Текст книги "Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств"

Ну и конечно, о своем предложении…

«Мика, нужно решать. Или жить так. Или влачить дни: – у вас сломанные крылья, у меня – парочка новых романов, парочка пьес да прокисшее вино и тоска, тоска по тому, что давалось и могло быть и не удалось… Что же с вами делать? Только сказать, – Мика, будь твердой и выбирай счастье.

Ваш нареченный муж А. Толстой».

И Людмила Ильинична Баршева выбрала счастье.

Вряд ли можно сказать, что она была совершенно бездушной и бессердечной, что, покинув мужа, даже и не вспомнила о нем, не подумала о том, в каком положении он остался.

Писатель Михаил Леонидович Слонимский, выступая в Литфонде, отметил: «Он находится в очень плачевном материальном положении: он не может уплатить за квартиру, у него описаны вещи, и в то же время Баршев в литературном смысле человек, которого нельзя назвать бессильным, окончившим литературное существование».

Алексей Толстой к переживаниям Людмилы по поводу положения бывшего мужа относился без особого участия, напротив, заявлял:

«Мики, ты сделала выбор, тебе очень тяжело. Ты все думаешь, ты в чем-нибудь винишь себя. Но сделать по-иному – ты должна была съежиться, войти в орехов. скорлупу. Зачем? Чтобы дать другому (ему) счастье?»

Ну и резонно пояснял:

«Но такая, в скорлупе, – ты все равно счастья бы не дала».

В этом он, конечно, прав. Если любовь прошла, какое счастье? Просто вместе страдать от невзгод и неурядиц. Но напоминал и о себе, о том, что полюбил…

А. Н. Толстой и его четвёртая жена Л. И. Толстая. 1943–1944 г.

«И если ты меня жалеешь – то пойми – я бы не пережил теперь без тебя. Об этом страшно подумать».

Ну а страдания бывшего мужа, в каком-то отношении даже виртуального соперника – ведь ревнуют порой даже к прошлому, – сочувствия у Толстого, видимо, не вызывали:

«Он страдает и, наверное, долго будет вспоминать тебя, потому что тебя нельзя забыть. Но пойми, Мики, что если бы между вами все было благополучно, то сразу бы начались серые будни и скорлупа. Это безнадежно и обречено. В жизни, как на войне – нужно решаться жертвовать, чтобы выигрывать победу. Но нигде и никем не сказано, чтобы человек приносил себя в жертву другому без цели, без надежды, только потому, что ему жаль другого».

И делал выводы, с которыми трудно не согласиться:

«Жить с жертвой нельзя, – ее в конце концов возненавидишь как вечное напоминание. Мики, ты поступила мудро, – инстинкт жизни и счастья – важнейший из инстинктов человека, им жива вселенная. Ложно понятое христианство исковеркало его. Человек по дороге к счастью – всегда в состоянии творчества. Я тебе дам когда-нибудь перечесть твои письма, – в них, как лепесток за лепестком, расцветает твоя душа. Я буду строго следить за собой и тобой, чтобы наша жизнь не споткнулась о благополучие. Но думаю, что ты сама, лучше меня понимаешь, что это больше относится ко мне. Благополучие – есть остановка, а мы – вперед, к безграничному, покуда хватит жизни».

Здесь все – и проявление эгоизма, и мудрость. Письмо – словно страница романа, ведь жизнь порой гораздо сильнее, ярче и многограннее любого романа.

Ну а о чувствах, которые испытывала Людмила Ильинична к Алексею Толстому, говорить было еще рано. Ведь обстоятельства, при которых она стала его женой, свидетельствовали не в ее пользу.

Получалось, что воспользовалась конфликтом Толстого с женой, причем с женщиной, которая отнеслась к ней с полным доверием, разочаровалась в муже, который пал с более или менее приличного пьедестала и окунулся в нужду, и обрела необыкновенное благополучие. Такое благополучие, что было у Толстого, ей прежде и не снилось, да что там ей, страна в предвоенные годы жила трудно. Все силы были брошены на то, чтобы подготовиться к неминуемым агрессиям со стороны все того же, веками ходившего на Русь, как ныне его назвали – коллективного Запада.

В любом случае и Алексей Николаевич, и Людмила Ильинична обрели то, что хотел и к чему стремился каждый из них. Ну а что до оставленных ими недавно близких: им жены, а ею мужа, – то кто о том думает?

Баршев смог подняться, даже женился на 27-летней женщине, ушел в работу, но оказался в лагере по причине неясной. Лагеря не выдержал. Умер через год, не отбыв семи лет, на которые был осужден.

Наталья Васильевна так отозвалась на скоропалительную связь Алексея Николаевича с Баршевой…

«Дальнейшие события развернулись с быстротой фильма. Нанятая в мое отсутствие для секретарства Людмила через две недели окончательно утвердилась в сердце Толстого и в моей спальне. (Позднее она говорила как-то, что вины за собой не чувствует, что место, занятое ею, было свободно и пусто.)».

Это событие окончательно вернуло Наталью Васильевну к поэтическому творчеству…

 
Люби другую. С ней дели
Труды высокие и чувства,
Ее тщеславье утоли
Великолепием искусства.
Пускай избранница несет
Почетный труд твоих забот:
И суеты столпотворенье,
И праздников водоворот,
И отдых твой, и вдохновенье,
Пусть все своим она зовет.
Но если ночью, иль во сне
Взалкает память обо мне
Предосудительно и больно,
И сиротеющим плечом
Ища мое плечо, невольно
Ты вздрогнешь, – милый, мне довольно!
Я не жалею ни о чем…
 

Прочитав это стихотворение, Алексей Толстой решил оправдаться или, по крайней мере, пояснить свой поступок.

«Милая Наташа, я не писал тебе не потому, что был равнодушен к твоей жизни. Я много страдал, много думал и продумывал снова и снова то решение, к которому я пришел. Я не писал тебе, потому что обстановка (внутренняя) нашего дома и твое отношение, и отношение нашей семьи ко мне никак не способствовали ни к пониманию меня и моих поступков, ни к честной откровенности с моей стороны.

Я остался в Детском один. Я понимал, что это была “временная мера”, вроде некоторой изоляции, с той мыслью, что я, “насладившись” бы одиночеством, снова вернулся к семье. Но я действительно был одинок как черт в пустыне: старухи, Львы и Федины и собутыльники. С тобой у нас порвалась нить понимания, доверия и того чувства, когда принимают человека всего, со всеми его недостатками, ошибками и достоинствами, и не требуют от человека того, что он дать не может. Порвалось, вернее, разбилось то хрупкое, что нельзя склеить никаким клеем.

В мой дом пришла Людмила. Что было в ней, я не могу тебе сказать или, вернее, – не стоит сейчас говорить. Но с первых же дней у меня было ощущение утоления какой-то давнишней жажды. Наши отношения были чистыми и с моей стороны взволнованными.

Так бы, наверное, долго продолжалось и, может быть, наши отношения перешли в горячую дружбу, так как у Людмилы и мысли тогда не было перешагнуть через дружбу и ее ко мне хорошее участие. Вмешался Федор. Прежде всего была оскорблена Людмила, жестоко, скверно, грязно. И тогда передо мной встало, – потерять Людмилу (во имя спасения благополучия моей семьи и моего унылого одиночества). И тогда я почувствовал, что потерять Людмилу не могу.

Людмила долго со мной боролась, и я честно говорю, что приложил все усилия, чтобы завоевать ее чувство.

Людмила моя жена. Туся, это прочно. И я знаю, что пройдет время, и ты мне простишь и примешь меня таким, какой я есть.

Пойми и прости за боль, которую я тебе причиняю».

Да, разрыв произошел, но удивительно то, что в феврале 1945 года, буквально в канун своего ухода в мир иной, Толстой вдруг написал, что никогда бы не разрушил семью, если бы Туся – Наталья Васильевна – не уехала тогда и не оставила его, причем с ею же рекомендованной в литсекретари молодой и красивой женщиной.

Думаю, Алексей Толстой не кривил душой. Существует этакое вот негласное мнение тех, кто уходил из семей, – уходить надо не в никуда, а уходить к той, которая стала предметом большой любви. Толстой уже к тому времени уходил дважды. Первый раз, покидая Юлию Рожанскую, он уходил в Софье Дымшиц. Во второй раз, расставаясь с Софьей Дымшиц, он уходил поначалу как бы к Маргарите Кандауровой. Я написал «как бы», потому что он тогда уже знал Наталью Крандиевскую, помнил о ней и постоянно искал встреч. В любом случае он уходил не в никуда.

И вот третий разрыв, теперь уже с Натальей Васильевной. Не он ушел. Ушла она. Другое дело, что он недолго был в одиночестве. Но если бы не ушла, возможно, семья бы сохранилась. Кто знает?! На этот вопрос ответа нет, потому что вряд ли и сам Алексей Толстой мог знать его в то время. Лишь по прошествии многих лет он сделал вывод…

Писатель, академик АН СССР А. Н. Толстой

А тогда, после разрыва, Алексей Толстой стремительно шел в гору. Молодая жена придала вдохновения, полились новые строки, складывающиеся в страницы новых произведений. По его сценарию, написанному по его же роману, вышел фильм «Петр Первый», в 1937 году он стал депутатом Верховного Совета СССР 1-го созыва, в 1939-м – академиком АН СССР. После смерти Горького он стал председателем Союза писателей, а вскоре его сделали членом Комитета по Сталинским премиям и многочисленных юбилейных комиссий…

В эти годы он не уставал повторять, что в Людмиле Ильиничне он впервые обрел настоящую любовь и стал счастлив, хотя многие и многие сохранившиеся письма и прежние отзывы ставят такие заявления под сомнения, ведь все, что связывало его прежде с Натальей Васильевной, составило целую эпоху в его жизни, причем в самый сложный период, на который пришлись, говоря его же языком, хождения по мукам войны, революции и эмиграции.

Перо, разящее врага!

Великая Отечественная война призвала Алексея Толстого на передний край борьбы, но борьбы особой, литературной. Он много работал, ездил по фронтам. Он создал более шестидесяти ярких публицистических произведений, среди которых были статьи, обращения, очерки о героях войны.

Уже 27 июня писатель откликнулся на немецко-фашистскую агрессию очерком «Что мы защищаем».

Он прямо сказал о задачах лютых врагов, замысливших покорить нашу страну и превратить советский народ в рабов:

«Программа национал-социалистов – наци (фашисты) – не исчерпана в книжке Гитлера. В ней только то, в чем можно было признаться. Дальнейшее развитие их программы таит в себе такие горячечные, садистские, кровавые цели, в которых признаться было бы невыгодно. Но поведение наци в оккупированных странах приоткрывает эту тайну, намеки слишком очевидны: рабство, голод и одичание ждет всех, кто вовремя не скажет твердо: Лучше смерть, чем победа наци».

Победа или смерть! Другого, по мнению писателя, не дано.

Он говорил, что нацистами «…истребляются все непокорные, не желающие мириться с потерей независимости. Все народы становятся в правовом и материальном отношении говорящими животными и работают на тех условиях, которые им будут диктоваться».

И сразу указал на великую, священную задачу СССР:

«Разбить армии Третьей империи, с лица земли смести всех наци с их варварски-кровавыми замыслами, дать нашей родине мир, покой, вечную свободу, изобилие, всю возможность дальнейшего развития по пути высшей человеческой свободы – такая высокая и благородная задача должна быть выполнена нами, русскими и всеми братскими народами нашего Союза».

Это было еще самое начало, но уже поступили известия о героизме и необыкновенной стойкости советских пограничников, встретивших врага не так, как его встречали на покорно ложившихся под Гитлера странах Западной Европы…

«Немцы рассчитывали ворваться к нам с танками и бомбардировщиками, как в Польшу, во Францию и в другие государства, где победа была заранее обеспечена их предварительной подрывной работой. На границах СССР они ударились о стальную стену, и широко брызнула кровь их. Немецкие армии, гонимые в бой каленым железом террора и безумия, встретились с могучей силой умного, храброго, свободолюбивого народа, который много раз за свою тысячелетнюю историю мечом и штыком изгонял с просторов родной земли наезжавших на нее хазар, половцев и печенегов, татарские орды и тевтонских рыцарей, поляков, шведов, французов Наполеона и немцев Вильгельма… Все промелькнули перед нами».

Он напомнил трудные годы Гражданской войны и иностранной военной интервенции, когда, казалось, молодая советская республика будет стерта с лица земли, а Россия превращена в колонию Запада.

«В гражданской войне девятьсот восемнадцатого – двадцатого годов белые армии сдавили со всех сторон нашу страну, и она, разоренная, голодная, вымирающая от сыпного тифа, через два года кровавой и, казалось бы, неравной борьбы разорвала окружение, изгнала и уничтожила врагов и начала строительство новой жизни. Народ черпал силы в труде, озаренном великой идеей, в горячей вере в счастье, в любви к родине своей, где сладок дым и сладок хлеб».

Пламенные строки были обращены в бойцам и командирам Красной армии, вступившим в жестокую борьбу с врагом, они несли уверенность в победе, хотя очень долгим был путь к этой победе, о чем в первые дни войны еще никто точно не знал.

«Так на какую же пощаду с нашей стороны теперь рассчитывают наци, гоня немецкий народ на ураганом несущиеся в бой наши стальные крепости, на ревущие чудовищными жерлами пояса наших укреплений, на неисчислимые боевые самолеты, на штыки Красной армии?.. Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

 
От финских хладных скал
До пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?
 

Очень к месту он привел пламенные строки Пушкина из стихотворения «Клеветникам России».

И конечно, о русском человеке, о его величии, о его самоотвержении. Эти строки как предтеча написанных позже выдающихся произведений, вершиной которых стал рассказ «Русский характер». Ну а пока он писал:

«В русском человеке есть черта: в трудные минуты жизни, в тяжелые годины легко отрешаться от всего привычного, чем жил изо дня в день. Был человек так себе, потребовали от него быть героем – герой… А как же может быть иначе… В старые времена рекрутского набора забритый мальчишечка гулял три дня – и плясал, и, подперев ладонью щеку, пел жалобные песни, прощался с отцом, матерью, и вот уже другим человеком – суровым, бесстрашным, оберегая честь отечества своего, шел через альпийские ледники за конем Суворова, уперев штык, отражал под Москвой атаки кирасиров Мюрата, в чистой тельной рубахе стоял ружье к ноге – под губительными пулями Плевны, ожидая приказа идти на неприступные высоты».

И о первых подвигах в Великую Отечественную…

«Три парня сошлись из разных деревень на службу в Красную Армию. Хороши ли они были до этого, плохи ли, – неизвестно. Зачислили их в танковые войска и послали в бой. Их танк ворвался далеко впереди во вражескую пехоту, был подбит и расстрелял все снаряды. Когда враги подползли к нему, чтобы живыми захватить танкистов, три парня вышли из танка, у, каждого оставался последний патрон, подняли оружие к виску и не сдались в плен. Слава им, гордым бойцам, берегущим честь родины и армии».

И о подвиге летчика…

«Летчик-истребитель рассказывал мне: Как рой пчел, так вертелись вокруг меня самолеты противника. Шея заболела крутить головой. Азарт такой, что кричу во все горло. Сбил троих, ищу прицепиться к четвертому. Сверху – то небо, то земля, солнце – то справа, то слева, кувыркаюсь, пикирую, лезу вверх, беру на прицел одного, а из-под меня выносится истребитель, повис на тысячную секунды перед моим носом, вижу лицо человека – сильное, бородатое, в глазах ненависть и мольба о пощаде… Он кувыркнулся и задымил, вдруг у меня нога не действует, будто отсидел, значит – ранен. Потом в плечо стукнуло, и пулеметная лента вся, стрелять нечем. Начинаю уходить, – повисла левая рука. А до аэродрома далеко. Только бы, думаю, в глазах не начало темнеть от потери крови, и все-таки задернуло мне глаза пленкой, но я уж садился на аэродром, без шасси, на пузо».

И конечно, о той страшной войне, которой посвящено немало страниц в романе «Хождение по мукам»:

«Я помню четырнадцатый год, когда миллионы людей получили оружие в свои руки. Умный народ понимал, что первое и святое дело – изгнать врага со своей земли. Сибирские корпуса прямо из вагонов кидались в штыковой бой, и не было в ту войну ничего страшнее русских штыковых атак. Только из-за невежества, глупости, полнейшей бездарности царского высшего командования, из-за всеобщего хищения и воровства, спекуляции и предательства не была выиграна русским народом та война».

И о том, как восстанавливалась страна, о том, как набирала силы, как ковалось оружие для Красной армии.

И завершение очерка, опубликованного в газете «Правда» 27 июня 1941 года, на пятый день войны.

«Это – моя родина, моя родная земля, мое отечество, в жизни нет горячее, глубже и священнее чувства, чем любовь к тебе…»

Алексей Толстой осознал чувство родной земли, чувство Родины, находясь в эмиграции, и слова его звучали искренне, поскольку для него действительно священнее не было чувства.

При доработке очерка уже для включения в авторские сборники Толстой прошелся по так называемой русской интеллигенции, сущность которой понял еще в годы хождения по мукам войны и революции. Жестко прозвучали его слова…

«Я помню разгорающиеся зарева помещичьих усадеб на Поволжье в девятьсот шестом году. На базарах, на пристанях – странные люди со странными взорами, грозовое выжидание, вспышки бешеной ненависти и дородные, усатые полицейские, бегущие, подхватив шашки. Помню опустевшие улицы Петербурга и вдали – медленно движущаяся лавина рабочей демонстрации, кумачовый флаг над головами, как символ неугасимого пламени свободы, мчащаяся на вороных конях лава полицейских, и в форточке – возбужденное лицо интеллигента, кричащего рабочим: “Господа, товарищи, бросайте им под копыта мотки проволоки…”»

Алексей Толстой, Константин Симонов, Илья Эренбург и Дмитрий Кудрявцев. 1944 г.

Вот так, исподтишка, прячась за спинами других, интеллигенция раскачивала лодку самодержавия, а когда все рухнуло, сбежала за границу, предпочитая рабское положение приживалки вместо труда на благо России.

Конечно, он не мерил одной меркой всех, кто вынужден был по разным причинам покинуть Родину. Он способствовал возвращению домой Александра Ивановича Куприна, он обращался к Сталину с просьбой рассмотреть возможность возвращения в Россию Ивана Алексеевича Бунина, да и многих других. Но это вовсе не интеллигенция – лучшие писатели, художники, композиторы, философы принадлежали не к интеллигенции, а к культурному слою русского общества, а интеллигенция и культурный слой общества, о чем уже говорилось в предыдущих главах, вовсе не тождественны.

Прав И. Солоневич, писавший с иронией:

«Русский профессор так же добросовестно взывал к революции, как впоследствии эту революцию отринул».

А вот его высказывание о молодежи:

«Русская молодежь в феврале 1917 года была революционной почти сплошь. Через год именно эта молодежь пошла в белые армии всех сторон света».

И он не мог обойти вниманием интеллигенцию:

«Низы русской интеллигенции были революционными почти сплошь, и через год начался их великий исход из социалистического отечества в капиталистическую заграницу… И вся столетняя философия русской интеллигенции оказалась тем, чем она была все сто лет: словесным блудом, и больше ничем».

Эта философия была губительной для России, и напомню, что Борис Башилов справедливо отметил:

«Русская интеллигенция находится за пределом русского образованного класса. Это политическое образование, по своему характеру напоминающее темные масонские ордена».

Целью русской интеллигенции, выросшей все из той же питательной среды «аристократических элементов», было разрушение православной церкви, Русского национального государства и борьба со всеми проявлениями русской самобытной культуры.

Даже, казалось бы, плоть от плоти трудового народа советская интеллигенция, кстати, метко названная прослойкой между рабочим классом и трудовым крестьянством, именно прослойкой, во многом этой прослойкой и осталась, ибо, когда потребовалось предать идеалы Советского государства, легко пошла на это, чтобы сохранить себе место под солнцем, разрушая русскую национальную культуру по заветам своего заокеанского кумира Аллена Даллеса.

М. А. Шолохов

Но в суровые годы войны все было подчинено достижению победы над врагом. В авангарде идеологической борьбы с фашизмом были такие звезды советской литературы первой величины, как Михаил Александрович Шолохов и Алексей Николаевич Толстой.

По произведениям Толстого можно изучать своеобразную, литературно-публицистическую историю войны.

17 июля в «Известиях» под рубрикой «Врага нужно знать» была опубликована статья «Кто такой Гитлер?».

Кратко, но емко были освещены важные моменты биографии людоеда:

«Образование у него – среднее. В школе учился плохо, мечтал стать художником, но за отсутствием таланта работал одно время маляром в строительной конторе. За отказ войти в профсоюз и также за антисемитизм был снят с работы. Тогда он стал чертежником и в общем не отличался от среднего обывателя».

Показал и скромную военную «карьеру» нелюдя и убийцы, захватившего власть в Германии и возомнившего себя великим полководцем.

«Во время империалистической войны служил при штабе баварского полка и дослужился до ефрейтора… В одной военной переделке был отравлен газами, едва не ослеп, и тут-то его нервность перешла в истерию, вплоть до галлюцинаций… Но пока еще эти качества не находили у него применения».

Далее о том, как «впервые получил вкус к человеческой крови, сочиняя обвинительные акты и подводя германских революционеров под расстрел», о том, как создавал партию из люмпенов, лавочников и прочих отбросов общества. И о том, что «Гитлер был рупором, с одной стороны, крупных германских промышленников, больше всего на свете боявшихся революции, с другой – шайки авантюристов, пробивавшихся к власти зубами и когтями».

И тем не менее показана в статье опасность этого зарвавшегося маньяка не только для нашей страны, но и для всего человечества. Поскольку он выдвинул лозунги, воспринятые людьми алчными, жестокими, коварными: «Выбирайте нищету или войну» или «Солдат не должен знать больше того, что он знает. Солдат не должен думать, за него подумал фюрер».

Лозунги совершенствовали в людоедском направлении: «Или фашизм, или коммунизм». Подкреплялись хвастливыми обещаниями: «Я один в состоянии раздавить коммунизм в Советской России и во всем мире. Развяжите мне руки…»

И вывод…

«Прежде всего ему не нужны двести миллионов населения нашей родины. Ему не нужны дети, женщины, пожилые люди и старики. Они подлежат физическому истреблению».

Рассказал и о целях, которые преследовали захватчики в нашей стране: «В Советской России фашистам нужны рабочие руки, но такие, чтобы они повиновались, как машины. Фашистам годен не человек, но говорящее животное. Поэтому несомненно, что они намерены оставить в живых часть мужского здорового населения, ровно столько, сколько понадобится для работы в полях, на шахтах, на заводах. Пример порабощенных стран Европы показывает, какая участь ждет этих оставленных в живых сельских и городских рабочих».

И твердо заявлял:

«И не выйдет… В Красной Армии у каждого воина в той полевой книжке, что носит он на сердце своем, первым номером стоит: за Родину! За Сталина! Вторым номером стоит: ты должен все знать, все понимать, обо всем думать… В твоих руках судьба отечества, свобода и счастье твоего народа…»

Статья завершалась призывом:

«Русские люди, граждане Советского Союза! Отдадим все для нашей героической и славной Красной Армии, отдадим все для победы над извергом и людоедом Гитлером».

Я цитирую выдержки из статей Алексея Толстого, потому что они не потеряли актуальность и сегодня, поскольку над нашей Родиной вновь нависла опасность вторжения коллективного Запада, всецело, хоть и тайно, поддерживавшего Гитлера в годы Великой Отечественной войны советского народа с фашистской Германией.

О том говорится и в очерке «Родина», опубликованном в газетах «Правда» и «Красная Звезда» 7 ноября 1941 года:

Он начинается простыми, ясными, доходящими до сердца словами…

«За эти месяцы тяжелой борьбы, решающей нашу судьбу, мы все глубже познаем кровную связь с тобой и все мучительнее любим тебя, Родина. В мирные годы человек, в довольстве и счастье, как птица, купающаяся в небе, может далеко отлететь от гнезда и даже покажется ему, будто весь мир его родина. Иной человек, озлобленный горькой нуждой, скажет: “Что вы твердите мне: родина! Что видел я хорошего от нее, что она мне дала?”

Надвинулась общая беда. Враг разоряет нашу землю и все наше вековечное хочет назвать своим.

Тогда и счастливый, и несчастный собираются у своего гнезда. Даже и тот, кто хотел бы укрыться, как сверчок, в темную щель и посвистывать там до лучших времен, и тот понимает, что теперь нельзя спастись в одиночку».

Он писал о том, что «пронзительно дорого», и восклицал:

«Все наши мысли о ней, весь наш гнев и ярость – за ее поругание, и вся наша готовность – умереть за нее. Так юноша говорит своей возлюбленной: “Дай мне умереть за тебя!”»

Он отвечал на вопрос: что такое Родина?

«Родина – это движение народа по своей земле из глубин веков к желанному будущему, в которое он верит и создает своими руками для себя и своих поколений. Это – вечно отмирающий и вечно рождающийся поток людей, несущих свой язык, свою духовную и материальную культуру и непоколебимую веру в законность и неразрушимость своего места на земле».

В очерке снова разоблачение фашизма, враждебного «всякой национальной культуре, в том числе и немецкой», для которого «пангерманская идея: “Весь мир – для немцев” – лишь ловкий прием большой финансовой игры, где страны, города и люди – лишь особый вид безликих биржевых ценностей, брошенных в тотальную войну. Немецкие солдаты так же обезличены, потрепаны и грязны, как бумажные деньги в руках аферистов и прочей международной сволочи».

Говорится о природе жестокости немецких солдат, из которых «вытравлено все человеческое».

И эти строки актуальны поныне. Разве и теперь коллективный Запад не мечтает, говоря словами Толстого, «изгнать нас навсегда из нашей земли “оттич и дедич”, как говорили предки наши. Земля оттич и дедич – это те берега полноводных рек и лесные поляны, куда пришел наш пращур жить навечно».

И слова уверенности о том, что не одолеть нас никогда и никому… Ибо к победе вели в «тяжелые и трудные времена: красные щиты Игоря в половецких степях, и стоны русских на Калке, и уставленные под хоругвями Дмитрия мужицкие копья на Куликовом поле, и кровью залитый лед Чудского озера, и Грозный царь, раздвинувший единые, отныне нерушимые, пределы земли от Сибири до Варяжского моря».

Он говорил, что «нет такого лиха, которое уселось бы прочно на плечи русского человека», потому что «из разорения, смуты государство вышло и устроилось и окрепло сильнее прежнего».

Вспомним эпизод в романе «Хождение по мукам», вспомним, что читал Телегин Даше о тяжелом времени, из которого вышла победительницей Русская земля.

Далее Толстой говорил о великом и многотрудном пути нашей Родины, о том, сколько невзгод преодолела она, и вновь вернулся к происходящим событиям:

«И вот смертельный враг загораживает нашей родине путь в будущее. Как будто тени минувших поколений, тех, кто погиб в бесчисленных боях за честь и славу родины, и тех, кто положил свои тяжкие труды на устроение ее, обступили Москву и ждут от нас величия души и велят нам: “Свершайте!”

На нас всей тяжестью легла ответственность перед историей нашей родины. Позади нас – великая русская культура, впереди – наши необъятные богатства и возможности, которыми хочет завладеть навсегда фашистская Германия. Но эти богатства и возможности, – бескрайние земли и леса, неистощимые земные недра, широкие реки, моря и океаны, гигантские заводы и фабрики, все тучные нивы, которые заколосятся, все бесчисленные стада, которые лягут под красным солнцем на склонах гор, все изобилие жизни, которого мы добьемся, вся наша воля к счастью, которое будет, – все это неотъемлемое наше навек, все это наследство нашего народа, сильного, свободолюбивого, правдолюбивого, умного и не обиженного талантом».

И задавал вопрос, главный вопрос текущих дней:

«Так неужели можно даже помыслить, что мы не победим! Мы сильнее немцев. Черт с ними! Их миллионы, нас миллионы вдвойне. Все опытнее, увереннее и хладнокровнее наша армия делает свое дело – истребления фашистских армий. Они сломали себе шею под Москвой, потому что Москва это больше, чем стратегическая точка, больше, чем столица государства. Москва – это идея, охватывающая нашу культуру во всем ее национальном движении. Через Москву – наш путь в будущее».

Было еще только 7 ноября, до контрнаступления под Москвой оставался месяц, но Толстой с уверенностью говорил, что немцы сломали шею у стен столицы. Когда писал очерк, он еще не знал, что утром в день его выхода на Красной площади состоялся беспримерный военный парад, с которого войска уходили на фронт, чтобы окончательно доломать шею ненавистному врагу.

И завершил статью словами:

«Наша земля немало поглотила полчищ наезжавших на нее насильников. На Западе возникали империи и гибли. Из великих становились малыми, из богатых – нищими. Наша родина ширилась и крепла, и никакая вражья сила не могла пошатнуть ее. Так же без следа поглотит она и эти немецкие орды. Так было, так будет.

Ничего, мы сдюжим!..»

А враг наступал. Вот уже его полчища осадили Ленинград, рвались к Москве.

Первые известия о блокаде Ленинграда потрясли Алексея Толстого. Он переживал за всех ленинградцев, он переживал и за двух дорогих ему людей. Он узнал, что бывшая жена Наталья Васильевна Крандиевская осталась в городе, а с нею и младший сын Дмитрий – его и ее сын.

Алексей Николаевич тут же направил Наталье Васильевне вызов в Москву. Но у нее были свои взгляды на эвакуацию из родного города.

Она осуждала тех, кто уезжал, быть может, потому что еще не знала, что будет дальше и какие ужасы ждут тех, кто останется.

 
А беженцы на самолетах
Взлетают в небо, как грачи.
Актеры в тысячных енотах,
Лауреаты и врачи.
 
 
Директор фабрики ударной,
Зав-треста, мудрый плановик,
Орденоносец легендарный
И просто мелкий большевик.
 
 
Все, как один, стремятся в небо,
В уют заоблачных кают.
Из Вологды писали: – Хлеба,
Представьте, куры не клюют! —
 
 
Писатель чемодан, куркуль
В багаж заботливо сдает.
А на жене такой каракуль,
Что прокормить их может с год.
 
 
Летят. Куда? В какие дали?
И остановятся на чем?
Из Куйбышева нам писали —
Жизнь бьет по-прежнему ключом.
 
 
Ну что ж, товарищи, летите!
А град Петра и в этот раз,
Хотите ль вы иль не хотите,
Он обойдется и без вас!
 
 
Лишь промотавшиеся тресты
В забитых наглухо домах
Грустят о завах, как невесты
О вероломных женихах.
 

На предложение Толстого перебраться в Москву ответила довольно резко: