Текст книги "Дело пропавшей балерины"

– Но тогда зачем… – начала девушка.

– На этот вопрос я вам охотно отвечу, – улыбнулся следователь.

Но теперь Мира и сама уже знала ответ. Вряд ли французская полиция располагала отпечатками синьора Винченцо Перуджо – итальянского патриота, поставившего перед собой цель вернуть домой портрет женщины с загадочной улыбкой. Но полиция могла бы получить отпечатки позднее, чтобы сравнить их с отпечатком, обнаруженными на раме картины.

– Кроме того, – будто подслушал ее размышления Менчиц, – даже если мы найдем нашу таинственную блондинку, то не сможем ее арестовать.

– Почему? Вы же можете подтвердить, что видели ее. Она подожгла отель!

– Вовсе нет. Я видел девушку, искавшую сумочку. Да, она вела себя, на первый взгляд, беспечно, будто вовсе не имела инстинкта самосохранения, но это же не является преступлением. Например, когда я устраивался сюда на эту работу, отец обвинил меня в том же.

– Но ведь… Мы знаем, что она переодевалась, – неуверенно молвила Мира.

– Мы предполагаем, – заметил Тарас Адамович, – а вот сможем ли доказать – вопрос к нашему эксперту.

Менчиц достал из ящика внушительный сверток, положил на стол и осторожно развернул бумагу. Молодой следователь жестом иллюзиониста пригласил посетителей посмотреть. Мира привстала с места и увидела серый мужской пиджак.

– Часть костюма нашего инспектора, – объяснил Яков Менчиц. – Показываю его, потому что подсказку нам дал именно пиджак. Мы надеялись найти хоть какой-то отпечаток, оставленный на грязной поверхности, – Тарас Адамович посоветовал поискать именно такой. Потому что ткань – пока что не способна поведать нам много. Возможно, когда-то, в будущем… К тому же тот отпечаток, скорее всего, оказался бы негативным.

– То есть плохим?

– Нет. Посмотрите на рисунок на пальцах вашей руки, – предложил Яков Менчиц. Мира внимательно взглянула на подушечку указательного пальца, будто впервые ее видела. Молодой следователь продолжил:

– Ладони и пальцы каждого человека имеют рельеф. Папиллярные линии, образующие узоры, – это горы, пространство между ними – впадины. Если обмакнуть палец в краску, – молодой следователь опустил палец в небольшой сосуд на столе, – потом вытереть его, но не слишком тщательно, мы все равно получим отпечаток. – Менчиц вытер палец и прижал его к листу бумаги. – Только рисунок оставят не папиллярные линии – мы их вытерли, а впадины между ними. Такой отпечаток называется негативным. Если честно, никогда таких не видел…

– Я видел однажды, – вмешался Тарас Адамович, – правда, давно.

Мира изумленно посмотрела на белый лист.

– Даже малейшего намека хоть на какой-то отпечаток на ткани мы не нашли.

– Жаль, – тихо сказала Мира.

– Однако надежда оставалась, – улыбнулся Менчиц, когда девушка подняла на него глаза. – Хотя найти твердую ровную поверхность на пиджаке не так просто, но мы ее все же отыскали.

Тарас Адамович улыбнулся – молодой следователь интриговал аудиторию, умел поддерживать интерес к рассказу и был тактичен в объяснениях. Если бы бывший следователь пришел сюда без Миры, вероятно, получил бы просто сухой отчет на бумаге, а так попал на целое представление.

– И о какой ровной твердой поверхности идет речь? – спросила Мира.

– О той, которую человек, надевающий пиджак, обязательно касается пальцами, – ответил ей молодой следователь.

– Вы имеете в виду…

– Пуговицы, – сказал он, – нам повезло: они большие и плоские. Я был уверен, что мы получим четкие отпечатки, хоть и пришлось бы повозиться, снимая их с металлической поверхности. Если бы они были окрашены в темный цвет, мы бы просто присыпали пуговицы каолином – это такой белый порошок, – объяснил он для Миры, – и сфотографировали бы под косыми лучами света. С блестящей металлической поверхности я решил получить отпечатки, прибегнув к электролитическому методу.

– Хм, интересно, – пробормотал Тарас Адамович.

– Коллеги-одесситы когда-то посоветовали, правда, сами они проводили процедуру всего лишь пару раз.

– А в чем суть? – спросил бывший следователь.

– Металлический предмет – пуговицу в нашем случае – нужно окунуть в водный раствор медного купороса и пропустить ток. Через две-три секунды после замыкания тока на предмете проступят отпечатки. Через десять секунд цепь размыкается – рисунок станет очень четким. Потом пуговицу нужно промыть водой, спиртом и эфиром. А еще – просушить. И все. Отпечатки приобретают четкость, легко фотографируются, даже салфеткой не стираются…

– О, в самом деле? – усомнился Тарас Адамович.

– Так мне говорили.

– То есть вы это еще не перепроверили?

Эксперт грустно вздохнул:

– Охотно проверю, тем более пуговицы у нас есть. Просто в кармане пиджака мы нашли коробку папирос, на которой были очень четкие отпечатки, нам удалось выявить их, просто посыпав порошком.

Мира сочувственно посмотрела на Менчица – наверное, ему хотелось получить отпечатки именно таким способом: замыкая и размыкая цепи электрического тока.

Итак, отпечаток санитарного инспектора у них есть. Оставалось только сравнить его с отпечатком дамы под вуалью. Тарас Адамович выразительно посмотрел на Менчица.

– Да, – кивнул ему молодой следователь, – мы обнаружили четкие отпечатки на посуде в ресторане. Хорошо, что вы сразу попросили официанта собрать все с их столика для доказательств. Хотя у нас и возникли некоторые осложнения.

– Какие?

– На ножах и вилках отпечатков не было, – объяснил Менчиц.

– Я предупреждал. Сирена прозвучала сразу, как только им принесли блюда. Они просто не успели взяться за вилки.

Мира с интересом слушала разговор мужчин, вспоминала вечер в «Праге», анализировала факты. Выходит, Тарас Адамович почти весь вечер следил за соседним столиком? А она этого даже не заметила – он говорил с Назимовым, интересовался делами на фронте, шутил. Это потому он куда-то выходил? Предупреждал официанта? Будто прочитав ее мысли, Тарас Адамович ответил:

– Нет, я выходил к телефону – нужно было позвонить начальнику сыскной части и спросить, есть ли у нас что-либо на Досковского.

Поймав на себе вопросительный взгляд Миры, после паузы бывший следователь сказал:

– Нет у нас ничего. И по сей день.

Менчиц кивнул:

– Потому мы и не арестовали его в тот вечер. Могли только следить.

– Да. Извините, что прервал вас. Вы сказали, удалось обнаружить отпечатки на посуде?

Менчиц прошел через весь кабинет и достал из шкафа бокал тонкого стекла на высокой ножке.

– Как я уже говорил, возникли некоторые проблемы. Казалось бы, это проще простого – снять отпечаток с твердой поверхности. Такой, как стекло. Я был уверен, что нам сложно будет получить их от санитарного инспектора, но не от блондинки. Однако даже десять магических порошков бессильны, если отпечатки смазанные или нечеткие.

– Десять магических порошков? – спросила Мира. Тарас Адамович улыбнулся.

Вряд ли Георгий Михайлович Рудой называл эти порошки магическими, когда составлял инструкцию для работников дактилоскопического бюро, которое, как уже упоминалось, он создал на собственные средства. Однако он настаивал, что в кабинете всегда должны быть десять порошков для снятия отпечатков пальцев: графит, индиго, алюминий, фосфорный антимоний, мел, каолин, танин, синька, судан и пыль морской травы.

– И что, все они у вас имеются? – спросила Мира, понимая, что задает риторический вопрос.

XVI
Марафон

Бокал высокомерно возвышался на столе, ловил хрупкими стеклянными боками лучи солнца из окна. Чаша большая, значит – не для белого вина. Таинственная дама под вуалью предпочитала красное? Но если господин Менчиц говорил, что можно снять отпечатки пальцев с ткани или пуговиц, то неужели сложно снять их со стеклянной поверхности? Некоторые из них видны даже невооруженным глазом. Мира посмотрела на бокал, перевела взгляд на Тараса Адамовича.

– У вас возникли проблемы? – спросил бывший следователь.

– Да, – вздохнул Менчиц, – ни одного четкого отпечатка. А мы так надеялись…

Он не договорил. Понятно было, что следователь надеялся обойтись порошками. Мира подумала, что обязательно расспросит обоих следователей, какая разница между порошками и зачем держать в кабинете все десять.

– Откуда вы знали? – спросил Менчиц у Тараса Адамовича, отвлекая его от размышлений.

– Знал что?

– Что мы не сможем снять отпечатки с бокала.

Тарас Адамович пожал плечами:

– Это легко. Как я понял, мы не считаем бокал вещественным доказательством?

– Нет. Пустая трата времени.

– Что ж, попробую продемонстрировать вам, почему вас постигла неудача. Мира, будьте любезны, помогите мне!

Мира заинтересованно посмотрела на него и ответила:

– Охотно.

– Передайте мне, пожалуйста, бокал, я кое-что вам покажу. Но осторожно, представьте, что в нем красное вино.

Мира послушно поднялась, подошла к столу, взяла бокал и вернулась к Тарасу Адамовичу.

– Замрите! – вдруг воскликнул бывший следователь.

Девушка застыла на месте, не понимая, что происходит.

– Что скажете, господин Менчиц? – спросил Тарас Адамович.

– Но почему? – недоумевал молодой следователь.

Тарас Адамович улыбнулся и переадресовал вопрос девушке:

– Мира, почему вы взяли бокал за ножку?

Девушка удивленно захлопала ресницами. Бывший следователь сам ответил на вопрос:

– Конечно, если поставить перед собой цель – оставить на бокале как можно более четкие отпечатки пальцев, то да, стоит держать его за чашу. Но, – он картинно развел руками, – и это уже очевидно, наша дама из ресторана неплохо знакома с этикетом, и ей, должно быть, хорошо известно, что таким образом руки нагреют вино, а отпечатки на чаше испортят эстетику напитка в бокале и лишат возможности оценить его цвет.

Менчиц слегка зарделся. Мира осторожно вернула бокал на стол. Кажется, Тарас Адамович невольно поставил молодого следователя в неловкое положение. Как бы там ни было, надежда, что отпечатки пальцев дамы под вуалью удастся обнаружить, оставалась. Конечно, с ножки бокала, который держат четырьмя-пятью пальцами, вряд ли. Особенно, если брали его в руку несколько раз. Бокал для красного вина больше, чем для белого. Если бы блондинка заказала белое токайское, как Мира, шанс бы оставался – такой бокал можно держать тремя пальцами, как перо. А так… Тарас Адамович вопросительно посмотрел на Менчица.

– Да, – ответил тот, – мы обнаружили четкий отпечаток на стакане с водой, кивнул он, хотя и боялись перепутать стаканы – спутник нашей незнакомки касался такого же. Но его отпечатки довольно четкие и на другом бокале, – сказал Менчиц.

– Еще бы, – кивнул Тарас Адамович, – он ведь пил коньяк. Такой бокал следует держать именно за чашу, согревая напиток. Хорошо, предлагаю подытожить имеющуюся информацию…

Собранные таким образом факты позволяли смотреть в неизвестное будущее со сдержанным оптимизмом: отпечатки на коробке папирос и стакане для воды были достаточно четкими, однако, оставил ли их один и тот же человек – это все еще оставалось загадкой.

– Но… Вы же были уверены, что дама под вуалью нарядилась в мужской костюм! – воскликнула Мира. – Выходит, это ошибка?

– Не совсем.

– Господин Менчиц сказал… отпечатки не совпадают.

– Надеяться, что они совпадут – было бы слишком оптимистично, – улыбнулся молодой следователь. – Мира, у человека ведь десять пальцев. Различные предметы мы берем по-разному, шанс, что на двух предметах преступник оставит отпечатки одного и того же пальца, да еще и одной и той же его части – крайне мал. Мы в самом деле получили четкие отпечатки – большого пальца правой руки – на стакане, а указательного и части большого пальца левой руки – на коробке папирос. Доказать, что они принадлежат одному и тому же человеку мы не можем, по крайней мере, пока что.

– Но…

Но парижские полицейские, которые нашли отпечаток на раме картины, тоже ничего не могли доказать до тех пор, пока подозреваемого в похищении «Моны Лизы» не арестовали. А следовательно…

Когда они с Мирой вышли на улицу, укрытую ковром из желтых листьев, – вечного осеннего проклятия дворников, Тарас Адамович, улыбнувшись, сказал:

– Эксперт из господина Менчица намного лучше, чем знаток этикета. Поэтому мы, возможно, найдем доказательства того, что блондинка сымитировала пожар в отеле.

– Но мы не знаем, где она.

– Покамест не знаем, – сказал Тарас Адамович и постучал пальцами по папке, которую держал в руке.

Папку ему вручил грустный Менчиц, отказавшись присоединиться к ним в поисках приличного кофе в одной из кофеен на Крещатике. Кажется, молодого человека озадачил факт существования каких-то особых правил обращения с кофейными чашками. Или расстроил. Но это не главное. Сейчас нужно было систематизировать мысли, и молодой следователь произнес вслух:

– Надо еще раз изучить информацию.

Они остановились неподалеку от Софиевской площади, и Тарас Адамович предложил отведать кофе в ресторане гостиницы «Древняя Русь». На трехэтажном здании напротив виднелась вывеска с названием отеля – «Женева». Папку бывший следователь открыл только тогда, когда они сели за столик, и он велел озадаченному официанту принести «кофе без грамма цикория». По словам Тараса Адамовича, отвратительный кофе не спасет никакой цикорий, каких бы надежд на него не возлагали владельцы кофеен.

– Почему же тогда мы не пошли в «Семадени»? – спросила Мира. – Вряд ли кофе в том кафе можно назвать…

– Отвратительным? Наверное, нет. В «Семадени» мы пойдем в другой раз, загадочно пообещал Тарас Адамович и погрузился в чтение бумаг. Как и следовало ожидать, педантичный Яков Менчиц вручил ему длиннющий отчет со всеми подробностями своих дактилоскопических поисков.

Девушка ни о чем не спрашивала, но он перехватил ее растерянный взгляд. Отложил папку.

– Мира, что поделать, такова она – работа следователя. Мы получаем информацию, которая на данном этапе может не дать нам ни одной зацепки, но собирается она по крупицам, в надежде, что вместе с другими фактами или доказательствами, в конце концов, поможет построить стройную гипотезу. Кстати, о крупицах.

Монолог о крупицах, которых не должно наличествовать даже в самом отвратительном кофе, пришлось выслушать официанту, который клялся, что не подпускал повара с цикорием к чашкам Тараса Адамовича и Миры. В конечном итоге бывший следователь пригласил Миру угоститься настоящим кофе в яблоневом саду.

– Кажется, для кофе уже поздновато, – заметила девушка.

– Зато самое время для сидра, надеюсь, в этот раз вы не откажетесь, – ответил Тарас Адамович. – Нынешний сидр пахнет летним солнцем. К тому же это сезонный напиток, он не хранится долго. Осень – лучшая пора для знакомства с сидром. А полдень – самое подходящее время.

– Что ж, видимо, я не имею более причин отказываться, – улыбнулась девушка. – Знаю, что у вас есть особенные яблоки для варенья. А из каких сортов вы готовите сидр? – спросила она.

– О, я охотно вам расскажу, – мечтательно посмотрел вдаль Тарас Адамович. – Сидр требует внимания и разнообразия. Это напиток, в котором я, без преувеличения, сочетаю все дары яблоневого сада. Иногда можно добавлять даже груши, однако я пока с ними не экспериментировал. В сидре сочетают горькие яблоки, кисло-сладкие и кислые.

– А каких меньше всего?

– Горьких. Поэтому сидр – напиток беззаботности, в нем нет излишней горечи.

– Вероятно, мне и вправду стоит его попробовать, – безропотно согласилась Мира.

И они направились туда, где их ждал напиток беззаботности с запахом летнего солнца.

…Олег Щербак в этот день проснулся на удивление рано. Он не привык выходить из дома до десяти утра, однако сегодня в это время был уже в театре. Неизвестно почему. Одеваясь, он вспоминал разговор со следователем, мысленно отвечал на реплики Менчица. Провинциальный болван, который, кажется, положил глаз на Миру Томашевич. Подошел к зеркалу, чтобы оценить, как сегодня выглядит, но смотрел почему-то будто сквозь себя. Слишком узкая комната, неудачная планировка. Хоть он и пытался придать привлекательность своему жилищу, но это не сделало его уютней. Разве что откровенно декоративным, будто здесь не жили, а только играли в жизнь.

Пришлось сменить обивку мягкого дивана, купленного у знакомого за картину и шесть рублей. Первоначальный вид его не слишком воодушевлял – темный цвет, пятна неизвестного происхождения. Однако за невзрачным видом дивана внимательный глаз художника сразу уловил грацию формы. Выбрал насыщенно вишневый цвет ткани, остался доволен результатом. Хотя знакомые и подшучивали, что этот оттенок сразу придал всему жилью уж слишком откровенной романтичности.

– Я надеялся, что найду здесь правильные линии готики, – улыбался Корчинский, впервые переступив порог квартиры, которую так облюбовал Щербак.

Хозяин молчал в ожидании вердикта, и он последовал незамедлительно:

– А оказался в милой квартирке гимназистки.

– И как часто ты бывал в квартирах гимназисток? – съязвил Щербак.

– Никогда. Однако, думаю, они выглядят именно так.

Щербак не отрицал, но и не соглашался. Вишневый диван – слишком смело для гимназистки. Он прибавил несколько ярких подушек для контраста, однако Корчинский остался при своем мнении.

В театре у Щербака не было неотложных дел. Он поговорил с костюмером, выслушал сплетни от декораторов, которым удалось даже привлечь его к работе. Думал о своем, машинально макая в краску кисть. Закончив, художник устало вытер ветошью руки. Прошел за кулисы, пытаясь не касаться их руками. Где-то из глубины, будто из-под воды, услышал голоса. Он узнал их. Сделал несколько шагов вперед, почти ощупью. Балерины.

Можно послушать их щебет, покивать в ответ на шипение по поводу конкуренток, пригласить на кофе с пирожными. От пирожных балерины сначала откажутся, но потом все равно угостятся. Прогуляться бы у Золотых Ворот, там сейчас красиво. С тех пор как их обнаружил Лохвицкий, Ворота непременно присутствовали во всех туристических путеводителях Киева. Возле них охотно прогуливались любители столичной старины и изысканные модницы. Накануне войны, когда он посещал лекции в Рисовальной школе Мурашко, ему нередко приходилось быть свидетелем споров о судьбе древней достопримечательности. Художники говорили о воссоздании первозданного вида сооружения. Ярослав Корчинский замечал:

– Остатки Ворот в нынешнем виде не представляют особой ценности как объект для созерцания ни туристами, ни киевлянами. Не понимаю, почему вокруг них столько шума.

– Ранняя часть строения возводилась во времена Ярослава Мудрого, – отмечал кто-то из ценителей древности.

Историки не прекратили споров и во время войны. В 1915-м вокруг Ворот начали вертеться археологи, однако чиновников из городской Думы не заинтересовал их отчет об исторической ценности этого памятника древности, они больше озаботились тем, как придать ему презентабельный вид. Поступали предложения построить крышу, а вдобавок, возможно, и часовню, как это было во времена Ярослава Мудрого, укрепить стены. В итоге обошлись кое-какой реконструкцией сквера вокруг сооружения, бессменными посетителями которого были туристы и фотографы.

Почтовые открытки с Золотыми Воротами стали популярными киевскими сувенирами. Осенью сквер выглядел уютно-домашним, каким-то беззаботным на фоне суетного города, в который с каждым поездом, доставлявшим раненых, заглядывала война. О войне не хотелось думать, художник стремился лишь прогуляться сквером, поговорить с кем-то из девушек, послушать их беззаботную речь. Киевская осень очень хороша, Щербак любил ее в таком настроении – по-летнему теплую, с запахом хризантем в воздухе. Она представлялась художнику балериной – изысканно-прекрасной, слегка кокетливой, но… недосягаемой. Кулисы расступились перед ним, он шагнул вперед, и улыбка застыла на его лице.

Он не помнил, сказал ли им что-то. Возможно, нет, и даже не ответил на приветствие. Увидел только, как в их широко раскрытых глазах застыло непонимание – уж больно быстро он сорвался с места. Убежал.

Почему-то думал, что должен сейчас бежать, не останавливаясь. На лестнице пришло осознание, что многовато курит и следовало бы бросить. Пробегал мимо зданий и извозчиков, свернул на Большую Подвальную, миновал отель «Прага», пронесся мимо сквера у Золотых Ворот. Около Львовской площади чуть не угодил под колеса трамвая – тот отчаянно звякнул, на мгновение оглушив художника. Не остановился, только качнул головой, отгоняя воспоминание о цифре «9» на окошке кабины водителя.

Бежал все быстрее, чувствуя, как начало покалывать в боку. Чепуха! Боль притормаживает его бег, однако не может остановить. Прохожие удивленно расступались перед ним, зато осень с любопытством наблюдала. Кажется, она умерила все свои ветры, дабы не мешать ему, а он бежал дальше, рассекая воздух, будто сам становясь ветром. Внезапным ветром в этот тихий погожий день. Ветром, стряхивающим золотые листья с деревьев там, в яблоневом саду, где чудной старик так любит пить кофе за утренней газетой.

Упоминание о саде проникло в сознание – именно туда он сейчас бежал стремглав. Пришел в себя у церкви, вспомнил свою недавнюю слежку за следователем. Тогда художник шел спокойно, пытаясь скрыть свое присутствие. Теперь же единственной мыслью, стучавшей в висок, была «Быстрее! Еще быстрее!».

Свернул на Олеговскую, в несколько шагов миновал первые дома, почувствовал, как открылось второе дыхание. Почти не касаясь земли, подлетел к знакомой калитке. Как открывал ее – не помнил. Может, пронесся сквозь нее осенним ветром, приносящим не только дождь, но и новости. Хорошие новости? Плохие? Он и сам сейчас не знал. Понимал только одно: он должен рассказать чудному старику с лукавой улыбкой, что увидел в театре. Кого увидел…

Веранда пуста, но дверь в дом открыта. Дома ли бывший следователь? Или же хозяйничает где-то в подвале? Может, пошел в огород – он всегда находит там себе работу, наверное, подвязывает какой-нибудь особенный сорт поздних томатов? Где искать? Сад небольшой, но малейшее промедление, казалось, разорвет ему сердце. Оглянулся по сторонам. На столе – заварник, от которого доносится запах свежезаваренного чая. Вероятно теплый, если он почувствовал аромат. Скорее всего, хозяин где-то поблизости, нужно просто подойти, сесть в кресло-качалку и дождаться.

Понял, каких теперь огромных усилий ему стоит отрывать ноги от земли. Неужели он так устал? Как быстро он бежал? Как долго?

– Мира, если вы в самом деле не хотите ни кофе, ни сидра, что ж, я охотно предложу вам чаю. Но вы ведь не потеряли веру в благородный напиток после того кошмара с цикорием? – донесся на веранду голос хозяина дома.

Девушка что-то ответила. Послышался смех. Она тоже здесь! Это даже к лучшему, не придется пересказывать историю заново. Наконец он сделал шаг, поднялся на веранду и застыл, остановив взгляд на девушке. Понял, что она обратила внимание на его растрепанный вид, попробовал глубоко вдохнуть, дабы унять неистово стучащее сердце, однако стал жадно хватать ртом воздух.

– Олег?! – почти прошептала девушка.

В ее глазах было удивление. Щербак резким движением руки достал носовой платок, из-под шляпы струйки пота текли по его вискам. Он попробовал вытереться, не снимая головной убор. Потом, небрежно запихнув платок обратно в карман, он медленно опустился в кресло.

– Мира, знаешь, – сказал он на удивление спокойно и сам удивился своему спокойствию, – я бы с удовольствием выпил чаю грузинского князя. А еще я слышал, кто-то упоминал сидр – тоже бы не отказался.

– Что ж, – послышался из дома знакомый голос, – тогда вы обратились по адресу.

Тарас Адамович вышел на веранду следом за Мирой, с печатной машинкой в руках. Девушка опустилась на стул.

– Что-то случилось? – спросила Мира.

– Со мной такое впервые, – сказал художник. – Сегодня я встретил свою модель, никогда мною ранее не виденную.

Тарас Адамович сощурил глаза.

– То есть? – переспросила Мира.

– Портрет, – хрипло сказал Щербак, – тот портрет, который я рисовал карандашом ночью, на пьяную голову, со слов Менчица… Я встретил эту девушку сегодня. Знаю, кто она, – и он обессилено откинулся на спинку кресла-качалки.