Текст книги "Непойманный дождь"

Глава 8
Реанимация
(Ефим Долинин)

Колеса кресла тихонько поскрипывали, голова ее слегка вздрагивала на кочках порогов. Я шел за ней и не знал, как оправдаться. Тоня первый раз в жизни меня обвинила, а я не знал, что сказать. Что одиночество ее – только черная полоса жизни, вот пройдет она и все станет по-прежнему? Неправда, не станет, сестренка моя никогда не поправится.

Что и в ее положении можно найти хорошие стороны? Понять это двенадцатилетнему ребенку невозможно. Что я не виноват? Виноват, я же знаю, что виноват!

Я шел за ней – мы молчали, колеса тихонько… Невозможно молчать! Надо хоть что-нибудь… Рассказать ей сказку? Когда-то я часто рассказывал ей сказки собственного производства. О прекрасной компьютерной стране, где свои законы, свой язык, свои понятия о красоте и разуме. О маленькой девочке, случайно попавшей в эту страну и решившей там навсегда остаться. О том, как однажды эта девочка спасла всех жителей от злой колдуньи, которая по недосмотру выросла из семени чертополоха – садовник уснул, не дополов грядку, а когда проснулся, было уже поздно: колдунья не только выросла, но набрала силу. Что же теперь ей рассказать? Ничего не приходит в голову, совсем ничего!

– Тонь, – сделал я робкую попытку наладить контакт, – хочешь, в воскресенье мы съездим в зоопарк?

– Можно, – равнодушно сказала она, а в голосе опять слезы. – Скоро придет мама с работы.

– Поехали на кухню заваривать чай? – тоже изо всех сил сдерживая слезы, весело предложил я.

– Нет. Ты иди. Домой. – Тоня судорожно всхлипнула.

Ничего из моей реабилитации не вышло! Я думал… я хотел… мне казалось, что стоит только вернуться к ним, провести с ними этот вечер, и все наладится. Моя жизнь опять войдет в колею, пусть скучную, но здоровую человеческую колею. Я даже готов был пожертвовать… распроститься с мечтой навсегда. И ради них… В том-то и дело, что не ради них, а ради себя. От ужасов последних суток бежал к сестренке и маме. И так виновный, я только усугубил свою вину – и вот результат.

– Тонечка! – Я остановил рукой ход ее кресла, развернул за спинку к себе.

Она прикрыла лицо ладонью и энергично замотала головой:

– Нет, нет! Не надо! Иди! Я одна. Я хочу побыть одна, а скоро приедет мама. Я не буду больше плакать, ты только иди. Я скажу ей, что ты приходил, все было хорошо, мы играли.

У нее опять начиналась истерика. И у меня начиналась истерика. Нам действительно сейчас нельзя было оставаться вместе.

Израненный, убитый, я поцеловал Тоню в макушку и выбежал из квартиры.

Но когда выходил из подъезда, чуть не столкнулся с мамой. Резко отскочил и взял в сторону. И внутренне порадовался, что она плохо видит в темноте и меня не узнала, подло, паскудно порадовался. И тут опять разрыдался. Я шел по улице и плакал, как дурак. На душе было просто невыносимо. Долго шел, пока не понял, что до дому мне так не дойти, и тогда сел в троллейбус. Не знаю, что бы я сделал, если бы без помех добрался до своей квартиры. Возможно, принял бы единственно верное решение – жить мне не только не хотелось, но не виделось возможным. Но как только я вошел в свой подъезд, на меня налетел Алекс.

– Ты?! – завопил он и схватил меня за плечи. – Где ты был, черт побери? Я весь день звонил, почему не отвечал?

И он принялся радостно-озабоченно тормошить меня, как я тормошил расстроенную Тоню, только вместо дурацких прибауток сопровождал свои действия отборным матом. Я слабо отбивался, больше всего мне сейчас хотелось поскорее забраться в свою нору и остаться одному.

– Ну, что ты? Оставь, ничего не случилось.

– Да ты на себя посмотри! – вопил Алекс, хлопал меня по торсу и не хотел уняться. – Станет он мне тут впаривать – ничего не случилось!

– Ну, случилось, и ладно. – Я вяло от него отмахнулся. – Больше это меня не заботит. Это такая ерунда, если разобраться. Оставь.

Он отошел от меня на полшага, внимательно осмотрел, кивнул каким-то своим выводам и выпалил:

– Понял! Все понял! Требуется срочная реанимация. Пойдем-ка!

Алекс обнял меня за плечи и, как раненого, повел вверх по лестнице. Сопротивление было бессмысленным, и я не стал его оказывать. Когда мы поднялись на пятый этаж, он отобрал у меня ключи, сам открыл дверь и втолкнул в квартиру.

– Ты посиди тут пока, а я сбегаю.

– Куда? – испугался я: мне почему-то представилось, что он побежит за моим психиатром.

– В магазин, куда же еще?

– В магазин? Зачем?

– Нет, он совсем тупой! – возмутился Алекс. – За напитками. Крепкими алкогольными напитками. За водкой, в общем. Или ты хочешь пива?

– «Клинского»? – Я испуганно замотал головой.

– Почему обязательно «Клинского»? – Он засмеялся. – Есть множество других сортов.

– Нет, пива не надо.

– Не надо так не надо, – легко согласился Алекс, – возьму водки. Выпьем, придешь в себя и тогда расскажешь, что с тобой приключилось.

– Да ничего со мной такого особенного не приключилось.

– Ага! По тебе видно! – Он постукал себя по лбу пальцем. – По-моему, ты опять немного того… Слушай, идея! – Алекс широко улыбнулся. – Давно хотел тебя познакомить с одной…

– Не сейчас!

– Почему? Тебе пошло бы на пользу. Знаешь, симпатичная девчонка, совершенно без комплексов и…

– Не сейчас! – Я в раздражении махнул на него рукой и вдруг потерял равновесие, сильно шатнулся, еле удержался на ногах.

– Ну, как хочешь. Ладно, я потопал за водкой. Присядь на диванчик и жди. Ключи беру с собой, сам закрою и открою.

Он ушел, а я, почувствовав невыносимую слабость, прямо-таки повалился на диван. В голове клубился туман, такой густой, что ни одной самой близкой мысли, расположенной на расстоянии вытянутой руки, разглядеть невозможно. Так бывает в теплую, влажную погоду где-нибудь в поле. Нужно как-то его прогнать, заставить себя встать, пойти на кухню, приготовить закуску. Добрый Алекс, верный старый друг, пошел за водкой, чтобы меня реанимировать. Вот оно что! Не реабилитация, а для начала реанимация мне нужна. После всего, что приключилось, ведь он прав: со мной действительно приключилось… Только туман мешает понять и осмыслить. Нужно сделать усилие, встать. Снять очки, сменить род деятельности на более безопасный, и тогда все будет хорошо.

Но заставить себя встать я так и не смог, все сидел на диване, откинувшись на спинку, пока не прозвонил дверной звонок. Только тогда я поднялся, пошаркал в прихожую, хватаясь за стены, – ноги были ватные, плохо держали тело. Уже у двери я удивился: зачем он звонит, если взял ключ? Наверное, забыл, что взял, или руки заняты, потому и открыть сам не может. В голове опять заклубился туман, замок щелкнул глухо. На пороге стоял не Алекс, а какая-то женщина. Я помахал рукой, разгоняя туман, изо всех сил напряг зрение – женщина прояснилась, женщина оказалась моей собеседницей из бара. Я испугался. Должен был бы обрадоваться, но почему-то вдруг испугался, видно, с чувствами моими произошла какая-то путаница. И все же нашел в себе силы соблюсти приличия, не растерялся, сказал, что и следует говорить в таких случаях:

– Здравствуйте, проходите, пожалуйста, очень рад.

Она усмехнулась, переступила порог, но ничего не ответила. Я судорожно пытался вспомнить, как ее зовут и называла ли она вообще свое имя.

– Пойдемте в комнату, там разговаривать будет удобнее.

Она опять усмехнулась и послушно пошла за мной – все молча. Мы расположились на диване, совсем близко друг к другу, это меня немного смущало и сковывало, но еще больше нервировало ее молчание. Зачем же тогда пришла, если ничего не говорит, ничего не объясняет?

– Вы ведь ко мне по делу?

Вздохнула горестно и наконец ответила:

– Разумеется. По нашему общему делу. Вы приняли на себя известные обязательства и теперь должны отчитаться. Итак?

Как же ее зовут? Спросить или имя само как-нибудь выскочит? Ей подошло бы Евгения, но совсем не обязательно, что зовут ее именно так: имена даются в младенчестве, когда личность еще совершенно не проявилась, потому так редко подходят людям их имена.

– Мною была проделана обширная работа, – начал я отчитываться, махнув рукой на ее имя. – Прежде всего, засвидетельствована смерть на дороге. Убийство женщины в белом летнем платье.

– В летнем. Вот-вот. – Она удовлетворенно кивнула. – Вы сделали из этого выводы?

– Какие выводы? – растерялся я.

– Которые напрашивались сами собой. Женщина была в летнем платье, следовательно, фактическая смерть произошла летом. Или поздней весной. Вспомните молнию и статью в газете. Валуев погиб в мае.

– Да… Мне это как-то… То есть нет, я подумал. Вот сейчас понял, что именно так и подумал! И собирался пойти в библиотеку, чтобы найти и эту статью, о смерти женщины. Да, да! Только… не успел. Мне помешали. Вы, наверное, не знаете? – Я с какой-то заискивающей надеждой посмотрел на нее. Мне хотелось перед ней оправдаться, мне хотелось ей услужить и уж ни в коем случае не разочаровать. – Не знаете? Меня ведь самого чуть не убили. Он достал пистолет…

– Не городите ерунды! Хотели бы убить – убили.

– Я убежал.

– От наставленного на вас пистолета? Не смешите!

– Возможно, вы правы, я и сам теперь думаю… но тогда…

– Струсили? – Она усмехнулась, мне стало обидно.

– Ничего и не струсил! Просто…

– Просто испугались? – Она рассмеялась, обидно и очень недоброжелательно. Рассчитывает на помощь с моей стороны, а сама… Возьму и откажусь, что тогда?

– Не откажетесь! – прочитала она мои мысли. – Потому не откажетесь, что, во-первых, вам будет стыдно, потому, во-вторых, что я вам нравлюсь, и, наконец, потому, в-третьих, что просто не имеете права: во всех этих ситуациях виноваты вы один.

– Чем же я виноват? Я даже не понимаю, какое отношение они имеют ко мне.

– А вы попытайтесь понять. Впрочем, это одно притворство – ваше непонимание. Тоня, ваша сестра…

– Замолчите! Она ни при чем!

– Еще каких-нибудь полчаса назад вы были другого мнения, обвиняли себя в ее беспомощном положении. Ведь из-за вас она…

– Нет! Замолчите! Я не виноват! Мне тогда было всего двадцать лет, я еще не знал… не умел… не мог… Я учился на третьем курсе, и ничего… совсем ничего не было!

– Ваша совесть лучше вас знает и помнит. Да что там, и вы прекрасно знаете и помните, только не хотите себе до конца признаться. Ну, не важно. Вернемся к нашему делу. Итак, вы испугались и не пошли в библиотеку, закрылись в квартире, как тогда, перед своей болезнью. И даже подумали, что на работу, на свою новую работу больше не пойдете никогда, и, значит, фактически отказались от продолжения нашего общего дела – дезертировать хотели?

– Нет, не хотел… Или хотел… Да, хотел! Вы не имеете права настаивать! Быть курьером не так-то и просто. То есть я не всегда могу найти в себе силы продолжать быть курьером.

– Лучше снова сойти с ума?

– Курьерство – не выход! Курьерство – еще более опасный путь, как оказалось. И наконец, я…

– Программист? Слышали, слышали! Да все эти ваши программы не стоят ничего. Над вами же откровенно смеялись!

– Мне было все равно.

– Возможно. Вы нашли простой выход – ушли от всего мира, закрылись в квартире, предались безумию уже без помех. И если бы не ваш друг…

– Ах да! Алекс! Он же сейчас придет! Черт!

Я совсем о нем забыл, и если бы она не напомнила… Но как же нежелательно сейчас ее присутствие! Он вернется с минуты на минуту. Как объяснить Алексу, кто она такая? Надо ее услать, и поскорее.

– Простите, вы не могли бы… – начал я, но она меня перебила:

– Вам не стоит обо мне беспокоиться. Вам вообще ни о чем не стоит беспокоиться. Сосредоточьтесь на деле, а остальное несущественно.

Услать ее не получится, но, может быть, она согласится спрятаться? Я оглядел комнату: стол, два стула, кровать, диван, на котором мы с ней сидим, – спрятаться совершенно негде. Раньше здесь стоял шкаф, но я его вынес в прихожую. Ну и пусть посидит в прихожей, в шкафу, так даже лучше, не будет подслушивать наши разговоры: мне предстоит рассказать Алексу, что со мной приключилось… Прекрасно! Пусть посидит, а потом, когда рассказ мой закончится, можно ее извлечь, представить в качестве доказательства.

Я хотел встать с дивана, чтобы начать осуществлять задуманный план, но почему-то не смог – диван меня словно удерживал невидимыми присосками. Ладно, можно и сидя. Повернулся к женщине – как же ее зовут, называла она свое имя или нет? И тут услышал шаги в коридоре – Алекс вернулся, я не успел.

Дверь в комнату медленно открылась. Женщина засмеялась. Я судорожно стал придумывать объяснения. Алекс появился на пороге, в руках он держал какую-то нереально огромную бутылку водки. Как же мне объяснить?…

– А, привет! – Он улыбнулся женщине – не мне, а именно ей. – Ты уже здесь?

– Ага! – Она весело ему подмигнула. – Успела, как видишь, раньше тебя.

– Вижу, вижу! – Он бухнул бутылку – да нет, бутыль вроде тех, в которых развозят питьевую воду, – на стол. – Выпьем?

– Не откажусь. – Женщина пересела с дивана на стул возле стола, на другой сел Алекс. Он разлил водку по стаканам – когда он успел их принести? Они выпили, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Я хотел встать, возмутиться. Я хотел встать и присоединиться к ним. Но диван не отпускал, просто не давал пошевелиться. Тогда я с силой рванулся – и открыл глаза. Передо мной стоял Алекс и с интересом меня разглядывал. В руке у него была бутылка водки – обыкновенная бутылка, вполне нормальных размеров.

– С добрым утром! – Алекс добродушно рассмеялся.

– Ты? Черт! – Я потер лоб, плохо соображая. – Ты один?

– В смысле, один?

– Женщина… – Я оглядел комнату.

– А! Так ты же сам отказался. Но если хочешь, можно ей позвонить. Уверен, она не откажется прийти. Вообще я рад, что ты наконец… – Он вытащил из кармана телефон. – Звонить?

– Нет, подожди! – Я опять потер лоб, тряхнул головой – мысли никак не хотели приводиться в порядок, и туман не рассеивался. – Откуда ты ее знаешь?

– Ну… я уже не помню, познакомились где-то. Где же? – Алекс задумался.

– В библиотеке? – подсказал я.

– Почему в библиотеке? – Он озадаченно на меня посмотрел.

– Она работает в библиотеке.

– С чего ты взял? Ни в какой не в библиотеке! В магазине она работает. Ну да, там, наверное, я с ней и познакомился, не помню, да и какая разница? Так что, звонить?

– Не надо.

Я поднялся – диван легко меня отпустил, прошелся по комнате, вдохнул воздух, медленно, дегустируя, его выдохнул: никаких посторонних примесей, указывающих, что здесь была женщина. Сон, просто сон, дурацкий, нелепый сон.

– Ладно, как хочешь. – Алекс покрутил в руке бутылку. – Где будем квасить, здесь, – он кивнул на стол, – или пойдем на кухню?

Только не здесь! Здесь они пили во сне без меня – нельзя допустить повторения, и так слишком много их в последнее время. Нет, здесь не хочу! Как же я буду здесь ему рассказывать… мне все будет казаться, что он в сговоре с женщиной, что и так обо мне все знает и, слушая мои излияния, надо мной смеется. Впрочем, рассказывать и так не хочется, и думать об этом не хочется, и пить совершенно не хочется.

– На кухне удобней.

– На кухне так на кухне.

Мы вышли из комнаты, я плотно прикрыл дверь – все не мог отделаться от ощущения чужого присутствия, все тяготился им и оттого тяготился и Алексом. Он, видимо, это почувствовал, стал вести себя скованно-нахально. Как только мы пришли на кухню, распахнул холодильник, нарочито грубо прокомментировал его содержимое – скудное и не годящееся для закуски. Нашел в конце концов два помидора и яблоко, все это порезал дольками, разложил на тарелке, открыл бутылку.

– Тащи стаканы! – паясничая, делая ударение на последнем слоге, приказал он.

Я достал два стакана из шкафчика, поставил на стол, он их живо наполнил, почти до половины, вручил один мне:

– Выпей, станет легче.

И опять повторение, совсем недавно – вчера – вот так же меня поили. Тот человек поил, который потом хотел убить… Нет, вероятно, все же не хотел, она права, эта женщина.

– Давай, залпом!

Я послушно выпил – опять послушно. Алекс заботливо протянул мне ломтик помидора.

– Ну а теперь рассказывай.

Не хотелось мне ничего рассказывать, совсем не хотелось. Тем более Алексу – тогда именно он первым поднял тревогу, именно благодаря ему я загремел в то заведение. Слишком заботливый друг.

И потом так старался, такое участие принял в моем возвращении к жизни. Нет, нельзя ему ничего рассказывать, кому-кому, а ему точно нельзя. Да и никому из близких нельзя: незамедлительно примут самые решительные меры.

– Рассказывать нечего. Все очень просто: надоела мне такая жизнь, надоело быть курьером, вот и решил послать все к черту…

– То есть как это? Нет уж, ты это оставь!

– Уже оставил. Прогулял сегодняшний день, потом одумался и оставил. Завтра снова выхожу на работу.

– Правильно! – Он искренне обрадовался и налил еще водки. – За разумное решение?

Мы снова выпили. Алекс задумчиво на меня смотрел, мне показалось, что он хочет что-то сказать, но не решается: то ли не знает, как я к этому отнесусь, то ли считает преждевременным.

– Слушай, – наконец сказал он, достал сигарету, закурил. – Эта твоя почтово-курьерская деятельность не навсегда ведь, это временно, пока окончательно не поправишься.

Вот оно что, он, оказывается, утешать меня решил, а я-то подумал, у него бог знает какая мысль.

– Знаю, что не навсегда, но от этого не легче.

– Выздоровеешь и снова сможешь делать то, что делал раньше. Ты, кстати, не… так, в виде пробы, – он смутился, опустил глаза, – не пытался к компьютеру… – и замолчал, испугавшись крамольного слова.

– Что ты! Конечно нет! – возмутился я.

– А мысли не возникали? Ну, там, что уже можно?

– Что ж я, сам себе враг? – Я чистым взглядом посмотрел ему прямо в глаза – не подловит, пусть не надеется.

– Потому как мог быть и другой поворот, – пробормотал он себе под нос. – Но если не пытался, то… Ладно, оставим. Но ты точно ничего не хочешь мне рассказать?

– Нечего рассказывать, я же говорю.

– Не знаю, не знаю. – Алекс покачал головой. – Вид у тебя был… Да и сейчас еще…

– Какой такой вид? – прикинулся я.

– Сумасшедший, вот какой! Я и подумал, может, ты с компьютером… какие-нибудь хухры-мухры… И если так…

– Да нет же! – вышел я из себя. – Ничего такого! Я с тех пор ни разу… да и где? Мой комп у тебя.

– Тоже мне проблема! – Он натужно рассмеялся. – А в голове, я имею в виду, в уме, про себя, не думал… не вычислял, ну, там чего-нибудь?

– Не вычислял.

Он недоверчиво покачал головой, пожал плечами.

– Что ж, тогда… – Хотел еще что-то прибавить, еще в чем-то меня уличить, но не нашел, видно, подходящих аргументов, в рассеянности стряхнул пепел на пол и совсем другим тоном сказал: – Тогда давай выпьем! Завтра суббота, можно немного и расслабиться.

Мы выпили, но расслабиться нам так и не удалось: Алекс сидел какой-то напряженно-озабоченный, а у меня не проходил туман и впечатление от сна не рассеивалось.

Около двенадцати он ушел. Я проводил его, убрал со стола и, совершенно пьяный, но неуспокоенный, лег спать.

* * *

Телефон – вот что меня разбудило. Я вскочил оглушенный, голова раскалывалась от боли, ужас пронзил мою душу. Я крепко спал, а тут этот звон. За окном глубокая ночь – они не имеют права! Ночью они никогда… Что же он все звонит и звонит? Я не отвечу!

Нет, они не оставят меня в покое! И надо… снять трубку. Потому что потом пойдут звонки в дверь – дверь так ненадежна! Я сниму трубку, я рявкну, яростно рявкну: катитесь вы к черту!

Встал, пошел в прихожую, пошатываясь, хватаясь за стены, – так уже было, и это было. Включил свет – выключатель щелкнул незнакомо, чужой коридор осветился, там, справа, лестница на второй этаж, ведущий к комнате с фортепьяно… Телефон замолчал, я вздохнул с облегчением и одновременно с досадой неудовлетворенной ярости. Постоял немного, с напускной небрежностью перед своим испугом думая: не пойти ли на кухню испить водицы? И тут он опять зазвонил – неожиданно, подло.

Я схватил трубку – да нет, осторожно, замирая от ужаса, снял. Рванул ее на себя – нет, испуганно поднес ее к уху. И яростно – дрожащим, еле слышным голосом крикнул (или прошептал):

– Да…

– Ефим Долинин? – с наглой веселой бодростью осведомился совершенно незнакомый мужской голос.

– Да, – повторил я, предчувствуя кошмар.

– Замышляете новое убийство? – все так же весело-бодро спросил незнакомец.

– Да, – как загипнотизированный, повторил я и тут опомнился: – Нет! О чем вы, я не понимаю!

– Понимаете, – уже без всякой веселости, наоборот, очень значительно произнес голос. – Советую остановиться, настойчиво советую. О прошлом не беспокойтесь, оно не должно определять ваше будущее. Но это новое преступление, которое вы вынашиваете в своей душе, не должно совершиться. Слышите? Возьмите наконец себя в руки, остановитесь.

– Я не…

– Я тоже так думаю, вы не станете этого делать. Это же ребенок, маленький ребенок.

– Ребенок? – Если до этого я был просто напуган, то теперь совсем потерял контроль над собой: он знает о моей главной вине, о моей самой страшной беде и… Что «и», я не знал, но голова отчаянно вдруг затряслась, мелкой, неудержимой дрожью, и все тело мое затряслось. Я закричал, как самый настоящий сумасшедший: – Какое вы имеете право?! Вы не имеете права вмешиваться! Не имеете права напоминать!

– Антошка…

– Замолчите! Я не виноват!

– Да, вы не виноваты, – согласился мой собеседник. – Об этом я и говорю. Вы ни в чем не виноваты и можете остановиться, потому что не сумасшедший. Все это лишь временное помутнение рассудка, не думайте о том, что уже совершили. Это не принесет ничего, кроме боли, ни вам, никому. У всех бывают ошибки, и не всегда их нужно исправлять. Перестаньте мучиться. Вы должны…

Голос стал таким проникновенным, таким любящим, что по лицу моему невольно потекли слезы, нервы утратили защитную оболочку, весь я словно пронзился болью какой-то нечеловеческой, невыносимой любви. К кому? Не знаю, у любви моей не было адресата, только источник – оголенная душа.

– Вы слышите меня?

– Да, слышу, – всхлипнув, прошептал я.

– И только тогда обретете счастье и успокоение.

– Да.

Я верил этому голосу, я с ним не пытался спорить, хотя он, очевидно, принимал меня за совершенно другого человека, ведь никаких преступлений в прошлом я не совершал и не вынашивал в настоящем. А то, что тогда… это ведь не преступление, это моя беда, самая страшная вина, но я в ней не виноват.

– Спокойной ночи, – сказал он мне на прощание, но я не желал так быстро с ним расставаться – мне очень нужно было утешение, мне хотелось, чтобы оно длилось и длилось, чтобы он еще раз сказал, что я ни в чем не виноват.

– Подождите! – закричал я в отчаянии. – Подождите!

– Ну конечно, подожду. – Незнакомец рассмеялся, мягко, доброжелательно, располагая к любому вопросу, к любому признанию. – Слушаю вас.

– Я никого не убью, обещаю. А все то, что было, – настоящее недоразумение.

– Да ведь и я о том же. Очень рад, что мы друг друга поняли. Еще раз спокойной ночи.

Спокойной ночи. Я сидел в прихожей, потрясенный и в то же время расслабленный, долго сидел. Не водка нужна была для реанимации, а этот звонок. Как бы хотелось, чтобы он повторился, хотя мой собеседник был абсолютно не прав. Это не я ошибался, а он, и мне очень нужно было его разуверить, в мягкой, доверительной, лечебной беседе объяснить, что я не только не вынашиваю нового преступления, но никогда не совершал тех, в которых он меня обвинил, – щадяще, беззлобно, но ведь все-таки обвинил.

Нового звонка я, конечно, не дождался, да и понимал, что не дождусь. Пора уходить, пора возвращаться в сон. А завтра со мной ничего не может случиться, потому что суббота, на работу я не пойду. И курьерство мое не навсегда, Алекс прав, скоро я окончательно выздоровею.

В каком-то блаженном изнурении я пошел в комнату и лег спать. Одеяло приятно обволокло мое тело, подушка приняла уставшую голову. За закрытыми веками возник образ моего собеседника – он был похож на моего отца с фотографии, сделанной года за три до его смерти. Спокойной ночи, Ефим, пожелал я себе его голосом и очень скоро уснул.