Текст книги "КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева"

Однако Берджесс и Маклин почувствовали, что тяготы двойной жизни во времена холодной войны значительно больше, чем когда Советский Союз и Англия были союзниками. Джордж Кэри-Фостер, глава только зарождавшегося отдела безопасности Министерства иностранных дел, столкнувшись с Берджессом впервые в 1947 году, был «поражен его неопрятным видом. Он был небрит, от него так сильно пахло спиртным, что я поинтересовался, кто это такой и кем он работает». Горонви Риз считает, что Берджесс пристрастился и к наркотикам:

«Теперь он постоянно принимал успокаивающее, чтобы снять нервное напряжение, но тут же принимал стимуляторы, чтобы нейтрализовать их действие, а поскольку он вообще не знал меры, то глотал все, что попадалось под руку, как ребенок грызет леденцы, пока пакет не опустеет».

Кэри-Фостеру постоянно жаловались на «неподобающее поведение» Берджесса. Фред Уорнер, который работал с ним в филиале Гектора Макнейла, государственного министра в Министерстве иностранных дел, однажды утром спасал Берджесса из ночного клуба в Сохо, где тот лежал на полу без сознания с головой и лицом, покрытыми запекшейся кровью. Уорнер устал от неизменного вопроса Макнейла: «Что нам делать с Гаем?»

И все же Берджесс все еще сохранил остатки кембриджского обаяния. В конце 1947 года Макнейл, скорее всего, с целью избавиться от него, рекомендовал Берджесса парламентскому заместителю министра иностранных дел Кристоферу Мэйхью, который в то время занимался организацией Управления информационных исследований (ИРД) для противодействия советской «психологической войне.» Мэйхью, как он сам позже признавался, совершил «чудовищную ошибку». «Я побеседовал с Берджессом. Он, конечно же, продемонстрировал прекрасное знание коммунистических методов подрывной деятельности, и я с радостью взял его на работу.» Берджесс совершал поездки по английским посольствам, передавал там предупреждения ИРД и одновременно сводил на нет работу нового управления, докладывая о его планах своему новому оператору Юрию Модину, который в конце 1947 года сменил Кротова. Поток жалоб из посольств на недипломатическое поведение Берджесса заставил Мэйхью убрать его из ИРД. Оставалось всего несколько друзей, которые сохранили еще доверие к Берджессу. Среди них был и глава политической разведки СИС Дэвид Футмен. Вскоре после разрыва Тито с Москвой в 1948 году сотрудник управления Футмена предложил разработать вопросник о деятельности Коминформа, по которому английский посол в Белграде должен был получить у Тито информацию. «Блестящая идея! – обрадовался Футмен. – Изложите ее Гаю.» Берджесс с инициатором анкеты подготовили ее и отправили в Белград. Ответ Тито заинтриговал Московский центр и, наверное, порадовал Футмена.

Осенью 1948 года Берджесса перевели в Управление Дальнего Востока, где он и работал до августа 1950 года, когда был направлен в посольство в Вашингтоне на должность второго секретаря. Работая в Управлении Дальнего Востока, он подробно информировал Москву о британской политике в отношении созданной в 1949 году Китайской Народной Республики и в отношении Кореи перед начавшейся в июне 1950 года войной. Несмотря на то, что Берджесс был офицером всего лишь 4 ранга, он имел постоянный доступ к разведывательным аналитическим материалам, поступавшим из Объединенного комитета разведки, военного министерства и из штаб-квартиры генерала Дугласа Макартура в Верховном командовании союзников в Токио. Особый интерес в Москве должен был вызвать подготовленный в апреле 1950 года детальный анализ «Русской помощи китайским коммунистическим силам», из которого было ясно, что именно сумели узнать западные разведки по этому вопросу всего лишь за два месяца до начала корейской войны. Берджесс написал по этому поводу большую справку, как обычно ярко-синими чернилами и, как ни странно, очень аккуратным почерком. К этому времени, правда, дни его в Министерстве иностранных дел были сочтены. Поездку Берджесса в Гибралтар и Танжер осенью 1949 года Горонви Риз назвал «дикой одиссеей неприличия.» Берджесс не платил по счетам, на людях опознавал офицеров МИ5 и СИС, спьяну пел в местных барах: «Сегодня мальчики дешевле, не то что пару дней назад…» Берджесс был удивлен, что его не уволили по возвращении.

В Центре пришли к выводу, что срыв Берджесса осенью 1949 года объяснялся шоком, который он испытал, узнав, что может быть раскрыт с помощью дешифровок «Веноны». Филби «запустили» в «Венону» в сентябре 1949 года, накануне его отправки в Вашингтон в качестве офицера взаимодействия СИС. Он и передал предупреждение. В действительности «Венона» не выявила никаких наводок на Берджесса вплоть до его перехода в 1951 году. Но осенью 1949 года он каждую минуту ждал провала. Так же тяжело, как Берджесс, принял известие об исходящей от «Веноны» опасности и Маклин. В его случае угроза казалась даже ближе. Вскоре после внедрения в «Венону» Филби понял, что агентом, которого русские в нескольких разгаданных шифровках называли «Гомер», был Маклин.

Направление тридцатипятилетнего Маклина в Каир на должность советника и заведующего канцелярией открывало перед ним реальную возможность добиться многого на дипломатическом поприще. Он же не смог выдержать угрозы провала, о которой узнал год спустя. Продолжая работать так же профессионально, как всегда, он тем не менее стал сильно пить, в том числе и в неподобающее время. Старый его друг и собутыльник Филип Тойнби был свидетелем «безобразных взрывов, когда он не мог уже сдерживать накопившиеся гнев и напряжение.» В мае 1950 года приятели в пьяном угаре ворвались в квартиру двух девушек, работавших в американском посольстве, перевернули вверх дном спальню, разодрали нижнее белье, а затем пошли громить ванную. Там, как вспоминает Тойнби, «Дональд схватил большое зеркало и с размаху бросил его в ванну. К моему удивлению и радости ванна разлетелась на куски, а зеркало осталось невредимым.» Несколько дней спустя Маклина выслали в Лондон, Министерство иностранных дел отправило его в отпуск на все лето и уплатило за лечение у психиатра, который установил переутомление, семейные проблемы и подавленную гомосексуальность. Осенью пришедший в себя Маклин был назначен заведующим американским отделом Министерства иностранных дел. Несмотря на вечерние попойки в клубе Гаргойл и на то, что сам Маклин спьяну называл себя «английским Хиссом», работал он в отделе как всегда профессионально и эффективно.

Поставляемые Маклином и Берджессом разведданные приобрели для Москвы наибольшую значимость после начала в июне 1950 года корейской войны. Заместитель Маклина по американскому отделу Роберт Сесил считает, что поставляемые Маклином документы «были бесценными для помощи китайцам и северным корейцам в выработке стратегии и тактики на переговорах.» Маклин и Берджесс не просто передавали секретные документы, они привносили в них свои собственные антиамериканские настроения, усиливая тем самым опасения Советского Союза, что Соединенные Штаты намерены превратить корейский конфликт в войну. Даже в стенах Министерства иностранных дел Маклин в конце 1950 года осуждал политику США как «недальновидную, негибкую и опасную.» Пожалуй, впервые за свою дипломатическую карьеру он открыто выразил симпатии к откровенно грубому сталинскому анализу агрессивности, присущей американскому крупному капиталу. Есть изрядная доля истины в том, что американская экономика чрезвычайно сильно привязана к военному производству, и широкомасштабная война могла бы помочь избавиться от последствий демобилизации. Хотя вся эта сталинская чушь находила незначительный отклик в Уайтхолле, в конце 1950 года там были всерьез обеспокоены направлением американской политики. В декабре президент Трумэн дал неверно истолкованный ответ на вопрос об использовании в корейском конфликте атомной бомбы: «Само по себе наличие оружия уже заставляет задуматься о его применении.» Эттли тут же отправился в Вашингтон, чтобы обсудить с президентом этот и другие политические вопросы, связанные с войной. Маклину удалось передать Модину как подготовленные к визиту справочные материалы, так и отчет кабинету министров о его результатах. Болезненная подозрительность Сталина не позволяла ему недооценить агрессивные планы западных империалистов. К концу 1950 года он был совершенно уверен в реальности возникновения третьей мировой войны.

Причины корейской войны лежали в Северной Корее, а не в территориальных притязаниях Советского Союза. Но незнание Западом истинных целей советской политики, неспособность англоамериканских разведслужб собрать в Москве информацию, подобную собираемой КИ в Лондоне и Вашингтоне, привели к ошибочному предположению, что эта война является частью крупного экспансионистского плана СССР. Зимой 1950—1951 года широко распространились опасения, что агрессия в Корее всего лишь прелюдия советского наступления в Германии. Военное министерство в феврале 1951 года предупреждало кабинет министров: «Война возможна в 1951-м, вероятна в 1952 году.» Ошибочные, хотя и искренние опасения возможности советского наступления были истолкованы Сталиным как прикрытие собственных агрессивных замыслов Запада. Поступавшие от Маклина и Берджесса сведения лишь усиливали подозрения. Маклин наверняка изложил Модину и, скорее всего, в гораздо более сильных выражениях, свое опасение, изложенное в записке, которую он направил в Министерство иностранных дел в марте 1951 года, что «игра американцев с огнем на Дальнем Востоке и повсюду в мире бросит нас в пучину бессмысленной войны.» Москва, как и Маклин, наверняка с облегчением вздохнула, когда в апреле Трумэн отозвал командующего американскими войсками в Корее генерала Дугласа Макартура, бывшего ярым сторонником распространения войны на территорию Китая. Именно в тот момент, когда Макартура освободили от его поста, карьера Маклина как советского агента оказалась под угрозой.

Падение Маклина, по мнению Первого главного управления КГБ, явилось единственным наиболее серьезным последствием дешифровок «Веноны», поскольку расшифрованные сообщения, раскрывшие Маклина, повлекли за собой цепь событий, повлекших провал наиболее ценной группы агентов внедрения в истории КГБ – «великолепной пятерки». В октябре 1949 года Филби направился в Вашингтон в новом качестве – представителя СИС. Филби был хорошо осведомлен о разведывательных операциях КГБ и давно понял, что под кличкой Гомер скрывается Маклин. В своих мемуарах он умышленно пишет, что для выявления Маклина понадобилось полгода, чтобы не шокировать британский высший свет фактом присутствия предателя в их рядах. Первые упоминания Гомера в дешифровках «Веноны» были крайне туманными. Из них нельзя было заключить не только, что он сотрудник английского посольства, но даже и узнать, является ли он гражданином Америки или Англии. Первоначально в круг подозреваемых, число которых, по утверждению Гарольда Макмиллана, превышало семь тысяч, вошли практически все, кто мог иметь доступ к секретным трансатлантическим коммуникациям. По прибытии в Вашингтон Филби с облегчением узнал, что «ФБР продолжает заваливать нас запросами о посольских уборщицах и прислуге.»

Хотя перехваты «Веноны» и вызвали у Филби, по его собственному выражению, «глубокую обеспокоенность», было очевидно, что непосредственной угрозы Маклину нет. Оператор сказал, что по решению Москвы «Маклин должен продолжать работать» и что будут подготовлены планы его спасения «до того, как кольцо сожмется.» Кольцо не сжималось до зимы 1950—1951 года.

К концу 1950 года список подозреваемых сократился до 35 человек, а к апрелю 1951-го сжался до девяти. Филби делал вид, что помогает поискам Гомера, и отвлек внимание следователей на показания довоенного перебежчика Кривицкого, рассказавшего на допросе в 1940 году о советском агенте в Министерстве иностранных дел, который происходил из хорошей семьи, закончил Итон и Оксфорд (а не другую школу и Кембридж, как Маклин). Филби пишет, что офицер безопасности посольства Бобби Маккензи высказал предположение, что шпионом является Пол Гор-Бут, будущий постоянный помощник министра иностранных дел, который обучался в Итоне и Оксфорде. Гор-Бут занимался классическими науками, и псевдоним Гомер подходил как нельзя лучше, к тому же он был созвучен его фамилии. Однако 4в середине апреля 1951 года появилась расшифровка еще одного сообщения «Веноны», которая сняла подозрения с Гор-Бута и сразу разрешила всю задачу, поскольку речь в ней шла о том, что в 1944 году Гомер дважды в неделю встречался со своим оператором в Нью-Йорке, куда ездил из Вашингтона якобы для того, чтобы навестить беременную жену – именно так поступал только Маклин.

Для организации побега Маклина было несколько недель, потому что из-за решения не использовать материалы «Веноны» в суде МИ5 пришлось искать иные доказательства его шпионской деятельности. Обсудив ситуацию со своим оператором, Филби решил предупредить Маклина через Берджесса. Когда Берджесс в августе 1950 года прибыл в Вашингтон на должность второго секретаря посольства, было совершенно ясно, что для него это последний шанс сделать дипломатическую карьеру. Восемь месяцев спустя стало очевидно, что шанс этот упущен. В апреле 1951 года его отозвали после серии происшествий (почти наверняка не подготовленных заранее), которые вызвали возмущение полиции штата Вирджиния, Государственного департамента и британского посла. Накануне отъезда из Нью-Йорка на борту «Куин Мери» он обедал с Филби в китайском ресторанчике, духовой оркестр которого делал подслушивание невозможным, и обсуждал детали побега Маклина. По договоренности с Филби сразу по прибытии в Англию 7 мая Берджесс должен был поставить в известность Юрия Модина – куратора всех членов «великолепной пятерки» во время их пребывания в Англии. Именно Модин нес ответственность за выполнение плана бегства. Будучи уже главой политической разведки в институте Андропова КГБ, он очень любил рассказывать новобранцам, как он организовал этот побег. Гордиевский обратил внимание, что он никогда не говорил об участии в этом деле высокомерного лондонского резидента Николая Родина.

С середины апреля Маклин перестал получать секретные документы. Быстро сообразив, что он под наблюдением, а следовательно, и телефон его прослушивается, он не решился звонить Модину. Откуда ни возьмись на помощь пришел Берджесс. Вернувшись в Англию, он во время посещения Министерства иностранных дел, где его предупредили о скорой отставке, сумел передать Маклину записку с указанием места и времени встречи, на которой будет обсуждаться план его бегства.

Вскоре Берджесс получил письмо от Филби, в котором тот писал о забытой на стоянке посольства машине, но в конце было слегка завуалированное предупреждение: «Здесь становится жарковато.» Берджесс к этому времени был уже на пределе. Филби писал позже:

«Он был близок к нервному срыву, ближе, чем кто-либо подозревал. Его карьера в Англии сгорела, и КГБ он тоже не нужен. Мы гак беспокоились о Маклине, что совершенно не подумали о Берджессе».

Но Модин подумал. Берджесс теперь так боялся встречаться с Модиным, что попросил Бланта передать Модину все опасения. Обеспокоенный состоянием Берджесса и неуверенный в том, что тот выдержит допросы, Модин вынудил его бежать вместе с Маклином.

История совместного побега Маклина и Берджесса сильно запутана множеством разных версий. Чаще всего рассказывается версия, что утром 25 мая, в пятницу, министр иностранных дел Герберт Моррисон председательствовал на совещании, на котором было решено начать допросы Маклина 28-го, в понедельник. Широко распространено мнение, что Берджесс почти сразу же был предупрежден не обнаруженным пока агентом (обычно его неправильно называют «пятый агент») и в тот же вечер сбежал вместе с Маклином. На самом деле никакого совещания 25-го не было и не было никакого предупреждения. Моррисон разрешил допрос Маклина на основании письменных свидетельств своих сотрудников, но дату допроса не поставил. Из-за недостатка людей и просчетов МИ5 и спецслужба полиции не сумели установить наблюдение за домом Маклина в деревушке Татсфилд на границе графств Кент и Суррей и позволили ему уйти. Но даже если бы МИ5 задержала его, для успешного судебного преследования вполне могло не хватить доказательств. Официальный отказ использовать в суде перехваты «Веноны» означал, что осудить можно будет только при наличии признания. Это сработало в случае с Фуксом. Если бы нервы Маклина выдержали испытание, он, как Филби впоследствии, мог бы все отрицать. Но это был риск, на который в то время ни Модин, ни центр пойти не смогли.

Решившее дело предупреждение Маклин получил от Филби через Берджесса. Филби сообщил своему оператору, что офицер взаимодействия МИ5 в Вашингтоне Джеффри Паттерсон получил приказ к 23 мая доложить в Лондон о ходе расследования дела Гомера. Филби пришел к выводу, что Маклина начнут допрашивать в понедельник, 28 мая. Модин немедленно приступил к выполнению плана побега. ( Билеты на пароход во Францию были куплены еще 24 мая. Вечером 25 мая (это была пятница) Берджесс подъехал к большому викторианскому дому Маклина во взятой напрокат машине как раз в тот момент, когда хозяева садились за праздничный стол, накрытый женой Маклина по случаю его дня рождения. Ему исполнилось 38 лет. Представившись Роджером Стайлом из Министерства иностранных дел, Берджесс настоял, чтобы Маклин немедленно с ним уехал. Маклин поспешил наверх попрощаться с детьми, путано объяснил что-то вышедшей из себя жене и уехал в машине Берджесса. Попеременно управляя машиной, они приехали в Саутгемптон Доке как раз вовремя, чтобы успеть на отправлявшийся в полночь пароход «Фалайз» до Сен-Мало. Во Франции сотрудники МГБ/КИ выдали им фальшивые документы, по которым оба отправились вначале в Вену, а оттуда в Москву.

Тридцать лет спустя, рассказывая в институте Андропова о «великолепной пятерке», Юрий Модин неизменно вспоминает о том, в каком напряжении находились Берджесс и Маклин в мае 1951 года. Его воспоминания о Бланте совсем иные. Кротов в 1945 году заметил у Бланта те же признаки крайнего напряжения, которые Модин видел у Берджесса в 1951 году. Но за шестъ лет, в течение которых Блант выполнял для МГБ/КИ лишь отдельные мелкие поручения, занимался наукой и отдыхал под покровительством королевской семьи, он полностью восстановил свои силы. Хотя после побега Берджесса в Москву Модин и увидел признаки нового стресса, но он с радостью отметил и холодный профессионализм, с которым Блант работал в критические минуты. Позднее Модин признавался Гордиевскому, что руководить работой такого агента, как Блант, – «большая честь.» Во время побега Берджесса и Маклина Блант пользовался полным доверием своих бывших коллег из МИ5. Поскольку МИ5 не решилась раньше времени разглашать сам факт побега просьбой об ордере на обыск квартиры Берджесса сразу после побега, Блант согласился попросить ключ у любовника Берджесса Джека Хьюита. Но прежде чем отдать ключ сотрудникам МИ5 Блант, явно не без подсказки Модина, провел в квартире Берджесса несколько часов, уничтожая компрометирующие материалы в безалаберном архиве Берджесса среди писем любовников и прочей чепухи. Бланту удалось найти несколько важных документов, включая последнее письмо Филби с предупреждением, что «становится жарковато».

Пятый член «великолепной пятерки» Джон Кэрнкросс в подготовке побега участия не принимал. Со времен войны он работал в управлениях обороны (материальное снабжение и кадры) Министерства финансов и в контакты с остальными членами «пятерки» не вступал. Кэрнкросс неизменно удивлял Кротова и Модина огромным количеством материалов, которые он передавал им каждый месяц. Он, вполне вероятно, мог сообщить Кротову о решении англичан создать атомную бомбу. Возможно также, что он имел доступ к сметам проекта, как и ко всему, что касалось военного бюджета. В 1947 году Кэрнкросс был занят принятием «Закона о радиоактивных элементах». Два года спустя он активно участвовал в разрешении финансовых проблем, связанных с созданием НАТО, и возглавлял подкомитет по «решению организационных вопросов». Его неуживчивость, однако, мешала продвижению по службе. Только в 1950 году в тридцать семь лет он получил ранг руководителя. В мае 1951 года из-за ошибки Бланта закончилась его карьера советского агента. Обыскивая квартиру Берджесса, Блант не заметил нескольких неподписанных листков, которые оказались записью конфиденциальных бесед в Уайтхолле накануне и в самом начале войны. Сэр Джон Колвилл, один из тех, кто упоминался в записках, узнал в авторе их Кэрнкросса. МИ5 начала слежку за Кэрнкроссом и проследила его до места встречи с его оператором. Модин, правда, не появился. На допросах в МИ5 Кэрнкросс признал, что передавал русским конфиденциальные записи, но отрицал, что он шпион. Он уволился из Министерства финансов и несколько лет работал в Северной Америке, потом перешел в Продовольственную и сельскохозяйственную организацию ООН в Риме. В конце концов после очередного дознания в 1964 году Кэрнкросс сознался. Но его служба как активного советского агента закончилась, когда Блант просмотрел его записки в квартире Берджесса в 1951 году.

После того, как в 1979 году о его деятельности стало известно широкой публике, Блант признался, что на него «оказывали давление» (Модин, хотя Блант и не назвал его), предлагая уехать в Москву вместе с Берджессом и Маклином. Но он отказался, не желая менять приятное ученое общество Курталда на серенький соцреализм в сталинской России. Прошло еще тринадцать лет, прежде чем в 1964 году МИ5 все же получила от него признание. Но даже и тогда, поскольку обвинительных материалов для передачи дела в суд было недостаточно, его оставили в покое в обмен на признание.

В отличие от этих случаев на Филби подозрение упало сразу же после бегства Берджесса и Маклина, хотя и не все его коллеги в Лондоне и Вашингтоне этому поверили. Главной причиной подозрений была его связь с Берджессом. Во время пребывания в Вашингтоне Берджесс упросил Филби разрешить ему жить вместе с Филби и его женой. Филби, хотя и сомневался в разумности такого шага, все же пришел к выводу – ошибочному, надо сказать, – что отказать Берджессу после стольких лет знакомства будет опасно для его собственной безопасности. Он также надеялся, что, живя с ними, Берджесс будет иметь меньше возможностей попадать в разные неприличные истории. Когда именно такая эскапада Берджесса привела к его высылке в Англию в мае 1951 года, Филби не подозревал, что Берджесс отправится с Маклином в Москву. Филби узнал о побеге от Джеффри Паттерсона, офицера МИ5 по взаимодействию в Вашингтоне:

«Выглядел он ужасно. „Ким, – сказал он шепотом, – птичка улетела.“ Я изобразил ужас: „Какая птичка? Не Маклин, конечно?“ „Да, – ответил он, – но не только… С ним сбежал Гай Берджесс.“ Мой испуг был вполне искренним».

В тот же день Филби закопал в лесу фотооборудование, при помощи которого копировал документы для Москвы. Центр разработал для него план побега, но к концу дня он решил пока не спешить. Он останется и отвергнет все.

Однако в Вашингтоне Филби не удалось все отмести. Директор ЦРУ генерал Уолтер Беделл Смит сообщил СИС, что Филби не может больше исполнять обязанности их офицера по взаимодействию. Несмотря на то, что Филби отозвали в Англию, у него сохранились влиятельные друзья как в Вашингтоне, так и в Лондоне. Среди них будущий шеф контрразведки СИС Джеймс Джесус Энглтон, который позже утверждал, что видел Филби насквозь. Спустя почти год после отъезда Филби Энглтон сказал приехавшему в Лондон коллеге из ЦРУ Джеймсу Маккаргару: «Мне все-таки кажется, что Филби станет директором СИС.» Тем больше он был потрясен, когда осознал, что Филби действительно изменил. Самым долговременным ущербом, который нанесли Филби и «великолепная пятерка» англо-американской разведке, было то, что они заставили Энглтона, Питера Райта и нескольких других разведчиков по обеим сторонам Атлантики метаться в зеркальной комнате, безрезультатно выискивая свидетельства еще более масштабной советской операции.

По возвращении из Вашингтона Филби ушел в отставку, получив 4.000 фунтов выходного пособия, из которых 2.000 были выплачены сразу, а оставшиеся две должны были выплачиваться в течение трех лет. Филби правильно рассчитал, что решение не платить сразу всю сумму связано «с возможностью оказаться в тюрьме в течение этих трех лет.» В декабре 1951 года его вызвали на «судебное расследование» в штаб-квартиру МИ5 на Керзон стрит, которое фактически было неформальным судом, о чем Филби в своих мемуарах пишет не совсем верно. Как вспоминал один из офицеров СИС: «Не было ни одного человека, который вышел бы из зала суда, не будучи убежденным в виновности Филби.» Многие из коллег Филби по СИС также считали его виновным, хотя позже, в Москве, Филби и пытался представить иную картину. Однако «судебное расследование» пришло к выводу, что для успешного судебного преследования материалы собрать не удастся. Филби продолжала поддерживать группа друзей из СИС, перед которыми он предстал как невинная жертва маккартистской «охоты на ведьм.»

После этого и вплоть до побега в 1963 году Филби стал резко терять значение как советский агент, несмотря на явно преувеличенные заслуги во время его пребывания в Бейруте. Золотое время «великолепной пятерки» истекло в 1951 году после побега Берджесса и Маклина, выявления Кэрнкросса и увольнения Филби из СИС. В 30-е годы, когда «пятерка» начинала свое сотрудничество с Советами, больше всего агентов Московский центр вербовал в западных коммунистических партиях и в Коммунистическом Интернационале. Новое поколение агентов внедрения, которое пришло в годы холодной войны, вербовалось иными способами. Послевоенные скандалы, связанные с обнародованием показаний Гузенко, Элизабет Бентли, Уиттакера Чэмберса и других об использовании членов коммунистических партий Запада в качестве агентов, заставили Центр категорически запретить, за исключением особых обстоятельств, использование членов партий в разведывательной работе.

Именно в то время, когда «золотой век пятерки» шел к закату, один из завербованных в 30-х годах в Кембридже агентов шел к вершине славы. Алистер Уотсон, бывший какое-то время секретарем «Апостолов», сыграл важную роль в обращении Бланта в марксизм и, видимо, одним из первых стал членом «группы пяти» Берджесса. За шесть лет аспирантуры в Кингз-колледж (1933—1939) его активность значительно снизилась. В начале войны он поступил в Морское министерство в качестве временного научного сотрудника и занимался радарами и проектированием. Особую важность его работа в качестве советского агента приобрела после войны, когда в 1953 году он занял пост старшего научного сотрудника в исследовательских лабораториях Министерства флота в Теддингтоне и стал заниматься сверхсекретным проектом, представлявшим огромный интерес для КГБ, – разработкой методов обнаружения подводных лодок с помощью подводных низкочастотных звуковых колебаний. Какое-то время Уотсон жил в одном доме с братом офицера МИ5 Питера Райта. Задолго до выявления Уотсона МИ5 Райт невзлюбил его: «Он был длинный и тощий, с вытянутым, козлиным лицом. И ходил он как-то странно, будто на цыпочках.» Другие, однако, считали Уотсона интересным, хотя и эксцентричным собеседником. Даже в семьдесят лет он мог еще поприветствовать друзей целым залпом шуток – задачкой из четырехмерной геометрии, соображением по поводу «Исчезнувшего рая» и очередной догадкой о языках Древнего Египта. Будучи начальником отдела обнаружения подводных лодок в исследовательской лаборатории Морского министерства, Уотсон, по мнению Райта, «занимался наиболее секретной и ответственной работой во всем Министерстве обороны». Так же считало и КГБ. В 40-х – 50-х годах у него были те же кураторы, что и у «пятерки», – Горский, Кротов и Модин. Когда с 1953 по 1955 год Модин был в Москве, Уотсон поссорился с его преемником Сергеем Александровичем Кондрашовым (впоследствии заместитель начальника ПГУ). Уотсон говорил Питеру Райту: «Он слишком буржуазен… Носит фланелевые брюки и синий пиджак, пуделя прогуливает.» Позже с Уотсоном работали Родин, видимо, Модин во второй раз и Николай Прокофьевич Карпеков, который с 1958 по 1963 год был экспертом лондонской резидентуры по научно-технической разведке. В 1967 году после проведенного МИ5 расследования Уотсона перевели на несекретную работу в институт океанографии.

В написанной в 1980 году секретной истории Первого главного управления среди прочих послевоенных успехов упоминается увеличение объемов научно-технической информации, поступавшей из Великобритании. Помимо разведданных по системам обнаружения подводных лодок, лондонская резидентура претендует также на поставку информации о различных аспектах ядерной энергетики и военной техники, а также навигационных систем. Наибольшую активность в научно-технической разведке в 50-е годы проявлял Леонид Сергеевич Зайцев, бывший в то время офицером политической разведки. Позже он возглавил Управление Т, которое специализировалось на этой тематике. В 60-е годы научно-техническое направление получило дальнейшее развитие.

В начале 50-х годов Центру удалось осуществить важное внедрение в британскую разведслужбу. Через несколько месяцев после увольнения Филби из СИС МГБ приступило к вербовке другого офицера этой службы – 29-летнего Джорджа Блейка, урожденного Бехар. Блейк родился в Роттердаме. Его отец был натурализовавшийся еврей из Каира, а мать – голландка. Родители назвали сына Джорджем в честь короля Георга V. Во время Второй мировой войны Блейк воевал в голландском сопротивлении и в Королевском флоте, в конце войны стал офицером морской разведки. В 1947—48 году он изучал русский язык в Даунинг-колледже, а затем поступил в СИС. СИС, однако, не удалось узнать все о жизни ее нового сотрудника, в частности осталось неизвестным, что огромное влияние на Блейка оказал Анри Кюриэль, активный член Коммунистической партии Египта, с которым Блейк часто виделся в молодости. В 1949 году Блейка направили в Южную Корею, где он работал под дипломатическим прикрытием – как вице-консул в Сеуле. Год спустя, вскоре после начала корейской войны он был интернирован вторгшимися северо-корейскими войсками.

Возможностью завербовать Блейка Московский центр обязан во многом китайцам, чьи «добровольческие» части пришли на помощь северным корейцам. После образования в октябре 1949 года Китайской Народной Республики МГБ предложило направить большую группу советников в Китай и принять в Москве китайских офицеров разведки для обучения. Мао Цзэдун принял оба предложения. Но китайцы с самого начала заботились о том, чтобы их офицеры разведки не оказались под контролем МГБ, как их коллеги из стран Восточной Европы. Китайцы, несмотря на стремление перенять советский опыт и ознакомиться с техническими новинками, отказались заниматься по советским инструкциям и учебникам, считая их неподходящими для китайских условий. Они не разрешали офицерам МГБ принимать участие в их разведывательных операциях, как это происходило в Восточной Европе. Китай, однако, предоставил информацию об американской военной технике, полученную во время корейской войны, и предоставил МГБ базу на своей территории для подготовки этнических китайских нелегалов для работы против «главного противника» и других стран Запада. МГБ получило также неограниченный доступ к захваченным китайцами и северными корейцами военнопленным, среди которых был и Джордж Блейк.