Текст книги "Витька – дурак. История одного сценария"

* * *

На заду кобура болталась,

Сбоку шашка отцовская звякала.

Впереди меня все хохотало,

А позади все плакало.

Олег Григорьев

Однажды Ролан нас с Чудаковым, ангелом падения, вытаскивал из милиции после драки в «Праге». А когда мы с Леночкой Рязановой, моей любимой женой-нимфеткой, в полном безумии из-за смерти собачки Белочки приготовились взрывать подъезд – это он нас вывел из транса.

Кстати, о собачках – однажды ночью, мерзким ноябрем возвращаясь на Богословский, я увидел, как дворник добивает ломом собаку в подвальной канаве. Лом я отнял, дворника закинул в канаву, большую черную собаку с переломанной лапой, всю в крови, понес ночью – к Фаине Георгиевне Раневской! Она открыла дверь, выслушала мои объяснения – мол, у меня дома шесть сучек живет, а это мальчик! – и басом сказала:

– Мальчик, дорогой! – и уложила его, окровавленного, на драгоценный закарпатский ковер.

Он остался у нее жить, назвали Мальчиком, и он составил ей некоторое счастье – и массу неудобств.

А жизнь спешила, текла и летела – мы думали, к новому счастливому веку.

Умер Каплер, предсказатель моей судьбы, открывший мне Коктебель, похороненный в Старом Крыму. Вслед за ним ушла Друнина – отравилась газом в автомобиле. Друзья менялись, карты летали веером. Сгорела, резко прикуривая от газовой колонки, гениальная актриса Женя Попкова. Я ей сделал такой мощный голос – увы! Любимая частушка у нас была: «Пьяная, помятая, пионервожатая»! К ней часто приходила и гордо молча возлежала Катя Васильева, впоследствии монахиня.

Однажды в ВТО пьяный Андрон пытался нас всех троих помирить – не вышло из-за озлобленности Тарковского. Тарковский поссорился со всеми, бросил и Андрона, через несколько лет остался за границей. У меня было много тайных и явных приглашений из-за границы, но «контора» меня не пускала даже в Болгарию! С Максимом Шостаковичем мы проехали на автомобиле всю Россию. С великим Олжасом Сулейменовым – весь Казахстан. С Борисом Бурдой – всю Украину и Вилково… Ролан матерел, его нельзя было поймать, я его иногда ненавидел. И тут меня исключили из профкома драматургов – хотели как бы пожурить, но я на «пожурение» не пожелал явиться, и оскорбленные помятые профком-вожатые меня исключили.

– Профком московских драматургов исключает Олега Осетинского из своих рядов «за попытку быть выше моральных норм советского литератора»!.. Но это же правда, Олежа!.. – хохотал Ролан. – Ты и есть – выше! Так – плати! А я вот – ниже! Меня нельзя исключить! Понимаешь, Олежа?! Я – ниже! Ты – выше! Плати!..

Сгибаясь от хохота, мы так орали, что официантка качала головкой, поджав губы…

Смех смехом, но тут меня как раз собрались в очередной раз исключить из Союза. А вот это было весьма серьезно. «Не член Союза» считался «тунеядцем», висел в Москве на волоске, мог быть выслан за 101-й километр, и судьба его зависела от настроения начальника милиции – буквально! Оказывается, из Одессы, где я сделал три фильма, пришло письмо от усатой злобной вахтерши: «Осетинский, вечно нетрезвый, носит на груди большой крест, ведет религиозную пропаганду, на требование вахтеров снять крест ругается, дерется и требует всем каяться. Просим разобраться в таком поведении идеологического работника».

Резолюция Льва Кулиджанова была на этот раз – «строго разобраться!». И слово «строго» – жирно подчеркнуто! Бюро (назвать по фамилиям? – противно!.. и жалко их – пусть себе ползают, недолго осталось)

меня осудило, требовало покаяться и письменно объяснить – откуда крестик и почему…

Ролан звонил Кулиджанову, улаживал, объяснил, что крестик – от бабушки. В итоге я написал: «Объяснение. Крестик подарен бабушкой, ношу в ее честь. Каяться нужно всем…»

* * *

Я люблю театральную складку

Ваших масок хитиновых лиц

Потирание лапки о лапку

Суету перед кладкой яиц.

Сергей Чудаков

И вдруг, «посредине этого разгула», они мне все так омерзели, что я и кино стал ненавидеть! Меня обложили флажками – вкругаря!.. И ничто не вызывало восторга… Жутчайшая депрессия от презрения и без-ыс-ходности! Мой глупый ученик Н. Климонтович пишет в «Коммерсанте», что я был самым преуспевающим «официозным» (!) сценаристом страны! Господи! У меня нет слов! Одни междометия!.. Даже от чтения меня мутило, даже Моцарт злил, а Рахманинов раздражал!

Это и было то легендарное – ваще!

И я залег на дно, обложившись пивом и сообщив приятелям: «Я со всеми прощаюсь!»

И в одиночестве открыл заседание кризисной комиссии, суда (суд по-гречески – кризис). Нужно было решить с вектором дыхания. Хань и я – вот вопрос! Вектор я – или флюгер?.. «Кто же твой проводник, если ты праведник?» Фарисейский фарс, как говорит Микушевич… Уточнить вектор. Поменять фокус. Взять другую крупность. Тщеславие? Честолюбие? Гётевские общие места – или магия мака-мага Кастанеды? Новые ориентиры – или вечные (а для метеоритов?) постулаты? Свобода или своеволие? Как быть с нравственным законом? Куда его – под кровать или опять наверх? Кто виноват – Кант или Сартр? Или вообще Розанов? К стебу, как все, – или к Христу? Или – дальше?! Тcсс! Куда от Христа – дальше?! Жуть какая! Я совсем затосковал. А – дружба?

* * *

Не так пороки мешают человеку иметь много друзей, как слишком высокие достоинства.

Шамфор

Ах, господин Шамфор, как это верно и печально!

Да и хер с ними, такими друзьями! «Я так люблю унылые места, / Места, где – ничего, даже креста…» Тот, кто не любит одиночества, – не любит свободы. Изоляция необходима Челу Века больше, чем электорат и даже эректорат. Нельзя так долго пачкаться! Никаких балов, притонов и Домов терпимости Кино! «Шуми, шуми, послушное ветрило»! Всякий значительный поступок есть дитя схимы. Хватит дружить! Гений – не мусоросборник. Шопенгауэр прав: «Кто не остается на всю жизнь взрослым ребенком, никогда не станет гением…» Публика выжирает у гениев сердце, а интересуется только их бытом. Про Гёте вон писали, в основном, что он ужасно много ест. Конечно, ничто человеческое… – смирись и с этим! Но, братки, неужели нужно полюбить зону добровольно? Это — русский специальный садо-марксо-хизм!.. Я просто пытаюсь говорить о мире, который вижу через глаза и уши Второй Природы — Искусства. Мир Высокого Искусства сложно закодирован, заколдован. Я пытался расколдовать его для Ролана. Хотя сам он тоже был произведением Дали, некоей Венерой Милосской без рук, но со множеством ящичков, в которых чего только не лежало. Лежали коды земли и умения общаться. Я знал, что у Ролана есть и совсем тайные ящички. Нажимал на кнопочки, но кроме Витьки-дурака долго не мог открыть ни одного. Одно я просек точно: Ролан был всегда готов сконцентрироваться по-высшему – но не было сакрального момента! А когда сакральный момент появился – он уже не мог скумулироваться. Впрочем, впрочем, все мы дрочим! – и словами. А правду выдохнуть – даже про другого – больно и стыдно. И страшно. По крайней мере, в ханжеской и чопорной нашей отчизне.

И я стал ждать – то ли явления следующей дочери, то ли Возвышения Ролана, моего чудного агента по связям с Действительностью. А я был его агентом по связям с Небом – так я полагал. И полагаю. У Неба этажей много. Лифты не всем доступны. Плевать, самый честный способ – пешком!

И вот тут-то как раз и стукнуло, и началось!..

Четвертая серия

О плюрализме, товарищи, двух мнений быть не может.

Михаил Горбачев

И тут как раз пришла перестройка – перепалка и перестрелка – безумная и нелепая, как все официальное в России. Помните Пушкина? «На вывесках у нас есть всё – министерства просвещения…»

Да, на вывесках – конституция, демократия, – а за ними потемкинское чудо, свиньи с картины «Возвращение блудного сына» великого Глазунова и хитрейшие перевертыши…

Да, все революции делаются для того, чтобы ничего не изменилось – только хозяева!

Вся перестройка состояла в том, что КПСС-КГБ-номенклатуре надоело притворяться, ей хотелось владеть, а не просто управлять!

И коммуняки наняли явно больного книжника, «архивного юношу» Гайдара, и рыжего злодея Коха – и они, всадники без голов, поставив телегу впереди лошади, освободили цены – не создав условий для конкуренции! не приняв антимонопольные законы! Не запретили КПСС – и не снесли Лубянку, символ неконтролируемого насилия, когда были всесильны!

Начали шоковую терапию, не озаботившись социальным щитом, законом о земле, суровыми законами, защищающими кооператоров-производителей-средний класс!

И – все честные производители мигом стали жертвами рэкетиров! Что, Егор Тимурович, этого вы не могли предвидеть? Ежу понятно! Вы отменили законы разума, просто здравого смысла!

Я, художник и музыкант, не политик, но здравый человек, по радио, в газетах – в Австрии, и Америке, и Италии, даже по Ленинградскому ТВ (сохранилась запись) – предсказал все, что будет, – с точностью до секунды! – но толпа зомбированных новыми сказками и словами шла радостно вперед, сминая разумных!

Короче – Гайдар изымал у населения деньги и отпускал цены. А коммуняки и бандиты за его спиной из красных комиссаров в мгновение ока стали серыми банкирами и владельцами всего – газа, нефти, леса, алюминия!

То, что раньше как-то делилось на двести миллионов, теперь стало делиться на несколько тысяч человек.

Грубо говоря, никакого рынка, никакого либерализма и никакого среднего класса у нас не создавалось! Шоковый бред! Я об этом пишу десять лет в разных странах, и наконец в этом только сейчас признался сам Авен, сподвижник Гайдара!

Почему же не выходим на площади?! Потому что мы – русские! «Наши матросы и солдаты славно умирают… но жить здесь никто не умеет», – сказано Грановским еще сто пятьдесят лет назад.

Ваучеры скупали за бутылку и чемоданами – сам видел в самолете Москва – Нью-Йорк! – отправляли в США и Чечню…

К тупорылому большевистскому танку приклепали валютные крылья (при помощи закона о совместных предприятиях!) – и полетели! А нам всем, бесправным еще более, чем при совке, кинули гласность, как кость, отвлекающую нищих! (Сейчас уже отнимают.)

Милицию, как всегда в России, наняли охранять Власть, а не Законы и Людей!

И – дьявол российский безглазый, страшный дракон подземный, рыча и чавкая, вырвался из-под земли опять, взлетел по-совиному, закрыв небо, простер черные крыла беспредела и своеволия над Россией, пожирая миллионы несчастных!

Десять миллионов русских хомо сапиенсов в ужасе бежали за границу!

Миллиарды долларов, украденных у нищих, уплыли в зарубежные банки на счета бандитов и рыночных свиней-коммуняк. (На эти деньги были куплены не только поместья – целые правительства в Южной Америке. Уж поверьте, я знаю, что говорю! Я встречался там с удивительными людьми – познакомились еще в той, лагерной Сибири! – понимаете, о чем я? Сегодня некоторые из них владеют четвертью Латинской Америки и готовы помогать патриотам России – так они говорят!)

То обстоятельство, что все приватизаторы и «рыночные» свиньи еще живы, объясняется не христианским духом прощения, а пещерным менталитетом несчастного необразованного народа, его привычкой к рабскому терпению, а главное – неумением объединяться и договариваться друг с другом.

«Рабы немы и глухи» – помните школьные тетрадки?

Если бы темные наши люди понимали, что ваучер должен стоить, по крайней мере, в сто раз больше!.. – то безумные приватизаторы-реформаторы висели бы на веревках в позе Муссолини.

Так за что нам эти безнадежные ваучеры между ног, эти широко и бессмысленно закрытые наши глаза, которые ничего, как известно, не продадут и ничего не купят, кроме водки?! Почему никто не удушил кухонным полотенцем творцов этой стряпни?

За что нам это?! А – за все!

Во-первых, за историю. А история – за географию, – еще Ломоносов понимал. За долгую мертвящую зиму. За позднее крещение. За плохо развитое умение общаться разумно – леса-то дремучие были, непроходимые! За трехсотлетнюю вынужденную «осторожность», умерщвление самодеятельности под игом.

За азиатское понимание христианства только как рабского терпения – без свободы духа и ответственности личности, которые принес Христос! За жалкую надежду лишь на благодать Божию, которая прольется на Россию ни с того ни с сего. За авось, за лежебочество и пьянку. За нежелание трудиться с пяти утра. За непроведенную реформацию в Церкви. За вождей-уголовников и вождей-психопатов, за трусость и грубость нашу страшную – за все, в чем мы виноваты сами!

Первое видение пропасти!.. А тут еще хлынула к нам толпа мерзавцев и чужих – киношные нагло-язычные авантюристы, крадущие сюжеты, скупающие сценарии по дешевке, выгрызающие идею из напечатанных сценариев, – у меня украли три сценария!

Порядочные люди растерялись. Я не мог видеть сальных морд мгновенно пожиревших воров-кладовщиков, завхозов, бухгалтеров и милиционеров, которые продали склады, присвоили заводы и начали вырубать сады, чтоб строить свои дворцы-свинарники.

Помните Раневскую, ее слезы, ее мольбу к Лопахину: пожалуйста, вырубайте сад, – но дайте нам уйти, потом рубите!

Да, наше светлое будущее состоится, только когда изменится химизм души российского человека! Когда мы потребуем света – и будем жить при полном свете! Когда все поймут необходимость улыбаться – и сиять не только улыбкой – как мечтал Федор Михайлович.

«Станьте солнцем – и вас все заметят»! Превратить жратву не в дерьмо, а в сияние! – как вы научите этому человека без реформации нашей конторской Церкви?!

Но пока вместо солнц сияли малиновые пиджаки и ожерелья блядей! Я – забуксовал. Я не мог продраться сквозь жирную липкую ауру хозяев жизни и не мог видеть чудовищной гибели невинных зверьков. Я задыхался. Я бросился в Большой зал – но там сиял для «новых русских» опереточный коммерсант Спиваков, весь в бантиках и соплях. Я погасил свет, выключил телефон – и стал пить и молиться.

А Ролан?.. Ролан, хоть и высокой пробы, был ведь еще и любимец масс, по определению попсовик и утешитель, – как и великий Юра Никулин. И, закрыв глаза, он нырнул в водоворот!

А наш народ, пошумев, стал ожидать нового рая, грызя постреволюционные семечки по Блоку, а властям нужны были какие-то маяки и рупоры. И Ролан стал нужен как никто: ведь умел все это – понравиться без самоуничижения, развлечь без шутовства.

(М. И. Ромм мне рассказывал про Сталина и двух его придворных пианистов – Эмиля Гилельса и Владимира Софроницкого. Так вот, Гилельсу Сталин мог крикнуть у Бранденбургских ворот: «Рыжий, играй громко и быстро!» Софроницкому же – никогда! Он не мог назвать его «рыжим» – Софроницкий бы умер, но этого не допустил, и Сталин, презиравший своих лакеев, это хорошо понимал. Ролана тоже никто бы не посмел назвать «рыжий»! – я в этом уверен.)

И вот этот новый Ролан, пропавший с моего горизонта, выныривает в 1986-м – поздним ночным звонком!

– Олежа, до меня дошло! Я понял теперь твою ту идею! Ну ту, новую – всего десятилетней давности! Ты тогда имел в виду, что наш Витька едет не только через страну – но и через историю, да? Так? В начале он молодой – страна дикая, сталинская, ударяется, попадает, как ты, в тюрьму, в психушку… – постепенно взрослеет, надевает маску… и к перестройке, когда можно жить по-новому, уже стареет! То есть он не только в конце путешествия через страну – а в конце путешествия по времени понимает, как надо было жить?! И вся страна понимает, да?.. Гениально! Но очень жестко, это уже не твой Жак Тати, – а это надо делать как сам!

– Ну да, но зачем так политизировать? Привязывать! – Я был так счастлив, что он позвонил. – Это более космично, отрешенно и нежно! – ты опять огрубляешь! И ты что, в самом деле веришь в эту перестройку, этот бред Горбачева?..

– Олежа! Не надо! Страна потянулась, хрустнула, уже хорошо! И этот замысел – гениально! Это нужно делать по-чаплински – или никак! Олежа, скоро все будет, сделаем съезд, все поменяем, – и я тебя сразу позову!.. – и Ролан уже умчался в темную глухоту трубки…

Когда-то мы ездили в Белые Столбы смотреть фильмы Жака Тати. «Это слишком тонко для нашего зрителя», – качал головой Ролан. Наконец он углубился в самого — так он с клекотом в горле, корректно приглушая восторг, называл Чарли Чаплина. Здесь мы сошлись, я нашел кнопку! Я рассказывал ему про Чаплина все, чего совки не знали тогда, – про этого абсолютного гения и безумца, жесточайшего из домашних тиранов, еще похуже Пикассо, как он сломал челюсть своему сыну за опоздание на Рождество на четверть часа – и был прав!..

Я злился – Ролан мог бы сыграть Витьку, душу России, хоть через сто лет! – а он играл каких-то сезонных Хрущевых, я его упрекал – он отмалчивался и тащил на банкеты.

* * *

То, что отнимает жизнь,

Возвращает музыка.

Генрих Гейне

И тут Бог вручил мне наконец еще дочь – Поленьку!

Полина Осетинская!

Весь мир знал это имя в 1985–1988 годах!

Больного, «занюханного», забитого своей дикой матерью, неразвитого ребенка без слуха, координации, без всяких склонностей к музыке я за десять лет, трудясь по своей системе «дубль-стресс» двадцать четыре часа в сутки, превратил в чудо разума, красоты – и доброты.

Полина-Полечка, ангел перестройки!

К десяти годам она побила абсолютно все рекорды техники за всю историю музыки!

Одна русскоязычная дама, Дина К., справедливо неудовлетворенная своей жизнью во всех отношениях, доктор говенных совковых муз. наук, заявила в «Московских новостях», что раз Полину, которая так гениально играет к десяти годам Третий концерт Рахманинова, учил человек без диплома, то, значит, играть Полина научилась сама! – такой вот музыкальный Маугли!

Американские же эксперты, услышав и увидев исполнение Полины на видео в 1987 году, сухо заметили, что сам ребенок может научиться играть только какой-нибудь «Чижик-пыжик», а если ребенок играет так, как Полина, то его учил педагог гениальный! – и больше про это сказать нечего. Да, Полина – это «музыкальный "нидзя", обученный великим педагогом». Первой в США это заявила знаменитый педагог и пианистка, член жюри всевозможных конкурсов, лидер Манхэттенской школы музыки в Нью-Йорке Нина Светланофф, ля-бемольная бабочка Нью-Йорка, первая жена нашего великого дирижера Е. Светланова.

Кстати, когда я робко заикнулся насчет отсутствия у меня советского диплома, Н. С. высказалась – с нескрываемым презрением: «Все эти разговоры о великой русской школе – это было давно и неправда! Все интеллигенты в России уже вымерли! Мы здесь плюем на эти совковые дипломы! Вы – гений, вы сами должны выдавать дипломы. Мы просто не знаем, сколько вам платить».

Вот так, неуважаемый доктор говенных наук Дина К.!

«Факты – упрямая вещь», – сказал кремлевский горец и был неописуемо прав.

Никто в мире не играл лучше Полины с листа уже в десять лет!

Она сыграла в темпе все незнакомые ей каденции Моцарта, которые приволок какой-то доцент Московской консерватории гигантского роста, – так он чуть в обморок не упал. Я правду говорю, доцент? Никто не имел таких свободных и сильных рук, такого волшебного туше без малейших призвуков — если б вы знали, чего мне это стоило!

А слух? В восемь лет слуха еще не было, но к девяти я сделал ей обычный абсолютный, а к одиннадцати – пятиголосный!

Я научил ребенка в девять лет играть Концерт Шумана и Пятый концерт Бетховена – но как! В десять лет – «Трансцендентные этюды» Листа – в бешеном темпе, без малейшего видимого усилия! Рапсодию на темы Паганини и Третий концерт Рахманинова!

А координация! Однажды в Челябинске погас свет, зрители зажигали спички, я призвал всех к тишине, и Полина сыграла «Чакону» Баха – Бузони и «Мефистовальс» Листа в полной темноте практически без ошибок – в полном темпе! Что делалось в зале! Глаза людей в темноте светились счастьем!

К двенадцати годам репертуар Полины составлял двенадцать часов музыки наизусть! И при этом каждый концерт излучал эпифанию, я отворил ей ворота сатори — серенити-экстаза!

И при этом она сияла счастьем, здоровьем, радостью и чистотой (история с ее единственным за десять лет, проведенных со мной, заболеванием – дискинезия и панкреатит – это история безумия неких Мержевских, просто отравивших ее перед концертом в Капелле, и некоторых неизбежных обстоятельств жизни).

Про нас сняли полтора десятка фильмов, сотню передач, мы дали сто двадцать концертов, я прочитал уйму лекций и провел тьму мастер-классов – какие люди приезжали к нам в бедную нашу квартирку, заваленную нотами, картинами и книгами!

Иегуди Менухин и сенатор Джордж Браун, Сюзанна Эйзенхауэр и Джордж Сорос. Когда в России на наши достижения еще плевались и не подпускали к ТВ и залам – ее знали в США все!

Легендарный киноактер Роберт Редфорд впервые приехал в СССР показать свой новый фильм с двумя дочками, – и они сразу заметили Полину в соседнем ряду в Доме кино, стали перешептываться. Как выяснилось, они видели ее в США по ТВ – и сразу узнали – ведь в США Полина была объявлена «девочкой года», «ангелом перестройки».

Полина сидела между мной и Роланом. Кончилась официальная часть, красавец Редфорд с многочисленной семьей потянулся в ресторан, а к нам подошел переводчик из Союза. Мы с Роланом резко приосанились. Но переводчик суховато сообщил, что мистер Роберт Редфорд убедительно приглашает мисс Полину Осетинскую присоединиться к ужину с его дочерьми. Полина вопросительно посмотрела на меня – я пожал плечами: пожалуйста, иди, это, в конце концов, производственная необходимость в борьбе с совком.

И Полина ушла с переводчиком, а мы с Роланом, весьма, надо сказать, уязвленные, отправились в бильярдную, где Ролан и застрял. А Полина появилась через час – розовая, веселая, повзрослевшая, с букетом цветов и массой подарков от дочек Редфорда.

В Москве и Питере нас наперебой приглашали все послы и послихи. Французское посольство устроило прием на двести человек. Венгерское – когда Полина сыграла семь венгерских рапсодий Листа – на триста человек! Сколько жратвы и выпивки!

Десятки американских звезд разного пошиба – от знаменитого актера Криса Кристофферсона до знаменитого саксофониста Пола Уинтера и знаменитой девочки-ведущей из популярной американской ТВ передачи «Фэмили» – прилетали специально, чтобы сняться на Красной площади вместе с «девочкой года» земного шара.

Только американцы сняли про нас двенадцать фильмов! Это было настолько выгодным для них занятием, что когда однажды надринкавшиеся операторы после съемки забыли какую-то важнейшую часть камеры, или половину камеры, или даже всю и мы им позвонили в США, то они сказали – плевать, Полиночка! Они ведь получали за эти фильмы от полумиллиона баксов до трех миллионов! – о чем мы очень поздно узнали! А нам вручались подарки на пару сотен баксов — Полина их не успевала открывать, дарили соседям!

Часть уникальных записей разворовывалась. Поляки просто украли запись, где восьмилетняя Полина играла сложнейший Концерт Баха ре-минор с оркестром Сондецкиса, когда маэстро сказал удивленно: «Боже, какая техника! И ни одной ноты с плохим вкусом! Я не понимаю как…» А зачем вам понимать, Саулюс, это вам трудно, вы тактуйте, тактуйте!.. Сколько было сделано записей на концертах! До сих пор не показано по ТВ первое исполнение Полиной Третьего концерта Рахманинова в зале Петербургской капеллы при неслыханном стечении слушателей – даже стоять было негде! – 29 марта 1987 года, режиссером ТВ был тогда Дмитрий Рождественский, которому я придумал за ночь проект «Русского видео». (Впоследствии он, как водится, предал меня. Но недавно признал это, и мы трогательно помирились, – как только Митя вышел из Лефортово.)

Мне удалось тогда довести Полину до верхней ступени медитации, считывания высших энергий прямо из ноосферы по каналу, открытому тысячей сложнейших упражнений. Видевшие и слышавшие тот концерт не забудут этого никогда! Когда я показал запись в Нью-Йорке, музыканты молчали минут десять, не скрывая слез!

Это было – из разряда вечных исполнений, из разряда откровений, у меня есть лишь тайно сделанная перепись на ВХС, а хранится ли подлинник на этом ТВ? Если пропадет, Бог их всех накажет!

Эстонцы сняли для финнов мой урок с Полиной как учебное пособие. Сотни лекций по всей стране перед педагогами школ, училищ и консерваторий!

Помню мой открытый урок в Киевской консерватории – минимум тысяча музыкантов набилась в зал. Встреча должна была продолжаться два часа за определенную сумму. Она продолжалась пять часов, подбегал взволнованный декан и просил продолжить, прибавляя денег. И когда я, для московских музыкожаб «неграмотный дилетант», в конце пятичасового профессионального открытого урока, весь мокрый от напряжения, держа за руку Полину, громко крикнул в зал: «Вы все видели и слышали! И даже, может быть, что-нибудь запомнили. На понимании я не настаиваю. Так скажите мне – кто же здесь настоящий профессионал, господа педагоги?» – ответом был мощный единодушный возглас: «Вы! Вы!»

Свидетелей – сотни, несчастная Дина Кирнарская!

Кстати, храню восторженный письменный отзыв великого музыковеда – и музыканта! – Сергея Мальцева, который был консультантом на записи музыки Рапсодии на тему Паганини в фильме «Из Италии в Россию с любовью». Я считал, что нужно переписать – три незначительные ошибки. На что Мальцев резко ответил: «Ни в коем случае! Лучше сыграть нельзя! А ошибки – плевать!»

И ведь эти фильмы про Полину проданы в семьдесят стран, именно они и вызвали волну приглашений – вот они лежат у меня – десятки!

Вас это не убеждает, бедная злобная завистница?

Ну, тогда что вы скажете о мнении последнего великого пианиста эпохи, Альфреда Брендля? Он приехал единственный раз в Россию со своей женой (кстати, подругой жены Гордона Гетти!) и своим другом, великим музыковедом и знаменитым философом сэром Исайей Берлиным, которому я показывал Петербург. Они остались в Петербурге на один лишний день, послушав в Капелле репетицию Полины – три Концерта Баха! И великий пианист сам пришел в наш номер, чтобы выразить восхищение. И знаете, что ответил великий пианист на мой прямой вопрос: «Дайте какой-нибудь совет, замечание. Все говорят, что я омерзительно высокомерен. Но от вас я совет приму. Во всяком случае – подумаю!» И знаете, что было? Он довольно долго думал, совершенно искренне пожимая плечами, и наконец сказал: «Все удивительно гармонично, прекрасное туше, никакой грубости, дисциплина и – свобода. Может быть, я сыграл бы чуть больше "дольче" в медленной части фа-минора. Это – все». Жалко, что я не записал этого на диктофон. Вы усмехаетесь? Но ведь даже моя дочь Полина знает, что я никогда не лгу – из презрения к окружающим! Ведь было пять человек свидетелей – и они еще живы. Не верите? Как грустно!.. Что же делать? Ой! Я же забыл! совсем забыл – это же снято на видео! – и показано в нескольких передачах ЛенТВ!

И еще он, Альфред Брендль, знающий про музыку и успех все, услышав о нашей декабрьской поездке в США, покачал головой и медленно сказал – цитирую: «В Америке вас разорвут на части! Вы будете миллионерами через полгода».

Вот что сказал последний великий пианист XX века Альфред Брендль! Сделайте ему выговор, г-жа Говенных!

Я знаю – никогда ни у кого в десять лет не будет такой техники – и такого проникновения, и такого рубато! Дерзайте – я усмехаюсь!

Никогда никто – и Полина без меня! – вообще не сыграет так 18-ю вариацию! И ля-мажорный Моцарта! И 2-ю часть Третьего концерта, и Концерт Сен-Санса, и каденцию из Концерта Шумана, и «Порыв», и «Сирень» Рахманинова, и Девятую сонату Прокофьева, и до-мажорную Галуппи, и до-минорную Гайдна, и каденцию из Пятого Бранденбургского концерта, и из реминорного, и до-диез-минорный этюд Скрябина опус 42, и прелюдии опус 11, и «Менестрелей», и «Вереск», и «Лунный свет» Дебюсси, и «Танец огня» де Фальи, и «Разлуку» Глинки, и ля-мажорный вальс Шопена, и столько вальсов, и столько мазурок, и мою мазурку опус 33, и «Пастушка», и еще десятки…

Только этого – мне мало!..

И естественно, два этих волшебных тролля – Ролан и Полина – страшно подружились. Ролан ее баловал бесконечно, даже придумал для нее какой-то фестиваль в Ялте. Они были одного роста и одного смеха. Стояли как-то на сцене – и бодались!