Текст книги "Разбойник Чуркин. Том 1"

Глава 20

Пирушка разбойников» продолжалась до самых сумерек; атаман их был необыкновенно весел, разговорчив и чрезвычайно внимателен к своему «апостолу».

– Ну, дядя Андрей, расскажи нам, какую ты для деревенских баб новую веру придумал? – обращаясь к нему, спросил атаман.

– Вера эта хорошая, да рассказывать о ней охоты нет, – отвечал тот.

– Потешь, послушаем, развяжи свой язычок-то!

– Это было давно, лет восемь тому назад, а дело то было в Серпуховском уезде, вот где.

– Ну, все равно, рассказывай!

– Нездоровится что-то, в другой раз как-нибудь расскажу, а теперь отдохнуть хочется, под ложечкой что-то сосёт.

– Оставь его, братец! Видишь, как он осунулся; пусть его на покой идёт, – сказал Степан.

Чуркин согласился со словами брата и пошёл с ним в шалаш.

В той же лесной чаще устроены были для ночлега разбойников шалаши из древесных ветвей и покрыты дёрном; в одном из них улеглись Василий и Степан Чуркины, а в других расположилась их команда.

– Куда же ты свою жену отправил? – спросил Степан.

– В Егорьевский уезд, в рощу Клопова, там она в лесной сторожке находится, лесник – мой приятель.

– Что ж, одна она там?

– Нет, с детьми и с имуществом.

– Какая же нужда заставила тебя это сделать?

– Не нужда, а зима, которая подходит; домой мне к ней уж не резон будет по снегу-то таскаться, а там я могу недельку-другую пожить. Понял?

– Да, смекаю. Зиму-то нам трудненько будет здесь вертеться: везде пикеты, разъезды, да сыщики шныряют, надо куда-нибудь подальше убираться.

– Вестимо так, а то влопаемся. Вот апостол наш захворал, куда мы с ним денемся?

– Пёс с ним! Пусть здесь издыхает.

– И то дело, не водить же его, хворого, за собой.

Затем усталость взяла своё, и разбойники уснули.

Чтобы пополнить рассказ разбойника, прозванного его товарищами апостолом, есть вот какие данные: 29 марта 1875 года крестьянка деревни Канищевой, Серпуховского уезда, Лукерья Алексеева, пришла в канцелярию пристава 3-го стана, того же уезда и сказала ему:

– Ваше благородие, дельце до вас имею.

– Говори, какое? – сурово спросил у неё пристав.

– У нас в деревне какой-то антихрист явился, в свою веру всех переводит.

– Ты, знать, ума рехнулась, какой там ещё антихрист?

– Верно тебе говорю – антихрист, высокий такой, борода у него по пояс! Защити от него, родимый.

– Да что ты врёшь!

– Вот тебе Царица Небесная в поруки! Косы у девушек обрезывает, бесчинства всякие творит, просто, я тебе говорю – антихрист.

Становой пристав, выслушав от женщины такие странные вести, отпустил её, а на другой день сам приехал в Канищево и составил протокол следующего содержания:

«Лукерья Алексеева, по выходе своём замуж за крестьянина той деревни, Ивана Яковлева, стала замечать, что сноха её, Мавра Фёдорова, и дочь последней, Марья Яковлева, начали собирать, в отсутствие мужа её, Алексеевой, и его отца, Якова Борисова, в дом свой молодых девушек, к которым, неизвестно откуда, являлся какой-то монах, высокого роста, называвший себя отцом Андреем, и начинал читать им какие-то проповеди, потом тайное молитвословие, по окончании которого производил всякие бесчинства. Фёдорова обрезала у девушек косы и передавала их тому монаху; она старалась всеми средствами принудить и Алексееву вступить в их сообщество; для достижения этой цели Фёдорова прибегала к разным притеснениям, даже к довольно тяжким побоям, но, не смотря на это, Алексеева была непоколебима. В один день, когда в дом их собрались девушки и пришёл монах, Фёдорова настоятельно потребовала, чтобы Алексеева поцеловалась с монахом, но та с криком выскочила на двор. Фёдорова же с другими своими подругами догнала её, связала ей руки, и монах насильно поцеловал Алексееву, причём потребовал под страшными угрозами, чтобы она никому не заявляла об этом. Но когда в деревню возвратился муж Алексеевой, она рассказала ему обо всём, что происходило в их доме; тот ограничился только советом, чтобы она не поддавалась внушениям свекрови, и опять уехал надолго из дому. Фёдорова не унималась в своих требованиях и довела Алексееву до умственного расстройства. Тогда отец несчастной женщины взял её из дому Фёдоровой и перевёз в свою деревню Антипину. Через пять месяцев больная оправилась и была увезена своим мужем обратно в деревню Канищеву. Там Фёдорова начала мстить Алексеевой, наносила ей побои и вынудила несчастную бежать из деревни Канищевой к её отцу. При уходе своём, Алексеева лишилась косы, которую отрезала у неё дочь Фёдоровой».

Чтобы проверить показание Алексеевой, становой пристав отправился к её отцу, который подтвердил его и при этом добавил, что муж Фёдоровой, года два тому назад, узнав о сборищах в его доме, приехал из Серпухова внезапно в свою деревню и, застав в своём доме бесчинства, избил её на смерть, при чем досталось так же и девушке Марье Михайловой. Затем Фёдорова убежала в деревню Екиматову к одной из своих соучастниц и была взята оттуда с понятыми.

Из этого ясно, что учения лже-монаха Андрея распространились тогда между обитательницами и других селений, прилегающих к деревне Канищевой.

Пристав по полученным данным стал допытываться от местных крестьян, кто был тот лже-монах, совращавший в свою веру их простодушных жён и дочерей, но толку от них никакого добиться не мог.

– Да вы его видали когда?

– Как же, встречались, – отвечали мужички.

– Где же он жил и у кого?

– В лесу, в пещере спасался. Мы его за блаженного считали.

– Вы знаете ту пещеру?

– Знаем, он, небось, и теперь в ней сидит.

Пристав взял с собой несколько человек, выбрал поводыря и отправился в лес, отыскивать пещеру загадочного блаженного злодея.

Долго поводырь путал по лесу пристава и мужичков и вот наконец подвёл их к длинному глубокому оврагу, по которому извилисто струился ручеёк; выбрав удобное место, путники опустились вниз и потянулись вправо к обрывистому месту, над которым висели берёзы, готовые обрушиться в овраг всей своей тяжестью. Под этой крутизной, поводырь указал приставу углубление и сказал:

– Вот та берлога, о которой я вам говорил.

Пристав послал в неё двух мужичков, с приказанием осмотреть её и, если окажется там человек, то взять его и вытащить наружу.

С четверть часа, обшаривали посланные пещеру лже-монаха, но ничего в ней не нашли. Становой пристав не поленился и сам её оглядеть, но, кроме, соломы, служившей постелью лесному обитателю, ничего в ней не отыскал.

– Уплёлся, знать, окаянный, – произнёс его благородие, выйдя из пещеры.

– Вчера мы его в деревне видели, куда бы ему это деваться? – добавил один из крестьян.

– А вот что мы сделаем – поставим здесь караул. Как он явится – сейчас его и цап-царап, – сказал пристав.

– Напрасно хлопочете! – послышался с обрыва оврага чей-то громкий голос.

Пристав и крестьяне подняли головы к верху и увидали перед собой сидевшего верхом на лошади человека высокого роста, одетого в костюм монаха.

– Вот он, этот самый! – заголосили крестьяне.

Пристав растерялся от такого неожиданного явления таинственного незнакомца и крикнул:

– Ребята, берите его!

– Нет, уж поздно! Прощайте, ваше благородие, – снова раздался голос незнакомца, – теперь вам меня, как своих ушей, не видать.

С последними словом лже-монах ударил по лошади и скрылся в чаще деревьев. Крестьяне и пристав торопливо выбрались из оврага, огляделись кругом, развели руками и пошли в деревню.

Так вот, какие «апостолы» появлялись во времена разбоев Чуркина. Но оставим их в покое, а вернёмся к шайке разбойников, ночевавших в лесной глуши.

Когда рассвело, Чуркины, поднявшись раньше всех, подошли к «апостолу» и спросили у него:

– Ну, как твоё здоровье?

– Плохо. Капут, кажется, приходит, умирать, знать, надо; голова болит, жар во всём теле.

Чуркины постояли около него несколько минут и отошли прочь.

– Что нам с ним делать? спросил Степан.

– Оставим его здесь: может, и вылежится, – ответил Василий.

Через некоторое время разбойники снялись с лагеря и ушли, а лже-монах остался в шалаше. Говорят в народе, что якобы через несколько лет, какой-то охотник набрёл на те шалаши и в одном из них нашёл человеческий скелет.

* * *

Настала суровая зима; разбойники разбрелись, кто куда, а Чуркин приютился в Егорьевском уезде и имел пребывание в лесной сторожке Клопова, где находилась и жена его. Изредка выходил он на добычу, но на особые преступления не решался, опасаясь усиленных преследований.

Между тем в Богородском уезде розыски за ним продолжались; пикеты находились на своих местах, разъезды конных надсмотрщиков отменены не были, сыщики делали своё дело, и вот среди зимы, они донесли становому приставу, живущему в Павловском посаде, что Василий Чуркин живёт в Егорьевском уезде, в лесной сторожке Клопова. Другие языки докладывали, что разбойник иногда появляется в Покровском уезде, в деревнях Яковлевой и Власовой, а пристанище имеет в лесной сторожке Кузнецова, за деревней Федотовой, о чем и было сообщено исправникам упомянутых уездов.

Полиция Чуркина также не дремала. Она знала, где находится разбойник, и успела предупредить его об угрожавшей ему опасности. Напрасно исправник г. Покрова хлопотал об обысках в деревнях Яковлевой и Власовой и делал облаву на сторожку леса Кузнецова, – Чуркина там не было, а как мы уже сказали, он жил в Егорьевском уезде, в лесу Клопова.

Узнав о том, что полиции известно о его местопребывании, он в то же время нашёлся, как избегнуть опасности: нанял в одной из ближайших к лесу деревень у своих единомышленников три подводы и отправился с женою, детьми и со всем своим скарбом через Москву, в Звенигородский уезд, к своему приятелю Фоке, прозванному «Железной лапой», в деревню Часовню, Звенигородского уезда, о чем не осведомились даже и сами сыщики, где и прожил всю зиму.

– Живи, друг любезный, и будь покоен – здесь тебя не отыщут, – говорил ему Фока.

– Благодарствую, до весны как-нибудь промотаюсь, а там опять на родину пойду, там веселей.

– Жаль вот Сергеева: товарцу без него не у кого взять, оно и есть, да больно уж аляповат – мастера плохие, – сетовал Фока.

– Погоди, авось, пораздобудемся, – успокоивал его разбойник.

– Дай-то Бог, а то сложа руки сидеть скучно, – отвечал Фока, поглаживая свою седую бороду.

Вскоре после отъезда разбойника из лесу купца Клопова, на лесную сторожку егорьевским исправником была сделана облава. Но увы – было уже поздно. Лесник, на все вопросы о Чуркине, отозвался незнанием. «Я, – говорил он, – и в глаза-то не видал его, и знать-то его не знаю». Тем всё и кончилось.

Весной следующего года, Чуркин с своей шайкой снова появился в лесах Запонорской и Новинской волостей Богородского уезда, в виду чего и было предписано старшинам тех волостей следить за разбойниками и усилить за ними надзор со стороны сельских старост.

Вскоре затем, приставу 1-го стана, Протопопову, сыщики донесли, что с Чуркиными блудят ещё два разбойника, вооружённые револьверами, и требуют от богатых мужиков выдачи денег, под угрозою смерти, но с кого именно они требовали, того языки сказать не могли, а только сами о том слышали.

Тут-то и пошли доискиваться, где, когда, и кто видел разбойников. Розыски эти, как увидит читатель в следующей главе, привели к очень важным результатам.

Глава 21

Усиленный надзор по наблюдению за разбойниками всею тяжестью был возложен на крестьян, которым было уже не до него; полевые работы, в виду того, многими были отложены, и для исполнения их мужички вынуждены были нанимать работников, которые обходились им весьма недёшево. От многих селений были поданы исправнику прошения об отмене пикетов и конных разъездов; некоторым из них эти повинности были отменены и возложены на других. Все это так обозлило крестьян, что они решились, во что бы то ни стало, поймать разбойников и тем снять с себя тяжёлое бремя упомянутых повинностей.

Разбойникам пришлось увёртываться от наблюдения за ними со стороны крестьян и быть осторожнее. Василий Чуркин наказал своей шайке быть осмотрительнее, как можно реже появляться в селениях днём и находиться, большею частью, в глубине лесов; но они иногда забывали приказ атамана и шлялись по деревням, как и прежде, когда мужички на них глядели сквозь пальцы.

В конце мая, часу в пятом вечера, в один из праздничных дней, крестьяне деревни Глебовой, 3-го стана Богородского уезда, ради отдыха, сидели около дома своего односельчанина Тита Евлампиева и вели между собою беседу относительно повинностей, возложенных на них по наблюдению за разбойниками. Около них вертелись ребятишки, а молодёжь забавлялась в хороводе.

– Экая, братцы, напасть какая, завтра опять надо на пикет идти, – говорил один из православных.

– Не говори, дядя Перфил; староста, пожалуй, ещё в конные нарядит, лошадкам некогда отдохнуть, измаялись они у нас, – ответил другой.

– Вестимо, нарядит, но я то уж в конных не буду, потому кобылка-то моя жереба, на последних днях ходит, – ввернул словечко невзрачный мужичок.

– Снесёт, что ей сделается; за тобой и так один черёд пропал, – заметил ему молодой парень.

– А вот и староста идёт, сейчас тебя и нарядит, – сказал отнекивающемуся крестьянину дядя Перфил. – Вот покажись только эти самые наши кровопийцы, сейчас их, кажись, так зубами и схватил бы, – прибавил он.

– Больно ты прыток, сунься-ка, попробуй, если жизнь не надоела, – отговорил его плохенький мужичок.

– Ты что, разве человек? Комар – и больше ничего, вот посажу тебя на одну ладонь, а другой придавлю. Мы, брат, за себя постоим, – как бы обидясь, сказал Перфил Петрович.

Подошёл староста; все стихло, некоторые из собеседников сняли перед ним свои шапки, а другие сидели, не удостаивая его даже взглядом.

– О чем, православные, речь ведёте? – обращаясь к ним, сказал староста, слегка поклонившись.

– Да, вот, всё о своём горе думаем. На пикет, небось, назначишь?

– Да, надо будет. Кому черёд-то лежит?

– Небось, сам знаешь, – был ответ.

В это время из одного конца деревни показались два атлета. Все устремили на них своё внимание и как бы притаили дыхание.

– Православные, мне сдаётся, что люди-то это недобрые идут, – сказал деревенский староста.

– Мы сами также мекаем, – отвечали крестьяне.

– Как хотите, мне сдаётся, что это разбойники Чуркины, – продолжал староста, – видите, вон у одного и ружьё за плечами, – прибавил он.

Крестьяне ещё внимательнее стали вглядываться в приближавшихся к ним незнакомцев. Люди эти шли серединой улицы и, поравнявшись с обитателями деревни, искоса поглядели на них и продолжали свой путь.

– А что, братцы, ведь это Чуркин с братом своим Степаном, – сказал староста деревни.

– Ну вот, так тебе они и пошли днём путаться, – ответил один из собеседников.

– Я вам говорю что они, – повторил староста.

– Дядя Перфил, чего же ты смотришь? Вяжи разбойников-то! – обращается к мужичку молодой парень.

– Поди, сам сунься, – огрызается тот.

– А ещё хвалился: «зубами, мол, их загрызу».

– Что я один-то пойду? Небось, они с ружьём, – пустят пулю в лоб, вот я тебе сейчас и покойник буду.

Мужички засуетились, староста начал их науськивать на проходивших, но слова его не действовали: крестьяне глядели на удаляющихся и только почёсывали затылки. Молодой парень, который подшучивал над Перфилом, выделился немножко вперёд и закричал:

– Ребята, берите их – это Чуркины!

– Догоняй, чего же вы смотрите! – добавил староста.

Незнакомцы обернулись назад и, видя, что крестьяне следуют за ними, пустились бежать. Православные кинулись за ними, выгнали их из деревни в поле, отрезали им дорогу в лес и загнали в болото. Мужички не ошиблись: это были действительно разбойники, братья Василий и Степан Чуркины. Крестьяне напирали на них шаг за шагом и чем ближе к ним подступали, тем делались все более и более смелее, рассчитывая, что бывшее за плечами у одного из них двуствольное ружьё заряжено не было. Один из разбойников, видя, что от преследователей добром не отделаешься, подпустил к себе поближе мужичков, остановился, сбросил с плеч ружьё, прицелился и выстрелил в них, но, к счастью, пуля просвистала над их головами. Вздрогнули православные, на минутку остановились, огляделись кругом и, не замечая между собою, ни раненого, ни убитого, пошли на разбойника, который, не сходя с места, выстрелил из другого ствола, но пуля, как говорят солдаты, – дура, снова миновала их. Разбойник этот был от них всего в нескольких шагах, а другого и след простыл. Стрелявший злодей понял грозившую ему опасность и начал отчаянно отмахиваться прикладом ружья, но мужички изловчились, окружили его и сбили с ног.

– Ну, брат, теперь не уйдёшь, цел будешь, – сидя на нем верхом, говорил староста. – Ребята, вяжите его! – кричал он.

За этим дело не стало; разбойника связали по рукам и по ногам; он лежал ничком и не шевелился; сопротивляться ему теперь было уже невозможно.

– Ну-ка, поворотите его лицом! – скомандовал староста, – дайте мне на него взглянуть, – прибавил он.

Разбойника поворотили.

– Он, верно, он, – проворчал начальник деревни Глебовой.

– Кто он-то?

– Васька Чуркин.

– Так ли, полно?

– Когда я говорю, то, значит, верно. Ведите его в деревню.

Крестьяне распутали разбойнику ноги, подняли его ружьё, вручили старосте и повели арестованного в своё селение.

Улица деревни мигом была запружена старым и малым. Все глядели в глаза арестанту с каким-то любопытством, а мальчишки кричали:

– Чуркина поймали! Чуркина!

Староста распорядился ввести связанного в избу, куда направились и мужики с бабами и ребятишками, но все поместиться там не могли: вошли только одни старики, да пожилые мужички.

– Вот, я теперь попытаю, кто он такой, – входя в избу, говорил себе под нос староста, задирая на лоб свою шапку.

Конвойные усадили зверя на лавку. Он опустил голову, руки его были закинуты на спину и связаны. Староста протискался сквозь народ к арестанту, уставил руки в боки и спросил его:

– Тебя как зовут?

– Спроси, поди, у попа, он знает как, – отвечал тот.

– Да ты не шебурши; ты теперь, брат, в наших руках, заставим сказать.

Арестант молчал.

– Говори, что ли, тебя спрашивают?

– Чуркиным, – сказал арестант.

– Васильем?

– Ну да, угадал, отвяжись только.

– А кто с тобой был?

– Не знаю.

– Брат, что ли, твой?

– Ну, брат, так брат, – шипел пойманный.

– Православные, – обратился староста к мужичкам, – Возьмите дубины и останьтесь около него на карауле.

– Всем, что ли, нам оставаться?

– Зачем всем? Человек пять довольно; вот ты, дядя Егор, распорядись этим делом, а я сейчас к уряднику, надо ему дать знать, может, и другого изловят, – говорил начальник деревни.

– Да, поди, излови, он теперь, небось, далеко, – проворчал арестант.

– Ты что ворчишь? – спросили у него.

– Ничего, молитву творю, – отвечал разбойник.

Староста вышел из избы; поплелись за ним и его односельчане; в избе остался дядя Егор с избранными им товарищами, на карауле.

Они старались войти с Чуркиным в разговор, но он не отвечал на вопросы.

– Что, знать, язычок-то у тебя отнялся? – острил дядя Егор.

– Присмирел, чёртов сын, а давеча так отстреливаться! Нет, брат, шалишь, пули-то твои повыдохлись, – сказал другой, закуривая свою коротенькую трубочку.

Староста деревни Глебовой отыскал урядника Попова, около леса деревни Коровиной, на пикете. Он расспрашивал у пикетчиков, не слыхал ли чего о разбойниках.

– Ваше благородие, к нам пожалуйте, мы разбойника Чуркина поймали, – сидя верхом на лошади, отрапортовал глебовец.

– Не может быть! – воскликнул урядник.

– Честное слово, поймали.

– Какого Чуркина?

– Ваську, самого главного.

– Где же он?

– У нас в деревне, под караулом сидит, а другой разбойник в болоте остался.

Урядник засуетился; ему хотелось одним прыжком перебраться в деревню Глебову, чтобы первому сообщить по начальству о поимке такого замечательного разбойника.

– Ты вот что, староста, дай мне свою лошадь, я сейчас туда отправлюсь.

– Не управитесь, ваше благородие, она у меня с норовом, чужих не любит, разобьёт, пожалуй.

– Ну, как же мне быть? До деревни далеко, пожалуй, и лошади не найдёшь, все в поле, а пешком скоро ли до вашей деревни доберёшься.

– Садись со мной рядком, как-нибудь доедем, все скорее будет, чем пешком-то.

– Ловко ли это будет? протянул полицейский чиновник и затем, подумав немножко, сказал пикетчикам:

– Ну-ка, ребята, посадите меня на лошадь!

– Вы уж как-нибудь задком приснаститесь, при случае за хвост можно будет придержаться, – советовал уряднику староста.

– Ты меня не учи, сам в кавалерии служил, знаю, как сесть, – обратившись к старосте спиной, ответил тот. Затем лошадь тронулась рысцой.

– Ну, ну, барину-то не удержаться, ишь, как лошадь-то начала метаться, – говорили пикетчики, смотря на удалявшихся верховых.

Но как бы там ни было, через час староста с урядником достигли деревни Глебовой. Последний из них спрыгнул с лошади у околицы и дошёл до дома, в котором находился арестант, пешком.

– Приехал, приехал! – кричали ребятишки, завидя урядника, и пустились оповещать о том деревню.

Важно вошёл в деревню урядник: староста встретил его на улице и повёл к известному домику. В воротах чиновник полиции на минуточку остановился, расспросил старосту о подробностях поимки разбойника и при этом сказал:

– Становому не давали знать?

– Нет, уж, вы сами извольте его уведомить.

– Хорошо, – заключил урядник и вошёл в избу, которая моментально наполнилась крестьянами и женщинами.

Чуркин взглянул на него исподлобья и сказал сам себе: «Ну, это ещё не велик зверь».

– Что, Василий Васильевич, наконец-то ты попался, а уж и помучил ты нас, – подойдя к разбойнику, произнес урядник.

– На то и полиция, гляди в оба, – буркнул разбойник.

– Слышь, Степановна, озорник-то какой, урядника оговаривает, – шептала одна, крестьянка другой.

– Не говори, Архиповна, страсти какие, самого урядника не боится, отчаянный! – ответила та.

– Ты, брат, не гордыбачь, а то ведь, и по скулам можно, – заметил разбойнику староста.

Чуркин молчал.

– Нечего с ним даром время терять? – обратился к старосте урядник, – Надо сейчас же болото обложить, да другого поискать, – прибавил он.

– Послать бы за мужиками в Суменино, да в Коровино, а то наших мало будет; болото велико, скоро ли его обойдёшь? – сказал кто-то из стариков.

– Оно бы надо, с народом скорее бы дело сделали, – добавил староста.

Урядник согласился с этими доводами и распорядился послать верховых в упомянутые селения.

Пока посланные ездили за народом, урядник, не выходя из избы, составил рапорт о поимке разбойника Василия Чуркина, отрядил верхового и послал его с донесением о том в Павловский Посад к становому приставу. Посланный, проезжая по попутным селениям, оповещал мужичков о случившемся, и они, конечно, были рады такой весточке.

– Ну, слава Богу, теперь нам руки развязаны, авось, и пикеты снимут, – говорили православные.

Пришли из соседних деревень мужички; урядник объяснил им, в чем дело, приказал вооружиться кольями или кто чем может, сделал им наставление, как действовать при облаве, и повёл их к Глебовскому болоту.

– Страшно, Аким Сидорыч, – говорил дорогою крестьянин из деревни Коровино своему куму.

– Чего страшно-то? – спросил тот.

– Вишь, из ружья палит.

– Ну, что жь, двум смертям не бывать, а одной не миновать, – утешал его Сидорыч, желая избавиться от таких разговоров.