Текст книги "Звездная пыль"

Дама взяла веревку. Потом прикоснулась пальцем ко лбу козла, прямо между желтых глаз, и отпустила веревку.

Бревис ожидал, что козел тут же стремглав помчится в лес или к дороге, но тот стоял на месте как вкопанный. Мальчик протянул руку за золотой гинеей.

Дама оглядела его с ног до головы и снова улыбнулась.

– А знаешь, – сказала она, – мне кажется, что пара будет куда лучше, чем один. Что скажешь?

Бревис не понял, о чем это она, и открыл было рот, чтобы сообщить ей об этом, но в это мгновение она дотронулась длинным пальцем до его переносицы, и мальчик с удивлением понял, что не может выговорить ни слова.

Дама щелкнула пальцами, и Бревис на пару с козлом встали между оглоблями колесницы. Мальчик с немалым удивлением осознал, что стоит на четвереньках и ростом теперь не выше, чем животное рядом с ним.

Ведьма щелкнула кнутом, и колесница покатилась по пыльной дороге, влекомая парой белых рогатых козлов.

Маленький лохматый человечек взял разодранное пальто Тристрана, его рваные брюки и жилет и отправился в деревню, приютившуюся в долине между тремя поросшими вереском холмами. Юноша остался ждать его, завернувшись в одеяло.

В зарослях боярышника неподалеку замелькали огоньки. Поначалу Тристран принял их за светлячков, но, приглядевшись, обнаружил, что это крошечные светящиеся человечки, которые проворно снуют в ветвях. Он вежливо кашлянул, и на него тут же уставилось множество маленьких глаз. Некоторые из человечков сразу попрятались, другие перебрались на ветки повыше, а самые смелые направились к нему.

Они показывали на него пальцами и смеялись тоненькими звенящими голосами над завернувшимся в одеяло беднягой в одном белье, разбитых ботинках и шляпе-котелке.

Тристран покраснел и крепче запахнул полы своей импровизированной накидки.

Один из крошечных насмешников запел:

 
Тилли-тилли-талли,
Мальчишка в одеяле
По глупости безмерной
Звезду все ищет здесь,
Но надобно сначала
Пройти дорог немало,
Чтоб, сбросив одеяло,
Увидеть, кто ты есть.
 

Другой подхватил:

 
Тристран Торн,
Тристран Торн,
Сам не знает, где рожден!
Клятвой глупой изгнан вон
И сидит здесь, угнетен,
Весь искусан, изможден,
Досадит любимой он,
Вистран-Бистран-Тристран Торн!
 

– А ну кыш отсюда, глупые малявки! – покраснел до корней волос Тристран и запустил в них шляпой – больше ничего не оказалось под рукой.

Так что, когда маленький лохматый человечек, наконец, вернулся из деревни под названием Весёлки (хотя никто сейчас не смог бы объяснить, откуда у этого унылого, сумрачного селения такое название), он застал Тристрана мрачно сидящим под кустом боярышника. Юноша укутался в одеяло и скорбел о потере любимой шляпы.

– Они говорили гадости о моей любимой, – пожаловался он, – о мисс Виктории Форестер. Как у них только язык повернулся?

– От маленького народца еще и не такое услышишь. Они болтают кучу всякой ерунды. Но и по делу много чего могут сказать. Хочешь – на свой страх и риск прислушивайся к ним, а хочешь – пропускай их слова мимо ушей – как знаешь.

– Они сказали, что я досаждаю своей любимой.

– В самом деле? – равнодушно переспросил коротышка, раскладывая на траве принесенную из деревни одежду. Даже при луне Тристран разглядел, что она совершенно не похожа на его вещи.

В Застенье мужчины носили коричневое, серое и черное, и даже самый красный платок на шее у самого румяного фермера вскоре выгорал под солнцем и застирывался до более благопристойного цвета. Тристран посмотрел на ворох алой, лимонно-желтой и красновато-коричневой ткани, напоминающей костюм бродячего комедианта или содержимое маскарадного сундучка его двоюродной сестры Джоанны, и спросил:

– Это что, моя одежда?

– Да, отныне это твоя одежда, – с гордостью подтвердил маленький лохматый человечек. – Я выменял ее. Видишь, она гораздо лучше, чем та, старая. Нет ни дырок, ни прорех. К тому же не так будет бросаться в глаза, что ты не местный. Здесь все так ходят – сам увидишь.

Тристран задумался, не продолжить ли ему путь в одеяле, на манер туземцев с картинок из школьных учебников, но потом вздохнул, снял ботинки, сбросил с плеч одеяло и, руководствуясь указаниями маленького лохматого человечка («Нет-нет-нет, парень, это надевают сверху. И чему только учат современную молодежь?»), облачился в новую одежду.

У него в жизни не было таких удобных ботинок.

Одежда тоже оказалась отличная. И хотя, как говорится, не мантия делает герцога герцогом, и птицу узнают не по перу, а по полету, внешний вид все же добавляет изюминки. Тристран Торн в алом с желтым чувствовал себя иначе, нежели Тристран Торн в пальто и воскресном костюме. Походка у него стала неторопливой, в движениях появилось изящество, чего он раньше за собой не замечал. Его обычно опущенная вниз голова гордо поднялась, а в глазах загорелся блеск, которого никогда не бывало у Тристрана, носившего шляпу-котелок.

Маленький лохматый человечек принес из деревни еще и еды: копченую форель, миску нелущеного зеленого гороха, несколько булочек с изюмом и бутылку легкого пива. К концу трапезы Тристран вполне свыкся со своей новой одеждой.

– Ну что ж, – сказал маленький лохматый человечек, – ты, парень, как-никак спас мне жизнь там, в Мертвом лесу, а твой отец оказал мне добрую услугу еще до твоего рождения. И чтобы потом меня не обвиняли в неблагодарности…

Тристран начал говорить, что, мол, новый друг сделал для него гораздо больше, но тот, не слушая его, продолжил:

– Так вот, я тут подумал… ты ведь знаешь, куда упала твоя звезда?

Тристран тут же указал куда-то за темный горизонт.

– Отлично. А сколько туда идти?

Тристран еще не успел задуматься над ответом, как услышал свой голос:

– Если останавливаться только на ночлег, луна успеет смениться полдюжины раз, пока через полные опасностей горы и раскаленные пустыни доберешься туда, куда упала звезда. – И он изумленно замолк. Ничего подобного он говорить не собирался.

– Так я и думал, – кивнул лохматый человечек, направляясь к своему мешку и склоняясь над ним так, чтобы Тристран не заметил, как он открывается. – К тому же не ты один ее ищешь. Помнишь, что я тебе говорил?

– О том, что нужно выкопать ямку, если решишь сходить в туалет?

– Нет, не то.

– Что никому нельзя говорить, как меня зовут и куда я иду?

– Опять не угадал.

– А что тогда?

– «Сколько миль до Вавилона…» – продекламировал человечек.

– Ах, это? Да, помню. И что?

– «Ну и как туда смогу я при одной свече дойти?» Конечно, свеча должна быть из настоящего воска. Чтобы раздобыть такую, пришлось потрудиться, – с этими словами коротышка вытащил из мешка свечной огарок размером с мизинец и вручил его Тристрану.

Юноша не заметил в огарке ничего необычного. Обычная оплывшая восковая свечка, фитилек черный, обгоревший – видно, ею неоднократно пользовались.

– И что мне с ней делать?

– Не торопись. Всему свое время, – заметил лохматый человечек и вытащил из своего мешка что-то еще. – И вот это возьми. Пригодится.

Что-то блеснуло в свете луны, и в руку Тристрану легла тонкая серебряная цепочка с петлями на обоих концах. Она приятно холодила ладонь.

– Что это?

– Состав обычный: кошачье дыхание, рыбья чешуя, немного лунного света с запруды у мельницы – гномий сплав, гномья ковка. Это понадобится тебе, чтобы унести звезду с собой.

– Правда?

– Я тебе говорю.

Тристран перекинул цепочку с ладони на ладонь: она струилась, будто ртуть.

– И куда я ее теперь спрячу? Ведь в этой хваленой одежде нет ни одного кармана.

– Обвяжи вокруг запястья, чтобы была под рукой, когда понадобится. Вот так, хорошо. Кстати, карман на камзоле у тебя все-таки есть – вот здесь, с изнанки, видишь?

Юноша осмотрел потайной карман. Здесь была петличка, и он продел в нее подснежник, тот самый стеклянный цветок, который отец дал ему на счастье, когда они расставались. И невольно задумался, приносит ли этот цветок счастье или, наоборот, беду.

Тристран встал и решительно взялся за ручку своего саквояжа.

– Ну что ж, – сказал маленький лохматый человечек, – теперь возьми свечу в правую руку. Я зажгу ее, так уж и быть. И иди к своей звезде. Чтобы привести ее обратно, привяжи цепочкой. Огарок совсем маленький, так что поторапливайся и шагай поживей. Будешь медлить – горько об этом пожалеешь. Помнишь: «Если быстро обернешься»?

– Да… Кажется, помню.

Юноша замер в ожидании. Лохматый человечек простер над свечкой руку, и фитилек вдруг загорелся синеватым пламенем, желтым на конце. Налетел порыв ветра, но язычок огня даже не поколебался.

Тристран взял свечу в руку. Она освещала все вокруг в мельчайших подробностях: каждое деревце, каждый кустик и травинку.

Следующий шаг – и юноша очутился на берегу озера, а пламя свечи отразилось в воде. Еще шаг – и он уже в горах, бредет мимо одиноко стоящих утесов, и огонек свечи отражается в глазах обитателей заснеженных высот. Потом он шел по облакам, причем они вовсе не были плотными, но все-таки выдерживали его вес; потом, крепко сжимая свечу, он оказался под землей, где пламя бросало отблески на влажные стены пещер. Еще шаг – и снова горы, а после – дорога через дикий лес, где Тристран краем глаза заметил колесницу, запряженную парой белых козлов, на которой ехала дама в алом платье, очень похожая на Боадицею с картинки из какого-нибудь исторического романа. Еще шаг – и он попал в зеленую долину. Где-то рядом, журча, струился по камням ручеек, напевая свою песенку.

Тристран сделал еще шаг, но долина никуда не делась. Здесь росли высокие папоротники и вязы, из травы выглядывали цветки наперстянки. Луна уже зашла. Юноша поднял свечу повыше, пытаясь разглядеть что-нибудь похожее на упавшую звезду – необычный камень, а может, сверкающий алмаз, – но ничего такого не увидел.

Однако сквозь бормотание ручья ему почудился странный звук, как будто кто-то хлюпает носом, сдерживая слезы.

– Эй! – окликнул Тристран.

Всхлипывание прекратилось, но Тристран был уверен, что под кустом орешника что-то светится, и направился туда.

– Простите, – заговорил он в надежде успокоить того, кто прятался в зарослях, и молясь, чтобы это не оказались маленькие существа, что украли у него шляпу. – Я ищу упавшую звезду.

Вместо ответа из-под куста вылетел комок глины и попал Тристрану прямо в щеку. Это было больно, к тому же грязь попала за воротник.

– Я не причиню вам зла, – продолжил он громко.

На этот раз он успел увернуться от очередного комка земли, и тот угодил в ствол ближайшего вяза. Юноша двинулся вперед.

– Уходи! – В осипшем голосе слышались слезы. – Сейчас же уйди и оставь меня в покое. – Скорчившись под кустом, девушка исподлобья смотрела на Тристрана. Рука ее уже нащупала новый ком земли, но она не торопилась его бросать. Глаза у нее покраснели от слез, а волосы были такие светлые, что казались почти белыми. Синий шелк платья мерцал в свете свечи. От девушки словно исходило сияние.

– Пожалуйста, не надо бросать в меня грязью, – взмолился Тристран. – Я вовсе не хотел вас беспокоить. Где-то здесь поблизости упала звезда, и я должен найти ее прежде, чем догорит эта свеча.

– Я ногу сломала, – сообщила девушка.

– Очень вам сочувствую, – отозвался Тристран. – Но звезда…

– Я сломала ногу, – горестно повторила она, – сломала, пока падала. – С этими словами она замахнулась, чтобы запустить грязью в Тристрана, и с ее руки посыпалась сверкающая пыль.

Комок глины попал юноше прямо в грудь.

– Так вы и есть звезда! – осенило Тристрана.

– А ты – придурок, – с горечью сказала девушка, – а еще болван, тупица, балбес и пижон.

– Ага, – согласился Тристран. – Думаю, так оно и есть. – С этими словами он накинул на тонкое запястье девушки свободный конец цепочки, и тут же почувствовал, как петля затянулась на его собственной руке.

– Ты хоть понимаешь, что делаешь? – спросила девушка, но в голосе у нее больше не было ни гнева, ни ненависти.

– Забираю тебя с собой, – ответил Тристран. – Я клятву дал.

И тут пламя свечи затрещало, а фитилек начал тонуть в лужице воска. Свеча на мгновение вспыхнула с небывалой яркостью, осветив и долину, и девушку, и прочную цепочку, связывающую ее с Тристраном… и погасла.

Тристран смотрел на девушку-звезду – и не знал, что сказать.

«Ну и как туда смогу я при одной свече дойти?» – вспомнил он слова стишка. Свечи больше не было, а от Застенья их отделяло шесть месяцев трудного пути.

– Довожу до твоего сведения, – сказала девушка ледяным тоном, – что, кем бы ты ни был и что бы ни собирался со мной сделать, я палец о палец не ударю, чтобы помочь тебе, больше того, буду изо всех сил стараться расстроить твои планы. – И, помолчав немного, она добавила: – Придурок.

– Э-э… А ты идти хоть можешь? – спросил Тристран.

– Нет, у меня сломана нога. Ты что, мало того что тупой, так еще и глухой?

– А вы, звезды, вообще когда-нибудь спите?

– Конечно. Но только не по ночам. Ночью мы сияем.

– Ну, хорошо. Тогда я попробую немного поспать. Все равно, пока не отдохну, не смогу ни о чем думать. День у меня выдался тяжелый. Думаю, тебе тоже стоит поспать. Нам предстоит долгий путь.

Забрезжил рассвет. Тристран подложил под голову свой саквояж и улегся, стараясь не замечать оскорбления и колкости, которыми осыпала его сидевшая рядом девушка в синем платье.

Он подумал: «А что будет делать лохматый человечек, если я не вернусь?»

Он думал о Виктории Форестер – она, наверное, сейчас спит в своей уютной спальне в родительском доме.

Он пытался представить, как долог путь в полгода длиной, и задумался о том, чем они со звездой будут питаться по дороге – интересно, а что вообще едят звезды?..

А потом уснул.

– Пустая башка. Дурень. Дубина неотесанная, – не унималась звезда.

Она тяжко вздохнула и попыталась устроиться поудобнее, насколько позволяли обстоятельства. Боль в ноге не унималась. Девушка подергала цепочку – но та плотно обхватывала ее запястье и оказалась на удивление прочной, так что ни освободиться от петли, ни порвать ее не удавалось. Девушка еще раз пробормотала что-то недоброе в адрес Тристрана и тоже уснула.

Глава V
В которой происходит нешуточная битва за корону

В ярком утреннем свете девушка казалась куда более земной. Когда Тристран проснулся, она не сказала ему ни слова.

Он достал нож, нашел толстую ветку с рогулькой на конце и смастерил из нее костыль. Звезда с неприязнью наблюдала за ним. Юноша содрал длинную полосу коры и стал обматывать ею сук.

Они еще не завтракали, и у него урчало в животе. А вот звезда, если и проголодалась, то молчала об этом, – просто сидела, не сводя с юноши взгляда, полного осуждения и неприкрытой ненависти.

Тристран хорошенько закрепил кору, сделал петлю и завязал ее узлом, чтобы не размоталась.

– Я не желаю тебе зла. Честно, – сказал он то ли девушке, то ли лесу.

При ярком дневном свете было почти не заметно, что девушка светится, ну, разве что если на нее вдруг падала тень. Она водила бледным пальчиком по серебряной цепочке вокруг своего запястья и молчала.

– Я пошел на это во имя любви, – продолжал юноша. – И на тебя теперь вся моя надежда. Ее – в смысле, мою любимую, – зовут Виктория. Виктория Форестер. И для меня нет на всем белом свете никого краше, мудрее и добрее.

– Ага, – насмешливо фыркнула звезда. – И эта мудрая, добрая девушка послала тебя сюда, чтобы ты меня мучил.

– Не совсем так. Видишь ли, она обещала мне все, чего я пожелаю, – поцелуй или даже руку и сердце, – если я принесу ей звезду, которая упала у нас на глазах позапрошлой ночью. Я-то думал, – признался он, – что это какой-то камень или там алмаз. И даже представить не мог, что звезда окажется девушкой.

– Однако, выяснив это, ты даже не попытался мне помочь! И не оставил в покое. Зачем было впутывать меня в свои дурацкие дела?

– Ради любви, – объяснил Тристран.

Звезда посмотрела на него своими небесно-голубыми глазами и пробормотала:

– Да подавись ты своей любовью!

– Не дождешься, – ответил Тристран с бравадой. – Ну вот, готово. Попробуй-ка. – Он протянул девушке костыль и наклонился, чтобы помочь подняться с земли. Когда он дотронулся до нее, его пальцы кольнуло приятным холодком.

Но звезда и не думала вставать.

– Я же предупредила, – напомнила она, – что буду всячески мешать тебе. – И, оглядевшись, добавила: – Надо же, каким милым кажется ваш мир при свете дня. И каким скучным…

– Просто обопрись на меня, а потом на костыль, – сказал юноша. – Все равно рано или поздно тебе придется сдвинуться с места.

Он потянул за цепочку, и звезда нехотя попыталась встать. Она оперлась на Тристрана и тут же перенесла вес на костыль, словно ей было противно прикасаться к юноше.

Однако ей не удалось устоять на ногах: стиснув зубы и часто дыша, она с искаженным от боли лицом повалилась на траву и тихонько застонала. Тристран опустился рядом с ней на колени.

– Что с тобой?

– Нога… Я не могу на нее наступать. Наверное, она и в самом деле сломана. – Лицо девушки посерело, ее бил озноб.

– Мне тебя очень жалко, – беспомощно пробормотал Тристран. – Хочешь, я наложу тебе шину? Я делал так овцам. Вот увидишь, скоро все пройдет.

Он ободряюще сжал ее руку, потом спустился к ручью, намочил свой носовой платок и отдал его звезде, чтобы та могла умыться. Потом перочинным ножом нарезал еще веток, снял камзол и рубашку, разорвал их на узкие полоски и накрепко примотал ветки к ноге девушки. Она молча наблюдала за ним, но когда он затянул узел слишком туго, тихонько вскрикнула.

– По-хорошему, – сказал Тристран, – надо бы показать тебя доктору. Я ведь все-таки не хирург.

– Да ну? – саркастически осведомилась она.

Он дал ей немного посидеть на солнышке, а потом предложил:

– Ну что, попробуем еще разок?

На этот раз ему удалось поставить ее на ноги, и они заковыляли прочь с полянки. Звезда тяжело опиралась на костыль и на руку Тристрана. Каждый шаг заставлял ее морщиться от боли. Тристрана одолевало чувство вины, но он вспоминал о серых глазах Виктории Форестер – и успокаивался. Они медленно шли по оленьей тропе через заросли орешника. Решив, что должен развлекать спутницу беседой, юноша стал расспрашивать ее, давно ли она стала звездой, нравится ли ей это и все ли звезды – женщины. Он признался, что всю жизнь со слов миссис Черри считал звезды огромными, многокилометровыми в диаметре, пылающими шарами раскаленного газа – то есть такими же светилами, как Солнце, только более далекими от Земли.

Девушка не удостоила его ответом.

– А почему ты упала? Споткнулась, что ли?

Звезда даже остановилась, уставившись на него так, как будто увидела что-то мерзкое.

– И ничего я не споткнулась, – сказала она, помолчав. – Меня сбили. Вот этой штукой. – И она извлекла из складок платья большой желтоватый камень с обрывками массивной серебряной цепочки.

– У меня даже синяк остался там, куда он попал. А теперь еще приходится таскать его на себе.

– Зачем? – удивился Тристран.

Девушка уже собралась было ответить, но потом покачала головой и плотно сжала губы.

Справа от них весело журчал ручеек. Солнце стояло уже почти в зените. Тристран был зверски голоден. Он вытащил из саквояжа сухую горбушку – все, что осталось от каравая, – и, смочив ее в ручье, разделил пополам.

Звезда с презрением поглядела на размякший хлеб и даже не прикоснулась к нему.

– Ты так умрешь от голода, – предупредил ее Тристран.

Она промолчала и только еще выше подняла подбородок.

Путники продолжили путь по лесу, но передвигались очень медленно. Поднимаясь оленьей тропой по склону холма, они то и дело перебирались через стволы поваленных деревьев, а под конец подъем стал настолько крутым, что Тристран и его спотыкающаяся на каждом шагу пленница едва не скатились вниз к подножью.

– Ну неужели нет пути полегче? – не выдержала звезда. – Какой-нибудь проезжей дороги или просеки?

Не успела она договорить, как Тристран понял, что знает ответ.

– В полумиле отсюда есть проезжая дорога, – сказал он, указывая направление. – А во‑он там, за теми зарослями, – большая поляна. – И он показал в другую сторону.

– И ты об этом знал?

– Да… то есть нет. В смысле, не знал, пока ты не спросила.

– Так пойдем тогда на поляну.

И они стали продираться сквозь густой кустарник. Прошел почти час, пока они добрались туда, но их усилия были вознаграждены: поляна оказалась широкой и идеально ровной. Видимо, это место расчистили от деревьев с какой-то определенной целью, – Тристран даже представить себе не мог с какой.

И тут прямо перед собой они увидели роскошную корону, которая так и сияла под лучами солнца. «Рубины и сапфиры», – подумал Тристран при виде украшавших корону красных и синих камней. Он хотел было подойти и взять ее в руки, но звезда тронула его за плечо.

– Стой! Ты что, не слышишь барабаны?

Только тогда он сообразил, что действительно слышит барабанный бой: глухие ритмичные удары, казалось, доносятся сразу со всех сторон. Звуки раздавались одновременно и где-то вблизи, и вдалеке, пробуждая эхо в холмах.

Вдруг из зарослей на другом конце поляны послышался громкий треск, и тут же – страшный вопль. На просеку выбежал огромный белый конь с израненными, окровавленными боками. Он добежал до середины поляны, а потом развернулся и опустил голову. Следом выскочил с оглушительным ревом, от которого Тристран покрылся мурашками, огромный лев, и он мало походил на того облезлого, беззубого льва со слезящимися глазами, которого Тристран однажды видел на ярмарке в соседней деревне. Этот зверь был просто огромен, а его шкура цветом напоминала песок, освещенный предзакатным солнцем. Он выпрыгнул на поляну, остановился и зарычал на белого коня.

Спутанная грива коня была вся в крови, в глазах застыл ужас. Только теперь Тристран заметил у него на лбу длинный рог цвета слоновой кости. Конь взвился на дыбы с яростным ржанием и острым неподкованным передним копытом ударил льва в грудь. Тот завыл, как ошпаренный кипятком гигантский кот, и отпрянул. А потом сменил тактику: держась на расстоянии, стал обходить противника по кругу, не сводя своих золотистых глаз с неизменно нацеленного на него острого рога.

– Останови их! – прошептала звезда. – Они же убьют друг друга!

Лев снова зарычал – поначалу этот рев был едва слышен, словно далекий раскат грома, но постепенно становился все громче, сотрясая кроны деревьев, скалы и сами небеса. Потом лев прыгнул, единорог прянул ему навстречу, и по поляне покатился золото-серебряно-алый клубок тел: лев вскочил единорогу на спину, глубоко вонзив когти ему в бока и вгрызаясь зубами в холку; а единорог ржал и, лягаясь из последних сил, перекатывался по земле в попытке сбросить гигантскую кошку. Его копыта и рог беспомощно разили воздух, не дотягиваясь до мучителя.

– Сделай что-нибудь, пожалуйста! Ведь лев убьет его, – взмолилась звезда.

Тристран хотел было объяснить ей, что стоит ему вмешаться в схватку могучих зверей, как его проткнут рогом, затопчут, разорвут на части и сожрут. И даже если бы ему каким-то чудом удалось выжить, остановить драку он все равно бы не смог – в Застенье в таких случаях выливали на дерущихся ведро воды, а у Тристрана ничего такого под рукой не было. Но не успели все эти мысли пронестись у него в голове, как он обнаружил, что уже стоит в самом центре поляны в двух шагах от сражающихся. Он даже чувствовал исходящий от льва тяжелый звериный дух и видел мольбу в черных глазах единорога…

И тут ему вдруг вспомнился старый детский стишок:

 
Вел за корону смертный бой со львом единорог,
Гонял единорога лев вдоль городских дорог:
И раз побил,
И два побил,
Его помучив всласть,
И третий раз отколотил,
Свою упрочив власть…
 

Тристран поднял с земли неожиданно тяжелую, будто сделанную из свинца корону и сказал льву ласково, будто уговаривая ягненка на отцовском выгоне:

– Ну, ну… Успокойся, тише… Вот твоя корона…

Лев тряхнул единорога за загривок, как кошка, треплющая шерстяной шарф, и скосил на Тристрана изумленные глаза.

– Эй, – снова окликнул юноша, протягивая корону льву, в гриве которого запутались мелкие веточки и листья. – Ты победил. Отпусти единорога. – Он сделал еще шаг и дрожащими руками водрузил корону на голову льва.

Тот выпустил из пасти гриву поверженного врага и, гордо подняв увенчанную короной голову, пошел прочь. Дойдя до опушки, он ненадолго остановился, зализывая свои раны ярко-красным языком, а потом, урча так громко, что казалось, земля затряслась, скрылся в лесу.

Звезда, прихрамывая, подошла к раненому единорогу и с трудом опустилась рядом с ним на траву.

– Ах ты, бедняжка, – приговаривала она, гладя его по голове.

Единорог открыл свои черные глаза, внимательно посмотрел на девушку, а потом положил голову ей на колени и снова опустил веки.

Вечером Тристран поужинал остатками черствой горбушки, а звезда так ничего и не съела. Она сказала, что не оставит раненого единорога одного, и Тристран не стал ее отговаривать.

На поляне быстро стемнело, в небе засверкали тысячи звезд. А упавшая звезда засияла так, будто вплела себе в волосы весь Млечный Путь. Да и Единорог слабо светился в темноте, будто луна сквозь облака. Тристран лежал, привалившись к огромному боку единорога, и чувствовал исходящее от него тепло. Звезда устроилась у другого бока и, похоже, что-то тихонько напевала единорогу – юноша слышал обрывки какой-то чудесной мелодии, но ничего не мог разобрать.

Он провел рукой по связывающей их цепочке: она была холодна, как снег, и невесома, словно лунный свет на мельничной запруде или отблеск на чешуе форели, когда та всплывает из глубин на поверхность воды.

Вскоре он уснул.

Два белых козла тащили по лесной дорожке колесницу могущественной королевы ведьм. Стоило им сбавить скорость, как женщина охаживала их кнутом по бокам. Она издалека заметила небольшой костер в стороне от дороги и по цвету пламени тут же поняла, что там кто-то из своих – ведь только колдовские костры могут полыхать такими необычными красками. Поравнявшись с ярко раскрашенным цыганским фургоном, королева ведьм натянула поводья. У разведенного неподалеку костра сидела седая старуха и поворачивала над огнем вертел с насаженной на него заячьей тушкой. На угли с шипением капал жир, и к дыму костра примешивался дразнящий запах жареного мяса.

На деревянной жердочке возле козел фургона сидела птица с ярким оперением. При приближении королевы ведьм она расправила крылья и издала тревожный крик, но, прикованная к жердочке цепью, улететь не смогла.

– Прежде чем вы что-то скажете, – проговорила седая старуха, – я хочу предупредить вас: я просто бедная цветочница, которая в жизни никому не причинила зла. А ваш величественный, грозный вид повергает меня в ужас и трепет.

– Я тебя не трону, – сказала королева ведьм.

Старуха, прищурившись, окинула даму в алом платье с головы до ног внимательным взглядом.

– Это все только слова. Откуда мне знать, что вы говорите правду? Может, хотите ограбить меня под покровом ночи или сделать еще что похуже. – Она поворошила палкой в костре, и пламя разгорелось ярче.

– Клянусь, – сказала дама в алом платье, – всеми правилами Ордена, в котором мы обе с тобой состоим, и могуществом древних колдуний, а также своей красотой, молодостью и непорочностью, что я не причиню тебе зла и буду вести себя с должным почтением, как будто ты – моя гостья.

– Вот и хорошо, дорогуша, – расплылась в улыбке старуха. – Проходите, садитесь. Ужин вот-вот поспеет.

– С удовольствием.

Белые козлы щипали травку около колесницы, с неприязнью поглядывая на привязанных к цыганскому фургону мулов.

– Какие славные козлики, – похвалила старуха.

Королева ведьм удостоила ее кивком и довольно улыбнулась. В свете костра сверкнула чешуей алая змейка на ее запястье.

– Конечно, глаза у меня уже не те, что в молодости, – заметила старуха, – но, думаю, я не ошибусь, предположив, что один из этих красавчиков еще совсем недавно бегал на двух ногах?

– Говорят, такое порой случается, – не стала спорить дама в алом платье. – Взять хотя бы вашу прекрасную птичку.

– Ох уж мне эта птичка! Она отдала лучший из цветков, что был выставлен у меня на продажу, буквально за бесценок. Давно это было, почитай, уже лет двадцать прошло. Да и потом не раз меня подводила. Потому и сидит тут на жердочке, пока не придет время цветы продавать. Эх, если б мне удалось найти служанку, которая не боится тяжелой работы, так эта паршивка у меня до конца дней в перьях щеголяла бы.

Птица на жердочке уныло чирикнула.

– Меня называют госпожой Семелой, – представилась старуха.

«А когда ты была сопливой девчонкой, тебя звали Занудой Сэл», – подумала колдунья в алом платье, но вслух сказала только:

– Можешь звать меня Моруаннег. – Это была шутка: имя, которое она произнесла, означало «морская волна», а настоящее имя королевы ведьм давно уже кануло в пучину вод.

Госпожа Семела встала, направилась к своему раскрашенному фургону и принесла оттуда две раскрашенные деревянные плошки, два ножа с деревянными рукоятками и мисочку толченых душистых трав.

– Сама-то я собиралась есть руками, а вместо тарелки использовать большие листья, – усмехнулась она, протягивая даме в алом платье нож и плошку, на которой под слоем грязи едва можно было различить нарисованный подсолнух. – Но потом подумала: когда еще мне выпадет честь поужинать в такой компании? Вот и принесла все самое лучшее. Вам голову или хвост?

– Выбирай сама, – отвечала гостья.

– Тогда отдам вам голову с ясными глазками, мозгами и хрустящими ушками. А себе, так уж и быть, возьму огузок, – в нем нет ничего, кроме мяса. – С этими словами старуха сняла вертел с огня и, ловко орудуя двумя ножами, так что только лезвия сверкали, отделила мясо от костей и поровну разложила его по плошкам. – К сожалению, уважаемая, соли у меня нет, но если посыпать вот этим, получится очень даже неплохо. Тут немного базилика, немного тимьяна – мой фирменный рецепт.

Колдунья в алом платье взяла свою долю жареного мяса и один из ножей и добавила немного приправы. Потом подцепила кусочек кончиком ножа и с удовольствием съела. А старая карга все еще вертела свою плошку в руках, дуя на поджаристое ароматное мясо.

– Ну, и как вам? – спросила она.

– Весьма недурно, – искренне похвалила гостья.

– Это все травки, – пояснила старуха.

– Да, я узнаю базилик и тимьян. Но тут есть что-то еще, никак не пойму, что именно.

– Да ну? – откликнулась госпожа Семела, отправляя в рот маленький кусочек мяса.

– Очень необычный вкус.

– Еще бы. Эта травка растет только в Гарамонде, на острове посреди большого озера. Она напоминает укроп с привкусом мускатного ореха и прекрасно сочетается с любыми блюдами из мяса и рыбы. А цветет эта травка дивными оранжевыми цветами. Очень хорошо помогает от газов, от лихорадки и от бессонницы. Но есть у нее и еще одно любопытное свойство: кто ее попробует, несколько часов будет говорить одну только правду.