Текст книги "Бенвенуто Челлини"

В замке Святого Ангела

Ну не насмешка ли судьбы? Арестованного Бенвенуто препроводили туда, где десять лет назад он так отчаянно и бесстрашно защищал этот город. Прежде чем продолжить повествование, несколько слов от Пьеро Луиджи.

Папа Павел III очень любил своего побочного и признанного сына Пьеро Луиджи Фарнезе (1503—1547), вначале он сделал его графом в Кастро, а в 1545 году Пьеро Луиджи стал герцогом Пармы и Пьяченци. Характер у новоиспеченного герцога смолоду был вздорный, жестокий, капризный и самовластный. В Парме он правил круто и потому недолго. У Пьеро Луиджи было два сына – Алессандро и Оттавио. Есть великолепный групповой портрет кисти Тициана, он находится в Неаполе в музее Каподимонте. На нем изображен согбенный старик – Павел III – и два его внука – Алессандро и Оттавио. Эти внуки и порешили своего отца. В 1547 году в Парме был организован заговор, Пьеро Луиджи был убит, а герцогский престол занял его сын Оттавио. Он правил Пармой долго и успешно, в чем ему помогала жена – внебрачная дочь Карла V Маргарита (и вдова флорентийского герцога Алессандро).

О нравственности Пьеро Луиджи говорит история, помещенная в сборник анекдотов того времени. Анекдотом в XVI веке называли не смешную короткую придумку, а реальный, достойный внимания случай. Сама я обнаружила эту историю в ссылках у Стендаля. Не будь Стендаля, может быть, я и не решилась бы ее приводить из-за излишней пряности и откровенности.

«Мессир Козимо Гери Пастойя был епископом Фано в возрасте двадцати четырех лет, но он обладал такими познаниями в литературе греческой, латинской и итальянской и такой святостью нравов, что это было почти невероятно. Этот юноша предавался заботам о своей епархии, где, полный усердия и благочестия, ежедневно совершал много добрых дел; в это время Пьеро Луиджи Фарнезе, опьяненный своим могуществом и уверенный в том, что благодаря мягкости отца не только не будет наказан, но даже не получит выговора, проезжал по церковной области, оскверняя всех понравившихся ему из встречных юношей, с их согласия или насильно. Он выехал из города Анконы и направился в Фано. Городом этим управлял один монах, изгнанный из Мирандолы, который жив еще до сих пор; его называли голодным епископом по причине бедности и нищеты его скаредной жизни. Узнав о прибытии Пьеро Луиджи и желая встретить его, он просил епископа отправиться с ним, чтобы оказать честь сыну первосвященника; епископ сделал это, хотя и неохотно.

Первое, о чем спросил епископа Пьеро Луиджи епископа, при этом все, по своему развратнейшему обыкновению, называя непристойными собственными именами, было, как он развлекается и получает удовольствие с красивыми дамами Фано. Епископ, бывший человеком столь же ловким, сколь добрым, ответил скромно, хотя и с некоторым негодованием, что не таковы его обязанности, и прибавил, чтобы отвлечь его от этой темы:

– Ваше превосходительство оказало бы благодеяние этому городу, разделенному на партии, если бы объединило и умиротворило его своей мудростью и властью.

Пьеро Луиджи, отдав распоряжение сделать на следующий день то, что задумал, приказал сперва позвать губернатора, а после епископа. Губернатор вышел из комнаты тотчас после того, как епископ вошел, и Пьеро Луиджи хотел совершать постыдные действия, какие совершают с женщинами, а так как епископ, хоть и был весьма слабого сложения, упорно защищался – не от Пьеро Луиджи, который, больной французской болезнью, едва держался на ногах, но от других его сообщников, крепко его державших, – то они связали его, как он был, в стихаре, за руки, за ноги и поперек тела, а пока Пьеро Луиджи с помощью двух человек с той и другой стороны насильно срывал с него стихарь и другие одежды и насильно удовлетворял свою бешеную страсть, синьор Джулио ди Пье ди Дукко и граф ди Питильяно, которые, может быть, живы до сих пор, не только держали у его горла обнаженные кинжалы, постоянно угрожая убить его, если он пошелохнется, но также били его то лезвиями, то рукоятками, так что остались следы. Епископ, с которым поступили столь гнусным образом, так взывал к Богу и ко всем святым, что даже те, кто принимал в этом участие, говорили впоследствии, что удивлялись, как не провалился не только дворец, но и весь город Фано. Епископ умер от насилия, причиненного его слабому телу, а больше от негодования и несравненной скорби.

Столь ужасная жестокость тотчас стала известной повсюду, так как совершивший ее не только не стыдился своего поступка, но похвалялся им. Один только кардинал Карпи, насколько мне известно, посмел сказать в Риме, что нет достаточного наказания, чтобы покарать этот поступок. Лютеране на позор папе и папистам говорили, что то был новый способ мучить святых, тем более что первосвященник, отец его, узнав великие и недопустимые гнусности, не обратил на них большого внимания, назвав их проказами молодости; однако он тайно длиннейшей буллой отпустил ему все грехи, в которые он мог бы, так или иначе, впасть вследствие свойственной людям невоздержанности или по какой-либо другой причине».

И этот человек решил с помощью Бенвенуто поправить свои денежные дела! Понятно, что он ни перед чем не остановится. Луиджи был уверен, что Бенвенуто вор, и попросил у папы это украденное золото себе в подарок. Папа согласился, пообещав, что поможет взыскать с арестованного украденное.

Бенвенуто отвели в одну из верхних комнат замка и заперли. Через неделю он был вызван на допрос. Допрашивали трое: губернатор Рима Бенедетто Конверсини, фискальный прокурор и судья по уголовным делам. Разговор начали очень издалека, вначале почти ласково, потом резко и, наконец, с угрозами. Бенвенуто настолько был в себе уверен, что ни минуты не сомневался – сейчас все выяснится, и его освободят. Держался он раскованно и позволил себе такие слова:

«– Государи мои, вот уже больше получаса, как вы не перестаете меня спрашивать о таких баснях и вещах, что поистине можно сказать, что вы балабоните или что вы пустобаете; я хочу сказать: балабонить – это когда нет звука, а пустобаять – это когда ничего не означает, так что я прошу, чтобы вы мне сказали, что вы от меня хотите?»

И ему сказали, причем в очень резких выражениях. Они знают, что во время осады замка папа Климент VII поручил Бенвенуто вынимать драгоценные камни из тиар, митр и перстней и велел те камни зашить на его плаще. Но мы знаем также, что часть драгоценных камней, стоимостью 80 тысяч скудо, ты утаил. Закончили свою речь они так:

– Если ты во всем сознаешься и вернешь нам 80 тысяч скудо или сами камни, мы тебя тут же выпустим на свободу.

В ответ Бенвенуто расхохотался – вот вздор какой!

– Если то, что вы говорите про камни, – правда, то я ведь могу сказать, что взял эти драгоценные камни, чтобы сохранить их для церкви, и все это время ждал часа, чтобы вернуть их тому, кто их потребует назад.

Губернатор решил было, что уже добился признания, и готов был прекратить допрос, но не тут-то было, Бенвенуто только входил в раж.

– Я двадцать лет живу в Риме и ни разу не сидел в тюрьме!

– Ты в этом городе поубивал столько людей! – воскликнул рассерженный губернатор.

Далее Бенвенуто произнес целую речь, с моей точки зрения, многословную, но вполне справедливую и правомочную:

«– Вы так говорите, а я нет; но если бы кто-нибудь явился, чтобы убить вас, то вы, хоть и священники, стали бы защищаться, и если бы вы его убили, то святые законы вам это дозволяют; так что дайте мне сказать мои доводы, если вы хотите, чтобы вы могли доложить папе, и если вы хотите, чтобы вы могли справедливо меня судить. …Скоро двадцать лет, как я живу в этом изумительном Риме, и в нем я произвел величайшие работы по своему художеству; и так как я знаю, что это престол Христов, я был бы готов уповать уверенно, что если бы какой-либо светский государь захотел учинить надо мной какое-нибудь смертоубийство, то я бы прибег к этой святой кафедре и к этому наместнику Христову, чтобы он защитил мою правоту. Увы, куда мне теперь идти?»

Дальше пошли прямые обвинения. Бенвенуто защищался. Его арестовали по нелепому доносу, но ведь папским драгоценностям ведется строгий учет. Есть ведомость, в которой учет всем камням ведется 500 лет. Вы смотрели эту ведомость? Сверьтесь с ней, и вы увидите, что все камни папы Климента VII в целости и сохранности.

Правда, господа, одного кольца вы можете недосчитаться. Когда Джованни ди Гаттинара, посыльный Карла V, подписывал капитуляцию Рима, с руки папы Климента VII упало кольцо с алмазом. Да Гаттинара его поднял, а папа сказал: «Оставьте себе». Но он, Бенвенуто, уверен, что и это кольцо учтено в папской ведомости. Далее он перечислил свои подвиги, совершенные при защите замка Святого Ангела. Подвигов было много, рассказано все было с большим напором. Губернатор, прокурор и судья слушали Бенвенуто с большим удивлением, а потом молча удалились.

Ведомость учета драгоценных камней проверили, недостачу не обнаружили, но Бенвенуто остался сидеть под замком. Французским послом в Риме в то время был монсеньор ди Морлюк, а так как до Франциска I дошли сведения, что Бенвенуто сидит в тюрьме, он приказал послу выяснить, в чем там дело. Посол пошел на аудиенцию к папе. Бенвенуто пишет по этому поводу: «Папа, который был искуснейший и удивительный человек, но в этом моем деле вел себя как никчемный дурак».

– Пусть ваше величество не заботится о Бенвенуто, – сказал он послу. – Он сидит за убийство и за свой неукротимый нрав.

– Но мой король желал бы его видеть у себя на службе. Во Франции отличное правосудие. Как даровитый человек, Бенвенуто будет вознагражден, а как дерзкий и неспокойный – справедливо наказан. Отпустите его во Францию.

Папа решительно отказался. Ему не хотелось, чтобы дело о похищенных камнях стало известно в Европе.

– Бенвенуто надо отдать в руки обыкновенных судей. Если суд скажет – виновен, надо наказать, если нет – отпустить на свободу, – продолжал посол.

Папа оскорбился таким советом: это что же значит – папский католический суд не правый? Однако было непонятно, что делать с пленником. И Павел III принял решение: пусть Бенвенуто будет под его присмотром, пусть пока посидит в замке, а там видно будет.

Надо рассказать, наконец, что представлял собой замок Святого Ангела, который Бенвенуто защищал с таким упорством и в котором потом претерпел великие муки. Все, кто был в Риме, не могли не видеть недалеко от собора Святого Петра эту громаду у реки Тибр.

В 135 году император Адриан (76—138) начал строительство мавзолея для себя и своей родни. Адриан – это тот самый император, который много воевал, очень много строил, был великим ценителем греческой и восточной культур и разрушителем Иерусалима. Непокорный город был уничтожен, храм Ирода срыт, а город на развалинах стал носить имя Адрианополя.

Достроить себе мавзолей он не успел. Усыпальница была закончена в 139 году. Туда перенесли урну с прахом императора, там же хоронили всех последующих римских властителей. Позднее, в III веке, вокруг мавзолея были возведены стены, он стал оборонительным сооружением.

Имя Святого Ангела мавзолей получил в 590 году. Легенда рассказывает, что в Риме свирепствовала чума и папа Григорий организовал крестный ход. Собралось огромное количество людей, и все возносили молитвы Богу. Когда процессия подошла к Тибру и вошла на мост Элио, все увидели парящего над мавзолеем ангела. Он улыбался народу и при этом вкладывал меч в ножны. Папа Григорий сказал, что это хорошее предзнаменование, скоро болезнь пойдет на убыль. Так оно и случилось.

В XV веке замок Святого Ангела стал собственностью церкви. На верхней точке замка, где когда-то размещалась квадрига с Гелиосом, появился гигантский Ангел, площадка вокруг названа в его честь. В замке разместились папские апартаменты, сокровищница, секретный архив, библиотека, а также тюрьма, в которой сидели и преступники, и многие достойные люди, например Галилей и Джордано Бруно. Сейчас в замке Святого Ангела музей.

Тюремная жизнь

Режим Бенвенуто был назначен мягкий, каждый день посетители, работники из мастерской носили ему еду, у арестованного были книги, он мог даже работать в замке, если бы захотел. Начальник тюрьмы, Бенвенуто называет его кастеляном – кавалер Джорджио из знатной семьи Уголини, был флорентийцем. Он знал, что знаменитый ювелир сидит ни за что, и был очень добр и сострадателен к земляку. Он разрешал ему свободно разгуливать по замку, но загодя взял с арестанта честное слово, что тот не совершит побег. Бенвенуто был уверен, что заключение скоро кончится, и даже принялся за работу. Надо было кончать вазу и кувшин для кардинала Феррарского. Асканио, его любимый ученик, с которым он ездил в Париж, принес ему все необходимое: золото, серебро, воск, инструменты и прочее. Бенвенуто не позволял себе впадать в хандру, был со всеми вежлив и приветлив, подружился с солдатами из охраны.

Папа имел обыкновение время от времени наведываться в замок, иногда оставался там ужинать. В эти дни все камеры были крепко заперты, и заключенные находились под бдительным присмотром, но на Бенвенуто это правило не распространялось. Он по-прежнему мог свободно разгуливать по замку. Нашелся умный солдат из охраны, который сказал ему:

– Бенвенуто, беги! Запомни: тот, кто сидит в замке, не может быть связан честным словом. Беги от этого разбойника папы и его ублюдка сына, пока они не лишили тебя жизни. А они сделают это во что бы то ни стало.

Но нет, Бенвенуто не мог воспользоваться этим советом. Слово чести – превыше всего! Он не раз повторяет это в своей книге. Кроме того, он понимал, насколько, даже в случае удачного побега, несладкой будет жизнь беглого, и от кого – от самого папы! Приходилось терпеть и ждать. Для Бенвенуто это было сущей мукой, поэтому описание тюремной жизни в этот период сводится к тому, как злая звезда и горькая судьбина подтолкнули его наконец к побегу.

В замке сидел некий монах, «превеликий проповедник». Посадили его как лютеранина. Он был хороший товарищ, но при этом начисто лишен того, что люди называют нравственностью. Монах проповедовал учение Савонаролы, сам же его по-своему комментировал, чем совершенно очаровал Бенвенуто, и в каждой беседе склонял его к побегу. Бесед было много, но, что касается побега, Бенвенуто был неумолим. Тогда хитрый монах сменил тактику.

– А хороший ли ты, Бенвенуто, мастер? А сможешь ли ты, к примеру, изготовить ключ, которым можно открыть любой замок? Ты говоришь – могу, но мало ли на свете хитрецов и лгунов: на словах одно, на деле – другое. Замок – вещь очень сложная, и я совсем не уверен, что у тебя хватит умения.

И так этот монах Бенвенуто уболтал, что тот показал, как делать на воске слепок ключа, и объяснил все дальнейшие действия. Дальше все понятно, осталось только стащить у Бенвенуто кусок воска, что и было сделано. Помогал монаху в опасном предприятии писарь кастеляна, уже и слесарь был найден, но этот слесарь их как раз и выдал. Нашли воск, на нем оттиски – все нити вели к Бенвенуто. Кастелян смертельно обиделся:

«– Хотя над этим беднягой Бенвенуто учинили одну из величайших несправедливостей, которая когда-либо учинялась, со мной ему не следовало учинять таких действий, который предоставлял ему льготы, каких я не мог ему предоставлять; отныне я буду держать его в строжайшем заключении и никогда больше не предоставлю ему ни единой на свете льготы».

Бенвенуто заперли в камере, а он никак не мог понять, в чем, собственно, дело, но потом ему показали украденный воск, и он все понял. Состоялся разговор с кастеляном, и все разъяснилось. Монах и писарь были наказаны, Бенвенуто вернули все его льготы, но эта история заставила его призадуматься. А если и завтра кому-то придет в голову его оклеветать? И поверит ли ему добрый кастелян во второй раз? И что-то не похоже, что его скоро освободят. Теперь он не отсылал назад грязных простыней. Феличе и Асканио задавали вопросы, и он отвечал:

– Я отдаю простыни бедным солдатам, а вы держите язык за зубами, не то этих солдат ждет каторга. И приносите мне грубые простыни, которые покрепче.

Из этих простыней Бенвенуто стал делать полосы, «шириной в треть локтя», полосы он прятал в матрас. Солому из матраса он предусмотрительно сжег, в камере его был камин.

А тучи над арестантом сгущались. Кардиналы велели закрыть его мастерскую, подмастерья сидели без работы. Нет работы. нет денег. Дальше новая напасть. В замок явился Асканио, на этот раз с просьбой, вполне невинной. Он просил Бенвенуто отдать ему голубой кафтан, в котором тот ходил в процессии помилования. Юноше просто хотелось покрасоваться перед девицами, а Бенвенуто смертельно обиделся. Он в тюрьме сидит, а Асканио вместо сочувствия посягает на его гардероб. Они поссорились, Асканио расплакался. Эту ссору нечаянно подслушал кастелян.

На выходе из замка Асканию повздорил с двумя проходящими мимо ювелирами. Эти двое посмели смеяться над заключенным Бенвенуто – шуточки, хаханьки! Один, «наибольший враг» Бенвенуто, особенно усердствовал. Защищая хозяина и себя от оскорблений, носивших явно скабрезный характер, взвинченный до предела Асканио ударил его «своей сабелькой, которую иной раз тайно носил при себе». Ударил он обидчика по голове, тот пытался защитить голову рукой, и эта «сабелька» отрубила ему три пальца на правой руке. Для ювелира это было равносильно смерти. Поднялся ужасный скандал, обо всем донесли папе. Тот пришел в ярость, обвиняя во всем Бенвенуто. В гневе он сказал:

«– Так как король хочет, чтобы его судили, ступайте к нему и дайте три дня сроку, чтобы защитить свою правоту».

Бенвенуто повели к судьям. Бог знает, чем бы все это кончилось, но тут вмешался кастелян, он защитил своего арестанта, доказав, что тот здесь совсем ни при чем. Асканио успел сбежать из Рима к отцу в провинцию. Удивительны все-таки нравы того времени!

Кастелян был действительно добрым человеком и всей душой сочувствовал своему арестанту, беда только, что он был сумасшедшим. Бенвенуто пишет об этом очень деликатно: мол, каждый год у кастеляна случались «недуги», а потом все проходило. Эти недуги совершенно лишали его рассудка. Он без остановки говорил, принимая себя черт знает за кого: то он был кувшин с маслом, то почитал себя умершим и велел немедленно себя похоронить. На этот раз кастелян обнаружил вдруг, что он не только человек, но и нетопырь, а потому должен летать. У этого «достойного человека» были врач и прорва слуг. Установка врача была не злить больного, не огорчать его, а исполнять каждое его желание, и болезнь постепенно уйдет.

А пока кастелян желал говорить. Лучшего собеседника, чем Бенвенуто, в замке не было, поэтому слуги приводили его к больному каждый день, беседы эти длились четыре и больше часов. Это было утомительно, правда, присутствовали хорошее вино и щедрая еда. Бенвенуто ел, пил и злился. Наверное, его раздражали эти трапезы с безумцем, ведь нельзя было встать и уйти, не исключено, что его забавляла эта пустая болтовня, которой он вторил. Разговор все время вертелся вокруг главной темы – хотел ли когда-нибудь Бенвенуто летать и может ли это вообще быть? Из озорства или из желания угодить, а скорее всего, от привычки к бахвальству Бенвенуто наговорил вздора, который ему потом дорого обошелся. Да, его природа такова, что он всегда брался за трудные дела, которые иные люди считают невыполнимыми. А что касается летания…

«– А что касается летания, то так как бог природы даровал мне тело весьма способное и расположенное бегать и скакать много больше обычного, то при некотором хитроумии, применив его с помощью рук, я возьмусь полетать, наверное».

– А как это сделать? Умоляю тебя, объясни. Каких способов ты стал бы держаться, чтобы полететь?

«– В рассуждении животных, – ответил Бенвенуто с достоинством, – которые летают, если желать им подражать искусством в том, что они имеют от природы, то нет ни одного, которому можно было бы подражать, кроме нетопыря».

Роковое слово было произнесено. Бедный кастелян был потрясен. Бенвенуто увидел, «что светы очей у него испуганные, потому что один смотрел в одну сторону, а другой в другую».

– А если бы тебе, Бенвенуто, создать удобства, ты бы полетел?

Надо было продолжать начатую игру:

– Конечно, господин Джорджио, но только в том случае, если вы пообещаете выпустить меня на свободу. Я сделал бы пару крыльев из провощенного льна…

– Я бы тоже полетел, – перебил Бенвенуто кастелян, – но так как папа велел хранить тебя как зеницу ока, а велю запереть тебя, чтобы ты не сбежал, на сто ключей.

Бенвенуто понял, что переборщил. Напрасно он уверял кастеляна, что все это шутка, он не может летать, кроме того, он мог и раньше бежать из замка, но не убежал, потому что дал честное слово. Но все было напрасно. Господин Джорджио его попросту не слышал, он давал сбивчивые распоряжения: связать, отвести в такую-то камеру… На пороге Бенвенуто сказал:

«– Заприте меня хорошенько и стерегите меня хорошенько, потому что я сбегу во что бы то ни стало».