Текст книги "Витька – дурак. История одного сценария"

* * *

С порога смотрит человек,

Не узнавая дома.

Ее отъезд был как побег.

Везде следы разгрома.

Борис Пастернак

Я открыл ключом дверь, заранее улыбаясь Полечке, я уже знал, что я ей скажу и как мы будем сегодня заниматься. Удивился – не слышно рояля.

Говорят, мой безумный нечеловеческий вопль – час без перерыва – был слышен даже на улице! Кровь рвалась у меня из горла, я весь трясся от страшного озноба – и кричал, стенал, рыдал, бился головой о стену, прошибая ее…

Соседи вызвали «скорую помощь» и моих друзей, я упал без сознания… ничего не ел две недели… сидел смотрел в одну точку и шептал что-то бессвязное: за что за что зачем ты убила нас поля поленька что ты наделала!

Как выяснилось гораздо позже, когда Полина, безумно-возбужденная, кричала: «Я ухожу!» — ее мать, плача, пыталась ее отговорить, подождать возвращения из Америки, приводила в пример Наташу, которая без меня хоть и закончила ЦМШ – но никем не стала! Но Полина была в истерике, в бреду (естественно, воспаление мозга после тяжелейшего сотрясения мозга, арахноидит!). Она заявила матери, что музыку она бросает и на все ей наплевать. Она написала мне безобразно грубую, злую, несправедливую, сумасшедшую записку – и ушла за час до моего прихода! И не было рядом моей мамы, ее бабушки, чтобы ее остановить, – и ни одного разумного порядочного человека рядом!

…И – все важное кончилось в моей жизни.

Я был предан моей дочерью-ученицей, которой отдал десять лет любви, заботы, безмерного труда, раздавлен и растоптан.

Мне казалось, что я не хожу, а ползаю, как ползет собака с перебитым хребтом.

Три с половиной года я просыпался каждое утро с залитым слезами лицом – и подушка, и простыня, и одеяло – все было мокро насквозь!..

Первая в истории мира попытка направленного духовного клонирования была беспощадно оборвана. Великая попытка создания гения из обычного человека – не удалась.

Секундный псих больной девочки! – и я был сброшен с жизненного Эвереста, когда до вершины – до свободы, до честного богатства, до осуществления идеи, несущей радость миллионам, до моих «Творческих Лицеев Олега Осетинского» по всему миру и до высокой правильной карьеры и судьбы моей любимой дочери — оставалось несколько метров!

Концерт в Ленинграде – фантастическая программа! – был отменен за три часа до начала, вместо Полины играл Паша Егоров. Люди сдавали билеты.

По ТВ и радио сообщили, что Полина больна.

Но меня вызвали в МИД, и самый тогда крупный чиновник спросил: «Вашу дочь пригласили в Америку уже отдельно от вас – скажите честно, она может без вас хорошо сыграть или опозорит нашу страну?» Я вздохнул и сказал правду: без меня и без предконцертного закрепления образов, без включения всех пульсаций и прочего – она сыграть хорошо не сможет. Она еще не понимает, как работает ее организм – руки, ноги, спина, душа. Она играет, как летит спутник, запущенный ракетой, – когда спутник запустят, когда вытолкнут его за плотные слои атмосферы, тогда – крутись, планируй в невесомости, данной тебе великим запускателем! Но сама себя она запустить не может! Это уже проверялось – даже совсем простые программы она три раза не могла сыграть без предварительной правильной «настройки» (например, репетируя со Спиваковым простейший для нее концерт Гайдна без меня, просто опозорилась, не смогла даже правильно сесть, и потому руки зажались, а на следующий день, правильно разыгравшись со мной и правильно мной посаженная за рояль, сыграла его в Манеже с оркестром бездарнейшего Ветвицкого – с неслыханным блеском).

Важный грузинский чиновник слушал меня с недоверием, размышлял…

А пока суть да дело – Полину быстро и тайно перевезли в Ленинград, в квартиру негодяйки и шизофренички, отравительницы Полины во всех смыслах, страшной смеси шакала и лисы – некоей И. Мержевской…

* * *

От любви бывают дети.

Ты теперь один на свете.

Иосиф Бродский

Когда тринадцатилетнюю Полину украли, пронеслась буря в газетах и по ТВ – смелая демократическая пресса восторгалась поступком смелой девочки, выбравшей «свободу»!

Обезумев от сотрясения мозга и одурев от выпадения из дисциплины, она совершила второй роковой шаг: зачитала в «600 секунд» свое знаменитое заявление о независимости (интересно, кто его сочинил?) – и стала ждать возможности выехать в США с мамочкой и «доброжелателями» Шацами и Гольдинами (но уже не к Гетти, который был страшно шокирован всей этой историей и поведением Полины, а по приглашению других, очень расчетливых людей). О, я расскажу как-нибудь подробно о деятельности мистера Шаца в России! Это он спланировал все последующие акции, он украл и погубил мою любимую дочь, отнял у нее настоящее будущее, заставил предать все святое – он и другие Шацы.

Ну а как Полина жила в интернате с «подружками» из Самары – догадайтесь! Совершенно бросив бег и мою уникальную гимнастику и диету, она за полгода растолстела на двадцать килограммов. И, не занимаясь полгода, решила показать подружкам фокус – сыграть сложнейшую прелюдию Рахманинова – без моих предварительных упражнений – и сразу сорвала руку – тендовагинит! – и разгуливала по Питеру и по экранам ТВ с перевязанной рукой, туманно намекая, что ее педагог неправильно поставил руку, – и все ей сочувствовали, подозревая, что это я ей испортил руку! Я, при котором она, играя сложнейшие вещи в самом нежном возрасте, ни разу не переигрывала рук!

(Замечу сразу, что через два года, когда она мне единственный раз позвонила (оказавшись в тяжелейшем положении, она предложила мне помириться – но я отверг это предложение, сейчас не время объяснять почему!), она попросила прощения за многое — и, в частности, призналась, что просто соврала по ТВ про переигранную руку – ведь она-то знала, что по моей системе руку переиграть просто невозможно!)

Время от времени она стала уже попадать в неврологию – из-за курения и пьянства, жуткого питания и слишком вольной жизни. Дала порнографическому журналу «Андрей» циничное, пошлое интервью о том, что ее отяжелевший бюст мешает ей играть трудные пассажи и ей придется бросить музыку.

Начались депрессии, вместо сказочной Калифорнии, дворцов Гетти, садов Сюзанны и прочих миллионеров пришлось валяться по вонючим советским больницам с кровотечениями и нервным растройством…

И наконец, ее вполне заурядная учительница Вольф дала ей прямо на уроке пощечину – но теперь бежать было уже некуда! Она не стерпела легкой отцовской пощечины – и пришлось стерпеть грубую, хамскую пощечину от претенциозной злой старухи, не стоящей и ногтя отца Полины.

Эта Вольф-Волк была настоящим чудовищем! Как вы назовете учительницу, которая по телевизору зачитывает всем мои глубоко личные, нежные и отчаянные письма и телеграммы, адресованные моей дочери?! (Я думаю, Полина, что на Страшном суде вот это твое преступление тебе – не только Вольф! – особенно зачтется!)

В любой стране мира эта учительница была бы немедленно изгнана из всех школ – и ей был бы объявлен жесточайший бойкот.

Читать вслух по ТВ чужие письма! И это чудовище имеет право преподавать детям высокое искусство?! Увы, и сама Полина радикально изменилась – из волшебной бабочки стала заурядной гусеницей! Ничтожные связи, ничтожная жизнь! Из больницы в больницу! И – навсегда потерянная великая карьера!..

И за все это время не нашлось ни одного человека, который бы объяснил Полине, что она совершила три ужасные вещи: грех, ошибку и преступление.

Грех должен быть раскаян.

Преступление — неизбежно будет наказано.

Ошибка должна быть исправлена.

Ни одного человека не нашлось! Некоторые к ней прорывались, но их – не подпускали!

Через два года она впервые сыграла простейший концерт – все пришли посмотреть новую Полину – это было такое жалкое зрелище, что слушатели ушли, не попросив ни одного биса!

(Мою дочь, неслыханного виртуоза с неслыханной свободой спонтанной музыкальности, развиваемой с двух лет, – под предлогом внедрения ничтожных правил, вместо развития и обострения самобытной музыкальности с опорой на собственный диапазон эмоций, а не на ремесленные убогие штампы, – душевно умертвили!) Мощнейшая ракета стояла – и стоит! – без настоящего взлета – безграмотные музсантехники не знают кода – он у меня, вместе с ключом от зажигания ее души!

Бедная моя бывшая доченька! Да, я не сужу теперь ту Полину – ту больную девочку с проломленной головой. Помните, что сказал Христос Пилату? Я не сужу тебя. Я сужу тех, кто привел меня к тебе.

Но взрослую женщину, так фантастически, безбожно лгущую, – сужу! Только покаяние публичное спасет тебя, Полина! Только – правда!

Ролан утешал меня и маму. Она, уже плохо понимая, что происходит, с доброй улыбкой все спрашивала Ролана: «А когда же вы, Ролан, сыграете Витьку-дурака?» Он мягко отшучивался: «Я уже старый, Мария Дмитриевна!..» И вдруг блеснула слеза у него – впервые…

* * *

Лежим, заплеваны и связаны

По всем углам.

Плевки матросские размазаны

У нас по лбам.

Зинаида Гиппиус

И в третий раз Ролан спас меня!

Когда мой брат погиб – никогда не прощу его смерть проклятым троглодитам-большевикам! – я официально усыновил его сына, моего племянника, но по закону он должен был быть прописан у своей матери в Днепродзержинске, где тоже обречен был погибнуть – или попасть в тюрьму – такие были в Днепродзержинске обстоятельства… Все наши жуткие хлопоты с мамой были безрезультатны. Никто не мог ничего сделать – и я опять позвонил Ролану. И он пошел к мэру – добивался! – и добился! (Если бы вы слышали, что он потом рассказывал о том, как у нас происходила прописка!)

И племянник Олежек стал учиться и жить у меня в Москве – вечное спасибо Ролану!.. (Это было незадолго до безумного ухода Полины. А в день ухода Полины у меня открылась язва, гипертонический криз и т. д. «Скорая помощь» просто дежурила у моего дома.)

Через месяц я позвонил Ролану – а кому еще?! Он вздохнул:

– Олежа, я же тебе говорил – не отдавайся детям! О себе надо думать! Ты же меня учил, как делать внутреннюю карьеру. «Признаки осуществленной жизни»! Отдайся творчеству!

– Это – мое главное творчество! – закричал я. – В музыке мой главный талант! Ваш подлый мир губит мою музыку и растлевает Полину! Твой Гольдин и его подлые друзья!

– Олежа… – опустив глаза, тихо сказал Ролан. – Если можешь – уезжай. Задохнешься здесь. Когда все будет как надо – я тебя найду. Скоро. Жди. Держись.

Но я не мог смириться! Я приехал в Ленинград и ждал на морозе всю ночь – и увидел в темноте зимнего утра свою Полечку – и не смог подойти, не смог переступить через обиду, не смог! Ведь ей было уже четырнадцать лет, взрослая! – и она перед иконой поклялась никогда не предать меня!.. Я – наивен? Не то слово!

И тогда друзья – и прежде всего гениальный скульптор Володя Юзбашев – просто связали меня и отправили в Италию…

* * *

…Ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу.

В. А. Жуковский об А. С. Пушкине

И опять Большое Путешествие Дилетанта – но уже не по Сибири!..

В первый раз я, всю жизнь загубивший на проклятой моей Родине, не выпускаемый даже в Болгарию, выехал за границу – поездом до Рима.

На нашей границе был уверен – сейчас вот кирзовые войдут, грохоча Кобзонами! – и заберут меня, и отвезут, куда положено…

И, когда на вокзале Термини, на дрожащих ногах, с опаской родной оглядываясь, я вылез из советского вагона и медленно пошел под сводами вокзала, ошеломленный светом, яркостью и живым шумом, и, впервые в жизни не ощущая никакого страха ни в одной клеточке тела, вышел на итальянскую площадь, сощурившись от солнца!.. – я также впервые в жизни ощутил страшную, неистовую жажду жить вечно! – и зарыдал, представляя, как мы выходим из этого вокзала вместе с любимой Полечкой…

И рыдал весь год в Риме! От ужаса разлуки с самым любимым моим существом, почти совершенным моим созданием.

А от язвы меня лечили в монастыре монахи-иезуиты. У них я пил за ужином из больших графинов много замечательного белого вина «Палестрина» – а монахи пели гимны Палестрины. Иногда они пели православные песнопения по-русски – мне казалось, что ради моего выздоровления. Спасибо, «Руссикум» – и повар Карло!

Потом я жил в божественном доме замечательного певца Вилли Миарелли, рядом с любимым на всю жизнь творением Микеланджело, у Пантеона, где на крыше, в саду меня окружали волшебные розы. Я преподавал Вилли вокал, лечил связки – думаю, я был единственным русским преподавателем вокала в Италии (!).

И здесь же, у Пантеона, 19 января 1989 года случилась удивительная встреча. Я наводил фотоаппарат на витрину с папскими тиарами и прочими одеяниями. И вдруг в видоискателе мелькнул единственный в мире профиль. В Риме не принято кричать. У меня было несколько секунд, чтобы обратиться спокойно.

– Иосиф Бродский? – негромко спросил я.

Человек в темно-зеленом костюме с легким удивлением обернулся.

– Да… – и спокойный вопросительный взгляд.

– Я – Олег Осетинский. Нас судьба ни разу не свела в России, хоть часто были на расстоянии секунды.

– Ну как же!.. «С нами Осетинский, стратосферу посетивший» – это мне написал Женя Рейн из Коктебеля в прошлом году. Вы там были с дочкой Полиной – да? О ней – сколько восторгов! А Чудаков мне много про вас говорил! Вот видите – все дороги ведут в Рим, да?

Мы пожали друг другу руки и около часа говорили – главным образом о Чудакове и о стихотворении, которое Бродский посвятил ему, опередив смерть Сержа: «Имяреку, тебе… от меня, анонима, как по тем же делам…»

И тут подъехал велосипед «бесшумным махом птицы», с него слезла нежная стройная девушка с мягким взглядом.

– Знакомьтесь, – сказал Иосиф. – Это Мария…

Это была его будущая жена – и вдова…

Я не учил итальянский язык – чтобы не понимать факты, а слушать звуки. Но понятно было почти все. И прежде всего – насчет духовности. Поездка развеяла миф о нашей русской духовности – самой духовной в мире.

Так вот, установим точки отсчета. Этика – система отношений человека с человеком. Духовность – отношений человека с Богом. И я утверждаю, что любая западная страна духовнее, чем Россия сегодня. Просто духовность там – не в пьяной болтовне на кухнях, а в любви, разлитой в воздухе, в добрых делах, которые выше молитвы!

Духовность есть поиск смысла жизни – и возникновения понятия «Причины Мира», Творца, Бога. Дальше – установка отношений моей личной жизни с Творцом. В этом смысле Россия есть пещерная страна, большинство людей слово такого – Дух, духовность, Творец, Бог – просто не воспринимают!

А Запад? Запад без громких слов идет по пути делания своей жизни более мягкой, толерантной, справедливой и упорядоченной. И путь этот расширяется и просветляется. Мы даже в эту фазу не вошли – осознанности, осмысленности личной жизни! – а пока войдем, лет через тридцать, Запад уйдет далеко-далеко, в фазу подлинной духовности.

Единственный для России выход – бежать от Азии с ее духовными тупиками – в единственно прогрессивное Христианство (после реформации нашего Православия!). Мы должны прийти в Европу – немедленно! Или Россия станет Азиопой – большой и грязной! И будем мы в ней сидеть позорно и постыло – пока нас не поглотит новая Орда, загасив Христианство и Прогресс, Свободу и Творчество.

Я вернулся в Москву увидеть маму – и в тайной надежде… Но Полина даже маме не звонила, просто сошла с ума, отравилась душой, растлилась… Я поехал в Ленинград.

Иногда, наблюдая за ней незаметно, я хотел ее – и себя! – немедленно убить, иногда – поцеловать со слезами и кротостью. Не случилось!

И там же, в Ленинграде, в 1991 году, снимая квартиру рядом с моей несчастной дочерью, я написал сценарий «Вера и Слава» – за который получил премию на первом (и последнем!) конкурсе в СССР.

Случайно нашел у греков большие деньги, перевел сценарий на английский. Прилетел в Нью-Йорк. Женя Поротов привел меня на вечеринку к дочери бывшего американского посла в СССР. Там я встретил продюсера Джека Николсона Билла Вильсона, рассказал историю. Он сказал: «Потрясающе! Это для Джека! Я свяжусь с ним! Дайте мне синопсис». Я принес. Синопсис был одобрен. Билл сказал: «Тащите сценарий!» Я притащил. Стал звонить – молчание, автоответчик. Когда с трудом отыскал Билла, он, пожав плечами, недовольно сказал: «Что за диалог? Это язык Диккенса! Переведите как следует – на современный американский язык!»

Нужно было десять тысяч долларов. Греки отказались – обанкротились. Я решил заработать деньги сам, читая в университетах и синагогах лекции о жизни в СССР и иногда давая случайные уроки фортепьяно. Жизнь в Нью-Йорке была интересной.

С безумным питерским полупровокатором-полудиссидентом, замечательным Сашей Богдановым, выпускавшим когда-то «Антисоветскую газету», я сумел сбежать из полиции, куда был водворен за учиненный Сашкой скандал в редакции либерального журнала – о чем сообщал знаменитый журналист Козловский в «Новом русском слове».

А в 1992 году он жаловался на то, что О. Е. Осетинский кинул в него бутылкой шампанского в московском Доме кино, но промахнулся! – что для меня вообще-то нехарактерно, а в данном случае еще и обидно…

Наконец я пробился на прием к знаменитому педагогу, Нине Светланофф, очаровательной женщине, «ля-бемольной бабочке Нью-Йорка», как бы директору Манхэттенской школы музыки. Она устроила мне открытый урок с тремя взрослыми студентами – и после урока я услышал от растерянной и покрасневшей мадам следующее – буквально: «Вы – абсолютный гений! Мы просто не знаем, сколько вам платить!» Однако об этом уже сказано выше.

Я заработал кучу денег за три месяца в Нью-Йорке любимым делом – преподаванием фортепьяно – и переводил диалог сценария, страницу за страницей – в разных штатах! Кто только не переводил его, кто только не вставлял словечек из американского сленга! Наконец с помощью молодого нефа-сценариста диалог был готов по-настоящему. Осуществлявшая окончательную шлифовку сценария американская старушка-диссидентка, набирая текст на компьютере в подвале на 52-й улице ночью, ворчливо замечала: «Здесь янки будут смеяться… здесь – вопить!.. здесь – плакать!» Я робко спросил:

– По-вашему этот сценарий может иметь в США успех?

Она взглянула на меня из-под очков. И заорала:

– Люди в жару будут стоять в очереди на х…й знает какой авеню, чтобы посмотреть вашу проклятую ахинею! Это – хит! Блокбастер!

(Замечу в скобках – она оказалась права! Когда этот сценарий у меня в США украли, то поставленный по нему фильм «Тельма и Луиза» был первым по прокату три месяца и полгода был в десятке!)

Но!.. – греки-спонсоры мои – сгорели! Разорились, одного убили…

А потом через оператора Сандро де Клева я нашел продюсера в Австрии – очаровательную женщину, всегда в белых брюках. Поехали в Австрию. Я жил в городе Вене, в здании «Политише Академии». Мы решили, что главную роль должен был играть не Джек Николсон, а великий Клаус Кински. Нашли его в Париже, ему страшно понравился сценарий. Он назывался уже так – «Чашка кофе перед свадьбой». Началась работа. Попутно я бывал на приемах у президента – в костюме своего шофера, делал доклады о политике и экономике, предсказал – за два месяца, когда никто не верил! – на вечере приехавшего диссидента Аркадия Мурашова (есть видеозапись) отмену 6-й статьи Конституции о ведущей роли КПСС.

Австрийцы делали все очень приятно, но слишком медленно – и дождались – вдруг умер Клаус Кински!

Я пил пиво в Зальцбурге, на улице Шварц, рядом с домом, где родился Моцарт, – и смеялся сквозь слезы – Андрон снял дочь Клауса Кински в США – и она жива. Все опять пересеклось!

Я остался в Вене, австрийцы сняли про меня фильм «Вена глазами Олега Осетинского» и отдали мне весь материал на «Бетакаме».

Приехал на Родину, запустился на деньги одного сумасшедшего грузина на «Ленфильме». На собрании группы, состоящей из пьяниц и бездельников, директор группы предложила сразу – поделить постановочные!

И я опять не согласился воровать, не подписал! – характер «невыносимый»! Тогда директриса украла все деньги – и исчезла! Нашли ее грузины через полгода в Берлине!.. Дальше кино уже не было!..

Обалдев от Родины, я поехал в Прагу, полюбил ее навсегда. Поселившись на улице Валентинце, 8, у некоего Питера, прямо у завода «Старопрамен», выпивал по двадцать бутылок этого и прочих праменов.

Закон в футболе: ты не забиваешь – забивают тебе! В кино – то же. Если ты не снимаешь блестящий сценарий, его снимает другой. Сценарий «Вера и Слава», разосланный моей наивной подругой-профессором Танечкой Костомарофф по американским агентствам, через два года явился на экране в пошлом американском варианте как «Тельма и Луиза». Меня всю жизнь обкрадывали на Родине, теперь взялись за это на Западе – какая прелесть! Случай настолько явный (как и с фильмом Д. Шлезингера «Мадам Сузацка» – по моему сценарию «Продается рояль с двойной репетицией и детская кроватка»), что деньги сами упадут в руки, стоит подать в суд. Подавайте, господа! Любому желающему отдам половину, все доказательства налицо, и механизм кражи известен… – а сам я слишком занят, чтобы из-за каких-то миллионов отнимать у драгоценной своей Души волшебные мгновения!

Мама тяжело заболела, вернулся к маме, под руки попалась юная девица Катя Л., я пообещал ее сделать пианисткой-звездой (и сделал позже!), если она переедет в мою квартиру и будет ухаживать за мамой. Она так и сделала – спасибо, Катя!

И снова уехал в Нью-Йорк… И вернулся, когда стало ясно, что маме осталось недолго, оборвав все американские музыкальные контракты – такое не прощается! Я приходил к маме в больницу каждый день, в 508-ю палату, сидел с ней, она приподнималась на кроватке, держась за поручни, которые ей сделали медсестры из полотенца. Один раз сказал:

– Давай погуляем по коридору, мамочка?

– Ну что ж, – кротко сказала она. – Давай погуляем…

Мы шли по коридору, и она как-то пристально, как бы в первый раз, всматривалась в белые халаты медсестер, в окна, столы с лекарствами…

А на следующее утро я пришел на пять минут позже.

У лифта внизу столкнулся с веселой врачихой: «Ой, ваша мама только что умерла! Ночью проснулась, встала, руками держится за поручни и тихо так крикнула два раза – Олег! Олег!»

В это время из лифта выехала каталка, покрытая белой простыней, под ней угадывалось какое-то небольшое, почти детское тело. Врачиха все щебетала: «А потом она заснула – так спокойно, хорошо умерла во сне. Вы опоздали чуть-чуть…»

Я смотрел на каталку под белой простыней, которая удалялась в глубь и темь коридора, и тут до меня дошло – это, наверное, моя мама. Я хотел побежать, но остановился – ведь я на Родине, в чопорной моей отчизне, в стране ханжей, бежать нельзя, еще обхамят, как Васю Шукшина, обгадят последний миг…

А когда мне отдавали вещи мамы, я не был в состоянии что-то замечать, машинально отметил только странно бегающие глаза сестры-хозяйки. Я похоронил маму 5 ноября 1989 года на Митинском (спасибо Лене Леонову – все он устроил – и Леше Михееву, моему бывшему зятю. И бывшему другу). И тут вдруг вспомнил, что на маме не было крестика. И мне его не отдали. Этот золотой крестик я купил на рождение Полины. За год до смерти мамочка, с хитренькой детской улыбкой, кротко попросила: «Олежек, а можно, я Полиночкин крестик буду носить, мой потерялся! Я скоро умру, а когда Полиночка к тебе вернется, опомнится – ты ей отдай».

Увы, мама, прости! Полину украл дьявол, наша волшебная бабочка бегает где-то в СПб по вонючему интернату Матвеева переулка, стремительно превращаясь в гусеницу, а крестик украла простая русская женщина из сестер-хозяек – там было много симпатичных и душевных медсестер-хозяек!..

Но все равно – каждый год 2 ноября я прихожу в 508-ю палату и дарю больным старым женщинам цветы и конфеты.