Текст книги "Витька – дурак. История одного сценария"

А Наташу, с которой мы замечательно веселились полгода, через год мы вместе с БГ выдавали замуж за интеллигентного бородатого физика. И кричали «Горько!», дружно чокаясь.

Но ваще люди (хомо сапиенс – это Божий аванс, шутил великий Олжас), бывает, иногда становятся лучше, чище, подымаются к искренности, даже становятся умнее.

Помнишь, Боря, как я на репетициях рассказывал – и показывал! – с всегдашними моими восторгами о Вертинском, а ты «незаметно» переглядывался со своими за моей спиной, крутя пальцем у виска?

Но оказалось, и ты не безнадежен! – и теперь я с доброй улыбкой слушаю по радио, как ты исполняешь оцененного тобой наконец Вертинского – мордуешь и редуцируешь его великие номера, чтобы заработать бабок…

И – одна просьба – когда поешь сочинения Волохонского и Хвостенко («Над небом голубым»), Боуи («Рок-н-ролл мертв») и Вертинского («Мальчики») – будь ласков, называй авторов этих трех знаменитых песен, которые принесли тебе самые большие деньги и славу!

А то ведь десятками лет твой малолетний эректорат наивно полагает, что эти песенки явились в мир из «Ассы» и их автор – ты! И пожалуйста, не перевирай чужие тексты – не «под небом», – а «над»!

Просекаешь, Боб? Догоняешь, бедный? Эту песню Леша Хвост когда-то спел впервые в моей квартире на Богословском, против Есенина, я помню!

И все-таки последний мой совет – не трогай Вертинского, его модуляции тебе трудноваты, а необходимая для пения ариетток аура – цветущая и открытая! – совсем недоступна! Новые же твои песни – для буддистов и шестиклассников – вполне бессмысленны и потому безвредны. Так что, думаю, ты поступаешь очень правильно, спустя двадцать лет решив петь те самые программы 1980 – 1981-х, над которыми я столько мучился и на которые ломился когда-то хороший взрослый народ! Хочешь прочитать программу на 30 ноября, которую я тогда сочинял полночи? Она и сейчас может иметь успех – разумеется, если ты позанимаешься со мной дня три часов по восемь – ты способный, схватишь быстро опять!..

И все-таки я вспоминаю то утро в «Астории»… Мы пьем коньячок и мирно обсуждаем тексты и ноты… а потом ставим визжащих Алисочку и Полину на подоконник – и они, держась за руки, вглядываются в смуглое золото Исаакиевского купола… да много что есть вспомнить!

И я действительно рад, что ты, единственный в стране, до сих пор иногда поешь достаточно цивилизованным, управляемым голосом – моя работа!

А с Богом… «С той стороны зеркального стекла…» – мой любимый текст… Бог тебе судья, ты нашел свою духовную нишу – то ли в буддизме, то ли в трюизме – в общем, там, где нет места угрызениям совести! Рад за тебя. Я ведь на тебя два года жизни истратил. Запустил на самую высокую орбиту. Я видел, как ты на совково-березовском «Триумфе» так искренне прослезился – даже меня прошибло! (По совести – надо было посмертно Сашке Башлачеву все присудить, гиганту русскому, – да мы же с тобой знаем, чьи деньги! С другой стороны – не Хамзону же присуждать или Кир-Корову!) Просветляешься, Борис? Я – почти поверил!

По ящику услышал, что ты считаешь теперь самым главным – «делать добро»!

Ну – ваще!

Делать добро – так это ж как бы – платить долги?

Так начни!

Посчитай – может, и наберешь несколько штук зеленых на операцию глаз Учителю? Я – приму. С чистой совестью. И у тебя прочистится. Кто-то сказал мне, что в каком-то интервью ты сказал мне «спасибо»! Наконец-то я дождался. И все-таки – лучше деньгами! – как я!

P. S. И кстати, сходи на могилу к Майку. Он мертв надолго, не бойся, и теперь ты можешь всегда петь во втором отделении!

* * *

По грозным столь страстям…

Михайло Ломоносов

Но давайте к нашим баранам, ментам и Ролану.

Итак, развязка неумолимо приближалась – суд и неизбежная тюрьма…

А в это время проходил по последним инстанциям мой многострадальный сценарий «Ломоносов» – плод двенадцатилетнего труда. Все потуги блатных и маститых вырвать лакомый кусок разбились о благородство и порядочность директора конкурса Тамары Огородниковой – спасибо!

Она сообщила мне, что тайным голосованием в борьбе с двумя сотнями заявок на сценарий выиграла моя…

Был заключен договор. Я написал сценарий – десять серий. Отзывы были – из ИМЛИ и от академика Панченко – потрясающие! (Они сохранились.)

Но выход фельетона в «Крокодиле» означал мгновенное закрытие сценария, а закрытие сценария означало закрытие моей творческой жизни теперь еще и как сценариста!

И я пошел в «Крокодил»… Увидел трех мрачных, очень занятых людей. И начал говорить. Говорил без перерыва три часа – объяснял, рассказывал, плакал, смеялся, читал стихи, кричал, пел! И когда замолчал, обессилев, то один из заместителей главного редактора «Крокодила» (не могу сейчас вспомнить фамилию – если можете, откликнитесь!) сказал буквально вот что – я за его слова не отвечаю: «Мы не будем печатать про вас фельетон. Вы – наша национальная гордость. Вы один из куполов собора Василия Блаженного».

Он был совершенно трезвый. И, по слухам, очень злой. При всем моем снобизме, высокомерии и самомнении, я был потрясен. Замер. Думал – он зло шутит. Но он тихо повторил все это, глядя куда-то в окно. Меня обласкали, напоили чаем, заверили – и я ушел – в слезах.

И они закрыли фельетон! – он не появился! Спасибо вечное!

Но менты – не журналисты! Дело шло. И злобный следователь, уже примеривая новые лычки, после допроса с ненавистью тычет мне в лицо скрещенные пальцы. Мама плачет сутки напролет… И второй сын – в лагерь, и теперь – надолго! А как все хорошо начиналось – кино, музыка!..

И…

И!.. – молодой тогда Леня Никитинский бесплатно дает старинный – и вечно новый – совет: больших людей – к прокурору! И – звонок в КГБ!..

И я позвонил кому? – да, Ролану, который ко всей этой моей возне с роком и панком относился крайне неодобрительно, и в результате я – невыносимый, советов не выносящий! – не звонил ему два года.

Ролан хохотнул: «Ага! О господи боже мой! А я что говорил?» Оделся в лучший костюм, прихватил с собой Нехорошева, главного редактора киностудии «Мосфильм» (которому я за это как бы должен простить изуродование моего великого сценария «Ломоносов»… – простить?), еще какую-то знаменитую актрису, не помню…

И приехали они к прокурору, Ролочка побалагурил, спел, проникновенно глянул в глаза прокурорской жене. Нехорошев тихо поведал, что я лучший сценарист страны, актриса наделала глазок и духов. Выпили три бутылки коньяку, и дело было через три дня закрыто (о, эти три дня!), о чем мне сообщил тот же следователь, – но глаза его уже были мертвы, как два Чернобыля. «Еще встретимся!» – тихо прошипел он вслед…

Вот так Ролан меня спас второй раз.

Спас десять серий «Ломоносова» – и мою жизнь, собственно.

Еще раз в тюрьме, с тем же «невыносимым» – пардон, гордым! – характером – не выжил бы…

* * *

Бога нет, и вместо Бога

Не придумали протеза,

Чтобы в рамках джентльменских

Это быдло удержать.

Сергей Чудаков

…Да, но что же было потом? А потом – все до зевоты известно. Репутация моя как антисоветчика устоялась окончательно, и я прошел весь киношный ад и яд — от а до я…

«Контора» держала меня на коротком поводке – тихими предупреждениями, намеками через знакомых, угрозами – не смешными.

В Госкино была снова дана установка: «Пусть пишет, но к постановке не подпускать на пушечный выстрел!»

Сценарии – честные, но не лучшие! – хоть и проскальзывали иногда через студию, через двух-трех редакторов со вкусом и крохами совести – потом калечились. Сначала в Госкино, а потом нашими полуграмотными режиссерами, сантехниками кино. Ведь в режиссеры во ВГИК тогда принимали так – по блату процентов шестьдесят и процентов сорок наших: «политически сознательных, из рабочей семьи». Как дирижеров в Консерватории – играть ни на чем не умеет, но сознательный — в дирижеры его!

Вот – и слушайте! И – смотрите!

Достаточно вспомнить, что сделали со сценариями «Двое в степи», «Сто радостей», «Бег на месте», «Гонец спешит»…

Прелестнейший сценарий «Бой без тени» с волшебным женским характером, динамичнейшим сюжетом и оригинальной формой превратился у режиссера В. Попова в беспомощный научно-популярный бред про бокс под названием – «Бой с тенью»!..

Мои сценарии – это не киношка, это произведения искусства, развитие идей великого Ржешевского, подлинно художественные кинооткровения. И все они были искромсаны, обезглавлены, «преображены» пошляками режиссерами в школьные прописи, вульгарный примитив. Они вытравляли главное, живое, трепетное, опускали мои волшебные сады до уровня своих капустно-картофельных огородов.

Наши режиссеры вообще самая необразованная часть общества, они не представляют себе даже элементарно лестницу культуры – Ренессанс, барокко, классицизм, Просвещение, сентиментализм, романтизм, позитивизм, реализм, авангард, неореализм, маньеризм, постмодернизм, новый «исторический» стиль, мениппея…

У них в мозгу все скомкано, как худая гармошка! Барокко слиплось с романтизмом, Просвещение – с позитивизмом. Даже в Германии Ренессанс оказался скомкан, в России же его не было вовсе! Наши режиссеры не знают не только истории кино, истории культуры, они не знают, куда идти, – и тычутся слепыми глазами в постмодерн для самых бедных! Не понимая движения искусства в прошлом, они никогда не дадут прорыва в великий современный стиль! Сергей Урусевский был фантастически образован и выстрадал свой романтический русский экспрессионизм – не только по наитию! (А в общем, все наше киноразвитие, в сущности, асинхронно мировому развитию. Западное кино уже лет тридцать как совершенно оторвалось именно за счет мировоззренческого развития режиссеров, за счет их внимания к новому мироощущению зрителей! А мы – все в пещерах да схимах вопим о преимуществах нашей духовности! Отсеченные колючей проволокой от времени, мы летели – летим – будем лететь? – в пропасть варварства, одичания, языческого примитива! Разве есть сейчас в этой стране кто-то, кроме меня, кто мог бы снять «Рассекая волны» или «Криминальное чтиво»?) Только не надо о Германе или Сокурове!..

Чтобы не врать, я бросил писать про современность. Ушел в русскую историю, которой страстно интересовался с детства, а в юности задумал русскую трилогию, много лет писал Ломоносова, Пушкина, Циолковского, декабристов, Глинку, Грибоедова, надеясь, что хоть там можно всякими хитростями – не врать!

«Ломоносова» все-таки запустили.

Вот отрывки из заключений двух крупнейших экспертов.

«Сценарий "По грозным столь страстям" представляет собой чрезвычайно значительное художественное произведение, опирающееся практически везде на факты биографии Ломоносова, написанное – что бывает крайне редко – с уважением к фактам и дающее этим фактам подчас совершенно новое и убедительное толкование в оригинальной и свежей художественной форме… Как читателя меня прямо обезоружили своей художественной убедительностью, а как специалиста по XVIII веку порадовали прямо-таки научной достоверностью авторского вымысла такие удивительные эпизоды, как эпизод с "языком", постоянно возникающие в сознании Ломоносова события из жизни Петра, сцена с кредиторами в доме Цильхов, – стилизация, заимствованная у Полевого, чтобы ощутить вкус эпохи и прокомментировать штампы того века, разговор Ломоносова с дочерью о стихотворении "Кузнечик" (8-я серия) и многое др…»

(Внимание, уважаемые читатели! Ни одна из этих сцен не снята! Ни одна!)

«…В заключение хочу выразить надежду, что талантливая, оригинальная по форме, драматичная и познавательная история жизни Ломоносова найдет на экране достойное воплощение, адекватное художественно-историческим достоинствам сценария.

24 ноября 1978 г. Е. Н. Лебедев, ИМЛИ им. А. М. Горького».

Итак, я пробил А. Прошкину – нетарифицированному лит-драмовскому режиссеру ТВ – постановку десятисерийного фильма по Госзаказу на «Мосфильме»! Вы понимаете, что это значило тогда?

Невероятный, неправдоподобный прыжок кучера разбитой телеги – в летчики суперлайнера! Это значило – огромные деньги и состоявшуюся судьбу! Почему я это сделал? Да только потому, что он, Прошкин, дал мне клятву снимать точно по сценарию! И чем же он мне ответил на мой подарок, на мою борьбу за него?!

А вот чем – как только я жуткими усилиями пробил ему постановку на «Мосфильме», как только была поставлена последняя печать и фильм был запущен в производство, он тут же сообщил мне (трусливо, торопливо, по телефону!), что снимать точно по сценарию он не будет, что он вычеркнет две ключевые фигуры – Петра Первого и Комментатора, а также откажется от основного формообразующего элемента сценария – сюрреалистического взаимопроникновения эпох, потому что – цитирую! – «у меня не хватит артистизма, слишком сложная форма, непривычно» – и т. д.

Я, крикнув: «Предатель! Сволочь! Зачем же ты умолял и давал клятву?!» – упал в обморок у телефона.

То есть это ничтожество, из-за которого я отказался от таких достойнейших людей, как Г. Чухрай, Е. Ташков и других, мгновенно предал меня, обманул – да еще и обокрал, нагло влез в соавторы уже принятого сценария! – тайно от меня, действуя через редактора Нехорошева, который тоже предал меня и сценарий, зачеркнув все то хорошее, что он делал раньше для искусства! И как всегда – тоже влез в соавторы! Леня! Как я тебя любил, боготворил, ты помогал мне, помогая своей душе, «ты мой пропуск в рай», говорил ты – зачем же ты заляпался? Я ведь предложил тебе пять процентов не как взятку (повторяю, сценарий уже был принят Гостелерадио), а чтоб ты следил за точным соблюдением сценария – а ты тайно приписал себе большие проценты, и вместе с Прошкиным искалечил сценарий, выкинул все стилизации, сценку немецкую по Полевому (вот это и есть настоящий постмодернизм – но внятный и приятный!), выкинул все прелестные личностные сцены, разрушил гениальную действенную форму, нужную зрителям, навел тошнотворного казенного патриотизму, изувечил живые диалоги – а ведь так восхищался сценарием! С чем же на Страшный суд предстанешь?!

Для справки: по законам кинопроизводства США в принятый сценарий нельзя без согласия автора вставлять ни одного соавтора и ни одной поправки – и только Гильдия киносценаристов определяет, кто может стоять в титрах фильма! Чтобы второй оказался в титрах в качестве соавтора, он должен (с согласия автора, зарегистрированного официально и письменно особым договором!) внести тридцать процентов нового материала. Если этот второй автор сценария – режиссер, он должен внести (с согласия автора опять же!) уже пятьдесят процентов, так как предполагается, что небольшие изменения он должен вносить автоматически; если он изменил твой сценарий без твоего согласия даже на треть, он не станет твоим соавтором! Потому что решение о том, кто будет считаться автором сценария, будет принимать совет гильдии – и сценарист, которого незаконно покорежили, может подать прошение в совет – а совет подаст в суд, – и «соавторы» не будут внесены в титры и еще заплатят страшный штраф – и могут даже загреметь в тюрьму!

К сожалению, здесь вам не там! Мы, увы, не в Америке! Ладно, я прощаю тебя, Леня, – хоть и не понимаю, почему ты до сих пор воруешь мои деньги? Изуродовать прекрасное художественное произведение, которым ты так восхищался! – и с чистой совестью получать за это мои деньги? Я тебя жалею, Леня, но… неужели не стыдно? Ты ведь не этот вялый тщеславец Прошкин, воплощение такой симпатичной на вид посредственности, которого я всю жизнь тащил вверх, ненавидящий, как он сам признался перед началом съемки, Россию – да и самого Ломоносова! Ему в сценарии по душе были только эти немецкие воришки, мучавшие Михаила Васильевича всю жизнь! А про актерский ансамбль, весь неверный, про интонационную тупость и примитивную пластику, бездарно истраченные огромные деньги – не хочу и говорить! Слезы! Серенький трусливый человечек взял и испоганил замысел Микеланджело! Г-н Прошкин – слышишь? – ты предатель всего святого, лгун и трус, и Бог тебя уже этим наказал – так хоть покайся!

Но ты, Леня, ты… – как ты мог допустить уничтожение главного в сценарии – ведь вся тайная суть огромного произведения, написанного в проклятое время, была – возвышение Ломоносова от грубого Просветительства – через точно замотивированный уход Михайла-подростка из христианства, потом – через раскол! – через Большую Науку! – через нравственные испытания! – неизбежно и прекрасно – снова к Христу, к «О, Боже, что есть человек»!

Да, ты был тогда атеист, может, не понимал, где для меня кровь и суть!.. Но теперь, говорят, ты тоже пришел к Христу – как же теперь жить будешь, если ты с этим п… изгнал из фильма победу Христа в душе Ломоносова? Как жить-то будешь? Бедный Леня! Я – прощаю тебя. Ну а сценарий? Ну а Ломоносов? Ну а Бог?..

«Звезда пленительного счастья»… Мотыль тоже нагло влез в соавторы, разжижив и опреснив принятый первый вариант, тоже нарушил все законы, обокрал, хитро перезаключая договоры на «Ленфильме». Сценарий, полный таланта, любви, правды и ясной увлекательности, он превратил почти везде в примитивный барский ландрин с песенками, уничтожив, по существу, два главных образа – Машу Волконскую и Сергея Волконского, запутав изящную и стройную композицию модными тогда у провинциальных кинолюбителей ретроспекциями. Единственное, что он не мог изуродовать, – Цейдлера в гениальном исполнении Смоктуновского. Кеша мне звонил и спрашивал – можно ли сниматься в этой роли, не изуродована ли она слишком? Я сказал: «Эта не очень изуродована».

Расстались мы с Мотылем так: я выгнал его ногами из моей квартиры на Богословском – и прорычал: «Ты без меня – посредственность! Без меня ты – никто! И ничего не снимешь!»

И – так и вышло! Но ваще Мотыля – жаль. Дружили искренне. Он мной восхищался, работать было приятно и тепло. Мы могли бы с ним сделать волшебные вещи. Но бедняге не хватает культуры, он сам признавал. «Олег, ты здесь единственный европеец!» – говорил? Говорил! Жаль… Была в тебе какая-то жизнь и первоначальная тонкость…

Что касается «Взлета», это был сценарий из Книги рекордов Гиннесса, просто великое искусство! Новый образный киноязык, а не просто острая запись. По жанру – грандиозная экспрессионистская фреска с элементами мускулистого сюрреализма – причем открыто антибольшевистская! О, я к этому времени так хорошо, даже слишком, овладел языком Эзопа – языком недоговоренностей, мелочей, намеков! Там были открытые цитаты, к примеру, из Солженицына! Искусно маневрируя, я осудил устами Циолковского «революционеров», утвердил примат Духовности в Преображении человечества, воспел идеи Циолковского и Федорова – «Причина мира – блага́»!

С помощью осторожного, но доброго Михаила Сулькина сценарий каким-то чудом вышел в издательстве «Искусство» отдельной книжечкой – расхватали, у меня нет ни одной – кто подарит?! Из Ленинграда мне позвонил БГ – еще до московского десанта и ссоры: «Олег! Читаем, балдеем! Это просто е… т… м…ть! Мы в отпаде! Как это напечатано?!»

Но режиссер С. Кулиш, это воплощение лжи, предательства и бездарности, тоже меня обманул – вместе с Евтухом. Евтух (Евтушенко), слава которого к тому времени практически угасла, просто встал на колени у меня в кухне, чтоб я согласился на его участие, – потому что директор «Мосфильма» Н. Сизов твердо сообщил, что без согласия автора он не утвердит Евтушенко в роли Циолковского, так как роль Циолковского была написана специально для моего друга великого Иннокентия (Смоктуновского), но этот… Кулиш сообщил мне с важным видом, что «Смоктуновский не из его команды». Я его чуть не убил (ничего, еще есть время!). Но сделать было ничего нельзя – Смоктуновский уже узнал, обиделся, мы даже поругались на Тверском бульваре: я орал и требовал чтобы он боролся, пошел со мной к министру, он не хотел.

Я рыдал… А тут появился обаятельный Евтух, напоил меня в ЦДЛ, в Грибоедове, в Дубовом зале, – и дал мне твердое Слово Поэта – поклялся, что не допустит искажения сценария.

Я разрешил. И Евтух меня обманул! Он снимался первый раз и вообще думал, что Куля – большой режиссер! В итоге он лег под беспомощную эту бездарность – и из гениального сценария получился чудовищный кулиш.

Не украинский кулеш и не русский кулич, а нечто неприличное – кулиш!

(И стыдно, Женя, врать, писать про Кулиша благостные строчки – ты всем интересным в этой такой для тебя выгодной акции, продлившей еще лет на пять твое существование в культуре, обязан мне, а всем плебейским, ничтожным – Куле!)

Юрий Маркович Нагибин, с которым мы были знакомы еще с «Московского комсомольца», прочтя мой сценарий (он назывался тогда замечательно – «Как исследовать мировые пространства реактивным прибором»), с восторгом рычал: «Это – фреска Микеланджело! Это ре-минорная фуга Баха. Я потрясен мощью твоего воображения! Это – отрицание социализма и позитивизма! Великий миф!»

Джемма Фирсова, ты жива? Откликнись – я правду говорю?

А теперь прочтите, что написал Нагибин о фильме «Взлет» в своих «Воспоминаниях»: «…Видел фильм „Взлет“. Бездарнейшая режиссура Кулиша»!