Текст книги "Записка Анке (сборник)"

Повар Джонсон встал раньше всех. Его широкое черное лицо, как нарисованная святочная маска, глядело из белой опушки капюшона. Джонсон с трудом приподнял воспаленные веки и сейчас же почувствовал резь в глазах.

– Ага, теперь и у меня, – пробормотал он, стиснув зубы и зажимая глаза ладонями.

Боль от этого не только не утихла, но сделалась еще более острой. От глаз она шла в глубь черепа. Как казалось Джонсону, боль прожигала ему всю голову. Не отрывая рук, он приподнялся и крикнул в сторону, где, по его расчету, лежали другие:

– Эй, Том, капитан велел вчерашний день поднять его пораньше для наблюдений… И скажи ему, пожалуйста, что у меня с глазами то же самое, что было вчера у Билля.

Том, кряхтя и ругаясь, вылез из-под брезента, заменявшего ему спальный мешок, и пошел будить капитана.

Через пять минут Билькинс вместе с Кроппсом уже производили астрономические наблюдения для определения места. Дрейф делался все более беспорядочным; основное направление с северо-северо-западного переменилось на северо-северо-восточное.

Закончив наблюдения, Билькинс прошел в палатку Вебстера. Радист был единственным членом экипажа, получившим настоящую крышу. Не столько в заботе об его персоне, сколько ради того, чтобы уберечь от действия сырости радиоаппаратуру. Вообще эта радиоаппаратура обошлась экспедиции более чем дорого. Увлеченные переноской на лед всего имущества, необходимого для установки надежной радиостанции, члены экспедиции пропустили момент, когда вода, быстро затоплявшая лодку через рукав буровой трубы, залила отсеки, где хранились съестные припасы. Из съестного удалось спасти немного консервов и печеного хлеба. В общем, не больше, чем на шесть дней урезанного пайка.

Зато Вебстер теперь почти не отходил от своей станции. Если он не вел передачу, извещающую мир о бедственном положении экипажа «Наутилуса», то, не снимая наушников, ловил малейший писк, который мог бы сулить надежду на спасение.

Билькинс застал его за попыткой поймать неясные сигналы какой-то слабой станции. Однако сигналы не давались. Их забивали более мощные звуки метеорологической сводки, не представляющей интереса. Вебстер безнадежно махнул рукой и сбросил наушники. Он поднял к Билькинсу бледное, осунувшееся от бессонницы лицо:

– Я не хотел вас будить, сэр, по-моему, депеша не стоит того. Вот она.

Вебстер передал капитану листок.

Капитану Билькинсу.

Меры для подачи вам помощи будут детально разработаны в ближайшее время. Запас продовольствия на шесть месяцев вселяет уверенность в вашей полной безопасности. Сообщите фамилии зачинщиков бунта.

По поручению компании «Натан Хармон» подписал Джек Уидсли.

Билькинс перечел телеграмму дважды. Тщательно свернул клочок и спрятал его в карман.

– Этот замечательный документ нужно сохранить… Послушайте-ка, Вебстер, как это вышло, что у нас продовольствия на полгода?

– Вероятно, переврали, как водится, текст на материке, – уныло ответил радист.

Билькинс неожиданно расхохотался:

– Этих идиотов интересуют фамилии бунтовщиков! Можно подумать, что они вместо спасательной экспедиции собираются послать сюда полицейский отряд… Впрочем, это, пожалуй, и не так смешно. С них станется – они скорее заинтересуются именно этим, чем подачей нам быстрой и надежной помощи… Давайте, Вебстер, составим им толковый ответ… Налаживайте-ка ваше хозяйство.

Билькинс уселся прямо на снег и, примостив на коленях записную книжку, принялся за составление радиограммы. Тем временем Вебстер налаживал передатчик.

Получив от капитана бланк с депешей, Вебстер принялся старательно выстукивать ее ключом.

Скоро около радиостанции собралась вся команда. Это было единственным местом на льдине, где люди чувствовали еще какую-то связь с далекой землей. Высокие, иногда такие тихие, что за шумом ветра их едва улавливало ухо, певучие звуки радиопередачи были единственными звуками, напоминавшими об эфемерной возможности спасения. Ни спокойная уверенность и знания Билькинса, ни вкрадчивые движения Кроппса, ловко оперировавшего с секстантами, ни искусство механиков, возившихся над постройкой саней и над усовершенствованием походной кухни, – ничто не внушало к себе теперь такого уважения, как радиостанция. И если бы аппараты, аккумуляторы или мачта нуждались в питании, все эти люди, жадно пожиравшие свой скудный паек и старательно подбиравшие в горсть сыплющиеся с губ крошки, все они безропотно отдали бы половину пищи. Но станция не просила есть, и они старались проявить свое внимание к ней через Вебстера.

Вебстер спал в построенной из всего, что было для этого пригодно, палатке, в то время как все остальные валялись прямо на брошенной на лед подстилке, корчась по ночам под пронизывающими ударами холодного ветра. Вебстер не принимал никакого участия в хозяйственных работах, в то время как вся команда с утра до вечера возилась над использованием немногого, что удалось спасти с «Наутилуса». Вебстер не ходил на охоту, тогда как все по очереди, вооружаясь тремя имевшимися в распоряжении группы винтовками, отправлялись на безнадежные поиски живности. Охотники долгие часы просиживали в напрасном ожидании над полыньями, сторожа появление какого-нибудь заблудившегося морского зайца. До рези в глазах вглядывались в отгородившие их от всего мира гряды торосистых утесов в надежде увидеть медведей.

Вебстер жил барином. Впрочем, так только думали.

Никому не приходило в голову поинтересоваться причиной изможденного вида радиста. Вероятно, потому, что он немногим отличался по виду от своих товарищей – разве что кожа его была еще более натянута на выступивших скулах, глубже, чем у других, запали в синие круги воспаленные глаза. Да, может быть, еще тем, что, несмотря на тридцать лет, в такой же, как у всех, неопрятной жесткой щетине, покрывшей подбородок и щеки Вебстера, можно было заметить серебряный отлив седины.

О причинах всего этого мог бы рассказать только сам Вебстер. Но, во-первых, он не знал, что внешний вид его еще хуже, чем у товарищей, потому, что ему не приходило в голову посмотреться в зеркало да едва ли таковое и имелось у кого-нибудь на льдине. А во-вторых, он вовсе не был расположен рассказывать кому бы то ни было о том, над чем думал он и чем мучился в долгие ночи томительного бдения над приемником.

Томясь сомнениями в исправности работы своей станции, он по три и четыре раза выстукивал одну и ту же фразу. До звона в ушах вслушивался в едва слышные писки ответных зовов. Если не было квитанции, Вебстер не мог найти покоя всю длинную ночь. Упругая пружина наушников огненными клещами сжимала голову. Но стоило ему в изнеможении сбросить с головы тиски, как сейчас же начинало казаться, что от лежащих на полу черных кружков доносится отчетливый тонкий писк точек и тире.

Вслушиваясь, Вебстер даже составлял целые фразы. С лихорадочной поспешностью земля сообщала о направляющихся со всех сторон спасательных экспедициях, о кораблях, дирижаблях и аэропланах, стремящихся к восемьдесят пятому градусу северной широты… Вебстер лихорадочно хватал наушники. Прижимая их плотнее к ушам, с закрытыми глазами ловил разнобой беспорядочных звуков. Сталкиваясь в эфире, зовы различных станций образовывали неразборчивую кашу. Едва уловимая разница в тонах протяжных и коротких жужжаний позволяла иногда разобрать отдельные фразы. Но никогда ничего такого, что бы могло вселить какую-нибудь надежду…

Вебстер срывал наушники и, схватившись за голову, уныло глядел воспаленными, красными глазами туда, где белая мутная даль волнистой поверхностью ледяных полей сходилась с белесой неприветливой прозрачностью нетемнеющего неба. И тогда сквозь тяжелый гул приливающей к вискам крови снова и снова всплывала все одна и та же вереница точек и тире. Мозг автоматически, по привычке сейчас же перелагал их в слова, огненной строчкой врезавшиеся в неподатливую память, не желающую забыть то, с чем безнадежно покончено раз и навсегда. Кричали точки и тире, и горели переливами яркого транспаранта огненные буквы: «Осло, Норвежский банк. Немедленно переведите на текущий счет Чарльза Виктора Вебстера…»

Широко открытые воспаленные глаза с ужасом следили, как взлетают с поверхности ледяного поля каскады искрящихся пылинок. Пылинки складываются в огромные, горящие самоцветными каменьями буквы. Буквы загораживают горизонт и медленно движутся на палатку радиостанции. А из шороха льдин над треском полей и торосов вылезает тонкий, пронзительный писк бесконечной цепочки огромных, длинных, как полярный день, тире и крутящихся, сверкающих, как бессмысленный солнечный диск, точек. С писком, переходящим в пронзительный, оглушающий визг, огромные точки и тире втягиваются в разрывающийся от ужаса череп.

Вебстер хватался за голову и со стоном валился в подтаявший грязный снег.

Оленных с недоумением вслушивается в беспорядочный перезвон пискливых сигналов. Он даже прервал было запись. Но сигнал снова настойчиво повторялся. Оленных взял карандаш и докончил строчку.

– Черт их знает, может быть, какой-нибудь шифр?

На бланке стояло:

SOS… SOS… SOS… Слушайте, слушайте, слушайте… Нью-Йорк Нейшелен банк, немедленно переведите Осло, Норвежский банк текущий счет доцента Зуль семь тысяч долларов. Вебстер… Переведите семь тысяч долларов… Пищи было только на шесть суток, осталось теперь на одни сутки…

После нескольких строк беспорядочного сочетания знаков Морзе следовало полное повторение того же самого текста. В конце приписка:

Нам нужна немедленная помощь. Внесите мои семь тысяч долларов в фонд спасательной экспедиции. Вебстер.

Оленных все это казалось бредом сумасшедшего. Однако, поскольку перед депешей стояли взывающие, тревожные сигналы бедствия, международная солидарность всех путешествующих требовала от него довести до сведения капитана и этот бред.

Пробираясь килевым коридором к каюте Хансена, Оленных столкнулся с Зулем. В депеше упоминалось имя доцента, и Оленных решил показать ему радиограмму:

– Посмотрите-ка, господин доцент, у вас нашелся какой-то благодетель; что-то вроде американского наследства – семь тысяч долларов.

Зуль изумленно посмотрел на радиста:

– Что вы хотите сказать, господин Оленных?

Он взял у радиста бланк и внимательно прочел радио. Ни одним движением, ни звуком он не выдал того, что содержание этой странной депеши если и не вполне ему понятно, то, во всяком случае, в какой-то мере с ним действительно связано… Равнодушно возвращая листок, спокойно заметил:

– Я думаю, что вы просто-напросто захватили в одно радио отрывки из нескольких сообщений. Весьма возможно, что часть содержания действительно относится ко мне; вероятно, какие-нибудь старые долги. А кто такой этот Вебстер?

– Право, не знаю, – покачал головой Оленных, – я думал, что вы это объясните.

– Нет, я не знаю. Вероятно, какой-нибудь незадачливый промышленник, попавший в тиски льдов. Во всяком случае, мы ничего не можем сделать для него.

– Пойду все-таки покажу капитану, – пожал плечами Оленных, потерявший уже всякий интерес к непонятной депеше. Хотя он и мог дать голову на отсечение, что с его стороны здесь нет никакой ошибки и текст передан с одной станции.

Зуль молча поглядел вслед радисту и пошел своей дорогой, задумчиво покручивая кончик бороды.

К вечеру того же дня Фритьоф Хансен получил от радиста Оленных еще одну радиограмму, повергшую его в окончательное недоумение. Отпустив радиста, старик долго вертел в руках бланк, несколько раз порываясь снять телефонную трубку. Но рука его останавливалась на полпути.

Наконец Хансен решительно взял трубку и вызвал главную рубку.

– Нельзя ли отыскать и прислать ко мне доцента Зуля… Прошу вас, если можно, теперь же… Да, можно разбудить.

Через несколько минут, покручивая привычным движением бородку, в капитанскую кабину входил Зуль. Он шел не спеша, его движения были нарочито спокойны. Только выпуклые глаза быстрым беспокойным движением могли выдать волнение, но и они прятались за толстыми стеклами очков.

Внимательно следя за каждым движением Зуля, Хансен не мог найти ни одной шероховатости, за которую можно было зацепиться. А зацепиться очень хотелось. Трудно было допустить мысль, что и второе радио, переданное с дрейфующей льдины самим капитаном Билькинсом, содержало в заключительной части еще одну ошибку. А там сообщалось, что радист «Наутилуса» Вебстер сошел с ума. Если это обстоятельство и давало ключ к источнику полученной утром радиограммы, то ни в какой мере не служило объяснением ее странного содержания. Напротив, старика это наводило на самые грустные размышления. Ему хотелось найти кончик клубка, чтобы добраться до скрытого за приспущенными тяжелыми веками доцентовых глаз.

– Садитесь, доцент, – мягко сказал старик, – могу вас порадовать: мы имеем радио с точным местоположением ваших спутников – экипажа «Наутилуса». Правда, они находятся, по-видимому, в отчаянном положении и, судя по всему, потерпели много невзгод, прежде чем оказаться на дрейфующей льдине, но все же, я думаю, их положение небезнадежно.

Хансен говорил, глядя в иллюминатор. Он умолк, барабаня по столу костяшками худых крепких пальцев.

– Да, конечно, – выдавил из себя Зуль, – положение их не так плохо.

Хансен покосился в сторону доцента:

– Почему вы так думаете, доцент?

– Они ведь хорошо снабжены. Подводная лодка – это не самолет и даже не дирижабль.

– В том-то и дело, дорогой доцент, что они лишились почти всех запасов и даже теплого платья. Я не знаю подробностей катастрофы, но, по-видимому, она имела место в совершенно исключительных обстоятельствах… Капитан Билькинс не может объяснить, каким образом весь экипаж оказался запертым в подводной лодке…

– Н-да, это бывает… – промычал Зуль. – Вероятно, какое-нибудь повреждение люка… Во всяком случае, все живы и здоровы – это главное…

– Нет: в лодке один сошел с ума, один застрелился и один убит сумасшедшим… Еще один сошел с ума уже на льду… это радист Вебстер.

Как ни мгновенен был взлет тяжелых век, судорожно приоткрывших выпуклые серые глаза доцента, Хансену этого было достаточно. Старик отошел от окна и уселся против доцента.

– Кстати, доцент, вы не знаете этого радиста?

– Постольку-поскольку видел его на лодке.

– Бедняга! Помешаться на каких-то долларах…

На этот раз Зуль внимательно уставился на грустное лицо Хансена. В движении глубоких борозд, перепоясавших лоб и окруживших тяжелыми крыльями времени и невзгод рот исследователя, доцент пытался разгадать содержание этой пустой фразы, столь несвойственной суровому старику. Но на этот раз Зуль оставался ни с чем. Лицо старика было неподдельно спокойно.

– Я хотел с вами посоветоваться, доцент, – медленно проговорил Хансен. – Капитан Билькинс посылает сигналы бедствия и просит о помощи всех, до кого дойдет радио. Он, по-видимому, еще не знает о нашем присутствии в этом районе, но мне кажется, что наша обязанность, независимо от всех наших планов, прийти ему на помощь… Как вы думаете, доцент?

Зуль долго молчал, взвешивая все последствия плана, предлагаемого Хансеном. Наконец он сделал протестующий жест рукой.

– Я думаю, херре, это будет ошибкой, – решительно произнес доцент.

Хансен удивленно поднял брови.

– Да, мне кажется, именно так, – повторил Зуль. – Принимать меры к спасению Билькинса – дело американцев… И я не сомневаюсь в том, что они эти меры примут. Разве можно сравнить технические средства, которыми располагаем мы, с теми огромными возможностями, какие имеются в распоряжении Соединенных Штатов? Мы должны, доктор, прямо ставить вопрос о том, что едва ли Норвегии собственными силами когда-нибудь удастся впредь снарядить подобную экспедицию, способную обследовать весь сектор недоступности. Мне кажется, наша основная задача должна заключаться в том, чтобы добраться до сектора недоступности и всесторонне исследовать этот район именно с точки зрения наших интересов… Было бы смешно теперь, когда мы уже вот-вот войдем в это белое пятно, поворачивать оглобли… – Зуль на момент приостановился, – …сворачивать с пути ради какой-то филантропии, – закончил он и отвернулся от Хансена, делая вид, что рассматривает раскинувшуюся по переборке карту полярной области.

Хансен подошел и положил ему руку на плечо:

– Даю вам слово, что за многие и многие годы скитания по этим местам мне впервые довелось услышать от не новичка в полярных делах такое… такое… ну, что ли, такое странное и жестокое мнение.

Хансен на минуту задумался.

– Посмотрите сюда, хотя мне странно читать вам такого рода лекцию, но я все же должен напомнить некоторые обстоятельства. Итак, взгляните на карту… Вот координаты Билькинса. Вы видите, он дрейфует примерно в области тех же течений, что когда-то несли и меня. Но на этот раз он значительно севернее, и мне кажется, что, скорее всего, он попал в одну из ветвей течения, несшего когда-то обломки «Жанетты», или, что тоже возможно, в ветвь течения, таскавшего буй Мельвилль-Брейона… Как вы думаете, доцент, что ждет в этом дрейфе людей, имеющих пищи еще на одни сутки и спящих прямо на снегу?

Зуль молчал.

Наконец он уверенно возразил:

– С североамериканских воздушных баз дирижабль может добраться до Билькинса в несколько суток.

Хансен покачал головой:

– А вы уверены, что американцы захотят до него добираться?

– Почему же им не захотеть?

– Вот теперь, в приложении к американцам, вы почему-то делаетесь склонны к филантропии…

– Ведь это же их экспедиция.

– Подождите. Кто снаряжал «Наутилус»?

– Хармон.

– Кто такой Хармон? Антрацитовый король. Кажется, все ясно само собой… Что же вы думаете, что Хармон зря послал вдогонку «Наутилусу» ваших коллег-геологов? В его планы едва ли входило то, что вместо них на борту «Наутилуса» по недальновидности капитана Билькинса окажетесь вы – геолог норвежско-английский. Уж будем, дорогой доцент, говорить откровенно… Ну-с, и теперь, когда геологи Хармана сидят у нас на борту, когда от «Наутилуса» не осталось даже пузырей, антрацитовый король будет в какой бы то ни было степени обеспокоен судьбой нескольких смельчаков, замерзающих на льдине? Мне почему-то кажется, что он будет рассуждать примерно так же, как изволите рассуждать вы… Мне очень жаль, что в нашей беседе не может принять участия старший офицер этого дирижабля, достоуважаемый Литке. Вероятно, он такой именно вывод назвал бы чисто диалектическим… Да, мой друг, как это ни парадоксально, но этот бравый майор в части некоторых своих выводов был большим поклонником большевиков.

– Однако, херре…

– Что однако, доцент? Вы, может быть, хотите сказать, что именно эти самые большевики, рассудку вопреки, наперекор стихиям лезут спасать бедствующих путешественников, никакого отношения не имеющих к их собственным интересам? Да, именно это обстоятельство и обнаруживает способность большевиков мыслить диалектически. Поверьте мне, что они и не подумают беспокоиться о судьбе Билькинса, разве пошумят немного, чтобы лишний раз лягнуть Хармона. Но только до тех пор, пока эта гнусная акула Хармон не откажется от спасения своих собственных пионеров, ставших бесполезными. Вот тут-то и наступит очередь большевиков. И они проявят, вероятно, чудеса храбрости и организованности, чтобы спасти нескольких совершенно чужих им американцев… И я ни одной минуты не поручусь, что, если бы мы с вами попали в беду, хотя бы в этот полет, выручать нас пришлось бы не кому-нибудь иному, как именно большевикам.

– Разве только потому, что мы блуждаем в их секторе.

– Нет, меньше всего поэтому. А, скорее всего, потому, что никто другой не пошевелил бы пальцем для нашего спасения. Поговорили бы и бросили. Исключение составляет, конечно, тот случай, если бы мы с вами сделали какие-нибудь необычайные открытия: нашли бы там, скажем, золотые россыпи, ну тогда охотников спасать нас нашлось бы сколько угодно.

– Я в первый раз постигаю всю глубину вашего пессимизма, доктор… Я бы позволил себе даже назвать это скорее цинизмом.

– Нет, это вовсе не пессимизм и еще менее цинизм. Это только та польза, которую я извлек из моего пребывания в России в гостях у большевиков… Однако, пока мы говорим, Билькинс и его товарищи мерзнут. Давайте все-таки решать. Я стою за то, чтобы немедленно взять курс на их координаты и связаться с ними по радио.

– Это ваше дело, херре…

– Хорошо. Давайте пригласим для совета еще и Зарсена – ведь он у нас теперь за старшего офицера.

Хансен выглянул в коридор и громко крикнул:

– Алло, Зарсен…

– Есть, херре!

– Загляните-ка скорее ко мне.

– Есть, бегу!

Могучая фигура летчика протиснулась через дверь:

– К вашим услугам, доктор.

– Вы, конечно, знаете содержание радиограммы, полученной от Билькинса?

Зарсен кивнул утвердительно.

– В таком случае, – продолжал Хансен, – скажите мне ваше мнение. Наши – мое и доцента – разделились. Он не считает нужным идти на помощь Билькинсу. Как думаете вы, Зарсен?

Задавая этот вопрос, Хансен почти с отеческой нежностью уставился в лицо летчика.

Зарсен почувствовал на себе другой тяжелый взгляд. Повернувшись, встретился с пристально устремленными на него выпуклыми серыми глазами Зуля. Но, отвернувшись с усмешкой, пилот опять спокойно посмотрел на капитана.

– Независимо от соображений доцента я считаю, что мы должны немедленно идти к Билькинсу, – твердо и раздельно проговорил Зарсен.

Старик порывисто встал и крепко пожал ему руку:

– Я так и думал.

Зуль заговорил. Голос его немного дрожал. Он напрягал все усилия, чтобы подавить волнение и казаться таким же спокойным, как всегда.

– Мне не приходится возражать, доктор. Но от имени интересов нашей родины я ставлю условие помощи Билькинсу. Я считаю необходимым ему телеграфировать: «“Граф Цеппелин” в том случае повернет к координатам Билькинса, если находящиеся у нас на борту американские геологи дадут слово не предпринимать никаких исследований на всех островах и землях, какие мы могли бы открыть и посетить»… Этого, повторяю, требуют интересы Норвегии!

Зуль резко повернулся на каблуках и вышел из кабины.