Текст книги "Непойманный дождь"

Все время, пока ехал в троллейбусе, я представлял тот легкий, незамысловато-шутливый разговор с сестренкой, который поведу, – настраивался на игровую волну:

– Привет, Тонечка! Вот и я! Давно не виделись.

– Ох, как здорово, что ты приехал! А мама сказала, ты простудился и заболел.

– Простудился, но Айболит меня вылечил. Кхе-кхе-кхе, только немного кашель остался. Ну, как поживаешь? Что поделываешь? Хочешь, в субботу съездим в зоопарк?

И все в таком роде. И когда входил в квартиру (дверь открыл своим ключом, чтобы ее не беспокоить), насадил на лицо этакую игривую улыбку и приготовился гаркнуть:

– Привет, Тонечка!

Но не гаркнул, и улыбка моя скисла, и весь я сразу же скис. Сестра сидела в прихожей в своем кресле, прямо напротив входной двери, и чувствовалось, что до этого она не отрываясь на нее смотрела, как будто кого-то ждала, с нетерпением, с беспокойством.

– Тонь! Ты чего здесь?… – Я кинулся к ней, взял за плечи, тихонько встряхнул.

Она на меня посмотрела каким-то отсутствующим взглядом.

– А я не надеялась, уже не надеялась. Мама звонила, но я не надеялась, думала, она просто меня утешает, – проговорила она монотонно.

– На что не надеялась?

Я развернул ее кресло и повез в комнату. Это была уловка: не видеть ее лица, чуть-чуть притвориться, что не очень обеспокоен ее видом, детский испуг (ведь так легко развеять!).

Тоня ничего не ответила. Голова ее слегка вздрогнула от толчка, когда мы переваливали порог. Мне стало не по себе, и я заложил какой-то нелепый вираж по комнате, крутанул ее в кресле и резко развернув, затормозил у окна – видно, тема игривости прочно засела.

– Тпру! Приехали!

И только тогда присел перед нею на корточки и увидел, что она плачет, – слезы текли по все так же отсутствующему лицу. И все-таки опять не унялся, принялся ее тормошить с дурацкими прибаутками, не соображая, что несу:

– Отольются зайке Тонечкины слезки. У ней глазоньки опухли. О чем Тонечка плачет?

А она вдруг, словно ее резким толчком сзади опрокинули вперед, с размаху упала на меня, обхватила руками, сильно, до боли, сжала и разрыдалась.

– Тошенька! – совершенно забывшись, выкрикнул я. – Тошка-Антошка! – растерявшись окончательно, переносясь на шесть лет назад, прошептал я – так мы называли ее до аварии, нашу маленькую девочку-сорванца, с короткой стрижкой, в брючках с забавными подтяжками, больше похожую на мальчика. Это прозвище давно стало табу. С тех самых пор, как мы узнали, а главное, она узнала, что болезнь ее навсегда, что не только бегать, прыгать, скакать, но и просто ходить она никогда не будет. Я впервые его нарушил. И ужасно испугался. А с Тонечкой сделалась настоящая истерика.

Я не знал, как ее успокоить. Поднял с кресла, долго носил по комнате на руках, как маленького ребенка. Мне самому было тяжко – душно и невозможно сдерживать слезы. И ее обнимающая рука очень больно защемила кожу на шее. И опять захотелось умереть. Вместе с ней умереть. Вернее, не так: чтобы мир сейчас, сию минуту, перестал существовать – какая-нибудь атомная бомба упала бы, что ли. Перестать жить немедленно. Потому что мучения… потому что больше… переносить невозможно. И не выдержал, вернул ее в кресло, почти бросил, убежал в другую комнату и разрыдался.

Дорога, гроза… Какая к черту дорога-гроза, когда моя сестренка… когда моя единственная сестренка… когда моя маленькая сестренка… разве стоит… разве можно… когда она так плачет?

Я оглох, ослеп, все забыл. Сидел на полу, уткнувшись в сиденье дивана. Не было больше мыслей, не было слов. Обивка дивана воспринималась как часть отсутствия. Палец на ощупь воспроизводил не видимый мною стилизованный цветок. Покой. Я достиг покоя. Покоя без времени. А потом потекли воспоминания. Дорога, гроза – с этого начался мой покой. Очевидно, я был убит грозой на дороге. Как хорошо быть убитым грозой на дороге, все равно что в тумане в бою…

Грохот вывел меня из покоя, вернул слух, зрение. Я глотнул воздуха и издал какой-то неоформленный резкий писк, как только что родившийся младенец. Повернул голову – Тоня, сестра. Успокоилась, простила меня и приехала в кресле сюда. Что ж, попробуем сначала.

– Привет, Тоня! – пискливо выкрикнул я и попытался улыбнуться – не знаю, что получилось.

– Привет! – Она тоже попыталась улыбнуться. – Я тебя потеряла, а ты вот где.

– Ага. – Я поднялся, подошел к ней, нерешительно, робко, боясь повторения слез, погладил по голове.

– А сначала я тебя совсем потеряла. – Она потерлась щекой о мою руку – тоже немного робко. – Утром. Мама звонила, ты не отвечал, я звонила – то же самое. Я думала… И не поверила маме. А ты вдруг пришел.

– Не нужно, Тонечка, не нужно ничего объяснять, я все понимаю.

– Нет, не понимаешь! – Она резко отбросила мою руку. – Где ты был на самом деле?

– То есть как – где? Что ты имеешь в виду?

– Утром и днем где ты был? Ты сказал маме, что заболел, а сам…

– Видишь ли, – начал придумывать я на хо ду, – у меня действительно очень разболелась голова, еще с вечера. Выпил таблетку и так крепко уснул, что ничего не слышал. Вот, проспал на работу…

– Хочешь сказать, что все время был дома, а потом сразу приехал сюда?

– Ну конечно!

– На чем же ты приехал?

– На троллейбусе.

– Вранье! Ты ездил на машине! Ты был где-то за городом! Что ты там делал?

Такого поворота я никак не ожидал.

– Ну… – С ходу ложь теперь совсем не придумывалась, уж слишком Тоня меня сбила и огорошила, и потому я стал говорить правду. Не ту, сегодняшнюю, почему я ездил за город, а другую, глубинную, которая все время сидела во мне, – просто связал ее с поездкой. – Видишь ли, не всегда же я могу и хочу быть курьером. Временами это мне становится не под силу, и тогда…

– Случается срыв?

– Можно сказать и так.

– Это был новый срыв? – Она с болью, даже с каким-то отчаянием на меня посмотрела. – Такой же срыв, как тогда?

– Нет, нет, что ты? Просто сегодня я понял, что не могу оставаться курьером, захотелось все бросить и… Я не вышел на работу, хотел завтра уволиться и… Эта поездка за город – чтобы развеяться, собраться с мыслями. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, еще бы! Ты очень скучаешь по старой работе?

– Не можешь себе представить, до какой степени!

– Могу. Мне тоже невыносимо без компьютера.

– Ты другое дело. А для меня…

– Ну да, представляю. Как ты думаешь, Фима, когда мы сможем… когда ты сможешь снова… когда ты окончательно вылечишься?

– Да я, в общем, здоров, только…

– Вот-вот! Только! Это правда был не… это не возвращение болезни?

– Конечно нет, так, минутная слабость. – Я притянул ее к себе, уже совершенно спокойно, поцеловал в макушку. – Все хорошо, честное слово!

Она улыбнулась, тоже совершенно спокойно, без боли, без истерики.

– Слушай, а как ты узнала, что я был за городом? – Этот вопрос меня очень беспокоил, но я задал его веселым, беззаботным тоном.

Тоня засмеялась, быстро нагнулась, выпрямилась.

– Догадаться не трудно! Во-первых, от тебя пахло твоей машиной – бензином, отдушкой, не знаю еще чем, такой характерный запах. А во-вторых… – Она схватила мою руку, положила что-то на ладонь. – Вот, улика против тебя, череда. Посмотри на свои штаны, они у тебя все в череде. А еще в глине.

– Черт! – Я с изумлением рассматривал колючку от череды. – Но как тебе вообще в голову пришло?… Это так странно.

– Сам же когда-то придумал идеальное преступление! – Тоня весело расхохоталась. – А таких вещей не знаешь.

– Я просто шутил. И потом… там не было ничего об уликах… Нас было много, мы пили пиво… Понимаешь, я пошутил!

– Я тоже шутила. – Она вдруг нахмурилась. – Когда-то и я была не одна. Ладно, не важно, проехали! – Тоня решительно крутанула ручку кресла и поехала из комнаты.

А ведь она обвинила меня в своем одиночестве! Первый раз в жизни. Но почему именно сейчас? Да, я действительно был виноват отчасти… И она имела право…

Я поплелся за ней, за ее креслом.

И дело не только в том, что несколько дней ее не навещал, и не в том, что долго-долго тогда, перед своей болезнью, вообще не приезжал. Дело в том… В ее инвалидности я был виноват. Не виноват и виноват. Почти исключительно я один.

Глава 7
Шаг в шаг
(Расследование Андрея Никитина)

«Прежде всего у вас лопается живот!» – провозгласил гофрат…»[1]1
  Манн Т. Волшебная гора.


[Закрыть] Фраза вот уже несколько минут звучала в голове у Андрея и подсказывала выход, только он никак не мог определить какой. Он стоял на дороге и, как завороженный, смотрел на рафик, дыша ртом, «хотя никакого насморка у него не было»[2]2
  Манн Т. Волшебная гора.


[Закрыть]. Вот здесь, на этом самом месте, оставался «форд» Долинина, а теперь… Как вы это объясните, господа, я вас спрашиваю, как? «Прежде всего у вас лопается…» Вы вступаете на обетованную землю страны Безумия – и перенимаете обычаи аборигенов, вы делаете шаг – и начинаете понимать, что второй неизбежен, логически вытекает уже из того, что вы вступили на эту землю. Третьего допустить нельзя, ни в коем случае нельзя, иначе вы уже никогда не выберетесь отсюда. Да, вот в чем выход – последовать примеру консула Тинапеля, незадачливого «вызволителя» заблудшей овцы, Ганса Касторпа, и дать деру. Невзирая на фрау Редиш[3]3
  Тинапель, Ганс Касторп, фрау Редиш – персонажи романа Т. Манна «Волшебная гора».


[Закрыть], несмотря на все преимущества, которые дает безумие. Пока окончательно не растворился, не стал аборигеном этой страны, пока еще можно спастись.

Спастись. Удрать. Развернуть свой «опель» по направлению к городу и послать Ефима Долинина к чертовой матери.

Андрей сделал шаг к своей машине, кивнул сам себе, одобряя правильность выбора, а потом вдруг, махнув рукой на все свои доводы, плюнув на все возможные последствия, развернулся и пошел к рафику. Не Ефим Долинин и шлейф абсурдных ситуаций, который тянется за ним, сведут его с ума, а элементарное человеческое любопытство, неразрешенность задачи. Да он умрет от бессонницы, откусит себе локти, повесится, если не разрешит, не найдет простого и ясного объяснения. И вообще, это его работа, грош цена ему как частному детективу, если он сейчас спасует.

Он приехал сюда, чтобы обследовать машину Ефима. Вместо нее оказался вот этот драндулет. Что ж, будем обследовать то, что имеется.

«Экологически чисто и очень быстро», – прочитал Никитин на боку рафика. Более идиотскую фразу придумать сложно. Что она может означать? Какой-то рекламный слоган или издевательская шутка Долинина? Экологически чистый труп, доставленный сюда без промедлений? Впрочем, надпись сделана давно. Андрей дернул ручку – дверца поддалась, заглянул внутрь рафика, посветил фонариком, который специально взял с собой.

Никакого трупа конечно же не оказалось. В салоне машины аккуратно стояли пятилитровые бутыли, наполненные, вероятно, водой. Во всяком случае, по виду жидкости и по надписи на них «Чистый ключ» так можно было заключить. Андрей зачем-то пересчитал бутыли – тринадцать штук, свинтил крышку с одной, понюхал – ничем не пахнет, попробовал – точно, вода. Обыкновенная питьевая вода! И как все это понимать?

Андрей тщательно обследовал машину, но ничего интересного больше не нашел. Сел на порожек, задумался. Загадка!

Да никакая не загадка, все элементарно! Долинин угнал эту машину. Угнал, для того чтобы забрать свою. Как еще он мог добраться до этого места? Не очень проезжее шоссе, на попутках ненадежно, на такси опасно, пешком далеко. Но какое остроумное решение! Сумасшедше остроумное. Лично ему, Андрею Никитину, такое никогда не пришло бы в голову. Он этого Долинина даже зауважал.

Зауважал, но не перестал считать возможным преступником. И потому должен довести свое расследование до конца. Не особо напрягаясь, конечно, в свободное от своих прямых обязанностей время, не за счет их, но… должен. Или можно сформулировать по-другому: не должен, но хочет, относится к этому как к головоломке в журнале, которую решаешь лежа на диване, вечером, в ожидании ужина, после успешно завершенного рабочего дня… Нет, и эта формулировка не годится. Успешно завершенным его день не назовешь, ни при каких обстоятельствах не назовешь. Не клеится его основное дело, и, главное, он сам не верит, что склеится, что мальчика можно найти… Вот и Бородин не верит. Если за такой большой срок ребенок не найден, никаких известий от его похитителей не поступало, то вывод напрашивается сам собой. Да он не отказывается продолжать поиск только потому, чтобы не лишать мать последней надежды. И потому… Ну да, потому и бросился распутывать дело Ефима, подвернулась замена, он за нее и ухватился. Не решался себе признаться, а правда вылезла наружу. Так и должно было случиться рано или поздно.

Ну да, ну да, признался, «высмердился», мучительный процесс завершен, теперь вполне можно «показаться в обществе», то есть позвонить Вениамину, легально, без отговорок, поручить собрать всю информацию на Долинина. Он ведь так и собирался сделать перед встречей с Бородиным, что же его тогда остановило, почему начал смущаться, юлить? Когда это произошло? После того как Балаклав рассказал ему о некоторых фантастических программах Долинина, сам, смущаясь и как бы чего-то опасаясь, рассказал. Идеи Ефима действительно… н-да…

Черт! Преступные они, только преступные, без всякой чертовщины! Свихнулся и создал. Или наоборот: создал и свихнулся. Или, что, скорее всего, ближе к истине: создал, применил на практике и свихнулся. И не выдержал, рассказал первому встречному, ему, то есть Андрею. Использовал его в качестве этакого бесплатного психоаналитика. Да только не повезло бедолаге, не на того нарвался. На частного детектива напоролся, который все это так не оставит, который выведет его на чистую воду. Нострадамус хренов! Зевс недорезанный! Жизнь он может рассчитать, молнии метать в цель по своему усмотрению! Шаман, будь ему пусто! Просто-напросто сбрендивший программист, который перепутал виртуальный и реальный миры. В таком случае становится вполне очевидным, что Валуев и Голованова – его рук дело. Рассчитал, что они встанут году в каком-нибудь 2015-м на его пути или на пути его родных, и устранил препятствия. Или… Или совсем простой вариант, странно, как он не пришел ему в голову с самого начала? Никакого шаманства и не было, никаких таких особых расчетов, а эти Валуев и Голованова как-то связаны с Долининым, например его очень дальние родственники. Бородин говорил, что у Головановой родственников нет, но ведь дальних они могли и не выявить.

Андрей позвонил Вениамину, попросил собрать всю информацию на Долинина, запрыгнул в свою машину, сердито захлопнул дверцу и резко взял с места.

Но, уже въезжая в город, понял, что погорячился с такими прямыми обвинениями Ефиму. Первое: маловероятно, чтобы Долинин, бывший программист и нынешний курьер, мог выйти на такого специфического киллера, как Гудини, и оплатить его услуги. И второе: что бы ни говорил Вениамин, он-то, Андрей Никитин, никогда не поверит в возможность человека управлять молнией.

И значит… Значит, нужно до конца проверить все факты, прежде чем делать окончательные выводы. И перво-наперво наведаться в дом на Ильина, 37. Вот прямо сейчас и наведаться. Найти по карте эту самую улицу Ильина и прямиком туда отправиться.

Андрей открыл бардачок. Перед глазами возникла картина: он ищет удостоверение частного детектива, а под руку все попадается пистолет, ужасно мешает… Вот и карта никак не находится. Куда же он ее засунул? Да нет, не здесь, вспомнил – в кармашке сиденья. Ильина, Ильина… Зачем Ефим ему все рассказал? Только ли для того, чтобы выговориться, или у него была еще какая-нибудь цель? Может, он и его, Андрея, жизнь рассчитал, как параллельную линию своего пути, может, на этой дороге оказался не случайно? И может даже, прекрасно знал, что Андрей частный детектив? Почему же тогда так испугался пистолета? Пистолет при таком раскладе – естественное следствие, причиндалы этого самого детектива. Или Ефим не испугался, а просто разыграл испуг? Зачем? Чтобы сбежать? Глупо и нелогично.

Вот она, Ильина. Довольно далеко от центра. Сколько времени понадобится Вениамину, чтобы собрать необходимую информацию? Успеет он уже доехать до дома 37? Балаклав работает быстро, но и ехать осталось не так долго. Впрочем, информация к шмону в доме не имеет непосредственного отношения, все это параллельные действия. Как параллельна его, Андрея, жизнь жизни Ефима… Нет, жизнь не параллельна, раз пути их пересеклись, намеренно или случайно. В голове какой-то сумбур. Самому позвонить Балаклаву, узнать, как у него продвигаются дела? Не годится, он терпеть не может, когда его отвлекают, и зачем звонить? Затем, чтобы услышать нормальный человеческий голос, здравый, рациональный. Потому что… Черт! Потому что страшновато влезать в этот дом, непонятно отчего, но страшно. Он так решительно себя туда направил, а теперь страшно. Этот Долинин на него как-то странно подействовал. Притягивает чем-то неуловимым и одновременно пугает. Детским страхом пугает, когда боишься какого-то лица, оно стоит перед глазами и непонятно чем пугает. Как темнота, как возможный призрак, притаившийся в этой темноте. И в голове сумбур. И вот уже Ильина, дом номер 5 – почти доехал. Обыкновенная, впрочем, улица. Улица как улица. Только где тут может быть особняк – все дома… совсем другого плана? Долинин рассчитал его жизнь – ввел в расчет, и встреча их не случайна. Ерунда! Никакой такой расчет невозможен! Но возможно другое: Долинин за ним следил, вызнал все обстоятельства его жизни… Тоже вряд ли. Дом 25… Призраков не существует. Во всяком случае, в жизни психически нормальных людей, каковым он, Андрей, является, им нет места. А Ефим как раз наоборот, ему-то могло померещиться всякое. Гроза, например, в октябре или женщина на дороге…

Телефон! Веничка! Успел.

– Привет, Андрюха!

Ну вот, что и требовалось – нормальный, свой, человеческий голос.

– Привет, привет. Что удалось узнать? – не показывая радости, придав своим интонациям деловитость, спросил Андрей – для проформы спросил, Вениамин и так бы ему рассказал.

– Информацию я послал по электронке, собственно, ничего интересного. С Валуевым и Головановой Долинин ни в каких родственных связях не состоит, и других точек соприкосновения я не нашел. Мать его работает нормировщицей в типографии. Не женат, не привлекался… – Вениамин хихикнул. – Вот только одно, не знаю, заинтересует тебя или нет: шесть лет назад или, если точнее, шесть лет и три месяца в автомобильной катастрофе погиб отец Долинина. В машине находилась еще его сестра, она получила очень тяжелые увечья, но выжила. Сейчас ей двенадцать, и… в общем, выжить-то выжила, но из-за травмы позвоночника не может ходить. Тебе это чем-то поможет?

– Возможно, возможно… – Андрей задумчиво покивал. – Спасибо, Вениаминчик!

– Ладно, чего там. Читай мое послание.

– Прочитаю. Как вообще поживаешь? – Ему хотелось растянуть разговор, не отпускать так сразу Вениамина.

– Что ты, Андрюха? – Балаклав усмехнулся. – Мы же расстались каких-нибудь три часа назад, что за это время могло измениться в моей жизни?

Ну, изменения в жизни могут произойти и за гораздо меньший срок, уж ему-то, Андрею, это известно.

– Ладно, пока. – Вениамин явно хотел поскорее свернуть разговор.

– Подожди! – попытался снова Андрей его задержать, но тот уже отключился.

Все это время он медленно ехал по улице, благо дорога была пуста, а к моменту, когда Балаклав стал прощаться, подъехал к тридцать седьмому дому. Действительно особняк, небольшой, но с виду очень уютный. Совсем не городской. Как его здесь оставили, не снесли, когда строились офисы, непонятно. Он должен был очень мешать. Не заключается ли в этом причина смерти, а Долинин совсем ни при чем? Кто такой этот Валуев? Директор филармонии. Не такая уж большая величина, чтобы смочь отстоять свою землю… Надо будет навести справки с этой стороны. Но это потом, а сейчас… Пора. Пора делать то, за чем приехал: опровергнуть или найти подтверждения рассказу Ефима.

Был ли он вообще в доме, или все это лишь плод его больного воображения?

Андрей вышел из машины, тихонько, чтобы не производить шума (мало ли что, сторож в каком-нибудь офисе услышит), захлопнул дверцу, на сигнализацию (все из тех же конспиративных соображений) ставить не стал. Неслышно подошел к дому. Прислушался – ни единого звука: никто на фортепьяно не играл, собака не лаяла, ребенок и его отец не подавали признаков жизни. Свет в окнах не горел. Позвонил, подождал. Открыть ему не поспешили – просто потому, что никого в доме не было. Ну что ж, теперь остается шаг за шагом повторить путь Ефима. Отыскать незапертое окно на первом этаже, проникнуть в дом… Наверняка никакого такого окна не окажется, а дом на сигнализации.

Окно оказалось. Окно даже не было до конца закрыто – виднелась довольно значительная щель. Андрей толкнул раму – никакого звона не последовало, да он уже и сам понял, что не последует. Подпрыгнул, подтянулся на руках и, перевалившись через подоконник, проник внутрь. Темнота, нежилой запах. Он посветил фонариком – стулья в ряд у стены, стол, небольшой диван, шкаф – все как описывал Ефим. Музыка здесь была не слышна, он подумал тогда, что в доме прекрасная звукоизоляция, открыл дверь и вышел в коридор. Пора и Андрею за ним последовать.

Коридор. Там, дальше, должна быть лестница на второй этаж. Так и есть, вот она. Надо подняться. Шаги раздаются отчетливо в этом пустом доме. Отчетливо и оттого зловеще. Музыка не заиграет – играть некому, собака не залает – нет здесь никакой собаки. Лишь шаги раздаются зловеще… Нужно быть абсолютным безумцем, чтобы забраться сюда, чтобы бродить по этому жуткому дому. Он, Андрей, абсолютный безумец. Единица безумной программы, составляющая ее часть, не человек, а число. Но шаги раздаются.

Комната с фортепьяно. Кремовые шторы на окнах. Ефим включил свет. Может, и ему можно? Свет фонарика раздражает, не дает увидеть картину в полном объеме, суживает рамки. Эх, была не была, если следовать за своим проводником, если повторять его путь шаг за шагом, можно допускать некоторые вольности в смысле безопасности – в той, рациональной, жизни было бы нельзя, а в этой можно.

Андрей щелкнул выключателем. С наслаждением осмотрелся – словно пелена спала с глаз. Нелегко, наверное, приходится шахтерам. Бедняги! А там, на пианино, что-то лежит. Ну да, так и есть – ноты. П. И. Чайковский, «Времена года». Все правильно, пока ни одной ошибки в сценарии.

А ведь Ефим вчера здесь был в это же самое время!

Спальня супругов. Незаправленная кровать. В библиотеке на диване должен лежать собачий поводок. Вот он, лежит. Детская. Какая безвкусица – мячик. Не стали особенно заморачиваться – современный зритель (участник игры) все проглотит. Ладно, с этим все ясно, пора в кабинет Валуева навстречу грому и молнии.

Компьютерный стол у окна. Монитор упирается задней своей стенкой в подоконник. На столе лежат письма, оставленные (вернее, доставленные) курьером Ефимом Долининым. И здесь включить свет – полумрак убивает. Щелк. Так-то лучше! Подойти, изъять, прочитать на досуге и завтра с утра… Да ведь это не письма! Это…

На столе, возле компьютера, лежали диски в бумажных конвертиках. А сверху была записка: «Частному детективу Андрею Никитину. Лично».

* * *

Записка не укладывалась в голове, завораживала и пугала – наводила мистический ужас. Как могла она здесь оказаться, когда он сам еще пару часов назад не знал, что поедет сюда и настолько поддастся безумию, что проникнет в дом, повторит путь Ефима, продвигаясь за ним шаг за шагом? Никак не могла. И все же – вот она, эта немыслимая записка. Вернее, не записка, приписка – адресация дисков: их записали для него, доставили сюда для него. Лично. Но почему адресующий был уверен, что он, Андрей, их получит? Ведь это же чистая случайность! Необъяснимо! В голове не укладывается!

И не уложится. Потому что никаких рациональных объяснений быть не может, не найти их, как ни бейся. Этот дом отталкивает рациональность, не принимает ее, не подпускает к себе, сам являясь иррациональным. И напрасно он не верил Ефиму – сумасшедшим не верить нельзя, они знают истину. А истина сейчас состоит в том… Для того чтобы ее найти и понять, надо самому стать сумасшедшим, Ефимом Долининым стать, а не просто повторять путь, проверяя его рассудочность. Сойти с пьедестала разума и погрузиться в иррациональную суть.

Ефим Долинин принес письмо по адресу Ильина, 37 – он, Андрей Никитин, явился сюда со своей миссией частного детектива. Ефим Долинин позвонил в дверь – ему не открыли, он, Андрей Никитин, позвонил в дверь – ему не открыли. Ефим и Андрей влезли в окно – специально незакрытое, чтобы дать им возможность влезть. Ефим и Андрей обошли дом, включая повсюду свет – в этой ситуации они спокойно, вполне безнаказанно могли это делать. Оба вошли в кабинет Валуева. Ефим положил на компьютерный стол – доставил – письма, адресованные хозяину кабинета, Андрей взял с компьютерного стола диски, адресованные ему лично. Кем адресованные? По логике иррационального мира, хозяином, то есть Валуевым, погибшим пять месяцев назад от удара молнии. Не будем пока об этом особо задумываться, не будем критиковать. Что было дальше с Ефимом? Он стал свидетелем смерти, произошедшей пять месяцев назад. Что стало дальше с Андреем? Ничего не стало. Вот он стоит и пытается понять, разобраться. Молния не сверкнет за окном, грома не будет, это совершенно очевидно. Остается забрать диски и спокойно покинуть дом.

Можно через дверь – в этой реальности ему ничто не угрожает: никакой сторож соседнего офиса не заинтересуется им, никакой случайно проезжающий милицейский патруль его не остановит. Но он повторит путь Ефима – выберется через окно на первом этаже, через которое и проник в дом. И поспешит в своей машине, чтобы поскорее просмотреть диски на своем ноутбуке. Можно, конечно, включить этот, хозяйский компьютер, но Ефим удержался, не включил, значит, и он не станет. Что же еще, ничего не забыл? Нет, можно идти, осуществлять задуманное по задуманному плану.

Андрей погасил свет, вышел из кабинета, снова, только теперь в обратном порядке, обошел комнаты, выключая и там электричество, спустился на первый этаж, отыскал комнату с незапертым окном, вдохнул последний раз ее нежилой воздух и выбрался из дома.

Спокойно, рассудительной походкой – сомнамбулической походкой лунатика – дошел до своей машины. Включил ноутбук. Положил диски на сиденье – они были пронумерованы: № 1, № 2, № 3. В таком порядке, очевидно, их и надо смотреть. Вот только необходимо решить, можно ли это сделать здесь, прямо в машине, или требуется какое-то другое, установленное сценарием место. Например, бар «Загляни». Нет, здесь он просматривать диски не станет.

Андрей захлопнул дверцу и поехал к бару.

* * *

В черных очках, в бейсболке, в форме курьера, с беджиком на груди, Ефим Долинин (именно такой, каким Андрей встретил его на дороге) звонит в дверь дома номер 37 по улице Ильина. В окнах второго этажа горит свет, в доме играют на фортепьяно («Белые ночи», пятая пьеса из «Времен года»), слышится лай, стук мяча, детский голос, мужское покашливание. Ефим выжидает и повторяет попытку, но дверь открывать не торопятся, тогда он обходит дом, обнаруживает незапертое окно, влезает. Видимость поначалу очень плохая, потому что он не сразу решается зажечь свет, а от зажигалки толку немного. Но вот проясняется, высвечивается мебель. Ефим открывает дверь, идет по коридору, поднимается по лестнице. Комната с фортепьяно – никого нет. Он обходит весь дом, осматривается – людей нигде не видно.

Кабинет Валуева. О, теперь он Андрею тоже знаком, можно сказать, до мелочи, до малейшего нюанса. Ефим кладет письма на стол – да, это, без всякого сомнения, письма, не диски в бумажных конвертах.

Звонок в дверь. Ефим осторожно отодвигает штору, выглядывает на улицу. На крыльце стоит Ефим Долинин, в черных очках, в бейсболке, в форме курьера, с беджиком на груди. В руке его письмо. Ефим в кабинете слышит шаги, спускающиеся по лестнице. Ефим на крыльце протягивает в образовавшуюся дверную щель письмо. Ефим в кабинете слышит шаги в коридоре, бросается за штору… Молния за окном. Человеческий крик в кабинете, падение тела, гром.

Надпись на экране: «Продолжение следует. Вставьте диск 2».

Андрей отхлебнул пива из запотевшего бокала с надписью «Клинское» и последовал совету.

Ефим Долинин выводит свой темно-синий «форд» из гаража. Запирает дверь, снова садится в машину, едет. Вот он уже за городом, на той самой дороге, на которой и пересеклись их пути. Изображение прыгает, «форд» Долинина то ближе, то дальше. Но вот картинка стала четкой – Ефим притормаживает машину. По дороге идет женщина. В светлом летнем платье, в белых босоножках на низком каблуке, полная немолодая женщина. Ефим окликает ее, предлагает помощь – женщина не реагирует, идет себе и идет. Ефим выходит из машины, пытается ее догнать. Отчетливо раздается выстрел, женщина падает.

На экране опять появляется надпись: «Продолжение следует». Но ничего не сказано о третьем диске. Ладно, это и без того понятно, одно вытекает из другого. Андрей вставил третий диск.

Ухоженная зеленая лужайка у дома. Эту лужайку и этот дом он где-то видел. Камера наползает на дом, сосредоточивается на окне, еще приближается… Ну вот этого он никак не ожидал! У окна сидит мальчик, шестилетний мальчик, Антоша Гриценко. Недетский отрешенный взгляд… Ну да, он вспомнил дом и лужайку вспомнил. Четыре дня назад, перед поездкой, он разговаривал там с матерью Антоши. Этот дом Гриценко-старший купил им после развода. Мальчик сидит у окна, ни на что не реагирует, камера бессильна поймать его взгляд.

Картина меняется. Сюжета из той, первой, съемки не вышло. Новая попытка запечатлеть в жизни неживого ребенка. Дорожка парка. Антоша, безучастный ко всему, стоит у красно-белой скамейки с каменными медвежатами по бокам.

Красно-белая скамейка с медвежатами! Да ведь это же тот самый парк, где обнаружились дети. Вся пропавшая группа детского сада, кроме Антоши Гриценко. И это значит… Да, да, что это значит? Кто и что хотел ему сказать-подсказать этими дисками?

Андрей залпом допил пиво, выключил ноутбук и поспешно пошел из бара. Но когда уже выходил, в двери столкнулся с женщиной. Собственно, это она с ним столкнулась, он мог поклясться, умышленно на него налетела. Вместо того чтобы извиниться, женщина ухватила его за локоть и проговорила:

– Информация эта сугубо конфиденциальна. Не советую делиться своими впечатлениями ни с Бородиным, ни с кем другим в этом роде. Не забывайте, что у вас тоже есть сын. В остальном действуйте по своему усмотрению. Результат будет хорошо оплачен.