Текст книги "Патриотизм и военно-патриотические традиции России"

§ 2. Российская интеллигенция и патриотизм

Термин «российская интеллигенция» является достаточно неопределенным, поскольку им обозначается широкий круг явлений и персоналий.

Начнем с того, что в разные исторические эпохи страту интеллигенции в России образовывали представители различных сословий. Первоначально под «интеллигенцией» понималась в основном дворянская интеллигенция, но уже со второй половины XIX в. она формировалась выходцами из разночинцев. Соответственно, у этих поколений интеллигенции существовали большие различия в иерархии и статусе.

Первое поколение интеллигенции достаточно сложно типологизировать по признаку профессиональной принадлежности. Дворянскую интеллигенцию вряд ли можно отождествлять с «лицами свободных профессий», в то время как разночинцы – представители конкретных профессий. Дворянская и разночинная интеллигенция тяготели к различным мировоззренческим системам. Если первая проявляла обостренный интерес к немецкой классической философии и концепциям либерализма, то вторую отличала склонность к естественным наукам и различным течениям политического радикализма. Поскольку интеллигенция, несмотря на свой скромный удельный вес в составе населения, все же исполняла роль катализатора общественно-политических процессов, постольку правительство отвечало то запретом на преподавание философии в российских университетах, то ограничивало курс естественных наук.

Достаточно непроясненными остаются и критерии, по которым социологическая и историческая мысль включала в понятие «интеллигенция» тех или иных представителей интеллектуального слоя России. В объем этого понятия никогда не входили представители высшей бюрократии, несмотря на их высокое образование и немалые заслуги в разработке и реализации планов модернизации России. Не принимался в расчет и фактор реального влияния на общественное сознание россиян со стороны того или иного политического деятеля или мыслителя. Вот почему представитель этой страты с достаточно посредственной профессиональной репутацией в одну историческую эпоху, мог неожиданно вырасти в фигуру крупного масштаба в другую историческую эпоху.

Констатацию казусов и противоречий можно продолжить, но это не входит в пределы обозначенной темы. Остановимся на определении понятия «интеллигенция», предложенное английским Большим толковым социологическим словарем, согласно которому под этим явлением понимается «социальная страта интеллектуалов с самовозложенной ответственностью за руководство будущим благосостоянием и развитием нации»199199
  Большой толковый социологический словарь. Дэвид Джерри, Джулия Джерри. Т.1 .М., 1999. С.252.


[Закрыть]. Это определение представляется достаточно удачным, поскольку предметом нашего исследования является раскрытие тех общих признаков, которые сближают разных представителей российской интеллигенции в их отношении к объективным потребностям развития отечества. И это общее, действительно, существует, несмотря на все богатство оттенков особенного. Общее в данном случае наблюдается не только в виде устойчивых признаков, но и в форме определенной тенденции. Преддворяя конкретный анализ, эту тенденцию можно сформулировать следующим образом: от принципиального неприятия официальной доктрины государственного патриотизма и попыток противопоставить ей современные концепции патриотизма, связанные с теориями либерализма и конституционализма, до нигилистического отрицания патриотизма вообще, патриотизма как такового. Последнее направление рядом авторов стало отождествляться с политической позицией всей российской интеллигенции. «Для интеллигенции русской, т.е. господствовавшего западнического крыла, – подчеркивал Г.П. Федотов, – национальная идея была отвратительна своей исторической связью с само державной властью. Все национальное отзывалось реакцией, вызывала ассоциацию насилия или официальной лжи. Для целых поколений «патриот» было бранное слово»200200
  Федотов Г.П. Будет ли существовать Россия // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990. С.452.


[Закрыть].

Из представителей дворянской интеллигенции эта позиция наиболее ярко представлена творческим наследием П.Я. Чаадаева. Теоретические воззрения Чаадаева по вопросам патриотизма, истории отечества, перспективах русского этноса, его места и роли в европейском развитии, неизменно привлекают внимание исследователей как прошлого, так и настоящего. Причем каждый автор находит в этом наследии именно то, что подтверждает его исходную установку и соответствующие выводы, вследствие чего воззрения Чаадаева получают диаметрально противоположную оценку – они трактуются либо как проявление подлинного патриотизма, либо как явление крайнего нигилизма и европоцентризма.

Подобный разброс мнений и выводов является вполне закономерным, хотя бы потому, что основные положения историко-философской и религиозной доктрины Чаадаева находятся в противоречии друг с другом. Вообще это не является исключительным случаем, если учесть, что мыслитель в ходе идейной эволюции может пересматривать свои воззрения. Но здесь случай иной, поскольку философ постоянно нарушает в ходе своих рассуждений основные законы логики. Б.Н. Тарасов справедливо отмечает по этому поводу: «…логические противоречия во множестве рассыпаны по страницам чаадаевской переписки и другим его произведениям. Они встречаются не только в пределах одного временного отрезка его жизни и творчества, но и внутри одного и того же сочинения. Мысль философа не эволюционировала, а пульсировала, развиваясь поступательно – возвратно»201201
  Тарасов Б.Н. П.Я.Чаадаев и русская литература первой половины XIX века. // П.Я.Чаадаев. Статьи и письма. М., 1987. С.19.


[Закрыть].

Обратимся к такому относительно малоизвестному сочинению Чаадаева, как «Апология сумасшедшего». Оно представляет собой интерес, прежде всего тем, что в нем автор пытается разъяснить собственное толкование патриотизма. Причем уже несколько поколений российской либеральной интеллигенции ссылаются на эти положения Чаадаева, трактуя их как некий прорыв к истине, обладающий общесоциологическим статусом.

«Прекрасная вещь – любовь к отечеству, – утверждает Чаадаев, – но есть нечто более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовное наслаждение, приближает людей к божеству. Не через родину, а через истину ведет путь на небо»202202
  Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М.: Современник, 1987. С.134.


[Закрыть].

На первый взгляд, эти положения эмоционально-полемичны и имеют конкретный адресат – установки А.С. Шишкова и его последователей о несовместимости чувств и разума в патриотизме. Но при всей привлекательности подобной трактовки, все же от нее следует отказаться, поскольку данное произведение Чаадаева в своей основе имело оправдательный характер перед властями и не могло иметь целью критику официальных установок и доктрины государственного патриотизма. Поэтому следует внимательнее рассмотреть эти положения Чаадаева, тем более, что они претендуют на статус научного знания, хотя при ближайшем рассмотрении обнаруживаются как логические противоречия, так и явное упрощение относительно трактовки сущности и функциональной роли патриотизма.

Чаадаев рассматривает «любовь к истине» и «патриотизм» как соотносительно – противоположные понятия. Между тем, они таковыми не являются. Противоположностью патриотизма следует считать не истину, а непатриотизм, выступающий чаще всего в форме национализма или космополитизма, с его лозунгом «где хорошо, там и родина». В свою очередь, противоположностью истины является не патриотизм, а ложь и заблуждение, или сознательное умолчание. Различны они и в структурном плане. «Любовь к истине» относится к теории и практике человеческого познания, в то время, как патриотизм, также имея когнитивную основу, охватывает область чувств и эмоций, морали и нравственности; проявляется в политике и практике преобразовательной деятельности индивида, социальной группы, этноса и народа.

Вряд ли можно согласиться и с трактовкой функциональной роли патриотизма. По Чаадаеву, патриотизм является фактором разделения народов, источником вражды и ненависти между ними. Но патриотизм не сводится к психологическому противопоставлению этно-социальных общностей по принципу «мы» – «они». Он содержит элемент разделения, но включает в свое содержание и функцию интеграции, сближения народов. Причем тенденция к интеграции является ведущей на протяжении всей человеческой истории, и в этом неуклонном движении к сближению народов «отечество» играет роль «особенного», посредством которого познается общее и всеобщее. Разумеется, что история демонстрирует и тенденцию к разделению и противопоставлению народов, что наиболее ярко проявляется в конфликтах и войнах. Но их источником является не патриотизм, а определенный вид политики, которая паразитирует на национальных и патриотических чувствах народов. Вообще подобную логику обвинений патриотизма можно с таким же успехом переадресовать «чаадаевским мудрецам», т.е., по-современному, ученым, знания и открытия которых можно использовать во зло или во благо.

Что же касается первого философского письма Чаадаева, которое и принесло ему известность, то оно многократно становилось предметом анализа в отечественной философской литературе, и нет необходимости к нему обращаться. Замечу только, что в историю Чаадаев вошел как мыслитель, принципиально отрицающий за Россией не только прошлое и настоящее, но и будущее. Именно это является наиболее «сильной» стороной творческого наследия Чаадаева. Что же касается его более поздних прозрений, отводящих российскому народу едва ли не мессианскую роль в отношении Европы, то они мало, чем отличаются от славянофильских воззрений.

При всей полемичности и неординарности, воззрения Чаадаева не являются единичным явлением. «Около Чаадаева, – пишет Н.А. Бердяев, – нужно поставить фигуру Печерина. Этот окончательно перешел в католичество и стал католическим монахом. …В восстании против окружающей действительности он написал стихотворение, в котором есть строки:

Как сладостно отчизну ненавидеть! И жадно ждать её уничтоженья»203203
  О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. С. 75.


[Закрыть].

Диссидентский ряд можно и продолжить. Бердяев, например, усматривает их в фигурах князя Хворостинина, полностью денационализировавшегося В. Катошихина, которые, по его мнению, прибавили свои голоса в хор недоброжелателей России204204
  Там же. С.54.


[Закрыть].

Но все же взгляды Чаадаева развивались в общем русле полемики крайних западников и славянофилов. Эти два направления историко– философской мысли России оказали известное влияние на патриотическое сознание достаточно узкой страты русской интеллигенции. Однако влияние это было неоднозначно. Если говорить о славянофильстве, то хотя оно и по своим исканиям и отстаиваемым духовным ценностям находилось ближе «почве», но по степени влияния и распространения в русском обществе значительно уступало западникам. «Умонастроение образованных русских людей в массе теперь, как и встарь, равнодушна или враждебна славянофильским идеям»205205
  Эрн В.Ф. Сочинения. М.: Правда, 1991. С.371.


[Закрыть], – справедливо указывал В.Ф. Эрн.

Что же касается «западников», а под ними первоначально понимались оппоненты славянофилов в нескольких салонах Москвы и Петербурга, то они в своей полемике зачастую отождествляли архаичные формы политического и экономического устройства России с понятием «отечество», что давало основание славянофилам, и не только им, упрекать их в отсутствии патриотизма. Это подтверждают и сами западники. «Нет ничего, чтобы так вредило всякому делу, как преувеличение, – признавался Б.Н. Чичерин. – Я сам на себе испытал, до какой степени любовь к Отечеству, составлявшая одно из самых заветных чувств моей жизни, страдала от необходимости вести войну со славянофилами. Приходилось напирать на темные стороны нашего быта, чтобы побороть то высокомерное презрение, с которым они относились к тому, что нам было всего полезнее и что оно способно было вывести нас из окружавшего мрака»206206
  Политическая история России. М.: Юрист, 1998. С.172.


[Закрыть].

Если российская интеллигенция была в основном западническая, то нетрудно заподозрить ее в космополитизме и европоцентризме, отказе от национальных ценностей и традиций. Именно такой вывод сформулировали авторы знаменитого сборника «Вехи» (1909 г.). Составители сборника – Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, М.О. Гершезон, А.С. Изгоев, Б.А. Кистяковский, П.Б. Струве, С.Л. Франк, прослеживая генезис интеллигенции, основные этапы ее развития, характер исповедуемых ценностей, содержание господствующих в ее среде мировоззренческих систем, отношение к религии и государству пришли к развернутому выводу об «отщепенстве» интеллигенции. Если отвлечься от уничижительного смысла этого понятия и обратиться к анализу его рационального содержания, то выясняется, что «отщепенство» в данном контексте есть российский вариант философской категории «отчуждения». Авторы сборника вменяют в вину российской интеллигенции ее неприятие государства, умаление роли религии, национальной идентичности и патриотизма. Вообще перечень объектов отчуждения российской интеллигенции в интерпретации авторов «Вех» гораздо шире, чем в нашем изложении. Но, поскольку предметной областью является патриотизм интеллигенции, то наибольший интерес вызывает вопрос о ее отчуждении от государства. «Идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему, – утверждает П.Б. Струве. – Это отщепенство выступает в духовной истории русской интеллигенции в двух видах: как абсолютное и как относительное. В абсолютном виде оно является в анархизме, в отрицании государства и всякого общественного порядка как таковых (Бакунин и князь Кропоткин). Относительным это отщепенство является в разных видах русского революционного радикализма, которому я отношу, прежде всего, разные формы русского социализма»207207
  Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С.139.


[Закрыть]. Правда в вопросе о том, является ли отчуждение от государства имманентной чертой российской интеллигенции, мнение авторов сборника разделились. С.Н. Булгаков допускает, что эта приобретенная черта интеллигенции и не малую роль в ее появлении сыграло само государство в лице своих репрессивных органов. «Первым является непрерывное и беспощадное давление на нее полицейского пресса, – констатирует он, – способное расплющить, совершенно уничтожить более слабую духом группу, и то, что она сохранила жизнь и энергию и под этим прессом, свидетельствует, во всяком случае, о совершенно исключительном ее мужестве и жизнеспособности»208208
  Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи. С.46.


[Закрыть]. И хотя последнее суждение в известной степени снимало обвинение с интеллигенции в государственном отщепенстве, поскольку ставило вопрос о причинах этого отчуждения, которые как нетрудно понять, крылись в политике самого же государства, но, тем не менее, не подвергало сомнению основной вывод авторов «Вех». Понятно, что тезис о государственном отщепенстве российской интеллигенции подвергся острой и аргументированной критике. Авторы альтернативного сборника «Интеллигенция в России» (1910) достаточно убедительно показали, что отщепенство на самом деле представляет собой, с одной стороны, действительно отчуждение от наиболее одиозных сторон самодержавия, а с другой стороны, борьбу за политическое реформирование страны на демократических и конституционных принципах. «Мы будем гораздо ближе к истине, – справедливо писал П.Н. Милюков, – если противопоставим этому огульному суждению утверждение, что, напротив, интеллигенция (в широком смысле слова, конечно) только одна и была государственна в России. Она была государственна против старого вотчинного режима против полного почти отсутствия права в народной массе против нарушения законов бюрократией и злоупотреблений законом привилегированных классов, против «темных стихий» народного инстинкта и против известной части революционных доктрин»209209
  Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вехи; Интеллигенция в России. Сборники статей 1909-1910. М.: Молодая гвардия, 1991. С.344.


[Закрыть]. Тем самым, речь идет не о безгосударственности интеллигенции вообще, а о ее неприятии политического режима и всего того, что мешало российскому народу влиться в ряды цивилизованных наций Европы. Вопрос об отношении к политическому режиму, воспринимаемому массовым сознанием как едва ли не основа миропорядка, остро затрагивает область патриотического сознания. Если индивид, или социальная группа поднимается на активную борьбу против политического режима, а цели этой борьбы не ясны большинству населения, то нетрудно понять, что революционеры противопоставляют себя не только государству, но и массовому патриотическому сознанию, над которым довлеет официальная идеология, утверждающая незыблемость существующего политического порядка. В этих условиях патриотизм интеллигенции приобретает особые черты и признаки, отличающие его как от официального государственного патриотизма, так и от обыденного патриотического сознания. С государственным патриотизмом интеллигенция расходилась по причине того, что он консервировал отжившие общественные отношения. Интеллигенция наиболее остро воспринимала фальшь и лживость концепции официальной народности, основной постулат которой состоял в провозглашении самодержавия наилучшей формой правления. Результат этого правления не составлял особую тайну для образованных слоев, способных рационально сопоставлять отечественный и европейский опыт общественного развития.

Но и с народным патриотизмом интеллигенцию разделяло многое. Происхождение, образование, культура, характер труда – все это не способствовало объединению русских интеллектуалов и народных низов. При этом уровень массового патриотического сознания не позволял их носителям отдифференцироваться от официальных патриотических идей и ценностей. Последние, в основном, внедрялись в патриотическое сознание с помощью пропагандистских кампаний, подготавливающих и сопровождающих политику крупномасштабных и локальных войн и захватов и подавления сопротивления народов, не смирившихся с утратой государственного суверенитета. И поскольку наиболее дальновидные представители интеллигенции отчетливо представляли не только краткосрочные, но и долгосрочные последствия экспансионистской политики самодержавия, то они чувствовали себя инонациональными элементами в стране, охваченной общим патриотическим подъемом.

«Интеллигент-патриот рад бы был сделаться просто патриотом, – констатирует Милюков, – но, при виде монополиста патриотизма в уме его тотчас восстает неумолимый вопрос: да, собственно, «кто готовит тяжкие испытания России? Воевода ли Пальмерстон, или он, Удодов?»210210
  Там же. С.354.


[Закрыть] Из этого, конечно, не следует, что патриотизм интеллигенции и патриотизм масс вообще несовместимы. Их объединение вполне возможно на основе парламентаризма и демократических процедур, предполагающих делегирования от народа наиболее квалифицированных и образованных представителей. Это также требует осуществить разделение властей, создание гражданского общества и вовлечение в политику значительных контингентов населения. Поскольку необходимых политических предпосылок не существовало, постольку патриотизм интеллигенции приобрел традицию противостояния, как правящему режиму, так и консервативным патриотическим ценностям.

«Можно сказать, что у интеллигенции сложился свой собственный патриотизм, – подчеркивает Милюков, – государства в государстве, особого лагеря, окруженного врагами»211211
  Там же. С.352-353.


[Закрыть]. По политическому умонастроению Милю– ков определяет этот тип патриотизма как «эмигрантский»212212
  Там же. С.353.


[Закрыть]. Правда, это определение ничего общего не имеет с практикой эмиграции, т.е. с сознательной переменой гражданства. У Милюкова под этим явлением подразумевается раздвоение патриотического сознания и психологии. Эмигрантский патриотизм входил в непримиримое противоречие с самодержавием, как политическим институтом, и в то же время сохранял прочную связь с этнокультурной и исторической традицией страны. Как явление достаточно массовидное, эмигрантский патриотизм заявляет о себе в середине XIX в. «Эмигрантский патриотизм, – отмечал Миляков, – уже в то время был понятен и довольно широко распространен и в самой России. Нашим неудачам в Крымской войне радовался не один Герцен в своем лондонском уединении: радовались и в России очень и очень многие – не только интеллигенты, но и просто читатели газет и журналов. Но лучшее доказательство есть то, что эмигрантский патриотизм не умер с поколением Гер– цена. Напротив, он с него только начался, как постоянное, длительное явление интеллигентской психологии»213213
  Там же.


[Закрыть].

Противостояние общегосударственного патриотизма и патриотизма интеллигенции имело свои национальные особенности. На первый взгляд исход этого противостояния мог быть только отрицательным для интеллигенции по многим причинам. Официальная концепция патриотизма тиражировалась усилиями государства, системой высшего, специального и начального школьного образования, православной церковью. Она являлась единственным мировоззренческим ориентиром российских военнослужащих. И, тем не менее, в этих неравных условиях интеллигенция оказывала существенное влияние на общественное сознание россиян. Влияние это было достаточно многоплановым. Интеллигенция в лице своих наиболее выдающихся представителей стала властителем дум студенческой молодежи и образованных слоев. Имена Радищева, Новикова, Чернышевского, Герцена, Огарева и других представителей российской интеллигенции зачастую оказывали гораздо более сильное влияние на формирование мировоззрения россиян, чем вся официальная система образования и пропаганды. При этом их личные судьбы отмечены героизмом, правдоискательством, подвижничеством и мученичеством, что создавало им громадный нравственный авторитет в российском обществе. Если учесть, что авторитет есть разновидность власти, которая отличается от прочих видов властей именно тем, что принимается осознанно и добровольно, то можно понять опасение официальных властей, усматривающих главную угрозу для правящего режима в политической позиции интеллигенции.

Значительная роль в идейном влиянии интеллигенции на российское общество принадлежала средствам массовой информации, прежде всего публицистической литературе и журналистике. Но все же главенствующее значение приобрела русская художественная литература, в рамках которой создавались шедевры мирового значения. При этом существовала общая черта, объединяющая крупнейших представителей русской художественной литературы, сближающая писателей с интеллигенцией в целом. «Та реалистическая русская литература романа, которая теперь восхищает Европу как новое открытие, – писал П.Л. Лавров, – вся выработалась на оппозиционном стремлении указать под фальшью официальной императорской России с её лакейством, воровством и самовосхвалением реальную Россию порабощенного крестьянства, жаждущего человеческого существования, и протестующей интеллигенции, требующей себе право развиваться и влиять, во имя этого развития, на придание общественным порядкам более человеческой формы. В этом оппозиционном характере во имя гуманных идеалов и во имя эстетической правды лежала воспитательная роль этой литературы для самой России. Лишь писатели, из которых можно было черпать оппозиционные побуждения, лишь общественные деятели, в жизни которых замечались эти побуждения, получали руководящее значение для русского общества»214214
  Лавров П.Л. История и русские революционеры // Русская идея. М.: Республика, 1992. С.215


[Закрыть].

Разумеется, что непримиримая и системная оппозиционность правящему режиму зачастую исключает конструктивный диалог между политической элитой и интеллектуалами. Это чревато опасными последствиями уже не только для политического режима, но и государственности в целом. Но отдавали отчет о грозящей катастрофе немногие. Вернемся вновь к Милюкову, который предостерегал: «Затяжная борьба против правительства фатально приводит к границе, за которой начинается борьба против собственной страны. И точно определить эту границу невозможно. Для сторонников взгляда «чем хуже, тем лучше» она идет в одном месте. Для публицистов, понимающих неразрывную связь явлений в социальном процессе, в другом. Для практических политиков – в третьем. В разное время, при разных условиях и перспективах борьбы, эта граница передвигается. Есть моменты, когда эмигрантская точка зрения совершенно стушевывается перед могучим процессом быстрой внутренней эволюции… Мы помним и другие моменты, когда та же эмигрантская точка зрения становилась единственной светящейся точкой среди мрака и неотразимо притягивала к себе все более и более широкие круги общественного мнения. Очевидно, однако же, что самое существование ненормально в государстве, достигшем известного культурного мнения… Объяснения надо искать в двусмысленности положения, в спорности вопроса: миновали ли окончательно те условия, которые создавали эмигрантский патриотизм?»215215
  Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция. // Вехи. Интеллигенция в России. С.354-355.


[Закрыть].

Явление эмигрантского патриотизма, сущностной чертой которого являлось принципиальное неприятие самодержавия и его основных институтов, имело и важные внутренние различия. Не претендуя на то, чтобы раскрыть все богатство оттенков особенного, постараемся определить наиболее типичные позиции. Основанием (признаком) для их классификации является тезис о признании или непризнании самоценности отечества и отношения к нему – патриотизма. В соответствии с этой исходной установкой можно раскрыть истинную значимость и роль этих идей в наследии того или иного мыслителя и даже целого идейного направления.

Начать анализ необходимо с теоретических воззрений русских революционных демократов. Особенность их позиции заключалась в том, что, будучи непримиримыми противниками официальной доктрины патриотизма, они не впадали в другую крайность – отрицания этого явления вообще, патриотизма как такового. Революционные демократы разрабатывали собственную оригинальную концепцию патриотизма. Ее исходным основанием, разумеется, являлась критика уваровской триады. Более того, принципиальное расхождение с концепцией официальной народности рассматривалось ими как некий нравственный императив, признак независимой и ответственной личности. И напротив – мировоззренческие уступки в этом вопросе, по мнению революционных демократов, равносильны падению нравственного авторитета и творческой репутации в общественном мнении россиян. Как подчеркивал В.Г. Белинский: «…вот почему у нас в особенности награждается общим вниманием всякое так называемое либеральное направление, даже и при бедности таланта, и почему так скоро падает популярность великих талантов, отдающих себя искренно или неискренно в услужение православию, самодержавию и народности»216216
  Белинский В.Г. Избранные педагогические сочинения. М.: Академия педагогических наук РСФСР, 1949. С.113.


[Закрыть]. Принципиальное расхождение с концепцией официальной народности, тем не менее, не подводило Белинского к отрицанию идеи родины и патриотизма. Наряду с другими важнейшими моральными принципами патриотизм у Белинского выступает в роли нравственного кредо. Уже в начале своей творческой деятельности он следующим образом определяет для себя нравственные принципы и обязательства: «…дыши для счастья других, жертвуй для блага ближнего, родины, для пользы человечества, люби истину и благо…»217217
  Там же. С.6.


[Закрыть]. Отсюда следует, что в его воззрениях не наблюдается противоречия между объективной оценкой прошлого и настоящего отечества и патриотизма. Белинский исповедует «открытый» патриотизм, свободный от влияния идей национальной ограниченности и исключительности. В решении вопроса о соотношении национального и интернационального он правильно использует диалектику общего и особенного. «Общее является только в частном, – подчеркивает он, – кто не принадлежит своему отечеству, тот не принадлежит и человечеству»218218
  Там же. С.8.


[Закрыть].

В ходе идейной эволюции Белинский не раз радикальным образом пересматривал свои философские и политические воззрения. Но это не относилось к идее патриотизма. Тяготея к западникам, он четко определяет границу критики российской действительности: она не должна приводить к отказу от национальных и патриотических ценностей. Белинский подчеркивал, что «…нападки, (даже преувеличенные) на недостатки и пороки народности, есть не преступление, а заслуга, есть истинный патриотизм. Что я люблю всем сердцем, всею душою, всем существом своим, к тому я не могу быть равнодушен, в том я сильнее, чем в другом, люблю хорошее, а (по тому же закону) сильнее ненавижу дурное»219219
  Белинский В.Г. Россия до Петра Великого // Русская идея. М.: Республика, 1992. С.80.


[Закрыть].

Белинский, активно участвуя в полемике западников и славянофилов и не впадая в крайности этих течений, четко определил важнейшие приоритеты развития страны. В знаменитом письме Н.В. Гоголю он писал: «…Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиэтизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности…»220220
  Белинский В.Г. Избранные педагогические сочинения. М.: Академия педагогических наук РСФСР. 1949. С.113.


[Закрыть].

Тем самым трактовка Белинского сущности и назначения патриотизма ничего общего не имеет с пониманием патриотизма как традиционного социального обязательства перед властью. Патриотизм – это синоним материального и духовного прогресса, социально активной личности, важнейший нравственный принцип, не подлежащий девальвации посредством безоглядной поддержки политики имперского государства.

Большой теоретический интерес вызывает концепция патриотизма, разработанная А.И. Герценом. Многие его идеи перекликаются с положениями Белинского. Но есть и существенная разница. Герцен впервые в истории России создал независимую типографию и был свободен от власти царской цензуры, поэтому его идеология патриотизма была более радикальна и напрямую замыкалась на вопросах текущей политики. При этом подход Герцена к вопросам патриотизма не ограничивался национальной проблематикой. Разумеется, как истинный патриот, Герцен главным призванием своей деятельности считал служение России. В то же время он полагал, что не менее важной задачей для него, как человека, живущего вне России, является ознакомление европейцев с культурой, историей и традициями России, освещение внутренней и внешней политики царского самодержавия. Это позволило Герцену рассматривать проблемы России не только во внутриполитическом, но и в общеевропейском контексте.

Проблемы общественно-политического и социально-экономического устройства России, рассматриваемые им не только в текущей, но и долгосрочной исторической перспективе, представляют и сегодня значительный научный интерес, поскольку патриотическое сознание современных россиян переживает мучительный процесс освобождения от старых имперских взглядов и установок и формирования новых ценностей и идеалов. Если учесть, что Герцен был непримиримым противником империи и имперского патриотизма, то становится понятным, насколько актуальной является его полемика с официальной Россией по поводу польского восстания 1863 г. При этом он не ограничился критикой имперской политики царского самодержавия, а разработал целостную и непротиворечивую концепцию патриотизма, в которой отсутствовали иллюзии относительно возможностей реформирования политического режима «сверху». Российское самодержавие, по Герцену, вообще не может быть объектом патриотизма. «Такие вещи, как московский царизм или петербургское императорство, любить невозможно», – утверждает Герцен221221
  Герцен А.И. О развитии революционных идей в России // Смолкина Н.С. Россия и Запад в отечествен-ной публицистике XIX века. М.: Радикс, 1995. С.13.


[Закрыть].