Текст книги "Звездная пыль"

– Ты чего это раскричался? – спросила его Ивэйн.

– Чтобы подать людям весточку о нас, – объяснил Тристран.

– Каким людям?

– Да хоть каким-нибудь. Лучше уж я буду кричать, а внизу никого не окажется, чем я промолчу, а потом выяснится, что в этот момент там кто-то был и мог нас услышать.

Звезда не нашлась что ответить.

– Я тут немного поразмышлял и вот до чего додумался. После того как мы закончим мои дела – ну, то есть, когда я доведу тебя до Застенья и представлю Виктории Форестер, нужно будет позаботиться и о тебе.

– Обо мне?

– Ведь ты наверняка хочешь вернуться домой, разве нет? Назад, на небо. Чтобы светить по ночам. Нужно подумать, как бы это устроить.

Девушка взглянула на него сверху вниз и грустно покачала головой.

– Так не бывает, – объяснила она. – Звезды только падают. Они не возвращаются обратно на небо.

– Значит, ты будешь первой, – возразил Тристран. – Ни в коем случае нельзя терять надежду. Иначе ничего не получится.

– И так ничего не получится, – ответила звезда. – Толку от этих надежд не больше, чем от твоих криков с облака, когда внизу никого нет. И не важно, надеюсь я или нет, – установленный порядок вещей все равно не изменится. Как твоя рука?

Юноша пожал плечами:

– Еще болит. А твоя нога?

– Тоже болит, – ответила Ивэйн. – Но уже не так сильно, как раньше.

– Эй, на облаке! – вдруг раздался голос откуда-то сверху. – Там, внизу! Вам нужна помощь?

Над ними, сверкая золотом в лучах солнца, завис небольшой корабль с надутыми парусами. Перегнувшись через борт, на Тристрана и девушку смотрел румяный усатый человек.

– Это не ты, парень-паренек, прыгал и кричал только что?

– Я, – отозвался Тристран. – Думаю, нам и в самом деле нужна помощь.

– Эге, – отозвался усатый. – Готовьтесь, мы сейчас спустим лестницу.

– У моей подруги сломана нога! – крикнул Тристран. – А у меня рука болит, так что мы не сможем сами подняться!

– Не страшно. Мы поднимем вас на корабль.

И усач перекинул через борт длинную веревочную лестницу.

Тристран поймал ее здоровой рукой и постарался держать ровно, чтобы Ивэйн было легче вскарабкаться на пару ступенек. Сам он уцепился чуть ниже. Усатое лицо исчезло, и Тристран с Ивэйн остались беспомощно болтаться на конце лестницы.

Ветер гнал летучий корабль вперед, так что лестница уже висела не над облаком, а в открытом небе. Она слегка вращалась и раскачивалась, а вместе с ней – и Тристран со звездой.

– Вверх! – дружно рявкнул хор голосов, и лестница рывком поднялась. – Вверх! Вверх! Вверх!

С каждым криком они поднимались все выше. Облако, на котором Тристран сидел еще совсем недавно, ветром отнесло в сторону на километр или даже больше. Юноша крепко держался за лестницу, уцепившись за веревочную перекладину локтем больной руки.

Последний рывок – и Ивэйн поравнялась с высоким бортом корабля. Чьи-то руки тут же заботливо подхватили ее. Тристран самостоятельно перелез через фальшборт и кулем повалился на дубовую палубу.

Румяный человек подал ему руку.

– Добро пожаловать, – сказал он, – на борт вольной шхуны «Пердита», вышедшей на охоту за молниями. Капитан Йоханнес Альберик, к вашим услугам. – И он закашлялся.

Прежде чем Тристран успел сказать хоть слово в ответ, капитан увидел его левую руку и закричал:

– Мэггот! Мэггот! Разрази тебя гром, куда ты подевалась? Иди скорей сюда! Нужно помочь пассажирам! Значит, так, парень, Мэггот позаботится о твоей руке. Ужин у нас подают, когда колокол пробьет шесть. Тебя я посажу за свой стол.

Вскоре Мэггот – суетливая женщина с ярко-рыжими взлохмаченными волосами – отвела Тристрана в трюм и там намазала ему руку густой зеленой мазью. Боль сразу стихла. Потом его проводили в кают-компанию – так называлась маленькая столовая рядом с кухней (и Тристрану очень понравилось, что кухню здесь зовут камбузом, точь-в‑точь как в морских историях, которые он когда-то читал).

Тристран действительно ужинал за одним столом с капитаном – хотя, по правде сказать, в кают-компании попросту не было других столов. Кроме капитана и Мэггот, за ним сидели пятеро моряков – неразлучная команда, по большей части молчавшая, так что развлекать гостя пришлось капитану Альберику. Говорил он с видимым удовольствием, держа в одной руке кружку эля, а в другой – то ложку с едой, то короткую трубку.

На ужин подали густой овощной суп, бобы и ячменную кашу. Тристран наелся и почувствовал себя вполне счастливым. Запивали еду самой чистой и прозрачной водой, какую юноше только приходилось пить.

Капитан не расспрашивал пассажиров о том, как их угораздило оказаться на облаке, и Тристран был этому очень рад. Койку ему выделили в каюте Однесса, первого помощника капитана. Это был тихий джентльмен с широким носом, который ужасно заикался. Ивэйн поселили в каюте Мэггот, и хозяйка уступила ей свою постель, а сама перебралась в гамак.

Продолжая свои странствия по Волшебной стране, Тристран частенько вспоминал дни, проведенные на «Пердите», как одни из самых счастливых в жизни. Матросы позволяли ему помогать управляться с парусами, а иногда даже подпускали к штурвалу. А когда корабль проплывал над черными грозовыми облаками, огромными, как горы, команда выходила на охоту за молниями. Ловили их небольшим медным сундучком. Порой дождь и ветер перехлестывали через борт, ливень бил Тристрану в лицо, и он хохотал от радостного возбуждения, держась за веревочные перила, чтоб его не смыло за борт.

Мэггот, которая была чуть выше и стройнее Ивэйн, отдала девушке несколько своих платьев. Та приняла их с благодарностью – ей нравилось переодеваться раз в несколько дней. Часто, невзирая на свою сломанную ногу, она забиралась на носовую фигуру корабля и подолгу оставалась там, глядя на землю внизу.

– Как твоя рука? – спросил капитан.

– Спасибо, намного лучше, – ответил Тристран.

Ожоги его уже зарубцевались, к пальцам даже частично вернулась чувствительность. Бальзам Мэггот сотворил чудо, и боль почти прошла. Тристран сидел на палубе, свесив ноги за борт, и смотрел вниз.

– Через неделю мы собираемся встать на якорь – нужно закупить провиант и взять кое-какой груз, – сообщил капитан. – Может быть, там тебе и сойти на берег?

– Ох… Спасибо, – отозвался Тристран.

– Ты окажешься не так уж далеко от Застенья. Примерно в десяти неделях пути, ну, может, чуть больше. Мэггот говорит, что у твоей подруги нога уже почти совсем срослась. Она сможет на нее наступать, кость выдержит ее вес.

Они с капитаном сидели рядышком. Альберик курил свою трубку, и его одежда была вся осыпана пеплом. А в те редкие минуты, когда не курил, он жевал черенок трубки, или чистил ее длинным металлическим ершиком, или набивал новым табаком.

– Знаешь, – сказал капитан, глядя на горизонт, – то, что мы подобрали тебя, – не просто твое везение. То есть тебе и в самом деле повезло, что мы тебя подобрали, – но на самом деле мы как бы присматривали за тобой. Да и не только мы.

– Но почему? – изумился юноша. – И как вы вообще обо мне узнали?

В ответ капитан сложил из пальцев загадочную фигуру.

– Похоже на замок, – сказал Тристран. Альберик подмигнул.

– Не стоит говорить так громко, – предупредил он. – Даже здесь, на небесах. Считай, что речь идет о некоем братстве.

Тристран смотрел на него во все глаза.

– Вы знакомы с маленьким лохматым человечком в большой шляпе и с огромным мешком товаров? – догадался он.

Капитан выколотил свою трубку о борт корабля и еще раз сложил пальцы в подобие замка.

– Ну да. И он – не единственный член братства, заинтересованного в том, чтобы ты вернулся в Застенье. Кстати сказать, я вспомнил важную вещь. Передай своей леди: если она не хочет привлекать к себе внимание, ей нужно иногда делать вид, что она ест и пьет, – все равно что.

– Я никогда не упоминал при вас о Застенье, – удивился Тристран. – Когда вы спросили, откуда мы, я указал назад, а на вопрос, куда мы идем, показал вперед!

– Именно так, мой мальчик, – кивнул Альберик. – Совершенно верно.

Прошла еще неделя, и в пятницу Мэггот заявила, что Ивэйн можно снять шину с ноги. Она разрезала бинты, убрала палки, и Ивэйн попробовала ходить вдоль палубы без посторонней помощи, держась за перила. Вскоре она уже с легкостью передвигалась, хотя еще немного прихрамывала.

На следующий день случилась гроза, и команда корабля поймала своим медным сундучком целых шесть молний. А в конце недели корабль вошел в гавань. Тристран и Ивэйн распрощались с капитаном и командой вольной шхуны «Пердита». Мэггот подарила Тристрану горшочек с зеленой мазью, чтобы мазать больную руку, а заодно и ногу Ивэйн. А капитан дал ему с собой кожаную сумку с сушеным мясом, фруктами и табаком; еще там оказались нож и трут для добывания огня («Да ладно, ладно, парень, все равно мы здесь закупимся провиантом!»). А девушке Мэггот подарила свое синее шелковое платье, расшитое серебряными звездами и месяцами («На тебе, милая, оно куда лучше смотрится, чем на мне даже в лучшие мои годы!»).

Корабль пришвартовался рядом с дюжиной таких же небесных судов к верхушке огромнейшего дерева, в ветвях которого приютился добрый десяток домов. Здесь жили люди и гномы, а также гоблины, сильваны и прочий, еще более странный народец. Вокруг ствола вилась винтовая лестница, и Тристран со звездой осторожно спустились по ней. Юноша испытал невольное облегчение, снова оказавшись на твердой земле, но ему почему-то казалось, что, сойдя с корабля на землю, он навсегда утратил что-то очень и очень дорогое его сердцу.

Тристран и звезда двинулись в путь, и на третий день дерево-гавань исчезло за горизонтом.

Они шли на запад, в сторону заката, по широкой пыльной дороге, а спали, укрывшись в придорожных кустах. Тристран питался фруктами и орехами, в изобилии произраставшими на кустах и деревьях вдоль дороги, и пил прозрачную воду из ручьев. Изредка им встречались другие путники. Если представлялась такая возможность, юноша и звезда останавливались в деревенских домах, и Тристран расплачивался за ужин и ночлег на сеновале, помогая хозяевам в работе. А иногда они ночевали в городе или в деревне, и если могли позволить себе гостиницу, то им удавалось помыться и как следует поесть. Ивэйн пришлось научиться делать вид, что она ест и пьет.

В городке Симкок-Под-Холмом Тристран и Ивэйн наткнулись на шайку гоблинов-наемников, и встреча могла кончиться очень плачевно для Тристрана. Если бы не сообразительная и бойкая на язык Ивэйн, ему пришлось бы всю оставшуюся жизнь провести под землей, сражаясь в бесконечных гоблинских войнах. А в Беринхедском лесу юноше пришлось сразиться с огромным рыжеватым орлом, который хотел унести обоих бедолаг к себе в гнездо на корм орлятам, и не боялся ничего на свете, кроме огня.

В таверне в Фулькестоне Тристран добился небывалого успеха, потому что помнил наизусть стихотворение «Кубла Хан» поэта Кольриджа, а также двадцать третий псалом и монолог из «Венецианского купца» «Не действует по принужденью милость…», а еще стихотворение «На пылающей палубе мальчик стоял». Все эти знания юноша получил еще в школе. Он с благодарностью вспоминал миссис Черри, заставлявшую учеников зубрить стихи наизусть, – пока не стало ясно, что жители Фулькестона решили оставить его у себя на веки вечные и сделать главным городским бардом. Тристрану и Ивэйн пришлось удирать оттуда под покровом ночи, и побег удался только потому, что звезда каким-то образом (как именно – Тристран так никогда и не узнал) уговорила собак не лаять на беглецов.

За время пути лицо Тристрана сильно обгорело на солнце, а одежда пропылилась и выцвела. А вот кожа Ивэйн оставалась все такой же лунно-бледной, и девушка так и не перестала хромать.

Однажды вечером, когда они расположились на ночлег на окраине густого леса, Тристран услышал нечто удивительное: прекрасную мелодию, странную и протяжную. От нее в голове юноши тут же зароились видения, а сердце исполнилось радости и благоговения. Музыка пробуждала в нем образы бесконечных пространств, огромных прозрачных сфер, медленно вращающихся в высочайших небесных чертогах. Мелодия будто высвобождала душу из тела и уносила ее далеко-далеко.

Казалось, это чудесное ощущение длилось целую вечность (хотя, возможно, прошло лишь несколько минут), но вот музыка оборвалась, и Тристран невольно вздохнул.

– Как прекрасно, – прошептал он.

Губы Ивэйн тронула улыбка, глаза ее засияли.

– Спасибо, – ответила она. – До сих пор у меня как-то не было настроения петь.

– Я никогда ничего подобного не слышал.

– Иногда по ночам, – сказала Ивэйн, – мы с сестрами пели хором песни вроде этой – о нашей матери Луне, и о сущности времени, и о радости светить во тьме, и об одиночестве.

– Извини, – пробормотал Тристран.

– Да ладно, – отозвалась звезда. – По крайней мере, я жива. Мне еще повезло, что я упала на землю Волшебной страны. И повезло, что я повстречала тебя.

– Спасибо, – сказал Тристран.

– Всегда пожалуйста, – ответила она. И, глубоко вздохнув, перевела взгляд на темное небо, видневшееся сквозь ветви деревьев.

Тристран искал, чем бы позавтракать. Ему попалось несколько молодых грибов-дождевиков, а еще он обнаружил дикую сливу, усыпанную лиловыми плодами, которые уже давно перезрели и высохли, так что напоминали скорее чернослив. И вдруг юноша заметил на земле яркую птицу.

Он даже не пытался схватить ее. Пару недель назад Тристран уже испытал сильнейшее потрясение, когда чуть было не поймал крупного серо-коричневого зайца, которым надеялся поужинать. Но тот ускользнул от охотника в последний момент и, обернувшись на краю поляны, презрительно сказал: «Отличный поступок, парень, тебе есть чем гордиться», – после чего исчез в густой траве. Птица же привлекла внимание юноши своей красотой: она была размером с фазана, с удивительно ярким оперением: огненно-красным, желтым и ослепительно синим. Непонятно, из каких тропиков ее сюда занесло, но в папоротниковом лесу она явно была гостьей. Птица тревожно наблюдала за приближением Тристрана, неловко подпрыгивая в траве и издавая испуганные крики.

Он опустился рядом с ней на колени, бормоча что-то успокаивающее. А потом, протянув руку, понял, в чем тут проблема: на лапке птицы была серебряная цепочка, которая зацепилась за торчащий из земли кривой обломок корня. Птица оказалась в ловушке и не могла улететь.

Тристран осторожно распутал серебряную цепочку и отцепил ее от корня, поглаживая птицу свободной рукой по увенчанной пышным хохолком голове.

– Ну вот, – сказал он наконец. – Готово. Лети домой.

Но птица вовсе не торопилась улетать. Склонив головку набок, она пристально смотрела юноше в лицо.

– Что же ты, – уговаривал ее Тристран, почему-то чувствуя себя ужасно неловко. – Ведь о тебе наверняка кто-то волнуется.

Он поднял птицу на руки и сделал шаг к лесу – но тут что-то словно ударило его, не давая сдвинуться с места. Ощущение было такое, как будто он с разбегу налетел на невидимую стену. Он споткнулся и чуть не упал.

– Ах ты, вор! – раздался над его ухом надтреснутый старушечий голос. – Да я превращу твои кости в лед и поджарю тебя на медленном огне! Я вырву тебе глаза и один привяжу к селедке, а второй – к чайке, чтобы ты видел одновременно небо и море и сошел от этого с ума! Я обращу твой язык в извивающегося червя, а пальцы – в острые бритвы и напущу на тебя жалящих огненных муравьев, чтобы всякий раз, когда ты вздумаешь почесаться…

– Не стоит так волноваться, – перебил старуху Тристран. – Я не собирался красть вашу птицу. Ее цепь запуталась в корнях, и я просто помог ей освободиться.

Старуха подозрительно сверкнула глазками из-под копны нечесаных седых волос, подбежала к Тристрану и выхватила у него свою птицу. Прижав ее к груди, она что-то прошептала – и птица ответила ей мелодичной трелью. Старуха прищурилась.

– Ну, может, ты и не все мне наврал, – признала она неохотно.

– Я вам вообще не врал, – возразил Тристран, но старуха уже заковыляла прочь по поляне, прижимая птицу к груди. Юноше осталось только собрать свои рассыпанные сливы и грибы и вернуться туда, где он оставил Ивэйн.

Звезда сидела на обочине дороги и растирала ноги. Поврежденная лодыжка все еще ныла, да и ступни с каждым днем болели все больше. Иногда по ночам Тристран слышал, как девушка тихонько плачет. Он надеялся, что Луна пошлет им еще одного единорога, но знал, что не стоит на это особенно рассчитывать.

– Знаешь, – сказал Тристран девушке, – тут со мной случилось кое-что странное. – И он рассказал о приключении с птицей, наивно полагая, что оно на этом и закончилось.

Но, конечно же, Тристран ошибался. Спустя несколько часов, когда путники шли по лесной дороге, их обогнал ярко раскрашенный фургон, запряженный парой серых мулов. На месте возницы сидела та самая старуха, что грозилась превратить кости Тристрана в лед. Она остановила мулов и поманила юношу кривым пальцем.

– Пойди-ка сюда, парень, – велела она.

Он с опаской подошел ближе.

– Да, сударыня?

– Пожалуй, я должна перед тобой извиниться, – сообщила старуха. – Похоже, ты говорил правду. Я поспешила с выводами.

– Да, – согласился Тристран.

– Дай-ка мне поглядеть на тебя. – Старуха спрыгнула на дорогу. Холодным пальцем она коснулась подбородка Тристрана, заставляя его поднять голову вверх. Его карие глаза встретились взглядом с зелеными глазами старухи. – Кажется, ты честный парень, – кивнула она. – Можешь называть меня госпожой Семелой. Я направляюсь в Застенье, на ярмарку. И подумала, что мне пригодится смышленый мальчуган, чтобы стоять за прилавком. Я продаю стеклянные цветы, и это – самый красивый товар, какой ты только можешь себе представить. Из тебя получился бы неплохой продавец, а на твою раненую руку мы наденем перчатку, чтобы не смущать покупателей. Что скажешь?

Тристран, поразмыслив, ответил:

– Извините, я сейчас, – и отошел посоветоваться с Ивэйн. Обратно к старухе они вернулись уже вдвоем.

– Добрый день, – вежливо начала звезда. – Мы обсудили ваше предложение и решили, что…

– Ну и?! – рявкнула госпожа Семела, глядя только на Тристрана. – Чего ты встал, как немой? Давай говори! Отвечай!

– Я не хочу работать на ярмарке, – сообщил Тристран, – потому что у меня много своих дел в Застенье. Но если бы вы согласились нас подвезти, мы с подругой заплатили бы вам за проезд…

Госпожа Семела помотала головой:

– Нет уж. Я и сама способна собирать хворост для костра, а лишний груз не пойдет на пользу Безнадеге и Доходяге. – Она кивнула на своих серых мулов. – Я пассажиров не беру. – И она вскарабкалась обратно на козлы.

– Но послушайте, – сказал Тристран, – я вам заплачу!

Старая карга только презрительно хмыкнула:

– У такого, как ты, не может найтись ничего, что я сочла бы достаточной платой. Значит, так: раз не хочешь поработать на ярмарке в Застенье, прочь с дороги!

Тристран залез во внутренний карман камзола и нащупал свой талисман – такой же холодный и прекрасный, как в самом начале путешествия. Юноша вытащил его и, крепко сжимая пальцами, поднес к самому носу старухи.

– Вы сказали, что торгуете стеклянными цветами, так может быть, вас заинтересует этот предмет?

Подснежник из белого и зеленого стекла, сделанный с великим мастерством, казался живым, будто его только что сорвали и даже утренняя роса не успела высохнуть на лепестках. Старуха заморгала, уставившись на зеленые листики и сомкнутую белую чашечку цветка, и вдруг истошно закричала, как раненая птица:

– Где ты его взял? Дай сюда!

Тристран мгновенно спрятал подснежник в кулаке и отступил на пару шагов.

– Гм, гм, – произнес он. – Я вдруг понял, что эта вещица мне очень дорога. В конце концов, мне подарил ее отец, и цветок сопровождал меня во всех странствиях. Это, можно сказать, наша семейная реликвия. К тому же подснежник не раз приносил мне удачу и помогал в разных ситуациях. Пожалуй, я оставлю его себе, а до Застенья мы как-нибудь и пешком доберемся.

Госпожа Семела, похоже, растерялась, сама не зная, что лучше: угрожать этому парню или льстить и уговаривать. Эта внутренняя борьба отразилась у нее на лице, как в зеркале. Наконец она взяла себя в руки и сказала хриплым от напряжения голосом:

– Ну полно, полно. Не стоит так торопиться. Я уверена, что мы сможем договориться.

– А я что-то в этом сомневаюсь, – возразил Тристран. – Я соглашусь, только если вы пообещаете, что мы со спутницей будем в полной безопасности и вы будете с нами хорошо обращаться.

– Дай-ка мне еще разок взглянуть на подснежник, – попросила старуха.

Яркая птица, прикованная за лапку серебряной цепью, вылетела из фургона и внимательно наблюдала за происходящим.

– Вот бедняжка, – пожалела ее Ивэйн. – Как это ужасно – сидеть на цепи! Почему вы ее не отпустите?

Но старая карга не ответила, будто не замечая девушку (или Тристрану так только казалось?). Во всяком случае, она обращалась только к юноше:

– Я согласна отвезти тебя в Застенье и клянусь честью и своим истинным именем, что за время путешествия не причиню тебе вреда своими действиями.

– А также бездействием или же опосредованно, – добавил Тристран. – И всеми силами будете стараться защищать нас от опасности. Клянетесь?

– Как скажешь. Клянусь.

Тристран немного поразмыслил. Он определенно не доверял этой ведьме.

– И еще поклянитесь, что мы прибудем в Застенье в том же виде и состоянии, в каком пребываем сейчас. И что вы предоставите нам в пути кров и пропитание.

Старуха недовольно покудахтала и согласилась. Она снова спрыгнула на дорогу, откашлялась и плюнула на землю. Потом указала на плевок, смешанный с пылью:

– Теперь ты.

Тристран послушно плюнул рядом. Носком башмака ведьма смешала их слюну в единый пыльный комок.

– Вот так, – сказала старуха. – Сделка есть сделка. Теперь давай мне цветок.

На лице ее так явственно отразились нетерпение и жадность, что Тристран невольно пожалел о том, что согласился. Однако он честно отдал карге отцовский подарок. Выхватив подснежник у него из рук, ведьма расплылась в щербатой улыбке.

– Похоже, этот цветочек даже получше того, который проклятая девчонка отдала за бесценок почти двадцать лет назад! А теперь, паренек, – спросила она, сверля Тристрана пронзительным взглядом, – скажи мне, ты хоть представляешь, что за вещь таскал с собой в кармане?

– Цветок. Стеклянный цветок.

Старуха расхохоталась так резко и неожиданно, что Тристран даже подумал, что она подавилась.

– Это замороженное заклинание, – объяснила она. – Оно имеет чудесную силу. В правильных руках такая штучка может совершать чудеса. Смотри.

Ведьма подняла подснежник над головой и стала медленно опускать его вниз, пока он не коснулся лба юноши.

На миг он почувствовал себя очень странно – как будто по венам вместо крови заструилась густая черная патока; потом очертания мира изменились. Все вокруг разом выросло, и старуха-ведьма превратилась в великаншу. В глазах у Тристрана все расплывалось.

Две огромные руки потянулись сверху вниз и осторожно подхватили его с земли.

– Мой фургончик – не самый большой в мире, – густым голосом сообщила госпожа Семела. – Клятву свою я сдержу и не причиню тебе никакого вреда, а также предоставлю тебе и стол, и кров по дороге в Застенье!

Она посадила хомячка в карман передника и вскарабкалась в фургон.

– А со мной что ты собираешься сделать? – спросила Ивэйн, но не удивилась, когда не получила никакого ответа.

Вслед за старухой она влезла в темное нутро фургона. Там не было никаких перегородок, и всю стену занимало нечто вроде высокой витрины из кожи и дерева со множеством отделений. В один из таких кармашков, устланный пухом от семян чертополоха, ведьма положила подснежник.

У противоположной стены с прорезанным в ней окошком стояли кровать и большой комод. Госпожа Семела нагнулась и выдвинула из-под кровати деревянную клетку. Туда-то она и посадила хомячка, вытащив из кармана. Потом взяла из деревянного горшка горсть семян, ягод и орехов, высыпала все это в клетку и подвесила ее на цепь посреди фургона.

– Ну вот, все по-честному, – усмехнулась она. – И стол, и кров.

Ивэйн с любопытством наблюдала за происходящим, усевшись на старухиной кровати.

– Правильно ли я поняла, – вежливо спросила она, – делая вывод из очевидного? Вы ни разу не взглянули на меня и даже не скользнули по мне взглядом, не сказали мне ни слова, а кроме того, превратили моего спутника в зверюшку, а меня не тронули. То есть вы не видите меня и не слышите?

Ведьма не отреагировала на ее слова. Она уселась обратно на козлы и свесила ноги. Тропическая птица вспорхнула с места и села рядом с хозяйкой, вопросительно щебеча.

– Конечно, я собираюсь сдержать слово, – сказала старуха будто в ответ птице. – Как только мы прибудем на ярмарку, я превращу его обратно в человека. Так что в Застенье он попадет в своем прежнем виде. А после того как я его расколдую, я и тебе верну настоящий облик, потому что, как видишь, другого слуги я не нашла и мне придется снова пользоваться твоими услугами, бестолочь. Если бы этот парень целыми днями крутился рядом, болтал, любопытствовал и совал нос в мои дела, я бы просто не выдержала. А в таком виде и прокормить его легче – брошу горсточку орехов, и все довольны. – Карга обхватила себя руками, раскачиваясь из стороны в сторону. – А тебе придется встать пораньше, чтобы поставить прилавок и навес. И еще я считаю, что приобрела новенький цветок получше того, что ты некогда у меня украла. – Она пощелкала языком, взялась за поводья, и вскоре мулы послушно затрусили по лесной дороге.

Пока госпожа Семела сидела на козлах, Ивэйн отдыхала на ее грязноватой постели. Фургон покачивался и грохотал колесами, катясь через чащу. Когда он останавливался, девушка просыпалась и вставала с кровати. По ночам ведьма спала, а Ивэйн забиралась на крышу фургона и смотрела на звезды. Иногда с ней рядом устраивалась старухина птица, и девушка с удовольствием гладила ее и разговаривала с ней, потому что всегда приятно, когда рядом есть кто-то, кто тоже верит, что ты существуешь. Впрочем, когда ведьма находилась рядом, птица нарочито игнорировала присутствие звезды.

Ивэйн старалась заботиться о хомячке, который большую часть времени спал, свернувшись клубочком и уткнувшись мордочкой в лапки. Когда старуха уходила за хворостом или за водой, девушка открывала клетку, гладила его по мягкой шерстке, развлекала беседой и несколько раз даже пела ему песни, хотя трудно было сказать, оставалось ли в хомячке хоть что-то от Тристрана – он безразлично смотрел на Ивэйн глазками, похожими на две капельки чернил.

Теперь, когда можно было не идти пешком, нога у Ивэйн почти не болела, и стертые в кровь ступни зажили. Она знала, что останется хромой на всю жизнь, ведь Тристран, лечивший ее сломанную кость, не был настоящим врачом, хотя и сделал все, что мог. О хромоте ее в свое время предупредила еще Мэггот.

Когда им кто-нибудь встречался, звезда старалась не попадаться людям на глаза. Однако вскоре она заметила, что даже если они обращались к ней в присутствии ведьмы или указывали на нее пальцами, как сделала маленькая дочка дровосека, расспрашивая о ней госпожу Семелу, – старуха все равно не осознавала присутствия Ивэйн и не слышала ничьих слов о ней.

Так – в тряском и дребезжащем фургоне – они коротали неделю за неделей: колдунья, ее птица, хомяк и упавшая звезда.