Текст книги "Звездная пыль"

Колдунья в алом платье уронила деревянную плошку.

– Трава лимбус? Ты осмелилась подсунуть мне траву лимбус?

– Выходит, что так, уважаемая, – довольно захихикала старуха. – А скажите-ка мне теперь, госпожа Моруаннег, если вас и в самом деле так зовут, куда это вы направляетесь в своей красивой колеснице? И почему вы так напоминаете одну мою старую знакомую?.. Госпожа Семела никого и ничего не забывает.

– Я отправилась на поиски звезды, – ответила колдунья в алом платье, – что упала в непроходимых лесах по ту сторону Живот-Горы. А когда найду ее, возьму свой большой нож и вырежу ей сердце, пока оно не досталось никому другому. Потому что нет лучше лекарства от времени и старости, чем сердце живой звезды. Сестры с нетерпением ждут моего возвращения.

Госпожа Семела захохотала, обхватив себя костлявыми руками и раскачиваясь взад-вперед.

– Сердце звезды? Ха-ха-ха! Мне оно тоже пригодится. Я отведаю достаточно, чтобы вернуть себе молодость. Мои волосы снова станут золотыми, а грудь – молодой и упругой. И я покорю все сердца на ярмарке в Застенье! Ха-ха!

– Как бы не так, – прошептала ее гостья.

– Почему же? Вы у меня в гостях, уважаемая. И дали клятву. Вы отведали моего угощения. И по законам нашего Ордена теперь не сможете причинить мне вреда.

– Еще и как смогу, Зануда Сэл! И раз уж я съела траву лимбус и в течение нескольких часов могу говорить только правду… слушай меня внимательно. – В голосе колдуньи послышались отдаленные раскаты грома, и даже лес притих, словно каждый листик внимал ее словам. – Вот что я скажу: ты обманом получила знание, которого не заслужила, и оно не пойдет тебе на пользу. Ты не сможешь увидеть звезду, не сумеешь распознать ее, не осмелишься дотронуться до нее, и никогда тебе не убить ее. И даже если кто-то другой вырежет ей сердце и отдаст тебе, ты так и не узнаешь, что держишь его в руках. И это сущая правда. А еще знай: я поклялась, что не причиню тебе зла. Но не будь я связана этой клятвой, я бы превратила тебя в навозную муху, оборвала бы тебе лапки и крылышки и скормила бы птицам – за то унижение, которое ты заставила меня пережить.

Госпожа Семела распахнула глаза и в ужасе уставилась на нее поверх костра.

– Кто же ты? – пробормотала она.

– Когда мы с тобой виделись в последний раз, – сказала королева ведьм, – я и мои сестры правили Карнадином. Это было еще до его гибели.

– Так это ты?! Но ведь ты должна была давно умереть.

– Слухи о нашей смерти ходят уже много веков, но это лживые слухи. Белка еще не нашла тот желудь, из которого вырастет дуб, срубив который сделают колыбель человеку, что сможет убить меня, когда вырастет. – Она говорила, а в костре взвивались и гасли серебристые всполохи.

– Так, значит, это ты. И ты вернула себе молодость, – вздохнула госпожа Семела. – Что ж, тогда я тоже могу опять стать молодой.

Дама в алом платье встала и бросила свою плошку в огонь.

– Ничего у тебя не выйдет, – сказала она. – Ты что, не слышала мои слова? И минуты не пройдет после моего ухода, как ты забудешь, что мы вообще когда-либо встречались. Ты забудешь и этот разговор, и мое проклятье, хотя смутное воспоминание о нем будет досаждать тебе, как боль в давно отрезанной ноге. Это будет тебе уроком: впредь принимай своих гостей полюбезнее.

В тот же миг деревянная плошка ярко вспыхнула, и столб огня взвился высоко вверх, до самых ветвей дуба над их головами. Госпожа Семела схватила толстый сук, выкатила плошку из костра и затушила пламя.

– И что это на меня нашло? С чего это я швырнула свою плошку в костер? – вслух подивилась она. – Ой, глядите-ка, и нож мой любимый обгорел. Пропал нож. И о чем я только думала?

Ей никто не ответил. Только из темноты со стороны дороги донесся топот копыт, похоже, козлиных. Госпожа Семела потрясла головой, будто стараясь прояснить запылившийся и заросший паутиной разум.

– Старею я, – сказала она пестрой птице, которая со своей жердочки видела все, но, в отличие от хозяйки, ничего не забыла. – И ничего с этим не поделаешь.

Птица тревожно переступила с ноги на ногу.

К костру с опаской подбежала рыжая белка. Она подобрала желудь, подержала его в передних лапках, так похожих на молитвенно сложенные человеческие руки, и умчалась прочь, чтобы спрятать добычу и благополучно забыть о ней.

…В маленьком городке Скейтс-Эбб, что стоит на гранитных скалах возле моря, живут в основном мелкие лавочники, плотники да парусных дел мастера. А еще здесь много старых моряков, потерявших в свое время кто пальцы, кто руку, а кто и ногу. Некоторые из них открыли тут свои питейные заведения, а другие целыми днями просиживают в этих заведениях за стаканчиком чего-нибудь горячительного. Все они по старой привычке заплетают волосы в засаленные косички, хотя щетина на щеках и подбородках у них давно подернулась сединой. Шлюх в Скейтс-Эббе не водится, по крайней мере, никто из местных женщин себя к таковым не причисляет, хотя некоторые из них, если спросить построже, признаются, что мужей у них несколько: один плавает на вон том корабле и появляется в порту раз в полгода, а другой – вот на этом корабле и проводит на суше один месяц из девяти.

И все остаются довольны. А если кому-то не повезет вернуться домой, когда у его жены гостит другой муж, – что ж, отношения всегда можно выяснить в поединке, после чего проигравшему останется искать утешение в выпивке. Моряков устраивает такой порядок вещей. Они знают, что на суше есть хоть одна живая душа, которая заметит, что они не вернулись из очередного плавания, и оплачет их гибель. Да и жены не в обиде: они утешаются тем, что мужья им тоже не верны, ведь только море для тех – и мать, и возлюбленная, и, когда придет время, именно оно омоет их тела и выбелит косточки до белизны коралла, слоновой кости или жемчуга.

В этот-то портовый городишко и прибыл однажды вечером лорд Праймус из Штормхолда – весь в черном, с бородой густой и жесткой, как гнездо аиста на городской крыше. Он приехал в карете, запряженной четверкой вороных, и снял номер в «Приюте моряка», постоялом дворе в самом конце Кривого переулка.

Праймуса сочли там весьма эксцентричным постояльцем: он привез с собой еду и питье и держал все это в запертом на ключ деревянном сундуке, который приходилось открывать всякий раз, когда ему хотелось съесть яблочко или ломтик сыра или пропустить стаканчик вина, а номер снял на самом верхнем этаже постоялого вора, который располагался в высокой башне на голой скале у самого моря, за что его особенно жаловали контрабандисты.

Праймус раздал местным мальчишкам пригоршню медяков, чтобы те тут же докладывали ему, если увидят, что в город прибыл какой-нибудь незнакомец, неважно по воде или по суше, особенно если это будет высокий, костлявый черноволосый мужчина с худым лицом и безразличным взглядом.

– Да, Праймус явно научился осторожности, – сказал Секундус своим четверым мертвым братьям.

– Ну, ты же помнишь, как мы говорили, – тоскливо прошелестел в ответ Квинтус (сегодня его голос походил на далекий шум волн, набегающих на усыпанный галькой берег), – кому надоело оглядываться, остерегаясь Септимуса, тому надоело жить.

По утрам Праймус вел беседы с капитанами кораблей, которые приходили в гавань Скейтс-Эбба. Он щедро угощал их выпивкой, но сам не ел и не пил с ними. Днем же он, как правило, осматривал корабли в порту.

Вскоре по Скейтс-Эббу поползли слухи о том, что бородатый господин подыскивает себе корабль, чтобы плыть на восток. А потом стали поговаривать, что он поплывет на «Сердце мечты» – черной шхуне с выкрашенными алой краской палубами, которой командовал Йанн, слывший честным и законопослушным капитаном (то есть пиратствовавшим только далеко от дома).

– Добрый господин, – подбежал к лорду Праймусу уличный мальчишка, – в город приехал мужчина. Он поселился у госпожи Петтьер. Такой худой из себя, на ворона похож; в «Океанском реве» угощал всех выпивкой. Говорит, что он моряк и ищет место на корабле.

Праймус потрепал мальчика по немытой голове и дал ему монетку. Потом он вернулся к своим обычным делам, а ближе к вечеру стало известно, что «Сердце мечты» через три дня снимается с якоря.

Накануне отплытия Праймус продал свою карету и четверку вороных торговцу лошадьми с Вардл-стрит, после чего пошел пешком по набережной, раздавая монетки уличным мальчишкам. Он уединился в своей каюте на «Сердце мечты» и строго-настрого приказал не беспокоить его ни по какому поводу раньше чем через неделю после того, как судно окажется в открытом море.

Тем же вечером с одним из матросов «Сердца мечты» случился несчастный случай: он, будучи пьяным, поскользнулся и упал на скользкий булыжник Ревеню-стрит, да так неудачно, что сломал ногу. По счастью, ему быстро нашлась замена – тот самый моряк, с которым они весь вечер пили: бедняга упал как раз тогда, когда пытался показать своему новому приятелю особо сложное па из матросского танца хорнпайп[5]5
  Хорнпайп – английский матросский танец, исполняется под волынку (отсюда и название). (Прим. перев.)


[Закрыть], а мостовая была мокрой. Тем же вечером имя моряка – высокого, темноволосого и похожего на ворона – было внесено в судовые документы «Сердца мечты», и он взошел на палубу шхуны, когда та на рассвете покидала гавань, держа курс на восток.

Чисто выбритый Праймус стоял на скале и провожал взглядом ее паруса, пока шхуна не скрылась из виду. Потом он пошел на Вардл-стрит, где вернул торговцу лошадьми деньги, прибавив немного сверху, и отправился в своей черной карете, запряженной четверкой вороных, на запад.

По всему было видно, что единорог оправился от ран. По крайней мере, он без видимых усилий следовал за Тристраном и его спутницей чуть не все утро, время от времени тыча мордой звезде в плечо. Раны у него на боках, которые алели подобно красным цветам, распускавшимся под львиными когтями, затянулись и покрылись коричневой корочкой.

Звезда, прихрамывая, с трудом ковыляла по тропинке, а Тристран шел рядом, ощущая, как связывающая их цепочка холодит ему запястье.

С одной стороны, он чувствовал что-то кощунственное в самой мысли о том, чтобы оседлать единорога. Ведь это не лошадь, которая обязана соблюдать древнее соглашение с человеком. Тем более что в черных глазах единорога светился неукротимый норов, и доверять ему было опасно. Однако с другой стороны, Тристрану казалось, он сам не мог бы сказать почему, что единорог сочувствует звезде и хочет ей помочь.

В конце концов юноша не выдержал и сказал ей:

– Послушай, я помню, что ты собиралась всячески мешать мне, но, если единорог не возражает, может, ты поедешь у него на спине?

Звезда не отвечала.

– Ну, так как?

Она пожала плечами.

Тристран обернулся к единорогу и пристально посмотрел в его черные, глубокие как омуты глаза.

– Ты меня понимаешь?

Тот не ответил. Тристран надеялся, что единорог кивнет головой или ударит оземь копытом, как дрессированная лошадь, которую он видел однажды в детстве. Но животное просто смотрело на Тристрана.

– Пожалуйста, возьми ее к себе на спину. Ну, пожалуйста, а?

Единорог не сказал ни слова, не кивнул и не ударил копытом. Он просто подошел к звезде и опустился перед ней на колени.

Тристран помог девушке забраться к единорогу на спину. Она уселась боком, стараясь не тревожить сломанную ногу, и вцепилась обеими руками в спутанную гриву животного. Так они шли еще несколько часов.

Тристран шагал рядом с единорогом, положив себе на плечо костыль звезды и повесив на него саквояж. Но, хотя девушка теперь ехала верхом, легче юноше почему-то не стало. Скорее даже наоборот: если раньше он старался идти медленно, приноравливаясь к ее походке, то теперь ему приходилось почти бежать, чтобы не отставать от единорога. Ведь если зверь уйдет слишком далеко, цепь натянется и девушка упадет на землю. В животе у Тристрана урчало от голода. Вскоре ему стало казаться, что он весь превратился в один голодный желудок, но он стиснул зубы и упрямо шел вперед…

Наконец он споткнулся и понял, что если упадет, то уже больше не встанет.

– Остановись, пожалуйста, – попросил он.

Единорог замедлил шаг и встал на месте. Взглянув на Тристрана сверху вниз, звезда покачала головой.

– Может, тебе тоже влезть сюда, – сказала она, – если единорог не будет против. Не то ты еще, чего доброго, упадешь в обморок и меня за собой потянешь. А еще надо раздобыть тебе еды.

Юноша кивнул.

Единорог, видимо, не возражал: он стоял и спокойно ждал, пока Тристран вскарабкается ему на спину. Но это оказалось не так просто – все равно что лезть на отвесную стену. В конце концов Тристран подвел зверя к буку, который когда-то давно выворотило с корнем – вероятно, бурей, ураганом или разозлившимся великаном. Не выпуская из рук саквояжа и костыля, юноша взобрался по корням до ствола, а оттуда переполз к единорогу на спину.

– По ту сторону холма есть деревня, – сказал он. – Надеюсь, там найдется что-нибудь поесть.

Свободной рукой он погладил единорога по крутому боку, и благородное животное зашагало дальше. Тристран обхватил руками талию звезды, чтобы не свалиться, и сквозь тонкий шелк ее платья нащупал толстую цепь, на которой висел топаз.

Поездка на спине единорога ничем не напоминала верховую езду. Он передвигался какими-то резкими рывками. Дождавшись, пока Тристран и звезда устроятся у него на спине, он стал постепенно набирать скорость.

Деревья стремительно проносились мимо. Звезда склонилась вперед, вцепившись в гриву единорога, а Тристран, от страха позабыв о голоде, стиснул коленями бока огромного зверя и пригнулся, опасаясь, что его собьет какой-нибудь веткой. Однако вскоре он понял, что ему нравится так ехать. Было в этом путешествии что-то необычное, головокружительное, пьянящее.

Когда они добрались до окраины деревни, солнце уже клонилось к закату. На холмистом лугу, под большим дубом, единорог остановился как вкопанный и ни в какую не хотел идти дальше. Тристран спрыгнул со спины зверя и приземлился на траву. Отбитый во время бешеной скачки зад болел немилосердно, но он не решился его потереть, ведь звезда за все путешествие не произнесла ни слова жалобы.

– А ты не проголодалась? – спросил он у нее.

Она ничего не ответила.

– Послушай, – сказал он. – Я просто умираю, как хочу есть. Уж не знаю, что вы – то есть звезды – едите, и едите ли вообще, но не допущу, чтобы ты осталась голодной. – И он вопросительно взглянул на нее.

Девушка спокойно встретила его взгляд, а потом ее голубые глаза вдруг наполнились слезами. Она вытерла их кулачком, размазывая по лицу грязь.

– Мы едим только темноту, – сказала она, – а пьем только свет. Поэтому есть я н-не хочу. Но м-мне один-ноко, с-страшно и х-холодно. Я н-несчастная п-пленница. Н-но я н-не голодна.

– Ну, не плачь. Я сейчас схожу в деревню и раздобуду себе что-нибудь поесть. А ты подожди меня здесь. В случае чего единорог тебя защитит. – И он помог девушке спуститься на землю.

Единорог довольно тряхнул гривой и стал щипать луговую травку.

– Подождать тебя тут, говоришь? – фыркнула звезда, указывая на соединявшую их цепь.

– Ох, и правда… Давай сюда руку.

Девушка протянула руку, и Тристран попытался снять с нее цепочку, но та не поддавалась. Тогда он попробовал отцепить ее от своего запястья, но и это не получилось.

– Похоже, теперь я привязан к тебе так же крепко, как и ты ко мне, – пробормотал он.

Его спутница откинула со лба волосы, зажмурилась и глубоко вздохнула. Взяв себя в руки, она открыла глаза и сказала:

– Может, надо какое-нибудь заклинание произнести?

– Но я не знаю никаких заклинаний, – растерялся Тристран и поднял цепь к глазам. В свете заходящего солнца она поблескивала красным и лиловым. – Пожалуйста, – робко попросил он.

И вдруг по звеньям цепи пробежала легкая дрожь, и петля соскользнула с его запястья.

– Ну, вот и отлично, – Тристран протянул девушке свободный конец цепи. – Я постараюсь вернуться побыстрей. А если какие-нибудь маленькие существа будут петь тебе обидные песенки, ради всего святого, не бросай в них своим костылем – они его украдут.

– Хорошо, не буду, – пообещала звезда.

– Придется поверить тебе на слово. Дашь честное звездное, что не убежишь?

– Куда уж мне, – сказала она, многозначительно кивая на свою поврежденную ногу.

И Тристрану пришлось поверить ей на слово.

Он шел до деревни примерно километр. Здесь не нашлось трактира – село стояло слишком далеко от проезжих дорог. Однако пухленькая старушка, которая сообщила юноше эту неутешительную новость, пригласила его к себе в дом, предложила ему миску ячменной каши с морковью и налила кружку легкого пива. Тристран обменял у нее свой батистовый носовой платок на бутыль бузинной настойки, круг молодого сыра и пригоршню каких-то неведомых фруктов: мягкие и ворсистые, как абрикосы, лилового цвета, они пахли спелыми грушами. Старушка дала ему в придачу небольшую охапку сена для единорога, и Тристран поспешил обратно на луг, где оставил своих спутников.

По дороге он съел один из странных фруктов, который оказался сочным и сладким. «Может, – подумал Тристран, – звезда захочет попробовать эту штуку – и ей понравится…» Ему хотелось порадовать ее угощением.

Сначала Тристран подумал, что ошибся и заплутал в темноте. Но нет – вот он, большой дуб, под которым он оставил звезду.

– Эгей! – позвал он.

Ответа не последовало. В кустах и на ветвях деревьев сияли светлячки. Тристран почувствовал странную сосущую пустоту где-то внизу живота.

– Эгей! – окликнул он еще раз. И замолчал, потому что отвечать ему было некому.

Он бросил охапку сена на землю и в сердцах поддал ее ногой.

Тристран чувствовал, что звезда сейчас находится к юго-востоку от него и не стоит на месте, а движется с большой скоростью, так что ее так просто не догнать. Однако он все равно пошел по ее следу под ярким лунным светом. Чувствовал он себя весьма глупо. Он замерз, но страдал не столько от холода, сколько от чувства вины, а еще от досады и тоски. «Ох, не стоило отдавать ей цепь! Надо было привязать ее к дереву… или взять с собой в деревню…» Но, заглушая эти разумные мысли, внутренний голос говорил Тристрану, что, не отпусти он звезду сейчас, рано или поздно это пришлось бы сделать и она все равно сбежала бы.

Спотыкаясь о корни, юноша брел по дороге, углубляясь в дремучий лес, и с грустью размышлял, увидит ли он когда-нибудь звезду. Плотная завеса листьев постепенно скрыла от него луну. Некоторое время Тристран шел вслепую, в полной темноте, а потом прилег под деревом, подложив под голову саквояж. Он лежал и жалел себя – пока не уснул.

В скалистом горном ущелье, на самых южных склонах Живот-Горы, королева ведьм остановила колесницу и понюхала холодный воздух.

В ледяном небе сверкали мириады звезд.

Женщина торжествующе улыбнулась – от такой улыбки кровь стыла в жилах.

– О да, – проговорила колдунья. – Она сама идет ко мне в руки.

И холодный ветер ущелья торжествующе завыл вокруг, словно подтверждая ее слова.

Поутру Праймус сидел возле давно угасшего костра. Холод пронизывал его до костей. Один из вороных жеребцов всхрапнул и заржал – скорее всего сквозь сон – и снова успокоился. У Праймуса мерзло лицо, ему непривычно было без густой бороды. Толстой палкой лорд выкатил из углей серый глиняный комок, поплевал на ладони и разбил горячую корку глины. Изнутри запахло жареным ежом, который запекался в углях, пока Праймус спал.

Лорд аккуратно съел свой завтрак, обсасывая тонкие косточки и бросая их в кострище. Потом заел ежа куском твердого сыра и запил чуть кисловатым белым вином.

Закончив трапезу, он вытер руки о рясу и решил узнать, где находится топаз, дающий власть над горными городами и обширными поместьями Штормхолда. Бросив руны, Праймус изумленно посмотрел на маленькие квадратики красного гранита. Потом собрал их, потряс в горсти и снова высыпал на землю. Еще раз взглянув на результат гадания, он ссыпал руны в мешочек на поясе.

– Он удаляется от меня, и довольно быстро…

Праймус помочился на дымящиеся угли, чтобы скрыть все следы своего присутствия, – здесь, в глуши, могли водиться хобгоблины и разбойники, а то и кто похуже. Потом он запряг лошадей и забрался на место возницы. Карета покатила на восток, к горной гряде за лесом.

Единорог тяжело скакал через темный лес.

Сквозь густые кроны деревьев не пробивалась луна, но единорог сам светился бледным светом, да и всадница ярко сияла, оставляя за собой шлейф сверкающих огоньков. Издалека могло показаться, что девушка, скакавшая меж деревьев, то разгорается сильнее, то угасает, мерцая, как настоящая звезда.