он теперь у себя дома.

Пристав собрал свою команду и повёл её в деревню Барскую.

Глава 19

Лесничий повёл пристава через лес, на деревню Барскую; следом за ними потянулись и облавщики. Это было уже перед рассветом. Дорогою, становой расспросил у лесника подробности встречи его с Чуркиным; тот рассказал ему, что столкнулся с разбойником лицом к лицу, при входе в лес; Чуркин, видимо, торопился и не сказал ему ни слова; одет он был в жёлтый халат.

– Чуркин непременно в сторожке находился, второпях и ружьё своё там оставил, – заметил пристав.

– Всё может быть. За сторожа я не ручаюсь: про него давно недобрые слухи ходят, – сказал лесничий.

– Зачем же вы его держите?

– Да так, вот, догадки не было сменить его. Вам, ваше благородие, портного следовало бы попытать: ведь он приятель Чуркина, я слышал, что он ему и поддёвку сшил.

– А в самом деле, я немножко второпях-то сплоховал; надо бы задержать его. Эй, староста! – отряди человека три сходить в сторожку, да привести ко мне сюда портного.

Староста откомандировал трёх пареньков, которые с неохотою вернулись в лес.

За несколько шагов до деревни Барской, пристав свернул с дороги и по задворкам подошёл к дому разбойника. Тут он сделал распоряжение, не давая знать жителям деревни, окружить дом бывшими с ним крестьянами, наказав им, чтобы они глядели в оба, а сам с лесником и со старостою подошёл к окну и постучался в него.

– Кто здесь? – послышался голос отца Чуркина.

– Дядя Василий, отопри – это я, – сказал лесник.

– Что тебе надо?

– Дело есть до тебя.

– Вишь, тебе и дня не хватает, по ночам блудишь.

– Какая теперь ночь, небось, рассвело.

Старик отворил окно, высунул в него свою голову и, увидав станового, видимо смешался.

– Отворяй! – прикрикнул на него пристав.

– Сейчас, ваше благородие.

Ворота были отворены; пристав с своими провожатыми вошёл в избу и, обратясь к старику, спросил.

– А где же Василий?

– Какой такой?

– Вот уж, будто, и не знаешь? Разумеется, сын твой!

– Я сам бы гривну дал повидать его; зачем он ко мне придёт?

– Врёшь, он здесь в доме.

– Ежели бы был, я скрывать его не стал бы; не верите, так это дело ваше.

– Оглядим, так не оставим. Староста, позови сюда народ! А ты, дедушка, в гроб глядишь, а правды сказать не хочешь.

– Да и говорить-то мне нечего. Ваша воля: что хотите, то и делайте, – отвечал дед Василий; – беспокойство только одно, вот что, – прибавил он, усаживаясь на лавку.

– Будет тебе Филатку разыгрывать, сейчас видели, как в твои ворота разбойник-то вошёл, – сказал пристав.

– Вошёл, ну, и ладно – берите его, – злобно, сквозь зубы, протянул дедушка.

Пришли мужички, и начался обыск, который продолжался более полчаса, но Чуркина не оказалось. Пристав пожал плечами, взглянул на лесничего и сказал:

– Точно нечистый дух какой этот Васька, никак ты его не изловишь, из-под рук, анафема этакий, ускользнул.

– Такое уж чадо уродилось, – поддакнул лесничий.

– Ваше благородие, портного привели! – доложил староста приставу.

– Где же он?

– На дворе, его караулят.

– Ведите его сюда.

Вошёл портной, поклонился на все четыре стороны и уставил глаза, на станового, в ожидании, что он скажет ему. Его благородие, запрятал руки в карманы панталон, приподняв плечи и сделал кислую мину, несколько секунд глядел на портного молча и затем, покачал головой, спросил у него:

– Скажи мне, зачем ты попал в лесную сторожку?

– Зипун леснику шил, – ответил тот.

– Сколько же времени ты работал?

– Два дня шил.

– Чуркина ты знаешь?

– Какого? Их ведь много.

– Ваську, разбойника?

– Нет, не знаю.

– А кто ему поддёвку шил?

– Мне-то откуда знать.

– Вот я накладу тебе затрещин, тогда будешь знать!

– Чего не знаю, нечего и говорить.

– Сегодня ночью кто был с тобою в сторожке?

– Никого не было.

– Врёшь, ракалия!

– Что ж мне врать, – правду говорю.

– Староста! отправь его в волостное, да спрячь в кутузку, я его там допрошу, – крикнул пристав.

Два облавщика взяли портного и увели. Становой, оглядывая избу и не видя в ней жены Чуркина, спросил у дяди Василья:

– Где же твоя сноха?

– В гости уехала, в Ильинский погост, – буркнул тот. Вскоре изба Чуркина была покинута осматривавшими её.

Мужичков отпустили по домам, а пристав, не садясь в свой экипаж, который прибыл к нему в деревню Барскую, пошёл с лесничим по селению пешком.

– Ваше благородие, постойте на минуточку! – догоняя пристава, кричал один мужичков деревни Барской.

– Что тебе надобно?

– Словечко вам передать хочу.

– О чем такое?

– Жена Чуркина вчера вечером куда-то совсем уехала.

– Как так?

– Да так, сундуки и детей на двух возах увезла.

– Верно ли ты говоришь?

– Сам видел, Васька её провожал, а сегодня утром, чуть свет, мимо деревни прошёл.

– Куда?

– Леший его знает – куда.

– Один прошёл?

– Нет, с каким-то пастухом. Этот верхом на лошади ехал.

Пристав задумался: такое известие для него показалось странным, и он задал себе вопрос: куда бы это собралась жена Василия? Для разъяснения такой оказии, становой воротился в дом Чуркина, но никого уже в нем не нашел, хотя ворота и изба заперты не были. Лесничий, следовавший за приставом, сказал ему:

– Тут, ваше благородие, что-нибудь да затевается!

– Мне самому тоже так думается. Весь вопрос заключается в том, куда и зачем она уехала? Надо за ней погоню послать.

– Нет, вы вот что скажите, куда отец девался?

– Чёрт его знает, право, ничего не пойму.

Постояли они несколько минут у дома Чуркина, покалякали между собою, сели в бричку, и покатили к Запонорскому волостному правлению.

Рассыльный отпер им двери и тотчас же был отправлен за сельским старостой, которому поручено было снарядить несколько верховых и послать по всем дорогам вдогонку за женой Василия Чуркина. Пристав и лесничий прилегли отдохнуть.

В это время, около леса деревни Загряжской, по лугу гулял домашний скот, а в сторонке от него, около кустика лежали на непросохшей ещё от дождя земле два пастуха; один из них курил коротенькую трубочку, а другой доплетал наконечник кнута.

– Да, влетел бы Василий Васильевич, если бы не ты, Степан Егорыч, – сказал один из них.

– Так бы, как курица ко щи втюрился, – отвечал тот.

– Как же это ты узнал, что на него облава пошла?

– Староста проговорился, а я сейчас же в поле, сел на лошадь, да и махнул дать ему знать об опасности. Приезжаю к сторожке Ляховского леса, стучусь, не достучусь, спят, как мёртвые; спасибо портному, который там ночевал: он растолкал Чуркина. Вышел он ко мне, и ему сейчас и рассказал, в чём дело. И благодарил же он меня за это, страсть как! Трёшник на чай дал, мы вместе с ним до деревни Барской и добрались.

– Куда же он теперь уплёлся?

– Забежал на минутку домой, жену проводить, а потом в лес, к своим отправился.

– Жена-то куда уехала?

– Ну, об этом я его не спрашивал.

– Эй, пастухи, не видали вы здесь проезжих с возами? – крикнул им с дороги крестьянин из села Запонорья.

– Кого тебе нужно?

– Баба с возами не проезжала ли здесь?

– Нет, не видали.

Верховой поскакал по дороге в лес.

– Какую это он бабу ищет? Уж не спохватились ли жены Василья Васильевича? Её, знать, ищут, – сказал один из пастухов, провожая всадника глазами.

– Должно быть, её, поди, теперь догоняй, – она уж далеко, небось, – отвечал другой.

На том пастухи покончили свой разговор и разошлись.

* * *

Становой пристав, отдохнув часик-другой, приказал привести к себе портного. Тот вошёл и низко поклонился его благородию.

– Ну, что, брат, одумался ли?

– О чем мне думать? Посадили, я и сижу, – отвечал тот, поглаживая свою рыженькую клинообразную бородку.

– Так ты Чуркина не видал и не знаешь?

– Право слово, не знаю.

– Взгляни на меня прямо, вот так, не моргая.

– Извольте, – выпучив на пристава глаза, сказал портной.

– Я вижу, ты большой руки плут!

– Как вам угодно, так и думайте обо мне. Что не знаю, так не знаю.

– Неделю на хлебе да на воде продержу, а добьюсь от тебя языка, развяжешь ты его у меня, каналья этакая!

– Воля ваша, месяц держите, всё то же скажу, что от меня слышали.

– Заковать его в кандалы, грубияна этакого!

Рассыльный пошёл было за кандалами, но пристав приказал ему остановиться, а затем, видя, что от портного нельзя ничего добиться, велел освободить его и отпустить на все четыре стороны.

– Так вот я тебе и сказал, подставляй карман, ворчал себе под нос портной, удаляясь от волостного правления, по дороге на деревню Барскую.

* * *

Подали самовар; пристав и лесничий уселись пить чай, а рассыльный стоял от них на почтительным расстоянии и подобострастно глядел на его благородие.

– Тебя как зовут? спросил у него пристав.

– Артём.

– Давно ли здесь служишь?

– Третий год нахожусь.

– Знаешь ты портного, который сейчас здесь был?

– Ещё бы не знать! Шельма такая, что другого к масти и не подыщешь; в остроге сидел, вот он какой.

– За что он содержался?

– Вестимо, за хорошие дела туда не сажают.

– Что же ты мне о нем ничего не сказал?

– Не спрашивали, потому и молчал.

– Дурак, пошёл отсюда!

Рассыльный вышел. К правлению начали по одиночке подъезжать верховые, посланные в погоню за женою Чуркина.

– Ну что? – спрашивал пристав у них.

– Ничего, ваше благородие, всё благополучно.

– Д. не о том спрашиваю: догнали или нет?

– Где ж её догнать! Уехала.

– Куда, узнали?

– Никто её не видал.

– Что ж, она сквозь землю, что ли, по вашему, провалилась?

– А кто её знает! Лесами куда-нибудь пробралась.

Такие-то вот ответы получались от гонцов, вернувшихся со всех дорог.

Приставу более делать было нечего; написав обо всём им виденном и слышанном протокол, он простился с лесничим, наказал ему поприглядывать за ляховской лесной сторожкой и уехал из Запонорья, с надеждою как-нибудь изловить разбойника.

А Чуркин между тем был уже далеко, и убежище, в котором он находился с своей шайкой, отыскать было не так легко. Он засел в непроходимой чаще дремучего ляховского леса, которую едва ли знал и сам лесничий. Не было к ней и тропинки, разбойники даже сами иногда ошибались в доступе к той глухой чаще и находили его только по приметам, им одним известным. Вместе с Чуркиным находился брат его Степан, три их собрата по преступлениям и ещё один злодей, бежавший недавно с каторги. Это был человек худощавый, выше среднего роста, с длинной русой бородой и с такими же волосами; на вид ему можно было дать не более сорока пяти лет. Его костюм, надетый поверх казинетовой поддёвки, которые носят наши старообрядцы, имел покрой монашеской рясы; он был подпоясан широким, чёрным ремнём, а на голове была надета шапочка, почти такой же формы, какие носят монахи новоблагословленных старообрядцев; продолговатое лицо с густыми нависшими бровями придавало его фигуре тип апостола, которых рисуют владимирские, так называемые, богомазы. Он сидел в кружке разбойников, опустив голову на грудь, и о чём-то глубоко размышлял.

– Ну, как ты добрался сюда, какими путями шёл? – спросил у него Степан Чуркин.

– Как и ты, – ответил ему тот, не подымая глаз.

– Работал иди подаянием питался?

– Всего было, троих убил, да даром: голые попались.

– На дороге, что ли, или на ночлеге уходил?

– В доме, они меня за странника приняли.

– Ты и похож на святошу, – заметил ему Василий Чуркин.

– Да, атаман, псалтырь весь наизусть знаю, да так, что другой азбуку противу меня не сдержит.

– Где же ты такой премудрости научился?

– Мой отец был священником; с молодых лет я его наслушался, любил духовное чтение, а потом в послушниках в Колодицком монастыре два года жил, вот тут-то я и понавык.

– А на счёт проповедей можешь?

– Ещё бы, мастер, – сколько одних баб из православия в новую веру переманил.

– Так вот ты какой, может быть, и нам чем-нибудь послужишь.

– Почему и не так, – тряхнув головой, ответил апостол. – Скажи, а я рад буду постараться, дур-то ещё непочатый угол, и здесь они найдутся.

– Ладно, дай об этом подумать. Бабы-то нам теперь и нужны, я свою проводил, теперь бобылём приходится жить.

– Куда же ты её спровадил? – спросил у Чуркина брат его Степан.

– Пока поблизости, а потом за Москву, по Можайке поедет.

– Что ж, помешала она тебе?

– Эх, брат, не то, после я тебе как-нибудь о том скажу, – отвечал Василий, не желая при всех входить в неприятные разговоры.

Все разбойники при этих словах переглянулись и пожали плечами: их как бы что кольнуло. «Ужь не сам ли атаман желает куда-нибудь переселиться?» – подумали некоторые из них, но спросить у него о том не посмели.

– Ну, так что ж, теперь можно по чарочке и по другой, червячка заморить, за здоровье Панфилыча – прислал три ведёрочка – спасибо.

– Надо, атаман! – заговорили разбойники.

– Ну-ка, апостол, угощай, – потрепав по плечу разбойника, сказал Чуркин.

Тот поднялся, достал бутыль, выполоскал её в лужице водицей, потом наполнил её вином из бочонка, налил стакан и поднёс Чуркину.

– За здоровье моих товарищей, лихих соколов! – сказал тот, опорожнил стакан и передал его брату Степану, а за ним выпили и другие.