Текст книги "Американские боги"

Голос шел откуда-то сверху и сзади.

– Ну, а самая быстрая и эффективная вещь, которую можно в подобной ситуации предпринять, известна морякам уже не одну сотню лет – и они пользуются ею, когда поднимают на борт тонущего в холодном море человека. Нужно положить его в горячую воду. Не слишком горячую. Просто горячую. А ты, кстати – просто к сведению, чтобы ты знал – был уже практически на том свете, когда я тебя вытащил. А теперь как ты себя чувствуешь, Гудини?

– Болит, – сказал Тень. – Все тело болит. Вы мне жизнь спасли.

– Ну, если на то пошло, трудно спорить против очевидного. Ты, кстати, голову сможешь сам держать?

– Попробую.

– Тогда я сейчас тебя отпущу. Ну, а если начнешь уходить под воду, выдерну снова.

Рука, которая держала его за волосы, ослабила хватку.

Почувствовав, что начал сползать вниз, он раздвинул руки в стороны, прижал их к стенкам ванны и положил затылок на бортик. Ванная комната была маленькая, сама ванна – металлическая, с проржавевшей и поцарапанной эмалью.

Потом в поле его зрения попал сам старик. Вид у него был озабоченный.

– Ну что, получше стало? – спросил Хинцельманн. – Расслабься и просто полежи так немного. У меня здесь тепло и уютно. А как будешь готов – скажешь. Есть у меня один халат, который даже на тебя налезет, а джинсы твои я тем временем положу в сушилку, ко всякой прочей твоей одежке. Как тебе такие перспективы, Майк?

– Меня по-другому зовут, на самом деле.

– Ну, это тебе, конечно, виднее. – Сморщенное, как у гоблина, старческое лицо сложилось в недовольную гримаску.

Чувство времени у Тени исчезло: в ванне он лежал до тех пор, пока не прошло жжение по всему телу, и пока он не смог сгибать и разгибать пальцы на руках и ногах, не испытывая при этом слишком сильной боли. Хинцельманн помог ему выбраться из ванны и слил теплую воду. Тень сел на белый эмалированный край, и они – вдвоем – принялись стягивать с него джинсы.

Потом он – в самом деле без особого труда – втиснулся в тесный махровый халат, после чего с помощью старика перебрался в жилую часть квартиры и рухнул на древний диван. Чувствовал он себя изможденным и вялым: он устал смертельно, но по крайней мере остался в живых. В камине горели настоящие дрова, полуполешки. Со стен с немым удивлением взирали на него с полдюжины пыльных оленьих голов, которые делили все свободное пространство с несколькими крупными, покрытыми лаком рыбинами.

Хинцельманн удалился с джинсами Тени, и Тень услышал, как в соседней комнате на секунду перестала тарахтеть сушилка, а потом заработала снова. Старик вернулся с кружкой, от кружки шел пар.

– Это кофе, – сказал он, – неплохое стимулирующее средство. И еще я туда плеснул немного шнапса. Совсем чуть-чуть. Раньше мы всегда так делали. А нынешние доктора против.

Тень обхватил кружку обеими руками. На ней сбоку была картинка – комар – и к нему надпись: СДАВАЙТЕ КРОВЬ – ПРИЕЗЖАЙТЕ В ВИСКОНСИН!

– Спасибо, – сказал он.

– Ну, а для чего же еще нужны друзья, – отозвался Хинцельманн. – Может, когда-нибудь и ты меня спасешь. И вообще, хватит на эту тему.

Тень глотнул кофе.

– Я думал, что все, умер уже.

– В рубашке ты родился, вот что я тебе скажу. Я на мосту стоял – потому что прикинул, что с большой долей вероятности главный день в году настанет именно сегодня. Когда доживаешь до моих лет, такого рода вещи начинаешь чувствовать. Ну вот, значит, я там и стоял, со старыми своими часиками в руке, а тут смотрю – ты на лед спускаешься. Я заорал, как мог громко, но голову даю на отсечение, что ты меня не услышал. Потом я увидел, как машина ушла под лед, и ты с ней вместе, ну, думаю, крышка парню, но на лед тем не менее спустился. Страшно было, жуть – аж мурашки по коже. Ты под водой проторчал минуты две, не меньше. А потом гляжу – в том самом месте, где машина нырнула, рука твоя торчит из воды, – я как будто привидение увидел, честное слово… – Он немного помолчал. – Нам обоим с тобой крупно повезло, что пока я тебя тащил из воды, а потом до берега, лед не проломился.

Тень кивнул.

– Спасибо вам огромное, – сказал он Хинцельманну, и гоблинское сморщенное лицо старика просияло.

Тень услышал, как где-то в дальней части дома вроде как закрылась дверь. Он глотнул еще кофе.

Теперь, когда способность здраво рассуждать начала понемногу к нему возвращаться, он начал задавать себе вопросы.

Например: каким образом этот крохотный старичок, росту в котором было вполовину меньше, чем в Тени, а весу – так наверное, раза в три, умудрился доволочь его бесчувственное тело по льду через все озеро сначала до берега, а потом еще и поднять по склону и загрузить в машину. И как Хинцельманну удалось втащить его в дом, поднять и уложить в ванну.

Хинцельманн встал, подошел к камину, взял щипцами из поленницы тоненькое полешко и аккуратно положил его в самый огонь.

– А вы не хотите узнать, зачем я вообще вышел на лед?

Хинцельманн пожал плечами.

– Это не мое дело.

– Вот чего я все никак не могу взять в толк… – сказал Тень, а потом немного помедлил, собираясь с мыслями. – Я никак не могу понять, зачем вы вообще кинулись меня спасать.

– Ну, – ответил Хинцельманн, – просто меня в свое время так воспитали: если видишь, что человек попал в беду…

– Да нет, – перебил его Тень. – Я не об этом. Я о том, что всех этих детей убили вы. Убивали их каждую зиму. И я – единственный человек, который вас вычислил. Вы же не могли не заметить, как я открываю багажник. Почему вы просто не дали мне утонуть – и все дела?

Хинцельманн склонил голову на бок. Потом задумчиво почесал нос, покачиваясь взад-вперед на носках туфель.

– Ну, – сказал он наконец, – вопрос-то, конечно, интересный. Скорее всего, просто потому, что у меня кое перед кем есть должок. А я свои долги привык выплачивать до последнего пенни.

– Перед Средой?

– Ну да, так его вроде кличут.

– Поэтому он меня и спрятал в Лейксайде, ведь так? Были основания надеяться, что именно здесь меня никто никогда не найдет.

Хинцельманн ничего ему на это не ответил. Он снял со стены тяжелую чугунную кочергу и начал разгребать ею угли: дым пополам с ярко-оранжевыми искрами клубом взвился вверх.

– Живу я здесь, – сказал он. – И это очень хороший город.

Тень допил кофе и поставил кружку на пол. И даже это усилие далось ему с колоссальным трудом.

– А с каких пор вы тут живете?

– Достаточно давно.

– И озеро – тоже ваших рук дело?

Хинцельманн удивленно поднял на него глаза.

– Ну да, – сказал он. – Озеро тоже моих рук дело. Когда я сюда приехал, они уже были уверены, что у них есть озеро, хотя я не видел ничего, кроме родника, мельничной запруды и вытекающего из-под нее ручейка.

Он немного помолчал.

– Вот я и прикинул, что в стране этой нашему брату приходится ой как туго. Она нас просто заживо заедает. А мне не нравится, когда меня едят заживо. Вот я и заключил с этим городом сделку. Я подарил им озеро, подарил процветание…

– И должны они вам за это были всего ничего: по ребенку каждую зиму.

– Хорошие были детишки, – медленно покачал своей старческой головой Хинцельманн. – Все детишки были просто замечательные. Я только тех выбирал, которые мне самому нравились. Кроме разве что Чарли Неллигана. Дурное в нем было семя, бурьян, сорняк. Когда он у меня был, в двадцать четвертом? Или двадцать пятом? Ну, да. Такая вот у нас получилась сделка.

– А жители этого города, – спросил Тень. – Мейбл. Маргарет. Чэд Маллиган. Они об этой сделке знают?

Хинцельманн промолчал. Он вынул кочергу из огня: дюймов на шесть от кончика она раскалилась докрасна. Тень понимал, что даже за рукоятку эту кочергу нормальному человеку держать невозможно, она слишком горячая – однако Хинцельманна, судя по всему, это ничуть не беспокоило, и он опять начал шевелить ею угли. Потом сунул ее поглубже, в самый жар, и оставил лежать. И сказал:

– Они понимают, что живут в прекрасном месте. Притом, что все прочие города и городишки в нашем округе, да что там, во всей этой части штата, давно уже превратились бог весть во что. И об этом они тоже знают.

– И это тоже ваших рук дело?

– Об этом городе, – сказал Хинцельманн, – я забочусь. Здесь ничего не происходит такого, чего бы я не хотел. Это ты понимаешь? Никто сюда не приедет, если я не захочу, чтобы он приехал. Именно поэтому твой отец тебя сюда и прислал. Ему совсем не хотелось, чтобы ты околачивался по разным городам и весям и привлекал к себе лишнее внимание. Вот и все.

– И вы его предали.

– Никого я не предавал. Он был жулик, чего не отнять, того не отнять. Но я свои долги всегда плачу до последнего пенни.

– Я вам не верю, – сказал Тень.

Вид у Хинцельманна сделался обиженный. Он ухватился одной рукой за пучок седых волос над ухом.

– Я держу свое слово.

– Нет. Не держите. Лора сюда приходила. И сказала, что ее тянуло сюда, а что именно – она не знает. А как насчет забавного совпадения: Сэм Черная Ворона и Одри Бертон приезжают в город в один и тот же вечер? Сдается мне, что в простые совпадения не стоит больше верить. Сэм Черная Ворона и Одри Бертон. Два человека, которые знали, кто я такой на самом деле, и еще – что меня разыскивают. У меня складывается впечатление, что вы просто подстраховались: если не сработает одна, в запасе есть другая. А если бы не сработали обе, кто еще собирался в Лейксайд, а, Хинцельманн? Мой бывший тюремный охранник воспылал вдруг страстью к подледному лову? Или – Лорина матушка? – Тень поймал себя на том, что разозлился уже всерьез. – Я был не нужен вам в этом вашем городе. Вот только Среде вам об этом говорить не хотелось.

В отблесках пламени от очага Хинцельманн походил скорее на горгулью, чем на живого человека.

– Это хороший город, – сказал он. Обычная улыбка пропала с его лица, и без нее вид у него сделался совсем как у восковой фигуры. Или у мертвого. – А ты привлекал к себе слишком много внимания. И для города это было нехорошо.

– Надо было вам оставить меня лежать там, на льду, – сказал Тень. – А еще лучше – подо льдом, в озере. Я открыл багажник вашего весеннего драндулета. Сейчас Элисон по-прежнему там, и она примерзла ко дну. Но лед растает, и рано или поздно она всплывет на поверхность. После чего народу непременно захочется спуститься на дно и посмотреть, что там. И там они обнаружат много интересного. Всю вашу коллекцию мертвых детей. И сдается мне, что некоторые из этих тел должны были довольно хорошо сохраниться.

Хинцельманн нагнулся и вынул из огня кочергу. Он уже перестал притворяться, будто ворошит ею угли: теперь он держал ее так, как держат меч или дубинку, слегка покачивая в воздухе раскаленным добела кончиком. От кочерги пахло паленым металлом. И Тень вдруг остро почувствовал, что он почти голый, что сил у него практически не осталось, руки и ноги еле двигаются, и защищаться в таком состоянии он не способен.

– Ну что, теперь вы хотите меня убить? – спросил Тень. – Валяйте. Вперед. Я в любом случае уже покойник. Я знаю, что этот город принадлежит вам – это ваш собственный маленький мирок. Но если у вас сложилось впечатление, что никто меня разыскивать не станет, значит, вы совсем оторвались от реальности. Все кончено, Хинцельманн. Так или иначе, ваша песенка спета.

Хинцельманн выпрямился во весь рост, оттолкнувшись от пола кочергой, словно тростью. Пока он поднимался, ковер в том месте, где в него уткнулся кончик кочерги, обуглился и начал дымить. Хинцельманн посмотрел на Тень, и в светло-голубых его глазах стояли слезы.

– Я люблю этот город, – сказал он. – Мне так нравилось все это время быть чудаковатым местным старичком, который рассказывает байки, ездит на Тесси и ловит на озере свою рыбку. Помнишь, что я тебе говорил? После дня, проведенного на рыбалке, домой ты возвращаешься не с рыбой. Ты возвращаешься с покоем на душе.

Он вытянул руку с кочергой в направлении Тени – и тот даже на расстоянии почувствовал, какой от нее идет жар.

– Я мог бы убить тебя, – сказал Хинцельманн. – И все было бы шито-крыто. Мне уже приходилось делать такое раньше. Ты не первый, кто меня вычислил. Папаша Чэда Маллигана первым до всего додумался. С ним у меня все вышло тихо и гладко, и с тобой может выйти точно так же.

– Очень может быть, – сказал Тень. – Но вот насколько этой тиши и глади хватит, а, Хинцельманн? На год еще? На десять лет? Есть теперь такая штука как компьютеры, Хинцельманн. Их не обманешь. Они вычисляют структуры. Каждый год в городе пропадает по ребенку. И очень скоро тут появятся чужие люди и начнут совать свой нос во все и вся. Точно так же, как за мной приехали. А скажите-ка мне лучше вот что – сколько вам лет?

Он зацепил пальцами диванную подушку и приготовился: ею можно прикрыть голову, от первого удара его это наверняка спасет.

Лицо у Хинцельманна было совершенно бесстрастным.

– Мне жертвовали детей задолго до того, как в Черный лес[139]139
  Имеется в виду, естественно, Шварцвальд – древний лесной район, протянувшийся по высокому правому берегу Рейна на юго-западе нынешней земли Баден-Вюртемберг.


[Закрыть] пришли римляне, – сказал он. – И богом я был задолго до того, как стал кобольдом.

– Так, может, настало время перебираться в другие края? – сказал Тень и подумал про себя: интересно, а кто такие кобольды.

Хинцельманн пристально посмотрел на него. А потом перехватил кочергу и сунул ее кончик обратно в горящие угли.

– Все не так просто, Тень. С чего ты взял, что я могу покинуть этот город, когда мне вздумается? Я – неотъемлемая часть этого города. И ты хочешь заставить меня уйти отсюда? Ты готов меня убить? Чтобы я смог спокойно уйти?

Тень посмотрел на пол. На ковре, в том месте, где его коснулась кочерга, по-прежнему мерцали искры и крохотные угольки. Хинцельманн проследил за направлением его взгляда и наскоро затоптал тихо рдеющие искры, растерев их ногой. В память Тени непрошенными гостями заглянули дети, много, больше сотни, и стали смотреть на него, все сразу, белесыми, как кость, глазами, и волосы, похожие на водоросли, медленно шевелились у них на головах. И в глазах у них он прочитал – упрек.

Он знал, что предает их. Но другого выхода придумать был не в состоянии.

Тень сказал:

– Я не могу вас убить. Вы спасли мне жизнь.

И покачал головой. Он чувствовал себя сейчас полным дерьмом во всех смыслах этого слова, которые только можно придумать. Он больше не был героем, и никаким детективом здесь больше тоже не пахло – нет, он всего-навсего очередная продажная тварь, жалкая и ничтожная, которая грозит пальчиком куда-то в темноту, прежде чем повернуться к этой темноте спиной.

– Хочешь, открою тебе одну тайну? – спросил Хинцельманн.

– Конечно, – автоматически ответил Тень. На душе у него лежал большой холодный камень. Со всеми этими тайнами давно пора заканчивать.

– Тогда смотри.

Там, где только что стоял Хинцельманн, Тень увидел маленького мальчика, лет пяти, не больше. Длинные темно-каштановые волосы. И – совершенно голый, если не считать потертого кожаного ремешка на шее. Он был пробит насквозь двумя клинками – один пронзил ему грудь, другой вошел в плечо, над ключицей, а кончиком вышел из-под последнего ребра. Из ран безостановочно текла кровь и сбегала по телу мальчика на пол, мигом образовав у него под ногами темно-красную лужу. Клинки выглядели древними неимоверно.

Мальчик смотрел на Тень глазами, в которых, кроме боли, не было вообще ничего.

И Тень подумал про себя: ну конечно же. Этот способ наделить племя собственным богом ничуть не лучше и не хуже других. Ему уже ничего не нужно было рассказывать. Он и так все знал.

Берем ребенка и воспитываем его в полной темноте, так, чтобы за всю свою жизнь он никого не видел, ни до кого не дотрагивался, и год за годом кормим его только самой лучшей пищей, которую другие дети в деревне видят разве что по праздникам, а потом, пять зим спустя, когда наступает самая длинная ночь, выводим перепуганного мальчика из хижины на площадь, вокруг которой горят костры, и протыкаем его лезвием стальным и лезвием бронзовым. Потом коптим его маленькое тело на тихом жару, на древесном угле, пока оно не высохнет надлежащим образом, заворачиваем в меха и носим с собой со стоянки на стоянку, в самой гуще великого Черного леса, принося ему в жертву животных и детей и превратив его в символ счастья для всего племени. А когда со временем мумия рассыплется на части, мы соберем хрупкие кости в ларец, и ларцу этому станем поклоняться; пока однажды эти кости не окажутся рассыпаны по земле и забыты, а племена, которые почитали бога-ребенка, не канут в вечность; а сам этот бог-ребенок, символ счастья своей деревни, останется в памяти людской разве что в качестве периферийной какой-нибудь фигуры, вроде призрака или домового: в качестве кобольда.

Интересно, подумал Тень, кто же из тех, кто приехал в северную часть Висконсина лет сто пятьдесят тому назад – какой-нибудь лесоруб или картограф, – пересек Атлантический океан с Хинцельманном в голове.

Но тут окровавленный мальчик исчез, а вместе с ним и лужа крови, и остался только тщедушный старичок с седым пухом вместо волос и гоблинской улыбочкой, и рукава свитера у него были все еще мокрыми – ведь он вытаскивал Тень из воды, а потом устраивал его в ванне.

– Хинцельманн! – голос раздался со стороны входной двери.

Хинцельманн обернулся. Вместе с ним обернулся и Тень.

– Я зашел тебе сказать, – сказал Чэд Маллиган, и голос у него был какой-то странный, надтреснутый, – что драндулет ушел под воду. Я ехал мимо и увидел, что на льду его больше нет, а поскольку ехал я все равно в эту сторону, то и подумал – дай зайду и скажу тебе, на случай, если ты не в курсе.

В руке у него был пистолет. Стволом в пол.

– Привет, Чэд, – сказал Тень.

– Здорово, приятель, – ответил Чэд Маллиган. – А мне прислали извещение о том, что ты скончался в камере предварительного заключения. От сердечного приступа.

– Кто бы мог подумать? – сказал Тень. – Такое впечатление, что те места, где я скончался, скоро можно будет считать десятками.

– Он ворвался ко мне в дом, Чэд, – сказал Хинцельманн. – Он угрожал мне.

– Да нет, – сказал Чэд Маллиган. – Никто тебе не угрожал. Я стоял под дверью последние минут десять, Хинцельманн. И слышал все, что ты тут говорил. Насчет моего старика. И насчет озера. – Он сделал шаг вперед, но руки с пистолетом не поднял. – Господи ты боже мой, Хинцельманн! По городу ведь проехать невозможно, чтобы не увидеть этого поганого озера. Оно же тут центр всего на свете. И что ты теперь прикажешь мне делать?!

– Арестуй его! Он сказал, что собирается меня убить! – запричитал Хинцельманн – несчастный напуганный старик в пыльной перетопленной квартире. – Чэд, как я рад, что ты появился! Как ты вовремя!

– Да нет, – сказал Чэд Маллиган. – Радоваться тебе тут совершенно нечему.

Хинцельманн вздохнул. Потом нагнулся, словно через силу, и вытянул из огня кочергу. Кончик ее горел ярким оранжевым светом.

– Положи эту штуку, Хинцельманн. Просто положи ее обратно, очень медленно, потом подними руки вверх, так, чтобы я их видел, повернись и встань лицом к стенке.

На лице у старика застыло выражение неподдельного ужаса, и Тень, пожалуй, даже проникся бы к нему состраданием, вот только слезы, примерзшие к щекам мертвой Элисон МакГоверн, никак не шли у него из головы. Хинцельманн не двинулся с места. И кочергу обратно в камин он класть не стал. И к стенке не повернулся. Тень уже совсем было собрался дотянуться до него и попытаться отобрать кочергу, как тот вдруг метнул свой раскаленный дротик в Маллигана.

Метнул он его неловко и несильно, будто просто потому, что должен был метнуть, – и еще не успев закончить бросок, уже рванулся к задней двери.

Кочерга едва задела левую руку Маллигана.

Звук выстрела в замкнутом и довольно тесном пространстве стариковской квартиры был просто оглушительным.

Один выстрел, прямо в голову, насмерть.

Маллиган сказал:

– Ты бы лучше в свое переоделся. – Голос у него был тусклый и как будто неживой.

Тень кивнул. Он вышел в соседнюю комнату, открыл дверцу сушилки и вытащил свои вещи. Джинсы были еще влажные, но он все равно их надел. К тому времени, как он вернулся в комнату, полностью одетым – если не считать куртки, которая осталась где-то на дне озера, в стылом тамошнем иле, и туфель, которых он не нашел, – Маллиган уже успел вынуть из камина несколько тлеющих поленьев.

Маллиган сказал:

– Дурные настают времена, если полицейскому приходится устраивать поджог, чтобы замести следы им же совершенного убийства.

Потом поднял голову и посмотрел на Тень.

– Ты бы обулся, что ли, – сказал он.

– Я не знаю, куда он засунул мои башмаки, – сказал Тень.

– Твою мать, – сказал Чэд. А потом добавил: – Ты уж извини меня, Хинцельманн. – После чего поднял старика за шиворот и ремень, качнул и опустил головой прямо в горящий камин. Седые волосы затрещали и вспыхнули, и комната быстро начала заполняться запахом горелой человеческой плоти.

– Не было тут никакого убийства, – сказал Тень. – Это была чистой воды самозащита.

– Я знаю, что это было такое, – не допускающим возражений тоном сказал Маллиган. Он уже переключился на разбросанные по комнате тлеющие поленья. Пододвинув одно из них ногой вплотную к дивану, он взял со стола старую газету, местную «Лейксайд ньюс», разодрал на отдельные страницы, смял и бросил на полено. Газета мигом обуглилась и занялась ярким пламенем.

– Валим отсюда! – сказал Чэд Маллиган.

Пока они шли через дом, он на ходу открывал окна, а потом выпустил собачку замка на наружной двери и захлопнул ее за собой.

Тень, как был, босиком, прошлепал за ним к патрульной машине. Маллиган открыл для него пассажирскую дверцу, Тень залез внутрь и вытер ноги о резиновый коврик. Потом надел носки, которые почти успели высохнуть.

– Сейчас купим тебе какую-нибудь обувку у «Хеннинга», – сказал Чэд Маллиган.

– И много ты слышал, пока стоял под дверью? – спросил Тень.

– Вполне достаточно, – ответил Маллиган. А потом добавил: – И половины бы хватило.

До «Хеннинга» они доехали в полном молчании. Припарковав машину, начальник местной полиции спросил:

– Нога какого размера?

Тень ответил.

Маллиган ушел в магазин. Вернулся он с парой толстых шерстяных носков и парой кожаных сапог.

– Не осталось у них больше ничего на твой размер, – сказал он. – Если, конечно, тебе не нравится ходить в резиновых сапогах. Я подумал – вряд ли.

Тень натянул носки и сапоги. Как раз по ноге.

– Спасибо, – сказал он.

– Ты на машине? – спросил Маллиган.

– Оставил ее на подъездной дорожке к озеру. Возле моста.

Маллиган завел машину и вырулил с парковки при «Хеннинге».

– А что там у тебя с Одри? – спросил Тень.

– Через день после того, как тебя увезли, она сказала, что я ей нравлюсь, но только как друг, а больше между нами ничего и быть не может, потому что мы все-таки родственники, и все такое. И уехала обратно в Игл-Пойнт. Разбила мое и без того, блин, штопаное сердце.

– Оно и понятно, – кивнул Тень. – Ты пойми, тут на самом деле ничего личного. Просто Хинцельманну она здесь была уже без надобности.

Обратно они ехали мимо дома Хинцельманна. Из трубы столбом валил густой белый дым.

– Она и в город-то приехала только потому, что он этого хотел. А ему она была нужна, чтобы избавиться от меня. Я привлекал слишком много внимания, и ему это не нравилось.

– Я думал, что я ей нравлюсь.

Он остановился рядом с машиной, которую Тень взял напрокат.

– И что теперь будешь делать? – спросил его Тень.

– Не знаю, – ответил Маллиган. Загнанное выражение, которое не покидало его лица с того момента, как Тень увидел его в доме у Хинцельманна, слегка смягчилось и стало более человеческим. Но и озабоченности прибавилось. – По моим соображениям, путей у меня несколько. Либо я, – он соорудил из двух пальцев подобие пистолетного ствола, сунул их себе в рот и тут же вынул, – пущу себе в башку пулю. Либо подожду еще пару дней, пока лед не сойдет, привяжу к ногам бетонную чушку и сигану с моста. Есть еще, конечно, таблетки. Говно, одним словом. Надо будет, наверное, отъехать куда-нибудь подальше, в лес. И там уже наглотаться. Не хочу вешать весь этот гемор на кого-то из своих ребят. Пусть окружные парятся, правильно?

Тень вздохнул и покачал головой.

– Ты не убивал Хинцельманна, Чэд. Он умер уже очень давно, и очень далеко отсюда.

– Спасибо за то, что ты мне все это говоришь, Майк. Но я его убил. Я застрелил человека как нечего делать, а потом замел за собой следы. И если ты спросишь меня, зачем, за каким хреном я это сделал, боюсь, на этот вопрос я тебе ответить не смогу.

Тень положил руку на локоть Маллигану.

– Хинцельманн был хозяином этого города, – сказал он. – Не думаю, что в сложившейся ситуации у тебя был выбор – что делать и чего не делать. Наверняка он сам привел тебя к своей двери. Он хотел, чтобы ты все это услышал. Он тебя запрограммировал. Должно быть, другого способа уйти отсюда у него не было.

Выражение лица у Маллигана ничуть не изменилось. Тень понял, что из всего, что он тут сейчас наговорил, полицейский не слышал практически ни единого слова. Он убил Хинцельманна, устроил ему погребальный костер, а теперь, выполняя последнюю волю покойного, пойдет и покончит с собой.

Тень закрыл глаза, пытаясь припомнить, где у него в голове расположено то самое место, в которое он попал, когда Среда попросил его вызвать снег: то самое место, откуда можно было переместиться в чужое сознание, – а тем временем изобразил на лице улыбку и сказал:

– Ладно, Чэд. Брось ты все это.

В голове у этого человека клубилась туча, темная и недобрая, и Тень почти воочию эту тьму увидел, а увидев, сконцентрировался на ней и представил, что она пропадает, рассеивается, как утренняя дымка под солнцем.

– Чэд! – Он уже чуть ли не орал на полицейского, пытаясь пробиться сквозь это облако. – Этот город скоро станет совсем другим, ты это понимаешь? Он перестанет быть единственным хорошим городом в депрессивном регионе. И будет куда больше похож на все остальные города в этой части страны, чем сейчас. И проблем прибавится, Чэд. Люди начнут терять работу. И голову тоже начнут терять. И причинять друг другу боль. И прочее дерьмо в том же роде. Им очень пригодится хороший и опытный начальник полиции. Ты нужен этому городу, Чэд!

А потом он сказал:

– А еще ты нужен Маргарет.

Что-то изменилось внутри грозового облака, которое клубилось в голове у Маллигана, и Тень эту перемену почувствовал. И он начал давить, вызвав в памяти образ Маргарет Ольсен, ее умелые смуглые руки, ее темные глаза, ее длинные-предлинные черные волосы. Он представил себе, как она улыбается, слегка склонив голову набок, когда что-то ее забавляет.

– Она ждет тебя, Чэд, – сказал Тень и, еще не успев договорить фразу до конца, понял, что это правда.

– Марджи? – переспросил Чэд Маллиган.

И в этот момент Тень – хотя он ни за что на свете не смог бы объяснить, как именно он это сделал, а уж тем более не смог бы этого повторить, – забрался в голову к Чэду Маллигану, легко и просто, и вычистил оттуда все события прошедшего дня так же аккуратно и ловко, как ворон выклевывает глаза сбитой автомобилем зверушке.

Морщины на лбу у Чэда разгладились, и он пару раз сморгнул, сонно и непонимающе.

– Езжай-ка ты прямиком к Маргарет, – сказал Тень. – Рад был повидаться с тобой, Чэд. Береги себя.

– Постараюсь, – зевнул в ответ Чэд Маллиган.

В полицейской рации захрустело какое-то сообщение, и Чэд потянулся за ней. Тень открыл дверцу, выбрался из машины и пошел к своей, взятой напрокат.

Он поднял голову, увидел серую и плоскую поверхность озера, лежащего в самой середине города, и подумал о детях, которые лежат на дне, под слоем ледяной воды, и ждут.

Скоро Элисон выплывет на поверхность, совсем скоро…

Проезжая в очередной раз мимо дома Хинцельманна, он увидел, что из дома теперь вовсю пышет пламя. Где-то завыла пожарная сирена.

Он поехал на юг, по направлению к 51-й магистрали. У него назначена еще одна встреча, на сей раз последняя. Впрочем, перед этим, подумал он, нужно заехать в Мэдисон, сказать последнее прости.

Больше всего на свете Саманта Черная Ворона любила закрывать по вечерам «Кофе-хаус». Успокаивало ее это на все сто процентов: такое впечатление, будто возвращаешь в мир порядок. Обычно она заправляла в проигрыватель диск «Индиго герлз»[140]140
  Американский женский фолк-роковый дуэт (Эми Рэй и Эмили Сэльерс) с выраженными феминистскими и лесбийскими взглядами.


[Закрыть], и финальную часть своей рутинной ежевечерней работы делала так, как ей хотелось, и в том темпе, в каком ей это было удобно. Первым делом нужно было вычистить и вытереть кофейную машину-эспрессо. Потом пройтись еще раз по всему помещению и сделать так, чтобы все чашки и блюдца добрались в конце концов до кухни, а газеты, которые под конец рабочего дня непременно оказывались разбросаны по всему «Кофе-хаусу», сложены аккуратной стопочкой у входной двери, откуда их завтра заберут и отправят на переработку.

«Кофе-хаус» она обожала: эту длинную зигзагообразную вереницу маленьких уютных комнатушек, уставленных креслами, диванами и невысокими столиками – на улице, где главную скрипку играли букинистические магазинчики.

Она затянула пленкой оставшиеся нераспроданными куски чизкейка и отправила их на ночь в холодильник, потом взяла тряпку и смахнула крошки. Ей нравилось быть одной.

Тихий стук в окно отвлек ее от этой несложной и необременительной работы – и вернул к реальности. Сэм подошла к двери, открыла задвижку и впустила женщину приблизительно одних с ней лет, с выкрашенными в ярко-красный цвет и заплетенными в косички волосами. Звали женщину Натали.

– Привет, – сказала Натали, приподнялась на цыпочках и поцеловала Сэм, так что поцелуй пришелся между щекой и уголком рта. Одним таким поцелуем многое можно сказать другому человеку. – Ты тут закончила?

– Ну почти.

– Хочешь, в кино сходим?

– Конечно хочу. С удовольствием. Мне тут дел осталось буквально на пять минут. А ты сядь пока, «Онион»[141]141
  «Онион» – американский юмористический таблоид, публикующий новостные и аналитические материалы, касающиеся как реальных, так и выдуманных событий, лиц и проблем – не делая между таковыми никакой разницы.


[Закрыть] почитай, ладно?

– Да я номер за эту неделю уже читала. – Она села в кресло возле самой двери и стала рыться в кипе приготовленных к отправке в макулатуру газет – покуда не нашла что-то и впрямь ее заинтересовавшее, и села читать, а Сэм тем временем собрала оставшиеся в кассе деньги, пересчитала, упаковала и положила в сейф.

Они спали вместе уже целую неделю, и Сэм всерьез начала прикидывать, не та ли это настоящая любовь, которой она ждала всю свою жизнь. Она, как могла, внушала себе, что ощущение счастья, которое возникает у нее всякий раз, как она видит Натали, обусловлено феромонами и всякой другой гормональной фигней, которая действует ей на мозг, и, очень может статься, именно в этом все дело и было; однако единственное, что она знала сейчас наверняка, это то, что стоит ей только увидеть Натали, как улыбка сама появляется у нее на лице, и что когда они вместе, на душе у нее легко и спокойно.

– Тут в газете, – сказала Натали, – очередная статья все на ту же тему. «Америку ждут перемены?»

– Ну и как – ждут?