Текст книги "КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева"

Вербовка Блейка началась, видимо, осенью 1951 года. По свидетельству первого офицера МГБ, который допрашивал его, Григория Кузьмича, Блейк тут же выразил разочарование в западной политике в целом и в англо-американском вторжении в Корею в частности, но секреты СИС выдавать отказался. Однако к тому времени, когда его вместе с другим военнопленным освобождали весной 1953 года, Блейк уже был полностью завербованным советским агентом. Почти десять лет после этого он раскрывал операции и агентов СИС с тем же энтузиазмом, что и Филби, но не так эффективно.

В первые годы холодной войны советской разведке удалось провести несколько успешных операций по внедрению в континентальной Европе. Наибольшее значение Центр придавал внедрению во Франции и Западной Германии. Внедрению в правящие круги Франции способствовала значительная популярность в послевоенные годы коммунистической партии, которая более десяти лет получала около четверти голосов избирателей, и наличие до 1947 года министров-коммунистов в коалиционном правительстве. Владимир и Евдокия Петровы, бежавшие из советской разведки в 1954 году, отмечали, что МГБ и КИ считали разведывательную работу во Франции особенно легкой. Резидентом МГБ/КИ в Париже с 1947 по 1949 год был Иван Иванович Агаянц (известен также как Авалов). Он был армянином почти сорока лет и говорил по-французски, по-английски и на фарси. Евдокия Петрова вспоминает его как наиболее приятного из всех своих коллег: «привлекательный, очень культурный, уважительный… интеллигент и хороший разведчик.» Благодаря успешной работе в Париже Агаянц в 1949 году получил повышение и был назначен начальником Второго управления КИ, которое занималось всеми европейскими странами, за исключением Англии. Его преемник на должности резидента в Париже с 1950 по 1954 год Алексей Алексеевич Крохин также с удовольствием провел время во Франции. Петровы вспоминают его как «улыбчивого, веселого и довольного жизнью» человека. Крохин был направлен в Париж и на второй срок – с 1966 по 1972 год, что свидетельствует об успешной работе в первой командировке.

Агентов проникновения, поставлявших множество, если не большую часть официальных документов, которые Петровы видели в Центре во время работы Агаянца и Крохина, так и не поймали. По крайней мере, сведений таких не было. Наиболее значительным из советских агентов во Франции во времена холодной войны, которого обнаружили, да и то после того, как он проработал на советскую разведку двадцать лет, был Жорж Пак. Пака, 29-летнего молодого, подающего надежды ученого, занимавшегося итальянским языком, завербовал в 1943 году Александр Гузовский из НКГБ, когда тот возглавлял в Алжире отдел политической информации на радиостанции временного правительства генерала де Голля. В период послевоенной «четвертой республики» Пак, куратором которого остался Гузовский, переехавший за ним в Париж, работал секретарем кабинета и советником нескольких министров. Как и большинство агентов времен холодной войны, Пак работал скорее из соображений самоутверждения, чем по идеологическим соображениям, которые руководили «великолепной пятеркой» и более ранними поколениями советских агентов внедрения. Жаждавший играть главную роль за сценой международных отношений, раз уж не удалось сделать это открыто, Пак старался уравнять баланс сил между СССР и США, которых считал слишком мощной державой. Пак рассказывает, что ему присылали благодарности Сталин и Хрущев. Самым продуктивным периодом за двадцать лет работы Пак было время, когда де Голль вернулся к власти в 1958 году и Пак получил доступ к главным оборонным секретам.

Раздел Германии и поток беженцев с Востока сделали созданную в 1949 году Федеративную Республику Германию легкой добычей для проникновения агентов восточного блока. Одним из основных объектов Московского центра было полуофициальное агентство внешней разведки – организация Гелена, которое в 1946 году официально вошло в Федеральную канцелярию как Бундеснахрихтендинст (Федеральная разведывательная служба, БНД). Внедрение началось в 1949 году с вербовки в штаб-квартире МГБ в Карлсхорсте безработного, а в прошлом капитана СС Ганса Клеменса. В 1951 году Клеменс получил работу у Гелена, а потом рекомендовал туда же своего приятеля по СС Хайнца Фельфе, которого также завербовал для МГБ. С активной поддержкой Карлсхорста Фельфе быстро зарекомендовал себя наиболее удачливым агентом времен холодной войны. В 1953 году он поразил своих геленовских коллег, заявив, что создал в Москве агентурную сеть во главе с полковником Красной Армии. Значительная часть поставляемых сетью разведданных, которые представляли собой изрядную смесь действительных фактов с подготовленной Центром дезинформацией, передавалась в Бонн канцлеру ФРГ Конраду Аденауэру. Карлсхорст продолжал помогать Фельфе, предоставив ему протоколы заседаний правительства ГДР и выведя его на «расходных» восточногерманских агентов. Вершины своей деятельности Фельфе достиг почти одновременно с Паком. К 1958 году его уже считали немецким Филби – как и Филби в 1944, он стал начальником советской секции в контрразведывательном отделе разведки. Однако мотивы его действий были ближе скорее к мотивам Пака, чем Филби. Себя он считал великолепным профессионалом, восходящей звездой БНД, которую в то же время умудрялся обманывать. В Карлсхорсте всячески поощряли его самомнение, заставляя верить, что его успехи превосходят даже достижения Рихарда Зорге. «Я хотел, чтобы русские считали меня разведчиком высшего класса,» – говорил Фельфе.

Во время холодной войны отличительной чертой советских разведывательных операций было то, насколько сильно они были направлены на воображаемого врага и на действительного противника. Охота на реальных, а чаще воображаемых троцкистов в 30-х годах сменилась в разгар холодной войны операциями по поиску и уничтожению в основном вымышленных титовских и сионистских заговорщиков. Берия с Абакумовым, как и Сталин, считали разрыв Тито с Москвой в 1949 году частью масштабного империалистического заговора с целью подрыва советского блока. В июле протеже Сталина Жданов сообщил на встрече Коминформа, что МГБ имеет доказательства участия Тито вместе с империалистическими шпионскими службами в подрывной деятельности против народных демократий. Некоторые вымыслы о связи Тито с западными секретными службами имели целью дискредитировать его. Другие были плодом больной параноидальной фантазии Сталина и Центра. В конце концов оба эти направления тесно переплелись.

Главным западным шеф-шпионом, заправлявшим титовско-империалистическими заговорами, раскрытыми в Восточной Европе МГБ/КИ, оказался Ноель Хавиланд Филд, эксцентричный бывший американский дипломат и активист гуманитарного движения, которого в 1949 году Московский центр раскрыл как «агента американской шпионской организации, внедрявшего своих шпионов в высшие круги коммунистических партий с целью свержения социалистической системы по указанию Тито и империалистов.» Филд был коммунистом-романтиком, сама наивность которого породила подозрения у теоретиков заговоров в Центре. В 1934 году, когда он еще работал в Государственном департаменте, его завербовали как агента НКВД. Он поставлял информацию, но отказывался предоставлять документы. В 1936 году он уехал из Вашингтона в Женеву, где стал работать в секретариате по разоружению Лиги Наций, полагая, как пишет его биограф Флора Льюис, что «будучи сотрудником международной организации, никого не предаст, если останется и советским агентом.» Сотрудничество Филда с НКВД было связано со множеством неприятностей. Его первым куратором в Женеве был Игнатий Порецкий (также Людвиг, также Раисе), который вскоре перебежал и был уничтожен НКВД. Следующий контакт Филда Вальтер Кривицкий сбежал на следующий год, и, как и Рейсса, НКВД заклеймил его как троцкиста. В конце 1937 года Филд поехал с женой в Москву, чтобы попытаться восстановить контакт с НКВД. Их бывшие кураторы в Вашингтоне Пауль и Хеда Массинг пришли к ним в номер и, позвонив в НКВД, потребовали выездные визы, заявив при этом, что в случае отказа обратятся с помощью Фиддов в американское посольство. НКВД, естественно, не захотело больше использовать Филда.

Несмотря на все случившееся, Филд сохранил свою наивную сталинистскую веру. «Сталин знает, что делает,» – говорил он друзьям. Во время войны он организовал гуманитарную помощь Комиссии унитарианских служб (КУС), вначале во Франции, а затем с 1942 года – в Женеве, где стал директором европейского отдела КУС. В Швейцарии он оказал помощь многим коммунистам – беженцам из Германии и Венгрии. Он вызвал подозрение НКВД возобновлением контактов с шефом ОСС в Швейцарии Алленом Даллесом (директор ЦРУ с 1953 по 1961 год), с которым познакомился за десять лет до этого, работая в Государственном департаменте. Филд заручился поддержкой Даллеса в создании вместе с немецкими коммунистами антифашистского подполья. Идея, правда, не получила одобрения руководства ОСС.

В 1947 году жалобы на контакты Филда с коммунистами и на его внебрачные похождения привели к увольнению из КУС.

Но Центр поведение Филда волновало еще больше, чем унитарианцев. Его поездки в Восточную Европу в надежде найти работу свободного журналиста или преподавателя зародил подозрения, что он работает на западную разведку. В параноидальной атмосфере, сложившейся после разрыва с Югославией, эти подозрения еще больше усилились. Во время войны Филд тесно сотрудничал с югославскими коммунистами в Швейцарии и способствовал тому, что Даллес стал оказывать поддержку партизанам Тито. В 1944—45 годах он помогал венгерским коммунистам и другим беженцам вернуться в Венгрию, переправляя их с помощью ОСС через Югославию в югославской форме. В 1948 году резидентура КИ в Вене заполучила копию письма Филда Даллесу, которое он писал в конце войны. Хотя в письме ни словом не была упомянута разведка, специалисты Центра по заговорам обнаружили там несуществующие ссылки на шпионаж.

Оставалось только найти воображаемых соучастников Филда в Восточной Европе. Летом 1948 года первого секретаря Венгерской компартии Матьяша Ракоши вызвали в Москву, чтобы сообщить, что подозревается Ласло Райк, министр внутренних дел и наиболее популярный член партийного руководства. Даже в сталинской истории о «заговоре Райка» с сожалением отмечалась его «внешняя привлекательность». «Женщины считали его очень привлекательным, а мужчины поддавались воздействию этой неотразимой личности». Хотя Райк и был преданном сталинцем, он единственный из пяти высших руководителей партии не провел годы войны в Москве под прикрытием НКВД. Он сражался в Испании во время Гражданской войны и провел три года во французских лагерях после поражения республики. В 1941 году он сумел вернуться в Венгрию, стал секретарем подпольного Центрального Комитета и одним из лидеров Сопротивления. В ноябре 1944 года был арестован гестапо и, проведя шесть месяцев в концлагере, в мае 1945 года вернулся в Будапешт. К несчастью, Райк был обязан Филду еще со времен войны. Они встретились в Испании во время Гражданской войны, и Филд помог Райку освободиться из лагеря и вернуться в Венгрию. Теоретики заговоров из Центра сразу восприняли это как свидетельство существования заговора с целью внедрить Райка в руководство Венгерской коммунистической партии. Это подтверждалось и связями Райка с Югославией. Еще до разрыва Тито с Москвой Райк, по свидетельству Джиласа, установил «особо прочные связи» со своим югославским коллегой Ранковичем – тоже министром внутренних дел.

Летом 1948 года, вернувшись из Москвы, куда он ездил за инструкциями, Ракоши собрал всю верхушку партии, за исключением Райка, и проинформировал об имеющихся «доказательствах» сотрудничества Райка с американской разведкой. Яноша Кадара (с 1956 по 1988 год – первый секретарь ЦК партии) вызвали на совещание и объявили, что в связи с серьезными подозрениями в отношении Райка, «хотя и не доказанными безусловно», тот не может больше оставаться на посту министра внутренних дел, руководящего АВО. Кадара на время назначили министром внутренних дел, а Райка – министром иностранных дел. Для подготовки дела против Райка и других мнимых заговорщиков в АВО был создан особо секретный отдел, который возглавили шеф всей организации Габор Петер и два его ближайших помощника – полковники Эрне Сюч и Дьюла Дечи. Инициатива, правда, осталась в руках МГБ. Генерал Федор Белкин, главный «советник» в Юго-Восточной Европе, отправил в Будапешт двух генералов – Лихачева и Макарова для наблюдения за подготовкой к арестам и показательному суду. Группа советников из МГБ разрослась до 40 человек. В мае 1949 года по просьбе АВО Филда отправили в Прагу для возможной работы преподавателем в университете. Но глава чехословацкой службы безопасности Индржих Веселый не особенно верил в выдуманную МГБ историю о заговоре Филда и вначале противился требованиям АВО арестовать его. Тогда вмешался генерал Белкин. Позже Веселый заявлял, что президент Готвальд сказал ему: «Если генерал Белкин… считает, что так надо, делай, как они хотят.» 11 мая Филда арестовали в Праге. На следующий день его перевезли в Будапешт для совместного допроса МГБ и АВО. 17 мая Петер собрал на совещание руководящий состав АВО и объявил о раскрытии масштабного заговора, в котором замешаны западные спецслужбы и «цепной пес империализма» Иосип Тито. Была сделана попытка успокоить подозрения Райка еще на две недели. 29 мая Ракоши пригласил его с женой на воскресный обед. На следующий день Райка арестовали. 11 июня Кадар как министр, руководящий АВО, докладывал на совещании Центрального Комитета. «Были, конечно, и такие, кто не верил в виновность Райка, – говорил он позже, – но большинство были просто парализованы страхом.» Совещание, по словам Кадара, было подготовлено Ракоши, первым секретарем партии.

За допросами Райка, которые проводили вместе сотрудники АВО и советники из МГБ, следил Белкин, старший «советник» по Юго-Восточной Европе. Бела Сас, один из предполагаемых соучастников Райка, вспоминает, как во время допроса «венгры заискивающе улыбались, когда к ним обращались русские. Самые плоские шутки офицеров (МГБ) вызывали у них взрыв хохота.» Во время допросов Белкин одну за другой курил американские сигареты «Олд голд», которые держал в кожаном портсигаре. Он постоянно возмущался. Когда Сасу не удалось изобличить Райка, он вскочил, бросил в ярости пачку бумаг, которые держал в руках, схватил у меня из-под носа портсигар и минуты полторы кричал по-русски: «Это тебе не троцкистское собрание, здесь не место для провокаций!»

Хотя Белкин и советники из МГБ часто приказывали бить и пытать допрашиваемых, делали это всегда сотрудники АВО. Один из главных палачей Владимир Фаркаш утверждал позже, что он просто выполнял приказы Москвы.

Габор Петер, глава АВО, жаловался, что побои и пытки не заставили Райка сознаться. Кадар, по его словам, сказал ему позже, что «даже хортисты не смогли сломить Райка. Битьем от него ничего не добьешься. Тогда они перестали применять силу.» На Райка больше действовали угрозы в отношении семьи. Но похоже, что в конце концов он сознался в основном из сталинского чувства долга перед партией. Кадар навестил Райка в тюрьме и попросил его послужить партии и сознаться, чтобы на суде можно было доказать, что Тито – агент империализма. Все Политбюро, говорил Кадар, знает, что он невиновен, но просит его принести себя в жертву делу партии. Приговор, даже смертный, будет вынесен для отвода глаз. Кадар пообещал ему и семье новую жизнь под новыми именами в Советском Союзе. Эта беседа Кадара с Райком была записана на пленку, о чем Кадар не догадывался. Ракоши, чтобы отомстить Кадару, дал прослушать эту пленку членам ЦК незадолго до того, как его отстранили от власти в 1956 году.

Показательный суд над Райком и семерыми его мнимыми соучастниками проходил в сентябре 1949 года в Народном суде Будапешта и представлял собой практическое воплощение легенды о масштабном заговоре, который связывал Тито с подрывными действиями западных разведывательных служб. Во второстепенных ролях выступали Тибор Соньи, начальник управления кадров партии, который был якобы основным связующим звеном между Райком и ЦРУ; Лазар Бранков, бывший югославский офицер по взаимодействию разведок и якобы связной Райка с Тито, и генерал-лейтенант Дьердь Пальфи, который сознался в подготовке военного переворота. В своей заключительной речи обвинитель заявил:

«Этот суд имеет международное значение… На скамье подсудимых сидят не только Райк и его соучастники. С ними вместе их зарубежные хозяева, империалистические заговорщики из Белграда и Вашингтона… Из прозвучавших здесь доказательств совершенно ясно, что даже во время войны с Гитлером американские разведывательные службы готовились к борьбе против сил социализма и демократии. За Ранковичем стоят тени Филда и Даллеса… Задуманный Тито и его кликой заговор в Венгрии, который должна была осуществить шпионская группа Райка, нельзя рассматривать вне контекста глобальных планов американских империалистов».

Райка и еще четверых приговорили к смертной казни. Советники из МГБ, как и сотрудники АВО, прекрасно знали, что большинство доказательств, использованных для разыгрывания нравоучительного спектакля, были сфабрикованы. МГБ действительно проинструктировало АВО, как отрепетировать с обвиняемыми поведение на суде, чтобы все звучало правдоподобно. Большинство офицеров МГБ, однако, не сомневались, что между Тито и ЦРУ действительно существовал заговор, и всеми силами старались максимально использовать предоставившуюся возможность для его разоблачения. Один из советников МГБ на суде Валерий Александрович Кротов, который присутствовал также на казни Райка, позже работал с Гордиевским в Управлении S (нелегалы) Первого главного управления. Суд, сказал он Гордиевскому, был необходим с политической точки зрения. Больше всего ему запомнились слова Райка перед казнью: «Да здравствует коммунизм!».

Разоблачения других венгерских агентов вымышленного заговора продолжались вплоть до смерти Сталина. Янош Кадар, ставший после Райка министром внутренних дел, также попал под подозрение. Он был снят в 1950 году, а в 1951-м – арестован и подвергнут пыткам. Хотя он и выжил и был реабилитирован через год после смерти Сталина, его преемник на посту министра Шандор Зельд, узнав, что тоже подвергнется «чистке», убил жену, детей, тещу и застрелился сам. В 1952 году заместитель председателя АВХ (преемница АВО) Эрне Сюч посетил Московский центр и оставил рапорт на имя лично Сталина, в котором писал, что чистка вышла из-под контроля и угрожает разрушить партию. По возвращении в Будапешт он был арестован, допрошен совместной следовательской группой МГБ и АВХ и повешен как шпион.

МГБ инспирировало выявление подрывной активности, организованной Тито и разведками западных стран на территориях стран-союзниц и даже в компартиях Запада. Наиболее важным из этих состряпанных судов после суда над Райком был тот, что состоялся в Праге. На встрече в Будапеште накануне суда над Райком, Белкин и Ракоши вдвоем оказали давление на Карела Шваба, заместителя министра внутренних дел Чехословакии и начальника службы безопасности, чтобы тот немедленно начал аресты и допросы. Через неделю президент Готвальд и Рудольф Сланский, Генеральный секретарь Компартии Чехословакии, попросили МГБ прислать своих советников, имеющих опыт по делу Райка, для ведения допросов. Вскоре в Прагу из Будапешта прибыли Лихачев и Макаров. Последовало то, что позднее было названо комиссией по расследованию во время пражской весны 1968 года «повальным увлечением охотой на „чехословацкого Райка“. Лихачев и Макаров обвинили чешскую службу безопасности в слабости, нерешительности и „мягкости“ по отношению к классовому врагу. Сланский ответил тем, что объявил о создании нового отдела по безопасности, не зависимого от Министерства внутренних дел, „для расследования действий против партии и политических провокаций“. Сначала создалось впечатление, что наиболее вероятным „чехословацким Райком“ станет министр иностранных дел Словакии Владимир Клементис, который был смещен со своего поста в марте 1950 года. Весной прошла кампания охаивания прочих „буржуазных националистов“ (среди них был будущий руководитель партии и президент страны Густав Гусак), и казалось, что вот-вот состоится показательный судебный процесс. А летом 1950 года Лихачев и Макаров уступили место новым советникам МГБ, во главе которых стоял Владимир Боярский. Охота на ведьм под руководством МГБ приняла новое направление. Теперь удар был направлен против сионизма, а не титоизма, так как первый рассматривался в качестве основного орудия в подрывных планах западных разведок.

Начало антисемитской охоты на ведьм, хорошо замаскированное как кампания по защите от подрывных действий сионистов, отражало резкое изменение в политике советского руководства в отношении Израиля. Когда в 1947 году ООН рассматривала план разделения Палестины и создания еврейского государства, Советский Союз поддержал его. «Это решение, – говорил Андрей Громыко, обращаясь к Генеральной Ассамблее, – отвечает законным требованиям еврейской нации, сотни тысяч представителей которой до сих пор не имеют ни земли, ни дома.» Создание государства Израиль рассматривалось в Москве как удар по британскому империализму на Ближнем Востоке, который был нанесен силами прогрессивных евреев из России и Польши. А нападения на сионистов со стороны арабов рассматривались как отчаянная попытка реакционных феодальных правителей противостоять созданию нового прогрессивного государства. Поддержка советской дипломатии, а также оружие, поставлявшееся с благословения Советского Союза из Чехословакии сионистам во время войны с арабами, имели решающее значение в создании Израиля. В мае 1948 года СССР стал первым, кто признал это новое государство юридически. Кремль рассчитывал на благодарность сионистов за такую быструю поддержку и за решающую роль, которую Красная Армия сыграла в разгроме Гитлера. Советское руководство считало, что Израиль станет во главе антиимпериалистической революции на Ближнем Востоке и поможет СССР закрепиться в Средиземном море. Партия Мапам заявила, что является «неотъемлемой частью мирового революционного лагеря, возглавляемого СССР».

В конце 1947 года полковник Андрей Михайлович Отращенко, который возглавлял Управление КИ по Ближнему и Дальнему Востоку (а позднее – Первое главное управление), созвал оперативное совещание, на котором объявил, что Сталин лично приказал КИ обеспечить надежность союза Израиля и СССР.

Эмиграция русских евреев в Израиль открывала прекрасную возможность засылать советских шпионов для работы как в Израиле, так и в стране – «основном противнике» и других западных объектах. Начальник управления нелегальных агентов в КИ (позднее в ПГУ), высокий, атлетически сложенный полковник Александр Михайлович Коротков, известный всем как «Саша», был женат на еврейке. Он отвечал за подбор и подготовку эмигрантов, которые ехали в Израиль советскими нелегальными агентами. Главный его помощник подполковник Владимир Вертипорох, более известный как «дядя Володя», в 1948 году был назначен первым резидентом КИ МГБ в Израиле. Вместе с Коротковым они были награждены и повышены в звании до генерала за успехи в нелегальных операциях в Израиле.

К 1950 году появились две причины, изменившие советскую политику в отношении Израиля на противоположную. Первая состояла в энтузиазме русских евреев при создании нового государства. Когда Голда Меир и члены израильского дипломатического представительства в Москве посетили московскую синагогу на Рош Гашану, еврейский Новый год, 4 октября 1948 года, их окружила толпа в тридцать тысяч евреев.

Еврейский антифашистский комитет, созданный в годы войны для того, чтобы мобилизовать еврейские силы на борьбу с фашизмом, получил приказ скандировать «Нет! Никогда и ни при каких обстоятельствах не поменяют советские евреи свою социалистическую Родину на другую». Митинг быстро разогнали. По словам Хрущева, руководителя комитета Соломона Михайловича Михоэлса агенты МГБ толкнули под колеса грузовика. Он погиб. Зимой 1948—49 года, в Москве и других городах были закрыты еврейские государственные театры, а писатели, работавшие на идиш, практически все были арестованы. Даже жена Молотова, Жемчужина, была арестована и попала в ссылку в 1949 году. По словам Хрущева, Сталин «взорвался», когда Молотов воздержался во время голосования по вопросу о выводе своей жены из состава аппарата Центрального Комитета. И хотя Молотов остался членом Политбюро, министром иностранных дел он больше не был.

В течение почти года, несмотря на нападки на сионизм внутри страны, Советский Союз продолжал поддерживать Израиль на международной арене. Но свидетельства того, что Израиль укрепляет связи с Западом и, прежде всего, с Соединенными Штатами, убедили Кремль перейти к поддержке арабских противников Израиля. С тех пор сионизм официально рассматривался как часть широкомасштабного империалистического заговора с целью подрыва единства социалистического лагеря руками живущих в нем евреев. Вера в угрозу сионизма выявила у Сталина затаенный антисемитизм, который и раньше не был так уж глубоко запрятан. В своих устных и письменных выступлениях Сталин избегал антисемитских заявлений, но в кругу своего льстивого окружения он издевался над еврейской манерой говорить и прочим. Хрущев вспоминал, что сказал ему однажды Сталин после того, как представители МГБ и партийные лидеры сообщили о недовольстве на авиастроительном заводе: «Передовым рабочим на заводе надо раздать дубинки, чтобы после рабочего дня они могли задать чертей этим евреям!» Провозглашение новой антисионистской политики сначала вызвало трудности в Центре. Когда полковник Отращенко объявил на встрече с работниками Управления по Ближнему и Дальнему Востоку КИ, что сионизм идет в ногу с империализмом, некоторые офицеры не поняли, как можно сопоставлять эти два понятия. Илья Джирквелов, перебежчик из КГБ, рассказывал, что они быстро сориентировались: «Было достаточно ясно, что это новое слово, оканчивающееся на „-изм“, не рифмовалось с марксизмом-ленинизмом. Таким образом, оно подпадало в один разряд с троцкизмом, и мы все поняли, что это плохо.»

Первое крупное наступление МГБ за пределами страны на сионистский заговор началось в Чехословакии. Владимир Боярский, старший советник МГБ в Праге начиная с лета 1950 года, получил свободу рук со стороны руководства Компартии Чехословакии в деле разоблачения «сионистского заговора». «Основным нашим врагом, – говорил он, – является международный сионизм, у которого в распоряжении имеется самая развитая шпионская сеть.» Первой значительной жертвой антисемитской охоты на ведьм, затеянной Боярским, стал первый секретарь областного комитета партии Брно, еврей Отто Шлинг, которого забрали в октябре 1950 года. Зимой 1950—51 года продолжались многочисленные аресты членов партии. В феврале 1951 года скорее всего по подсказке Боярского антисемит Андрей Кепперт был назначен директором управления СТБ по разоблачению врагов государства; он тут же создал специальный отдел по сионизму. Кепперт часто говорил своим коллегам, что людей, у которых нос крючком, он либо сразу брал на карандаш, либо сажал.

Боярский упорно утверждал, что за сионистским сговором должна была стоять более мощная фигура, чем Шлинг. К лету 1951 года его выбор пришелся на Генерального секретаря компартии Чехословакии Рудольфа Сланского, как на главного заговорщика, хотя на самом деле тот был убежденным сталинистом. По словам подполковника Богумила Доубека, начальника отдела расследований СТБ, Боярский и советники из МГБ подчеркивали «растущее влияние иудаизма на международной политической арене; они приводили в пример Рокфеллера, Ротшильда и других, связывая их имена с деятельностью Сланского, движимого евреями». В июне 1951 года Доубек и его помощник составили полный отчет по шпионажу и подрывной деятельности со стороны «еврейских буржуазных националистов», назвав Сланского и Бедржиха Геминдера, главу международного управления секретариата партии, как зачинщиков. После того, как Боярский и советники МГБ внесли свои поправки, отчет был направлен президенту Готвальду и министру безопасности Ладиславу Копржива.

Сталин однако решил, что доклад не годится для удачного показательного антисионистского процесса. В письме Готвальду от 20 июля Сталин сообщал, что собранные на тот момент доказательства недостаточны для того, чтобы предъявить обвинения Сланскому и Геминдеру, и потребовал отозвать Боярского за неудовлетворительное ведение дела. В личном письме, написанном четыре дня спустя, Сталин добавил, что Боярского должен заменить «более сильный и опытный человек» и что, как следовало из сообщений МГБ, Сланского необходимо отстранить с поста Генерального секретаря партии.

Решение Сталина лично заняться делом Сланского отражало его растущую параноидальную озабоченность сионистской угрозой и падение доверия к Абакумову, занимавшему в тот момент пост руководителя МГБ. Осенью 1951 года Абакумова отправили за решетку. Секретарь Московского городского комитета партии Хрущев поехал в офицерский клуб объяснять причины ареста. Причин он указал две. Во-первых, коррупция. Абакумов стяжал дурную известность тем, что организовал целый ряд частных борделей для собственного ублажения, и тем, что по его поручению из-за границы доставлялись предметы роскоши. Второй причиной, согласно выступлению Хрущева, стало запоздалое обнаружение «ленинградского заговора», который затрагивал нескольких протеже тогда уже покойного Андрея Жданова, расстрелянных за «тяжелые», хотя и не указанные «государственные преступления». (Когда Абакумова в конце концов судили и расстреляли в 1954 году, через год после смерти Сталина, ему, в частности, инкриминировалась подделка улик, свидетельствующих против признанных виновными участников ленинградского дела). Главной целью Сталина при устранении Абакумова почти наверняка было ограничить влияние Берии на государственную безопасность. Новый руководитель МГБ, Семен Денисович Игнатьев, реанимировавший КИ, был аппаратчиком из Центрального Комитета партии и, в отличие от Абакумова, ничем не был обязан Берии. Более того, он даже устроил чистку в Мегрелии, на родине Берии.

Под руководством Игнатьева и по приказам Сталина МГБ начало самый антисемитский период в истории советской разведки. В начале ноября 1951 года генерал Алексей Дмитриевич Бесчастнов прибыл в Прагу в качестве главного консультанта МГБ для замены впавшего в немилость Боярского. По-видимому, удовлетворенный наличием необходимого материала для показательного процесса против сионистского заговора, 11 ноября Сталин направил влиятельного члена Политбюро Анастаса Микояна к президенту Готвальду с личным посланием, в котором требовал немедленного ареста Сланского. Когда Готвальд стал сомневаться, Микоян позвонил в Москву из советского посольства, после чего сообщил Готвальду, что Генеральный секретарь настаивает на своем требовании. Готвальд уступил, и 24 ноября Сланский был арестован.