Текст книги "Витька – дурак. История одного сценария"

* * *

Дайте мне перекреститься,

А не то – в лицо ударю.

Хуже порчи и лишая —

Мыслей западных зараза.

Пой, гармошка, заглушая

Саксофон – исчадье джаза.

И. Бродский

Словом, братья устроились замечательно! Семья всегда исповедовала вечные ценности – раньше партийные, теперь тоже вечные – тут братья на всякий случай разделились – один за вечные западные, другой – за вечные державные.

Потом у семьи, несомненно, будут другие ценности – но тоже вечные, вечновыгодные для карьеры. Но Гимн будет всегда один. Он создан папой для них, только для них. «Славься, Отечество наше свободное…» Да, для них – и для их нукеров – абсолютно свободное. Как там у Бродского: «Входит Лев Толстой в пижаме, всюду – Ясная Поляна».

(Свожу счеты? – нет, срываю маски! Раз к слову пришлось, так уж лучше зайти в это «дэд энд», страшненький михалковский тупичок с бассейнами и кортами – расставить точки над «i» – a то забуду!..

Разъясняю – для будущих моих биографов (тобой, Андрюша, вряд ли кто заинтересуется в будущем – разве что как курьезным примером всемогущества партийной и денежной мафии в век новых технологий). Однажды я прочел в Алма-Ате один сценарий, написанный тобой самостоятельно – для казахов, про войну! Боже! Это – апофигей! Бедный Андрон. Хочется пальцами шевелить, а приходится изображать из себя демиурга. Жуть какая! Так же язву нажить можно!

Ты – приобретатель, я – изобретатель. Меня еще будут лет тридцать изучать и догонять как музыканта, побившего все рекорды выразительности и техники руками своих учеников, как автора «дубль-стресса», великой педагогической системы музыкального образования в XXI веке, как автора новейшей актерской системы «подкладок», как великого сценариста, чьи сценарии и сцены из сценариев «Катера», «Взлет», «Дьявол в России», «Вальс-фантазия», «Я стреляю по Москве» – «на уровне Библии, Достоевского, Шекспира» – не мной сказано!

А когда поколение моих ненавистников вымрет – то новое племя кинодраматургов прочтет мою великую пластическую кинодраматургию, не имеющую аналогов в мире подлинно художественного кино, и с удивлением обнаружит, что один человек опередил их на тридцать лет.

Так заново открывали – и понимали! – через пятьдесят лет первого великого русского кинодраматурга Ржешевского, опошленного Пудовкиными и прочими Кулишами.)

Но не будем завидовать браткам — это не есть позитивно, их надо жалеть и за них молиться.

А суть!.. Андрюша, неужели ты думаешь, что людям непонятна суть твоей книги, названной с таким циничным как бы вызовом? А ведь эту болезнь давно описал фельдшер Фрейд, и это твой случай… Да, всю последующую жизнь ты посвятил тому, чтобы кое-кому доказать, как тебе наплевать, что тебя бросила первая жена, и что тебя будут любить другие! Ха-ха. Меня ты не убедил. Не спорю, на малолетнюю казашку из глухой провинции, или на страшненькую французскую еврейку, или, наконец, на давно отцветшую пожилую американскую актрису ты, такой молодой и знаменитый русский режиссер, – мог произвести впечатление. К тому же они так многого от тебя ждали! (Ну и, конечно, все другие женщины, зависимые от кинофеодала с неограниченными возможностями.) Ответь же – не мне – хотя бы себе! – и внимательно при этом смотри на себя в зеркало… ответь, Андрей, не обижайся – как по-твоему – хоть одна женщина тебя любила?! Не по нужде и не по пьяни – а просто? Хоть одна восхищалась тобой – как личностью – и как мужчиной?.. Не актерски? Ну?! Мой бедный друг! Мы оба знаем ответ…

Теперь ты в каждой тележопе затычка, торжественно извергаешь прописные истины – даже «Одиссею» превративший в школьную чушь! – а ее ведь нужно было разгадывать! – позвонил бы, поставил бутылку, как раньше, – глядишь, и Оскара бы схватил!

А недавно ты с экрана, как бы в маске искушенного Вольтера, уставшего от собственной значительности, проникновенно и суховато (очень старомодная режиссура!) поведал трепещущим пенсионеркам, что «щастья-то в жизни нету!». И, ты знаешь, это прозвучало искренне. Но я тебе возражаю – «Праведник всегда ликует» – сказано.

Счастье есть, Андрюша! – как состояние чистой души, уверяю тебя, только оно не дается эгоцентрикам и эгоистам, не умеющим краснеть и жертвовать во имя чего-то большего, – но ты ведь краснеешь с жопы, все уже знают твою любимую прибаутку. Мой бедный Андрон, донашивай фамильный паспорт, дожевывай достатки, недостатков у богатых нету, есть сытое теннисное счастье. Ты так и не понял, для чего вся эта Одиссея!

Впрочем, охмурять бедную Родину клану не впервой.

* * *

В сложном щебете мартовских птах

Бродит смерть как последняя лажа

Будет съемка обратная прах

Антиснег крематорская сажа.

Сергей Чудаков

Был апрель 1998 года. Я отправился погулять в Кремль. Вспомнил, как в начале оттепели великий Илья Глазунов – вот в ком была подлинность! – советовал мне гулять по Соборной площади каждый день! Давно это было… Толпа туристов вынесла меня к соборам. Да, русские цари жили в Кремле, не выходя с Соборной площади. В Успенском их крестили, в Архангельском хоронили – или наоборот?..

Потом я спустился в Александровский сад. Там уже проклевывалась лиловая сирень. Вспомнил, как мама водила нас с братиком Юрой сюда гулять – во время Великой Отечественной войны. Мы прятались в гроты вдоль Кремлевской стены, а над стеной летали аэростаты.

Уже у выхода на книжном развале я заметил фамилию на обложке книги. Андрон Кончаловский. «Низкие истины». Так ты теперь уже и писатель? А как со знаками препинания и вообще с грамотностью? Впрочем, зачем им грамотность? Я купил книжку, присел на скамейку. Открыл, полистал. Ложь, полуправда, фанфаронство барчука, пародия на высокий цинизм. Андрон – секс-символ? Смешно! Пока он не стал – благодаря папе-гимнюку и кагэбэшнику! – режиссером, ни одна девушка на него не взглянула – скучно! Правда, деревенские девушки, продававшие на Николиной Горе молоко, ему улыбались, и все такое… Что ж, продавщицы и жены офицеров заинтересуются – и недорого. Я встал и пошел к выходу, держа хвастливую брошюрку, как гнилую селедку, – за хвост страницы. И сунув ее в урну, с облегчением вздохнул. Прошел по улице Герцена вверх.

Остановился у входа в бывший Студенческий театр МГУ. Вспомнил – костерок во тьме – афиша от руки: «Павел Когоут. "ТАКАЯ ЛЮБОВЬ". Постановка Ролана Быкова»…

И вдруг понял, что с момента моей встречи с Роланом прошло сорок лет! Я оцепенел! А внутри все закричало, и начался спор.

– А почему ты не идешь к Ролану? Ведь ты его обидел! Сколько раз он тебя спасал!..

– Он загубил мне жизнь!

– Что за чушь! Ролан – это не Андрон пустодушный, который тебя элементарно предал и обокрал!

– А Ролан сломал мою жизнь!

– Да, но, может быть, – по неведению. Нет вины – есть беда наша общая. Русский Рок. Без гнева и укора. Ты должен прощать и любить его.

– Нет, не могу.

– Попробуй!

– Нет, не могу!..

Дискуссия в моей душе длилась долго. Но однажды, вздохнув, я обратился к своей покойной маме – вспомнил ее таинственные задушевные беседы с Роланом, вспомнил, как она его любила, как он был с ней восхищенно-добр!.. – и решился!

Пришел на юбилей великого Юры Никулина (незадолго до этого снимал его для своей питерской ТВ-программы «Русский Рэмбо») и услышал странно-бесстрастное пение Ролана, леденящую эту «песню» с жутко страшными словами!.. – и не смог к нему подойти.

На следующий день я позвонил Коле Конюшеву, и сказал: «Передай Ролану, что я его люблю и готов извиниться». Коля искренне обрадовался: «Ну так не тяни, приди, приди! Но сейчас он в больнице. Давай – после съезда!»

И пошел я на тот самый «исторический съезд» киношников в Кремле – с сотнями откуда-то взявшихся «гостей» кавказской национальности, которые дико хлопали Никите – и захлопывали всех, кто осмеливался не соглашаться с барином. Протестующим слова не давали, а когда я Никите прислал записку – кто может его деятельность финансовую проверять, контролировать? – он разыграл сцену из Жириновского – вращая белками, истерически кричал: «Взгляните в эти глаза! Меня проверять? Какая проверка? Какой контроль! Я согласился вас спасать, я вам одолжение делаю, что пришел и возглавил вас!»

В любой цивилизованной стране после такой сцены люди молча встают и в гробовой тишине удаляются из зала с выражением ледяной гадливости на лице.

Но наши крепостные рабы-не-мы агрессивно-послушно сияли, согласные на порку, – лишь бы накормил. (Ну как – довольны?)

И только Ролан осмелился не согласиться с Михалковым всея Руси – и Ролана они не рискнули захлопать. Я был страшно горд за Ролана. Уехал в Петербург сдавать программу, а когда вернулся, решил – все, сегодня иду к Ролану мириться!

Вышел из метро «Площадь Революции», дошел до Александровского сада, присел на скамейку отдохнуть. На душе было радостно. Увидел телефон-автомат, нащупал в кармане монетку. Встал, чтобы позвонить.

И в эту минуту я услышал из транзистора соседа по скамейке омерзительно отчетливую фразу: «Сегодня после длительной болезни… скончался знаменитый…»

Меня шарахнуло, как молнией! Я вскрикнул: «Нет!» Соседи по скамейке испуганно отодвинулись. Я смолк, сжал зубы, больно прижав кулак к губам. И понял наконец причину бесстрастного тона Ролана в цирке.

Он – болел, он – знал, он – прощался. А я… гордыня проклятая!

С горящим от стыда лицом я встал со скамейки и пошел через кусты к стене Кремля. Прижался к ней, замер, по-детски открыв рот. Я не плакал. Я был в каком-то ознобе. Или во сне. Мне стало вдруг холодно, я оглянулся…

И вдруг… – за одним из кустов! – мелькнуло лицо седого Каплера, жующего кофейные зерна!.. И вдруг… – твердый подбородок Геночки Шпаликова!.. Через секунду они исчезли среди деревьев и кустов сирени…

Я всмотрелся настойчивее…

В кустах мелькнула тень – это качал головой озабоченный Ржешевский…

Нежно провизжали свое «хи-хи-ха-ха!» веселые Инна и Марина!.. высокомерно усмехнулась Рома!.. и, лукаво просияв ослепительной улыбкой, из кустов на миг прорвался совсем юный Витька – Ролан!..

Я бешено прыгнул к нему, раздвигая трясущимися руками ветки!.. – но там уже никого не было… Никого…

И тут наконец до меня дошло!..

И я в секунду стал совершенно бесстрастен. Быстро дошел до метро. Доехал до Цветного бульвара. Добежал до дома. Рывком вытащил старый чемодан. Нашел белые брюки Гены Шпаликова. Надел их – с трудом, но влез. Потом в самом низу старого холодильника отыскал бутылку с тем самым трехзвездочным армянским коньяком, недопитым сорок лет назад. Он несколько усох, стал какого-то странного цвета, но граммов сто пятьдесят там осталось.

Я медленно наклонил бутылку, налил стакан. И, следя за своими жестами, чтоб не допустить никаких патетик и сентиментов!.. – медленно и спокойно выпил неприятно холодный напиток странного вкуса. Напиток ударил в башку, как молотком. Я пошатнулся, вышел в коридор. Зажег свет. Всмотрелся в зеркало… Помните фразу из нашего любимого сценария? «Как долго можно смотреться в зеркало…»

Да, волосы у меня были седые!.. – Каплер оказался прав.

Но в белых брюках Гены я смотрелся еще ничего.

Я подошел к столу, увидел «Реквием», из-за которого, собственно…

Раскрыл, закрыл.

И сценарий «Витька-дурак, или Катера», с пометками Ролана, всегда открытый – закрыл тоже…

…Есть такая сцена в сценарии – Витя на бешеном ходу поезда идет по бортику платформы, не держась руками, – рискует жизнью, но держит форс – русский, смертельный! Стоит минуту, и, мокрый как мышь, спрыгивает, и, просияв, подмигивает в камеру – Делов-то!.. А потом смотрит на себя в зеркало – долго-долго, невозможно долго, как учил друг моего отца, великий русский кинорежиссер Довженко! – а потом вдруг начинает выбрасывать все свои рубашки, брюки и прочее!

Эту сцену сыграть мог только Ролан!.. – но, чтоб ее сыграть, он должен был рискнуть – освободиться сам! «Нужно быть кем-то, чтобы сделать что-то», – сказал Гёте. Но это ведь спорно, подумал я, ведь человек часто становится тем, что он делает. Вот возьмите опять же братьев М…ых – ведь полная тщеславная пустота была, но воленс-неволенс пришлось играть в значительность, в «идола», отдавать команду «мотор!» – и научились же произносить какие-то связные фразы, производить впечатление…

На этой мысли я вдруг стал быстро косеть. И, в спешке выходя из подъезда, задел свежепокрашенную дверь, чуть не испачкав белые брюки Гены. Как это у Кушнера?

 
Пойдем же по самому краю…
Пойдем же по аду и раю,
Где нет между ними черты…
 

Мне удалось доехать до «Тургеневской». Я выбрался из метро и пошел, невнятно так улыбаясь, как бы ожидая чего-то. То ли гимна, то ли марша, то ли просто команды. И – дошел-таки до Чистых прудов, и узрел огромные буквы на стене билдинга – «Фонд Ролана Быкова». И, купив в баре напротив четыре бутылки «Балтики-3», я вернулся на бульвар и сел на тяжелую белую скамью. Остался пустяк – открыть бутылки. Молодые ребята, сидевшие рядом, помогли…

И тут легко так тихо зашелестел наконец мелкий московский дождик со вздохом и с поцелуйным захлебом. И мысли мои стали радостно освобождаться, и чистейшее из воодушевлений пришло ко мне как дождь – без знаков препинания…

* * *

В окне стоит человечек

И от боли корчит рожу.

А может, за ним другой человечек

Снимает с этого кожу?

Олег Григорьев

…на Чистых прудах спиной к «Фонду Ролана Быкова» напротив театра как бы «Современник» три реальных современника залезли на скамейку с ногами счастливые лица пьют пиво как ни странно «Жигулевское» растут ряды пивных патриотов я отхлебну из горла тоже ну что ж прощай мой Айболит ты заказал мне Реквием для фильма оказалось он по тебе да я опоздал мириться но ты ведь подождешь меня русский пацан с чубом хохмач парубок и жидяра ты мог быть светоносцем а не просто светлый тролль и друг детей ты остался партизаном как твой отец втайне благодаря большевиков за удачную нишу зачем ты сел в новый партийный танк с валютными крыльями если цель путешествия утеряна силы пропадают говорил умный Гюго ладно все хорошо серьезный и деликатный дождь идет на Чистых прудах я нашел место чтоб уронить слезу здравствуй русское портвейное небо вот наш с Сержем двойник безумный Франсуа хрипит «отчаянье мне веру придает» вот Жан Кокто бросает Азнавуру «вы сделали отчаянье своим вдохновением» вот Азнавур усмехается «счастливцам нечего сказать» нет ли здесь Рола проклятой сермяги Чистые пруды проливной захлестал влага везде наши катера плывут среди ржаного поля и взлетают на краю ойкумены я остался в титрах твоего «Чучела» но нашей общей мечты мир не узрит уже никогда помнишь признаки осуществленной жизни Олежа перечисли как мне надо делать внутреннюю карьеру и я бубню – бороться с габитуацией техника развития порыва быть всегда в эвристическом тонусе система путешествий по собственному развитию тезаурус понятий и тезаурус состояний вот богатство полное этическое включение восприятие подвижное еще искать тезаурус опорных прецедентов искать подлинного общения с собой самим и прочая чепуха будущего века тинейджеры сидят на спинках скамеек такие смелые не боятся милиции пьют пиво хохочут когда соловей поет Рола его можно брать голыми руками ведь темных аллей больше нет есть темные подъезды быдло победит оно множится неудержимо ты в Кремле потребовал закона и умер народ наш обмануть святое дело они вон Солженицына не знают но освищут а Никиту каждый знает он из ящика не вылезает помнишь любимую нашу реплику Витьки «я на каждом заборе требуюсь» а бывший доктор Айболит стал творцом собственного блестящего благополучия как ваще пройти верблюду в ушко карлик лицедей огромная натура у нас были крылья ты растратился на пузыри и фуки а ведь порода лукавых добрых Иванушек вымирает они двоятся один ушел в бизнес другой в бандиты а может мы еще вернемся но ты нарушил правило художника номер два и если мы перешли на эсперанто дождя и пива то вот тебе стрела из лука поэзии – не в этом ли разгадка ремесла, чьи правила: смертельный страх и доблесть, блеск бытия изжить, спалить дотла и выгадать его бессмертный о m б л е с к?  я не фанатик Беллы но это гениально… ну что ж теряй друзей оставь надежды и я бреду по старому от старых глаз Арбату шатаясь бормоча рыча эх Русь эх птица-тройка дождь целует лужи салют любви под мутным небом народ пьет водку осетинскую спасибо лучше бы мне фильм ведь жду уж сколько лет а скоро снег пойдет нам всем так нужен снег вот даже Эллиот и в Англии далекой это осознал да только снег копит тепло и надежду у нас в России мы на снег рассчитываем твердо белая паранджа скроет грязь и уродства сменит всем амплуа но теперь банкир какой прыжок ушел лишь Бог судья так говорят забыть пора подвал творчества там в Болшево немой бильярд с шарами из слоновой кости да ты помнишь там кий мелится и хлебнем же коньячку уж утро но шары летят удар глоток а наверху так мирно Гена почивает с женою Инной и моя жена Мариша спит свернувшись так по-лисьи и видят сны они небось цветные ведь дело прошлое мой утешитель но пришла уборщица прогнала нас ах маленький Роланчик урчишь от вожделений и фантазий ах щедрый жмот любитель нежных актрисуль чья шея пахнет так французскими духами о как умел ты рассказать об этом ну хватит перейдем на прозу а дождик все идет вот ведь и сам Энгельс понимал что революция заходит дальше своих целей затем наступает реакция которая тоже заходит дальше своих как много раз читал тебе я Кастанеду мы все столкнемся с бесконечностью и должны ответить на главные вопросы – зачем же делать это когда мы уж беспомощны почему не тогда когда мы сильны почему же не сейчас говорю я себе ведь пустячок остался ладно да здравствует антиномичность быта и бытия я быстро суну тебе сигареты под подушку быстро налью коньяку а как хотелось чтоб ты до самого допрыгнул! ведь образ тот же пусть без тросточки и котелка я требуюсь я на каждом заборе требуюсь не вышло но народ наш терпелив параноически «терпеть кому ума недоставало» говаривал ведь Ломоносов и Витька наш дурак идет всем мстить но забыл патроны смерть теперь везде раскаяния нигде мы ведь не немцы какие чтоб каяться Россия слышишь этот зуд Михалковых уже не трое а гораздо больше а помнишь как кричали бесноватые Иисусу что ты мучать нас пришел! да жажда совершенства мучает только достойных жертвы добровольной ах Россия мохнатое сердце я возвращаюсь чтоб задохнуться твоим ветром и умереть от твоей грубости увидишь нищего прижмись к нему и плачь от слез родится маленький скрипач всегда полезно знать что в мире есть страна в которой невозможно счастье потому что счастье невозможно без свободы это написал маркиз де Кюстин он бяка но я смеюсь весь мокрый ведь проблема Рола в том что на любой помойке в Питере или Калуге я прижмусь к забору задыхаясь от счастья как весной в Иудее красота и смерть говорил Нансен про Север а Рильке писал неподкупный есть такая страна Бог Россия граничит с ней но где эта граница неужели любовь звучит как приговор свобода обращается в дьявольское своеволие нам нужна отчитка Рола огненная трансмутация что ж товарищи обвинять будем или как а счетчик тик да тик да все равно в конце пути придется рассчитаться но может надо было идти в ногу не плевать в колодец с трупами неужели Монтень прав и люди ведь говорили – не надо какие люди а ты лукавый гномик смылся и не предупредил что ж да прогноз тот давний сбылся в точности но все оказалось шире и больше и стало видно далеко-далеко… тогда он взглянул благодарно в окно за которым стена да благодарно спасибо Чехов объяснил того и гляди снег пойдет а тут еще эти разговоры… итак Ролан означало роман а не кино ну а Бог ну а Бог ну а он листвою чуть колышет Сталин не смог застой не сумел мы так и не узнали свободы враг теперь везде но куда стрелять знают только киллеры а овцы имеют ли право жаловаться на пастуха когда он перегоняет их на лучшее пастбище по каменистой дороге и вообще окончательно выяснилось что единственный достойный способ говорить правду это язык Эзопа не компьютера что ж приходи застой снова кухни снова читать и мечтать будет интересней чем жить сформируем же новый образ врага кстати центральный труп все дышит на Россию а ты храбрый маленький фонарик целебный гномик ростом с Пушкина и несомненно Божий инвентарь ты лег ногами на восток ушел от нас а мы все едем в катере к известной матери в сплошном дожде уже все бормочем клятвы и слова сквозь слезы Бога узришь и плевать плевать ведь когда сбывается мечта уже не мечта она – а что же? невидимая сторона Луны мы пришельцы и беженцы никто нас не видит что ж русский дурак встретит новых злодеев испугается но все так же будет болтать ногами искать друзей по пивным и мечтать ты мечтал о карнавале карнавал разрешен но маски устарели ты растерялся что ж ходи по бортику авосьничай только не уходи от Аленушки через год на десерт подадут век-очко третий эон и постепенно холодея не унывай мечта Циолковского сбудется мы будем воскрешать любимых да пусть те кто любит погорячей проносятся мимо бедной нашей Родины оставив ее на съедение Азии но в нашем джазе Рола все равно только девушки Россию спасет безопасный хмель а склока следствия с причиной прекращается с кончиной но ты мой чудотворный ты наконец обернешься увидишь поймешь хохотнешь с хрипотцой сорвешь проклятую салфетку с пуза хлопнешь дверью давай Рола пойдем по той самой лунной дорожке и так скоро зайдемся до вопля от восхищения всей этой божественной хуйней я буду тебя утешать ты будешь меня смешить медные бабушки чудные мгновенья ну не удалось холера ясна но ведь неудавшаяся тоже чудо то ясно говорила Рома помнишь бабку с наганом Чапаева пиво кончается три звезды наши я допил но есть Рола идея покруче хватаем такси едем в Болшево наберем русской отравы откроем в машине все окна будем жадно хватать ртами русский ветер будем вопить и грезить прорвемся с гоготом и свистом мимо нежно-веселых Инны и Марины и доиграем же наконец ту подвальную партию на зеленом столе и на экране – остался ведь в сущности пустячок!

…

(Поет хор невинных детей.)

УПОКОЙ, ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ,

ЦАРЬ ВСЕЛЕННОЙ, ПРИЧИНА МИРА

И СВЕТА,

РАБА ТВОЯ ГРЕШНЫ-Ы-Я

И БЕЗГРЕШНЫ-Ы-Я!

(Голос Витьки – седого.)

…и Я… и я!.. и Я!..

(Голос автора.)

…и ты… и ты, Рола… и – Ты!..