Текст книги "Американские боги"

В небе, прямо под облаками, были видны две точки: одна побольше, другая поменьше. Рассветный ветер брызнул ей в лицо мелкой дождевой пылью.

Из лагеря в ее сторону вышла босоногая девушка. Она остановилась у дерева, задрала юбки и присела на корточки. Когда она закончила, Белая поприветствовала ее. Девушка подошла ближе.

– Доброго вам утра, леди, – сказала она. – Теперь уже скоро, скоро начнется битва.

Кончиком розового языка она провела по ярко-алым губам. К плечу у нее кожаным ремешком было привязано воронье крыло, а на шее, на цепочке болталась воронья же лапка. Руки у нее были сплошь в татуировках: в кривых линиях, узорах и сложносочиненных узлах.

– Откуда ты знаешь?

Девушка усмехнулась.

– Я Маха, я Морриган[129]129
  Морриган – богиня войны в ирландской мифологии. Сама богиня участия в битвах не принимала, но непременно присутствовала на поле боя и использовала все свое могущество, чтобы помочь той или иной стороне. Морриган известна своей способностью менять облик, часто принимала облик вороны. В мифах есть упоминания нескольких Морриган, с которыми исследователи отождествляют четырех богинь войны: саму Морриган («великая королева»), Бадб («неистовая»), Нимэйн («ядовитая») и Фи («злобная»). К этому ряду можно добавить образ Махи (персонификация битвы).


[Закрыть]. Когда приближается война, я это чувствую – в воздухе. Я богиня войны, и я вам говорю: сегодня прольется кровь.

– А, понятно, – сказала Белая. – Хорошо. Значит, вот ты где.

Она смотрела на маленькую точку в небе, которая ринулась прямо на них, падая с неба как камень.

– И мы сразимся с ними, и мы их убьем, всех до единого, – сказала девушка. – И головы их станут нашей добычей, а глаза и трупы пойдут на корм воронам.

Точка превратилась в птицу, которая, раскинув крылья, неслась прямо к ним, оседлав струю утреннего ветра.

Белая склонила голову набок.

– А что, у богинь войны есть какой-то тайный способ заранее знать, чем все кончится? – спросила она. – Кто кого победит? Кому чья голова достанется?

– Нет, – сказала девушка. – Я только битву чувствую, и больше ничего. Но мы победим. Разве не так? Мы просто должны победить. Я видела, что они сделали с Отцом Всех. Теперь – либо они, либо мы.

– Ну да, – сказала Белая. – Наверное, так и есть.

Девушка еще раз улыбнулась в светлеющих предрассветных сумерках и ушла обратно в лагерь. Белая опустила руку вниз и дотронулась до зеленого побега, который пробил землю и выглянул вверх, острый, как лезвие ножа. Как только она до него дотронулась, он начал расти, раскрываться, изгибаться и меняться на глазах – пока под рукой у нее не оказался зеленый бутон тюльпана. Когда солнце взойдет повыше, цветок распустится.

Белая подняла голову и посмотрела на ястреба.

– Эй, помощь не нужна? – спросила она.

Ястреб сделал круг футах в пятнадцати над ее головой, скользнул вниз, приземлился неподалеку и уставился на нее круглыми безумными глазами.

– Привет, красавчик! – сказала она. – А теперь покажись-ка мне в своем истинном обличье, а?

Ястреб неуверенно скакнул в ее сторону, и – перед ней был уже не ястреб, а молодой человек. Он посмотрел на нее, потом перевел взгляд вниз, на траву.

– Ты? – спросил он. Взгляд его бродил где угодно: по траве, по небу, по кустам. Но только не по ней.

– Я, – кивнула она. – А что со мной такое?

– Ты… – Он запнулся. Было такое впечатление, что он пытается собраться с мыслями; по лицу у него время от времени пробегало довольно странное выражение. Он слишком много времени провел в птичьем облике, подумала она. Он забыл, как быть человеком. Она терпеливо ждала. И вдруг он сказал: – Пойдешь со мной?

– Может быть. А куда ты хочешь, чтобы я с тобой пошла?

– Человек на дереве. Ты ему нужна. Призрачная рана, в боку. Кровь шла, потом перестала. Наверное, он умер.

– У нас тут война. Я не могу просто взять и сбежать отсюда.

Голый молодой человек ничего не сказал, он только стоял и переминался с ноги на ногу, будто пытаясь привыкнуть к весу собственного тела, будто ему привычнее было скользить по воздуху или сидеть на ветке, а не стоять вот так на земле. Потом он сказал:

– Если он совсем умрет, все будет кончено.

– Но тут будет битва…

– Если он совсем умрет, уже не важно будет, кто одержит победу.

Вид у него был такой, будто ему были необходимы одеяло, чашка сладкого кофе и какой-нибудь человек, который мог бы отвести его в тихое место, где он дрожал бы себе и бормотал, пока к нему не вернется рассудок. Руки он держал строго по швам.

– А где это? Не слишком далеко?

Он посмотрел на зеленый росток тюльпана и покачал головой.

– Совсем далеко.

– Ну, знаешь! – сказала она. – Я нужна здесь. И я не могу просто уйти отсюда. К тому же как я, по-твоему, туда доберусь? Я, видишь ли, летать не умею вроде тебя.

– Нет, – сказал Гор. – Не умеешь.

А потом с серьезным видом посмотрел вверх и указал на вторую, большую по размерам точку, которая как раз закончила нарезать над ними круги и тоже ринулась вниз, быстро увеличиваясь в размерах.

– Он умеет.

Еще несколько часов бессмысленной езды по дорогам, и Градд возненавидел глобальную систему навигации чуть ли не с той же силой, с какой ненавидел Тень. Правда, ненависти этой недоставало страсти. Ему казалось, что он с колоссальным трудом отыскал дорогу на эту ферму, к этому огромному ясеню с серебристой корой; дудки, найти обратную дорогу оказалось значительно сложнее. Казалось, не играет ровным счетом никакой роли, которой именно дороге он в очередной раз решал довериться, в каком направлении двигался по узким проселкам – по извилистым вирджинским дорогам местного значения, которые наверняка начинались как оленьи или коровьи тропы, – в конечном счете он выезжал все к той же ферме и к той же изгороди с написанным от руки словом ЯСЕНЬ.

Тут кто угодно умом двинется. Ему и нужно-то было вернуться по своим же собственным следам, поворачивать налево всякий раз, как по дороге сюда он сворачивал направо, а там, где сворачивал налево, – поворачивать направо.

Именно так он и сделал в прошлый раз, но результат был все тот же: он опять уперся в эту чертову ферму. По небу ползли черные грозовые тучи, на улице быстро темнело, ощущение было такое, что сейчас не утро, а вечер, а ему еще бог знает сколько времени вертеть баранку: такими темпами к обеду в Чаттануге он уж точно не окажется.

Мобильный телефон выдавал ему один и тот же ответ: Вне зоны доступа. На карте, что лежала в бардачке, обозначены были только основные дороги, федеральные трассы и скоростные шоссе: кроме этих, понятное дело, других дорог в округе не существовало.

И людей, у которых можно было бы спросить, куда ехать, ему не попадалось. Дома сплошь стояли у черта на куличках, и света в них не жгли. А тут еще датчик топлива принялся настойчиво намекать на то, что бак почти пуст. Он услышал отдаленный раскат грома, и первая крупная капля тяжело расплющилась о лобовое стекло.

Так что когда Градд увидел идущую по краю дороги одинокую женщину, он тут же поймал себя на том, что невольно заулыбался.

– Ну, слава богу! – сказал он вслух, поравнявшись с ней, и нажал на кнопку стеклоподъемника. – Мэм! Простите, пожалуйста. Я вроде как заблудился. Не подскажете, как отсюда выехать на восемьдесят первую магистраль?

Она посмотрела на него сквозь открытое со стороны пассажирского сиденья окно и сказала:

– Знаете, объяснить я вам вряд ли смогу. Но если хотите, могу показать.

Лицо у нее было бледное, а волосы – длинные, темные и почему-то мокрые.

– Залезайте, – не раздумывая сказал Градд. – Но первым делом нам нужно заправиться.

– Спасибо, – сказала она. Глаза у нее были пронзительно голубые. – Попутная машина – это как раз то, что мне сейчас нужно. – Она забралась в салон. И тут же озадаченно подняла голову: – Тут на сиденье какая-то палка.

– Перебросьте на заднее сиденье. А вы куда направляетесь? – спросил он. – Леди, если вы меня и вправду выведете к заправке, а потом на шоссе, я отвезу вас куда угодно, до самых дверей.

Она сказала:

– Да нет, спасибо. Мне нужно довольно далеко, наверняка дальше, чем вам. Вот подбросите до шоссе, и замечательно. Может, какой-нибудь дальнобойщик подхватит.

И улыбнулась. И улыбка у нее была – чуть на сторону, и очень отважная. Именно эта улыбка решила все дело.

– Мэм, – сказал он, – я довезу вас с гораздо большим комфортом, чем любой дальнобойщик.

Он почувствовал исходящий от нее аромат, густой и тяжелый, и очень насыщенный, вроде сирени или магнолии, но ему даже и это понравилось.

– Мне нужно в Джорджию, – сказала она. – Это далеко отсюда.

– А я как раз еду в Чаттанугу. Сколько нам с вами будет по пути, столько и подброшу, идет?

– Мм, – сказала она. – А как вас зовут?

– Мак, – сказал мистер Градд. Когда заговаривал с женщинами в барах, после этой фразы он зачастую говорил: «А те, кто знает меня хорошо и близко, зовут меня Биг Мак». Но с этим можно подождать. Дорога впереди длинная, не на час и не на два, и времени познакомиться поближе у них будет достаточно. – А вас?

– Лора, – ответила она.

– Ну что же, Лора, – сказал он. – Уверен, что это начало прекрасной дружбы.

Жирный молодой человек отыскал мистера Мирра в Радужной комнате – выгороженном участке коридора, где окна были заклеены кусками прозрачной зеленой, красной и желтой пленки. Мирр нетерпеливо ходил от окна к окну, выглядывая то в золотой мир, то в красный, то в зеленый. Волосы у него были ярко-рыжие и сострижены до короткой щетины. На нем был плащ от «Барберри».

Жирный молодой человек кашлянул. Мистер Мирр поднял голову.

– Прошу прощения! Мистер Мирр!

– Да! Все идет по плану?

Во рту у жирного молодого человека пересохло. Он провел языком по губам и сказал:

– Я отдал все необходимые распоряжения. Только от вертушек подтверждения пока не поступало.

– Вертолеты будут здесь ровно тогда, когда в них возникнет необходимость.

– Прекрасно, – сказал жирный молодой человек. – Прекрасно.

И остался стоять там, где стоял, ничего не говоря и не делая попытки уйти. На лбу у него вздулась шишка.

Через некоторое время мистер Мирр спросил:

– Что-то еще?

Пауза. Молодой человек сглотнул слюну и кивнул.

– Что-то еще, – сказал он. – Да, есть что-то еще.

– Вам хотелось бы обсудить это с глазу на глаз?

Жирный молодой человек снова кивнул.

Мистер Мирр провел его за собой в центр управления: влажную пещерную полость с диорамой, на которой вусмерть перепившиеся пикси возились вокруг самогонного аппарата. Снаружи висела табличка для туристов: «Вход закрыт, идут реставрационные работы». Они оба сели на пластиковые стулья.

– Так в чем, собственно, дело? – спросил мистер Мирр.

– Так. Ладно. Короче, две вещи. В общем, первое. Чего мы ждем? И второе. Со вторым сложнее. Ну, смотрите. У нас огнестрельное оружие. Так? У нас огневая мощь. А что у них? У них ебучие всякие мечи, и ножи, и молоты эти блядские, и каменные топоры впридачу. И, типа, монтировки. У нас, блядь, даже управляемые бомбы есть.

– …Которые использовать мы не станем, – напомнил мистер Мир.

– Знаю. Вы это уже говорили. Я знаю, знаю. И без них справимся. Но все-таки. Послушайте, с тех самых пор, как я грохнул ту сучку в Лос-Анджелесе, я, как бы это выразиться…

Он запнулся, скорчил физиономию и, судя по всему, продолжать ему не очень хотелось.

– Вас что-то начало беспокоить?

– Да. Самое подходящее слово. Беспокоить. Именно. Вроде как «Мы беспокоимся о ваших детях» на воротах колонии для трудновоспитуемых. Смешно. Именно.

– Так что же именно вас беспокоит?

– Ну, мы вступаем в драку, мы одерживаем победу.

– И это – причина для беспокойства? Лично я увидел бы в этом повод для радости и ликования.

– Есть одно но. Они так и так вымирают. Как перелетные голуби и тилацины. Ну и плевать на них. Кому какая разница? А так будет самая настоящая кровавая баня.

– Так? – кивнул мистер Мирр.

Он слушал, и слушал внимательно. Уже хорошо. Жирный молодой человек сказал:

– Послушайте, я не только от себя говорю. Я перекинулся парой слов с ребятами с «Радио модерн», и они тоже за то, чтобы решить дело миром; и ребята с биржи к тому склоняются, законы рыночной экономики все решат и без нашего вмешательства. Я здесь. Ну, вы понимаете. Представляю голос разума.

– Кто бы сомневался. К несчастью, есть кое-какая информация, которой вы не обладаете.

Улыбка у него была кривая и как-то неуловимо змеилась от шрама к шраму.

Молодой человек прищурился. И сказал:

– Мистер Мирр! А что такое у вас с губами?

Мирр вздохнул.

– По правде говоря, – сказал он, – давным-давно один чудак решил зашить мне рот. Много лет тому назад.

– Вау! – сказал жирный молодой человек. – Это что-то вроде омерты[130]130
  Омерта — корпоративный кодекс чести у итальянских мафиозных кланов. Предполагает крайне высокую степень ответственности рядовых членов за любые действии, которые могут нанести вред клану в целом.


[Закрыть], да?

– Да, вроде того. Вы хотите знать, чего мы все ждем? Почему мы не нанесли удар прошлой ночью?

Жирный молодой человек кивнул. Он обильно потел, но пот был холодный.

– Мы еще не нанесли удара потому, что я жду палку.

– Палку?

Кивок.

– Так, ладно, считайте, что заинтриговали. Что за палка?

– Я могу вам сказать, – с серьезным видом произнес мистер Мирр. – Но в таком случае мне придется убить вас.

Он подмигнул, и повисшее было в комнате напряжение мигом рассеялось.

Жирный молодой человек начал смеяться, низким, захлебывающимся смехом, который рождался где-то в горле и в задней части носовой полости.

– Окей, – сказал он. – Хи-хи. Ладно. Хи. Я понял. Планета Техникал сигнал приняла. Ясный и отчетливый. Данетнезнаю.

Мистер Мирр покачал головой. Он положил руку жирному молодому человеку на плечо.

– Послушайте, – сказал он. – Вы что, действительно хотите это знать?

– Ну конечно!

– Ладно, – сказал мистер Мирр. – Мы с вами друзья, почему бы и нет, в самом деле. Я намерен взять эту палку, и когда две армии сойдутся, бросить ее между ними. Когда я ее брошу, она превратится в копье. А когда копье опишет дугу над полем боя, я собираюсь прокричать во все горло: «Я посвящаю эту битву Одину!»

– Как?! – переспросил жирный молодой человек. – Но почему?

– Власть, – ответил мистер Мирр и почесал подбородок. – И пища. Комбинация из этих двух сущностей. Видите ли, исход этой битвы не имеет ровным счетом никакого значения. Единственное, что имеет значение, – это хаос и кровопролитие.

– Что-то я не понимаю.

– Давайте я вам покажу. Все будет выглядеть примерно следующим образом, – сказал мистер Мирр. – Смотрите!

Он вынул из кармана плаща охотничий нож с деревянной рукоятью и одним неуловимым движением вонзил лезвие в мягкую плоть под подбородком жирного молодого человека, а потом со всей силы надавил, вгоняя сталь в мозг.

– Я посвящаю эту смерть Одину, – сказал он, когда нож вошел по самую рукоять.

На руку ему брызнула жидкость, которая кровью в полном смысле этого слова не была, а где-то в черепе у молодого человека раздался звук, похожий на звук короткого замыкания. В воздухе повис запах горелой проводки.

Тело жирного молодого человека спазматически дернулось и осело на пол. На лице у него застыло выражение разом удивленное и несчастное.

– Только гляньте! – всплеснул руками мистер Мирр, обращаясь к темному пустому коридору, выбитому в скале. – Такое впечатление, будто он узрел, как последовательность единиц и нулей сначала превратилась в стаю тропических птиц, а потом и вовсе улетела.

Коридор ничего ему на это не ответил.

Мистер Мирр взвалил тело на плечо так, словно оно вообще ничего не весило, открыл дверцу диорамы с пикси и сбросил труп за перегонный куб, накрыв его сверху своим длинным черным плащом. Вечером от него избавлюсь, подумал он и улыбнулся своей змеящейся между шрамов улыбкой: спрятать мертвое тело на поле боя будет несложно. Никто и не заметит. Никому до этого не будет дела.

Какое-то время в комнате царила тишина. А потом хрипловатый голос, который никак не принадлежал мистеру Мирру, откашлялся где-то во тьме и сказал:

– Славное начало.

Глава восемнадцатая

Они пытались удержать солдат на расстоянии, но те тоже начали стрелять и убили обоих. Так что про тюрьму в песне неправда, это все просто поэзия. Если бы в жизни всегда бывало так, как в песнях поется. Поэзия – это совсем не то, что люди называют правдой. В стихах для правды места не хватает.

Комментарий фолк-сингера к «Балладе о Сэме Бассе», опубликованный в «Сокровищнице американского фольклора»[131]131
  Сэм Басс (1851–1878) – один из самых известных американских налетчиков, грабил поезда и банки. В июле 1878 года попал в засаду, устроенную агентами Пинкертона и техасскими рейнджерами в городе Раунд Рок, штат Техас, по наводке одного из членов банды. Басс был тяжело ранен в перестрелке и умер на следующий день.


[Закрыть]

Ничего подобного в действительности не бывает. Если вам так удобнее, считайте все это обычной метафорой. В конце концов любая вера – метафора по определению: Бог есть мечта, надежда, женщина, юморист, город, дом со многими комнатами, кто-то, кто любит тебя – и даже, может статься, против всякой очевидности, некая небесная сущность, которой нечем больше заняться в этой жизни, кроме как надзирать за тем, чтобы ваша любимая футбольная команда, ваша армия, ваш бизнес, ваш брак процветали и преодолевали все и всяческие сложности на своем пути.

Вера есть отправная точка, на которой мы стоим и от которой отталкиваются наши взгляды и действия, наблюдательный пост, с которого мы оглядываем мир.

Так что ничего подобного в действительности не происходит. Подобных вещей попросту нет и не может быть. Здесь нет ни единого истинного – в буквальном смысле – слова. Однако то, что случилось дальше, случилось следующим образом.

У подножья Сторожевой горы все, и мужчины, и женщины, собрались под дождем у небольшого костра. Они стояли под деревьями, которые от дождя не защищали, – и спорили меж собой.

Госпожа Кали, блестя обсидианово-черной кожей и белыми острыми зубами, сказала:

– Час пришел.

Седоволосый Ананси в лимонно-желтых перчатках покачал головой:

– Мы можем подождать еще немного, – сказал он. – А пока можем ждать, мы должны ждать.

По толпе пронесся возмущенный ропот.

– Да нет же, послушайте! Он прав, – сказал старик с черными с проседью волосами. На плече у него уютно пристроилась небольшая кувалда. – Они заняли господствующую высоту. Погода нам не на руку. Начинать атаку прямо сейчас – просто безумие.

Нечто, немного похожее на волка и еще чуть более того – на человека, харкнуло и сплюнуло себе под ноги, в траву.

– А когда, по-твоему, нам следует на них напасть, а, дедушка? Подождать, пока небо расчистится, и мы будем у них как на ладони? Я за то, чтобы сняться с места. Я за то, чтобы начать прямо сейчас.

– Там тучи, между нами и ними, – сказал Истен[132]132
  Истен – в широком смысле слова – бог вообще. В националистических венгерских реконструкциях образца XIX века – единый и верховный бог древних венгров. Впрочем, так же именуются и духи мертвых, и т. д.


[Закрыть], венгр. У него были тонкие черные усики, широкополая и очень пыльная черная шляпа и улыбка человека, который зарабатывает себе на жизнь, продавая алюминиевый сайдинг, кровельные листы и водосточные желоба лучшим гражданам города, но из города всякий раз уезжает на следующий день после того, как обналичит чек – вне зависимости от того, доведена ли работа до конца.

Мужчина в элегантном костюме, который до этого не произнес ни единого слова, выступил вперед, к костру, и изложил свою точку зрения коротко и ясно. Кругом кивали и выкрикивали одобрительные реплики.

Потом раздался голос трех женщин, которые все вместе составляли Морриган и стояли так тесно, что в сумерках и бликах от костра казались единым конгломератом покрытых татуировкой рук и ног и болтающихся тут и там вороньих крыльев. Морриган сказала:

– Какая разница, подходящее сейчас время для атаки или не слишком подходящее. Это – время для атаки. Они начали нас убивать. Лучше умереть всем вместе и в бою, как боги, чем поодиночке и в бегах, как крысы в запертом погребе.

Снова ропот, на сей раз общий и согласный. Она сказала то, что было на уме у всех. Час настал.

– Первая голова – моя, – сказал очень высокий китаец, с цепочкой из крохотных черепов на шее. И двинулся в гору неспешной уверенной походкой, вскинув на плечо длинное древко с резным металлическим наконечником, похожим на лунный серп.

Даже Ничто не может длиться вечно.

Здесь, посреди Ничто, он был минут десять, а может быть – десять тысяч лет. Какая разница: время превратилось в некую отвлеченную идею, нужды в которой он больше не испытывал.

Он уже не мог вспомнить, как его зовут. Он чувствовал себя пустым и чистым, в этом месте, которое не было местом.

У него больше не было формы, а вот пустота и свобода – были.

Он сам был – ничто.

И вдруг посредине этого ничто раздался голос, и сказал:

– Хо хока, братец. Надо бы поговорить.

И что-то, что некогда было Тенью, откликнулось на этот голос:

– Виски Джек?

– Ага, – отозвался из темноты Виски Джек. – Тебя непросто, оказывается, найти, когда ты мертвый. Ни в одном из тех мест, куда ты должен был по идее отправиться, я тебя не нашел. Я все тут кругом обыскал, пока не додумался заглянуть сюда. Ты мне вот что скажи: ты племя свое в конце концов отыскал или нет?

Тень вспомнил пару – мужчина и совсем еще молоденькая девочка танцуют в диско-клубе под вращающимся зеркальным шаром.

– С родословной своей я, кажется, разобрался. А вот племени – нет, не нашел.

– Извини, что побеспокоил.

– Оставь меня. Я получил то, чего хотел. Меня больше нет.

– Они тебя не оставят, – сказал Виски Джек. – Они собираются тебя оживить.

– Но меня больше нет, – сказал Тень. – Все прошло, все кончено.

– Не бывает такого, – сказал Виски Джек. – Никогда и ни при каких условиях. Давай-ка заглянем сейчас ко мне. Пива хочешь?

При этих словах ему показалось, что он и в самом деле не прочь был бы сейчас выпить пива.

– Давай.

– Мне тоже захвати. Там, за дверью, сумка-холодильник, – сказал Виски Джек и указал рукой, где именно. Они сидели у входа в его хижину.

Тень отворил дверь в хижину руками, которых у него еще секунду назад не было. За дверью стояла пластиковая коробка, набитая речным льдом, а во льду – дюжина банок «Будвайзера». Он вынул пару банок, сел в дверном проеме, на порог, и стал смотреть в долину.

Они были на вершине холма, у водопада: река набухла от талой воды. Падала она со ступеньки на ступеньку, может быть, футов на семьдесят вниз, а может – и на все сто. Солнце посверкивало на обледеневших ветвях деревьев, которые стояли внизу, у озерца, под водопадом.

– Мы сейчас где? – спросил Тень.

– Где и были в прошлый раз, – ответил Виски Джек. – У меня дома. А ты собираешься держать мою банку, пока она совсем не согреется?

Тень встал и передал ему банку с пивом.

– Когда я в прошлый раз к тебе заглядывал, никакого водопада здесь не было, – сказал он.

Виски Джек ничего не ответил. Он щелкнул ключом банки и одним длинным глотком отпил сразу половину. А потом сказал:

– Помнишь моего племянника, Гарри Сойку, который поэт, который сменял свой «Бьюик» на твой «Виннебаго»? Помнишь?

– Конечно. Только я не знал, что он поэт.

Виски Джек задрал подбородок и принял горделивую позу.

– Лучший, твою мать, поэт во всей Америке! – сказал он.

Он допил остатки пива, рыгнул и сходил за следующей банкой, пока Тень откупоривал свою, а потом они сели вдвоем на край скалы, среди бледно-зеленых папоротников, под утренним солнышком, и стали смотреть на падающую воду и пить свое пиво. В тенистых местах на земле все еще лежал снег.

Земля была сырая и волглая.

– Гарри, он был диабетик, – продолжил Виски Джек. – Бывает. Слишком часто, правда, такое бывает. Вы приехали к нам в Америку, забрали наш сахарный тростник, нашу картошку и кукурузу, а теперь нам же продаете картофельные чипсы и попкорн с карамелью, а болеть от этого приходится нам. – Он отхлебнул еще пива и задумался. – Он даже пару премий выиграл за свои стихи. И были такие люди, в Миннесоте, которые хотели издать его стихи отдельной книжкой. Он как раз и поехал в Миннесоту на своей спортивной тачке, чтобы с ними это обсудить. Твою «Виннебаго» он успел уже поменять на желтую «Миата». Врачи говорят, скорее всего, он впал в кому прямо за рулем, съехал с трассы и врезался в один из этих ваших дорожных знаков. На то, чтобы вокруг себя оглядеться, вас не хватает, это вам лень, и вот вместо того чтобы читать по горам и облакам, вы, ребята, понавтыкали всюду этих дорожных знаков. Вот так Гарри Сойка и ушел от нас навсегда, отправился жить к брату Волку. Вот я тебе и говорю, ничто меня там больше не держало. И я двинулся на север. Тут рыбалка хорошая.

– Мне жаль твоего племянника.

– Мне тоже. Теперь вот живу здесь, на севере. Подальше от всяческих болячек белого человека. И от дорог белого человека. От дорожных знаков белого человека. От желтых «Миат» белого человека. От попкорна с карамелью белого человека.

– А как насчет пива белого человека?

Виски Джек перевел взгляд на банку у себя в руке.

– Когда вам, ребята, окончательно все это надоест, и вы отсюда наконец свалите, «будвайзеровские» пивоварни можете оставить нам, – сказал он.

– Так все-таки где мы? – спросил Тень. – Я что, все еще на дереве? Я мертвый? Или я здесь, с тобой? Мне казалось, все уже кончилось. Что в действительности происходит?

– Да, – кивнул Виски Джек.

– Что – «да»? Что это за ответ такой – «да»?

– Хороший ответ. И главное, правдивый.

Тень спросил:

– А ты что, тоже бог?

Виски Джек покачал головой.

– Я культурный герой, – сказал он. – В общем-то, мы занимаемся той же самой херней, что и боги, только геморроя побольше, и никто нам за это не молится. Про нас вместо этого рассказывают истории, но только наравне с историями, в которых мы более или менее в шоколаде, рассказывают и такие, в которых мы просто в полном дерьме.

– Понятно, – сказал Тень. Он на самом деле понял, более или менее.

– Ты пойми, – сказал Виски Джек. – Эта страна для богов не слишком подходит. Мой народ давно уже это вычислил. Есть, конечно, всякие там духи-созидатели, которые эту землю нашли, или сделали, или, там, высрали, но ты вот что прикинь: ну кто станет молиться койоту? Который трахнул дикобразиху, и после этого иголок у него в залупе осталось торчать больше, чем в подушечке для булавок. Который берется спорить с камнями, и камни спор выигрывают. Так что мой народ, он и прикинул: оно, конечно, может быть, что за всем этим скрывается какой-нибудь там создатель или великий дух, и мы ему, конечно, говорим за это большое спасибо, просто потому, что говорить спасибо полезно и приятно. Но никаких церквей мы никогда не строили. Они нам без надобности. Вся земля – наша церковь. Земля – наша вера. Земля, она мудрее и старше, чем люди, которые по ней ходят. Она дала нам лосося и кукурузу, бизонов и перелетных голубей. Дала дикий рис и окуня. Дала дыню, тыкву и индейку. И мы всегда были детьми этой земли, так же, как дикобраз, или скунс, или сойка.

Он допил следующую банку пива и показал рукой на реку, которая внизу брала начало от водопада.

– Если пойдешь по этой реке, выйдешь в озера, на которых растет дикий рис. В пору, когда он созревает, выезжаешь на каноэ вдвоем с другом и обсыпаешь рис прямо к себе в каноэ, а потом варишь его и складываешь про запас, и жить на этих запасах можно очень долго. Разные места дают нам разную еду. Если будешь долго-долго идти на юг, там будут апельсиновые деревья, и лимонные деревья, и еще эти мясистые зеленые друзья, которые похожи на груши…

– Авокадо.

– Авокадо, – согласно кивнул Виски Джек. – Они самые. А тут вот они не растут. Тут земля дикого риса. И лосиная земля. Я что хочу сказать: вся Америка такая. Богам тут расти не на чем, почвы нет. Вот они и не укореняются. Вроде как авокадо, которые пытаются пустить корни в земле дикого риса.

– Может, они и плохо тут растут, – сказал Тень, вспомнив о главном событии последних дней, – но вот как раз сейчас у них намечается большая война.

И тут он в первый и единственный раз в своей жизни увидел, как смеется Виски Джек. Больше всего это было похоже на лай, и веселого в его смехе было мало.

– Ну, Тень, ты даешь! – сказал Виски Джек. – А если все твои приятели попрыгают вниз с обрыва, ты сиганешь за ними?

– Может, и сигану, – Тень чувствовал себя прекрасно. Вряд ли все дело было только в пиве. Он даже и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько живым и настолько цельным.

– Да не будет там никакой войны.

– А что тогда будет?

Виски Джек смял в кулаке пивную банку и давил до тех пор, пока она не стала совсем плоской.

– Смотри, – сказал он и показал на водопад. Солнце успело взойти уже достаточно высоко: в воздухе полукругом повисла радуга. Тень подумал: это же самая красивая вещь, какую я видел в жизни. – Там будет кровавая бойня, – сухим ровным тоном сказал Виски Джек.

И тут Тень действительно увидел. Увидел все, до последней детали, отчетливо и ясно. Он покачал головой, а потом начал смеяться, потом еще поводил головой из стороны в сторону, и смех его перерос в полноценный, во всю глотку хохот.

– Ты не заболел?

– Да со мной все хорошо, – отозвался Тень. – Я просто увидел спрятанных индейцев. Только что. Не всех, конечно. Но я их увидел.

– Значит, это хо чанк. Эти ребята никогда как следует маскироваться не умели. – Виски Джек взглянул на солнце. – Пора возвращаться, – сказал он и поднялся.

– Это же разводка на двоих, – сказал Тень. – Никакой войны ведь на самом деле-то и нет, правда?

Виски Джек потрепал Тень по плечу.

– Не такой уж ты и тупой, – сказал он.

Они пошли обратно к хижине Виски Джека. Тот отворил дверь. Тень замешкался.

– Мне бы хотелось остаться здесь, с тобой, – сказал он. – Похоже, места здесь и вправду хорошие.

– Хороших мест много, – сказал Виски Джек, – в том-то все и дело. Понимаешь, боги умирают, если про них забыть. Люди тоже. А земля – она остается. И хорошие места, и плохие. Земля никуда не девается. И я – с ней вместе.

Тень закрыл дверь. Его куда-то тянуло. Он снова оказался один в полной тьме, но тьма становилась все светлее, пока не начала сиять как солнце.

И тут пришла боль.

Белая шла через луг, и там, где ступала ее нога, распускались весенние цветы.

Она прошла то место, где когда-то, давным-давно, стояла ферма. Даже и теперь кое-где видны были остатки стен: они торчали из луговой травы и густого бурьяна как гнилые зубы. Шел мелкий дождь. Тучи висели на небе, тяжелые и низкие, и было холодно.

Чуть дальше того места, где стояла ферма, было дерево, огромное серебристо-серое дерево, безлистое, пребывающее в зимней спячке, а перед деревом, на траве, лежали истлевшие обрывки обесцвеченной дождем и ветром ткани. Женщина остановилась над этими обрывками, нагнулась и подняла с земли что-то буровато-белое: сильно изъеденный кусочек кости, который когда-то вполне мог быть фрагментом человеческого черепа. И – уронила обратно в траву.

Потом она перевела взгляд на висящего на дереве человека и криво усмехнулась.

– И совсем они не такие интересные, когда голые, – заметила она. – Половина удовольствия – пока снимаешь оболочку. Вроде как с подарками. Или с яйцами.

Мужчина с ястребиной головой, который шел рядом, опустил голову, посмотрел на свой пенис и, судя по всему, впервые обратил внимание на то, что на нем нет одежды. Он сказал:

– Зато я могу смотреть на солнце даже не моргая.

– Какой ты молодец, – одобрительно кивнула Белая. – А теперь давай-ка его оттуда снимем.

Мокрые веревки, которыми тело Тени было притянуто к дереву, давным-давно насквозь прогнили, и стоило за них потянуть, с легкостью расползлись. Тело, висевшее на дереве, осело и соскользнуло вниз, к древесным корням. Они подхватили его в падении, подняли и понесли, особо не напрягаясь, хотя человек был очень большой, а потом положили на жухлую бурую траву.

Лежавшее на земле тело было холодным, и дыхания слышно не было. На боку было пятно запекшейся крови, будто сюда его ударили копьем.