Текст книги "Дело пропавшей балерины"

Мира осторожно посмотрела на Тараса Адамовича, будто боялась, что следователь уверенным жестом или репликой отпугнет призрачную тень надежды, так робко замаячившую перед ними. Однако следователь молчал. Поднявшись со стула, он прошелся по кабинету, оглянулся на Менчица и сказал:

– Возьмите ручку и бумагу. Запишите все, что вспомните о том вечере. Любые подробности, даже малейшие. Все.

Следующие два часа могли быть самыми счастливыми в жизни Якова Менчица, потому что девушка, которую он хотел бы пригласить полюбоваться закатом солнца на панорамную террасу «Праги», послушать игру на фортепиано и выпить белого токайского вина, сейчас сидела рядом с ним и пристально следила за каждым его движением. Готовила кофе по-венски, осторожно пододвигала к нему чашку, ни о чем не спрашивала. Это был самый вкусный кофе, который он когда-либо пил, и с его вкусом не мог бы сравниться даже непревзойденный напиток, сваренный в джезве Тарасом Адамовичем в его яблоневом саду.

Когда он закончил и протянул исписанные листы бумаги бывшему следователю, Мира стояла у окна и ожидала. Девушка, любившая белое токайское вино, в самом деле умела ждать.

XXIX
Киевская Швейцария

Мосье Лефевр всегда приглашал его в гости в начале апреля – мол, тогда расцветает Париж. Тарас Адамович вежливо отшучивался, что он и так живет посреди сада, так зачем же ему ехать в Париж ради цветущих деревьев? Герр Дитмар Бое говорил, что Кольмар прекрасен в предрождественские дни. Тарас Адамович в ответ сетовал, что праздничная суматоха и в Киеве не дает ему покоя. Предвестники зимних празднеств напоминали о себе повсеместно. В кофейнях готовили теплое вино, выпекали имбирное печенье, в магазинах украшали витрины гирляндами, молодежь все чаще бывала на Почтовой площади и в Шато де Флер, с нетерпением ожидая открытия катка.

Еще до войны герр Дитмар Бое писал, что город начал облачаться в праздничное убранство и елочные гирлянды чуть ли не с конца октября. Сетовал на то, что человеческая память слишком коротка, потому так изменчивы традиции, особенно, если коммерсанты украшают их яркими красными бантами. Традиционным рождественским деревом в Германии некогда считалась вишня. Ее специально выращивали в кадке в надежде, что она зацветет именно в праздничные дни. Это было сложно, наверное, потому со временем вишню сменила вечнозеленая елка. Тарас Адамович отвечал в письме, что его дед всегда с осуждением относился к новой традиции. Раньше в Киеве елками украшали могилы, покрывали их ветками гроб.

– Тогда выращивайте вишню в кадке, – советовал герр Дитмар Бое.

– Зачем? У меня она растет в саду.

– Но она не зацветет на Новый год.

– Смотря, когда праздновать Новый год, – отвечал ему Тарас Адамович.

На полках в подвале у него хранилось несколько баночек вишневого варенья с корицей, которое он так любил открывать к зимним праздникам. На Рождество бывший следователь нередко выпекал вишневый рулет, служивший украшением стола. Георгий Рудой когда-то сказал, что не может решить, что из угощений Тараса Адамовича ему больше нравится – рулет или вишневая наливка, потому нередко посещал своего старого друга именно в предрождественские дни.

– Вишня – дерево богов, – говорил Георгий Михайлович, с аппетитом надкусывая рулет. – Кажется, на востоке есть бог с таким именем.

Тарас Адамович вспомнил его слова, садясь в автомобиль титулярного советника Репойто-Дубяго. Начальник сыскной части изъявил желание лично сопровождать их на место преступления – в сад, где росла старая вишня.

Бывший следователь понимал, что ему вряд ли удастся уговорить Миру остаться. Хорошо, что хотя бы просьба не отходить от него ни на шаг не вызвала у нее возражений.

– Вряд ли вам стоит видеть то, что вы можете там увидеть, – спокойно объяснил ей Тарас Адамович.

– Я понимаю. Но там моя сестра, – ответила она.

Аргументов против ее слов бывший следователь не нашел. Только еще раз напомнил:

– Ни на шаг, Мира. Вы обещали, помните об этом.

Она больше не сказала ни слова, хотя вопрос вертелся у нее на языке. Казалось, что следователь чего-то остерегается. Но чего именно? Смолчала. Позволила помочь ей сесть в автомобиль, замерев на заднем сиденье рядом с Тарасом Адамовичем. Автомобиль тронулся – ехали быстрее, чем разрешалось правилами движения на улицах, однако рядом с водителем сидел начальник сыскной части Киевской городской полиции. Его автомобиль вряд ли остановят, даже если он распугает по дороге всех лошадей.

– Мира, если бы мы поехали на трамвае, то смогли бы полюбоваться видами Репьяхова яра, – попробовал хоть на минуту отвлечь девушку от жутких мыслей Тарас Адамович.

– И, возможно, последний раз в этом году, – не поворачиваясь, сказал водитель и улыбнулся. – Трамваи там проезжают только в теплое время года, зимой маршрут не работает, так что это почти последняя возможность.

От Владимирской они доехали до Львовской площади, затем выехали на Львовскую улицу, переходившую в Большую Дорогожицкую. Когда мимо них промелькнули церковные купола, Тарас Адамович кивнул:

– Здесь трамвайный маршрут № 20 пересекается с маршрутом № 13, – бывший следователь улыбнулся и добавил: – Когда Олег Щербак написал мне свой адрес на Гоголевской, я подумал – о, как это удобно, я просто сяду на 13-й трамвай и подъеду до нужной улицы. Кто знает, не исключено, что именно удобство двадцатого маршрута способствовало выбору квартиры. Впрочем, это единственный маршрут, связывающий Лукьяновку с Кирилловской площадью. Мира, вы когда-нибудь ехали на трамвае через Репьяхов яр?

Она отрицательно качнула головой.

– И напрасно. Киевская Швейцария, невероятные пейзажи. Трамвайный маршрут № 20 довольно протяженный, и контролерам нетрудно запомнить постоянных пассажиров. А узнать по фото в профиль и анфас – намного проще, чем по рисунку, пускай даже самого талантливого художника. Один из контролеров вспомнил, что наш общий знакомый трижды в неделю катается на трамвае от Гоголевской до Куреневской, несколько раз его видели даже со старушкой – почтенной дамой, которую он как заботливый внук катил в инвалидной коляске. Контролер даже помогал ему поднять коляску в салон трамвая. В последний раз внука с бабушкой видели в конце лета, хотя контролер и не смог вспомнить точную дату.

– Но… – прошептала Мира, – бабушка Олега умерла, еще когда он учился в Рисовальной школе Мурашко. Он сам сказал мне, – она замерла и повернула лицо к Тарасу Адамовичу. Бывший следователь только кивнул в ответ на ее слова и сказал:

– Особенность 20-го маршрута киевского трамвая еще и в том, что он пролегает через Крещатик. Согласитесь, это весьма удобно, особенно, если вам придется возвращаться к Куреневской площади из Интимного театра.

Девушка молчала, Тарас Адамович продолжил:

– Я расспросил контролера о том, как выглядела старушка. К сожалению, он не мог вспомнить ничего, кроме седых волос, огромной шляпы, густых бровей и нескольких бородавок на морщинистом лице. А самое интересное то, что внук просил не разбудить бабушку, – мол, она только что задремала.

– Вы думаете…

– Да, думаю, что ловкий художник-гример легко сможет превратить личико юной балерины в лицо старухи, особенно, если добавит несколько ярких акцентов, отвлекающих внимание.

– А морщины?

– Вероятно, нарисовал. Спросим у него по возвращении в сыскную часть. Мира, я очень надеюсь, что мы вернемся не с пустыми руками.

Усатый следователь и Менчиц встречали их на Куреневской площади. Отрапортовал Репойто-Дубяго. Мира услышала отрывки фраз, краем глаза заметила, как сосредоточен молодой следователь, поняла только, что полицейские ожидали их.

– Ну-ка, начинайте, – сердито бросил Репойто-Дубяго.

Что именно они должны были начать, Мира узнала позже, когда Тарас Адамович подробно объяснил ей суть операции и причины своей обеспокоенности. А в тот момент она не поняла, что именно произошло на площади после приказа начальника сыскной части, не заметила короткого жеста усатого следователя. Даже то, что он следователь, девушка догадалась только потому, что видела его в помещении сыскной части ранее – на Куреневскую площадь полицейские прибыли в штатской одежде.

– Они опросили прохожих и жителей ближайших домов, – сказал ей Тарас Адамович.

Нужный им дом нашли быстро – здание из желтого кирпича на северо-западе от площади. Большой двор за высоким забором, аккуратный садик – как доложили полицейские. Автомобиль титулярного советника остановился в нескольких десятках метров от места обыска. Мира сидела в машине в застывшей позе, почти оглушенная стуком собственного сердца. Машинально шептала какую-то старинную молитву, постоянно повторяя: Święta Maryjo, Matko Boża. Тарас Адамович повернулся к ней и сказал:

– Мира, останьтесь с господином Менчицом. Ни шагу от него. Я вернусь, как только смогу.

Она не услышала его слов, поняла только, что он должен уйти, а она – остаться. Кивнула, почувствовав, что сейчас вряд ли найдет в себе силы даже просто встать на ноги. Менчиц остался у машины. Репойто-Дубяго вышел вслед за Тарасом Адамовичем.

– Как в добрые старые времена, – улыбнулся он бывшему коллеге.

А потом Мира увидела, как они вошли в высокую деревянную калитку, за которой виднелся дом из желтого кирпича. Калитка скрипнула, на дереве каркнула ворона, как в саду Тараса Адамовича. Где-то залаяла собака, и ее лай подхватили остальные из разных дворов по улице. У калитки остался дежурить один из полицейских. Девушке показалось, что время превратилось в липкую тягучую жидкость и медленно потекло мимо нее, превращая все вокруг в какое-то смешение из звуков, запахов и ощущений.

Она вдруг почувствовала, как сильно замерзла, даже кончики пальцев побелели, хотя и была в пальто. Девушка выдохнула морозный воздух, перед глазами замелькали круги. И вдруг подумала, что не может вспомнить, когда ела в последний раз. Сидя в машине, она вдруг заметила лицо склонившегося над ней Менчица. Откуда-то издалека, будто за несколько десятков метров, услышала его слова:

– Мира, они нашли вашу сестру. Она жива. Все хорошо… Вторая девушка тоже.

Девушка ответила будто не своим, каким-то далеким голосом:

– Благодарю…

Она не потеряла сознание. Заставила себя глубоко вдохнуть, затем сказать:

– Помогите мне выйти из машины, нужно больше воздуха.

Снаружи и впрямь дышалось немного легче. Мира огляделась, увидела еще нескольких полицейских. Удивилась, почему их так много и решила позже спросить об этом Тараса Адамовича. Подумала, что нужно как-то отвлечься, чем-то занять мысли, чтобы не сводило с ума ожидание. Но в памяти всплыла картина, как молодой следователь сидит за столом и напряженно думает, записывает отрывки воспоминаний, пытается вспомнить события ночи. Она почувствовала, что вся дрожит – то ли от холода, то ли от волнения, прикоснулась рукой к дверце автомобиля, еще раз глубоко вдохнула. Менчиц сказал:

– Странно, Мира, но теперь я благодарен Барбаре Злотик за то, что она подожгла «Прагу» именно в тот вечер, – он грустно улыбнулся.

Он в самом деле был благодарен ей, потому что именно в ту ночь он вынужден был искать квартиру, которую снимал художник Олег Щербак на Гоголевской, в доме с котами. Он помнил, как поднялся по лестнице и постучал в дверь квартиры, как остался ждать хозяина у дома и считал, что просто зря тратит время – тот мог не явиться до самого утра.

Однако он явился – уставший, злой и пьяный, с комком репейника в волосах, что было почти комично, если бы не несчастный вид хозяина. Молодой следователь спросил у него, что случилось, и услышал в ответ:

– Ничего страшного. Я… просто очень устал.

Щербак провел его в квартиру и выслушал просьбу. Сообщил, что, вероятно, все равно уснет, поэтому попробует нарисовать. Менчиц не был уверен, что что-то получится из этой затеи. Вспоминал, как пытался подбирать слова, отвечая на вопросы художника, когда тот уточнял какую-то деталь. Он описал весь процесс рисования, все шутки и рассказы, услышанные в ту ночь, вспомнил марки папирос, которые курил Щербак, и какое он пил вино. Вспоминал и записывал детали интерьера, комментарии о твердости грифеля в карандаше. Однако важной оказалась всего лишь реплика, которую художник небрежно обронил, когда портрет был закончен, и он пытался вычесать из волос колючий репейник. Тогда Менчиц вежливо заметил, что у художника, вероятно, был тяжелый день, и услышал в ответ:

– Проклятые трамваи возят ночью раненых, пассажиров не берут. Пришлось бродить по яру и сражаться с летучими мышами.

Тарас Адамович вперился взглядом в лист бумаги с этой фразой, взял карандаш и обвел ее, потом вернул Менчицу.

– Вы уверены, что он это сказал? – спросил бывший следователь.

– Да.

– Что еще он говорил о яре? О своем вечере?

– Нет, больше… ничего.

И тогда Тарас Адамович объяснил ему.

Единственный трамвайный маршрут, пролегавший через яр – маршрут 20-го трамвая. Если художник часто ездил этим маршрутом, можно было надеяться на показания контролеров.

Конечно, Олег Щербак в ту ночь мог бродить по совсем другим киевским околицам или остаться ночевать дома и не тащиться пешком с Куреневки до самой Гоголевской. Мог бы, однако в тот вечер все произошло иначе.

Уже после возвращения в полицию, Тарас Адамович снова встретился с Олегом Щербаком и спросил:

– Зачем было тащиться ночью через яр?

– Не знаю. Не хотел оставаться в доме. Не мог, после того, как Марьяна… Я даже обрадовался, что пойду через яр – мне необходимо было успокоиться, пока не дойду до людных улиц.

– Получилось?

– Не очень.

– Расскажите о том, как вы доставляли девушек в дом.

Художник пожал плечами.

– Это оказалось не так уж сложно. По крайней мере, с Натальей. Кажется, она была влюблена в меня, – и добавил: Сейчас вряд ли. Я пригласил ее на природу. Будете смеяться – сказал, что покажу Киевскую Швейцарию, Репьяхов яр. Она согласилась. Потом я привел ее к дому и сказал, что хочу познакомить со своей бабушкой. Она спокойно зашла внутрь. Дальше было просто.

В доме из желтого кирпича полиция обнаружила подвал с выходом под полом одной из комнат.

– Вы знали, что нужно искать подвал? – спросил Щербак.

– Да. Вы сами сказали, что увидели Марьяну наверху. Из этого следует, что девушки находились где-то внизу. Мы обыскали подвал во дворе, потом искали в доме.

– Я пытался обустроить все так, чтобы им было удобно. Я не собирался…

– Убивать их?

Художник промолчал.

Под домом действительно было обустроено кое-какое жилище, по крайней мере, там было тепло.

– Бывший владелец разместил печь внизу – неизвестно почему. Я когда-то подумал о том, что если бы захотел держать кого-то в плену, то сделать это было бы несложно, – продолжил свой рассказ Щербак. – Поэтому отгородил печь и выход наверх стеной, установил дверь – провозился с этим довольно-таки долго, оббил стены деревянными панелями. Девушки не сразу поняли, что они под землей, так как видели только вход в отсек с печью. Не уверен, но, возможно, до побега Марьяны они даже не догадывались, где находятся. Наталья могла рассказать им только о доме.

– Как вы привели в дом Марьяну и Веру?

– С Марьяной было сложно. Я ей не нравился. Она игнорировала мои приглашения и открыто насмехалась. Но ведь она была одной из звезд Нижинской. Я следил за ней, ходил на все выступления в Интимном театре, был уверен, что должен это сделать. Меня знали в театре, я иногда гримировал актеров. Облюбовал дальнюю гримерную, которой редко пользовались, позвал туда Марьяну, купил цветы и пирожные в «Семадени». Заварил… – он умолк в нерешительности.

– Императорский связанный чай? – спросил Тарас Адамович.

Художник улыбнулся.

– Я сказал ей, что меня попросил кто-то из ее поклонников. Сказал специально со злостью, чтобы она подумала, что я ревную. Вероятно, она сама придумала, кто это мог быть. Я пытался подгадать так, чтобы цветок распустился именно в момент ее прихода. Она выпила чаю и уснула.

– Что было в чае? – спросил следователь.

– Т… таблетки… Купил у проститутки. Они такими иногда промышляют. Она сказала – действуют безотказно, человек почти сразу засыпает. Я боялся навредить, но она сказала, что все будет хорошо. Я решил, что Марьяна… сама виновата. И подмешал пилюлю в чай.

– Что было дальше?

Художник помолчал несколько минут – видимо, собираясь с мыслями, потом ответил:

– Я все продумал. Не верил, что получится, но спланировал и подумал: пусть все решит судьба. Если получится – выходит, я все делаю правильно. Она уснула, я надел на нее пальто моей бабушки, парик и загримировал. Сначала думал, что просто накину вуаль на шляпу, но потом решил, что если буду выглядеть подозрительно – к тому же я волновался – меня остановят и заглянут под вуаль. А тогда точно арестуют, если увидят девушку без сознания в седом парике. Поэтому я приклеил брови и нос, а еще – большую бородавку. Когда я выкатил коляску с Марьяной в коридор, понял, что у меня нет никакого объяснения для тех, кто может увидеть меня. Что делать, если кого-то встречу? А если меня спросят, куда и кого я везу?

Мне повезло – пока я гримировал, представление закончилось, толпа заполнила весь холл. Мне помогли спустить коляску на первый этаж, я покатил ее в направлении трамвайной остановки. В трамвае никто не обращал на нас никакого внимания, так я добрался домой и понял – удалось! С Верой все было почти так же, разве что волновался я уже меньше. И заранее знал, что выеду в холл, когда вся толпа будет уже там.

Он помолчал и добавил:

– Я видел в тот вечер ее сестру. Она не заметила меня или не обратила внимания на мужчину со старухой в инвалидной коляске. Хотя она заставила меня нервничать – прошла совсем рядом, я даже подумал – сейчас заглянет ей в лицо и узнает даже в гриме. Не заглянула. Судьба и в этот раз была на моей стороне.

Тарас Адамович спросил:

– Зачем три девушки? Когда это должно было прекратиться?

Художник посмотрел сквозь него и сказал, будто сам себе:

– Когда бы они прекратили. Я хотел, чтобы балет стал таким, как раньше, чтобы люди снова увидели его красоту. Утонченность, а не вульгарность. Невесомость, а не резкость и акробатику. Неужели вы не поняли?

В центральной комнате дома из желтого кирпича они убрали с пола ковер, под которым нашли дверцу – вход на лестницу, ведущую вниз. Несколько полицейских спустились в люк, Тарас Адамович остался наверху. Он понимал, что ему сейчас проще, чем Мире на улице, но также чувствовал, как ожидание сжимает горло стальным обручем. Хотелось разорвать его одним движением, спуститься вниз, увидеть все собственными глазами. Откуда-то из-под пола послышались возгласы. Потом вынырнула голова полицейского, он улыбнулся и сказал:

– Живы!

Наверное, Тарас Адамович улыбнулся ему в ответ, Репойто-Дубяго взмахом руки отправил посланца с добрым известием к Мире и Менчицу.

Тарас Адамович с первого взгляда понял, которая из них Вера Томашевич. Мира ни разу не показала ему фотографию, но даже если бы он не видел ее на портрете Олега Щербака, все равно узнал бы. Эта хрупкая темноволосая девушка с бледным лицом была чем-то неуловимо похожа на свою сестру.

Вера Томашевич улыбнулась. За ее плечом всхлипывала вторая узница – Наталья Скиба. Он проводил их до калитки, услышал, как Репойто-Дубяго справляется об их самочувствии, говорит, что вместе с ними прибыл врач. Вера Томашевич спокойно шла рядом, чуть щурясь от солнца. И только когда вышла за калитку дома, в котором провела более двух месяцев, почти упала в объятия сестры.

Начальник сыскной части Киевской городской полиции усадил девушек в автомобиль и еще раз спросил у Тараса Адамовича:

– Уверен?

– Да.

– Есть еще автомобили и извозчики. Выбирай, что хочешь.

– Нет, я проедусь на трамвае. Тем более что этот маршрут вот-вот пустят в объезд по Глубочицкой. Сегодня едва ли не последний мой шанс полюбоваться видами Киевской Швейцарии – так, кажется, ее называют?

– Именно так. Что же, встретимся на Владимирской. Здесь – кивнул Репойто-Дубяго на двор – пока продолжат работать эксперты. Отчеты можно будет прочесть уже сегодня вечером.

Тарас Адамович кивнул. Проводив автомобиль взглядом, он оглянулся на Якова Менчица.

– Вы остаетесь?

– Нет. Я еду на Владимирскую – возьму показания у девушек, когда они будут готовы говорить.

– Можете составить мне компанию, – улыбнулся бывший следователь, – я собрался…

– Ехать на трамвае. С удовольствием присоединюсь к вам, – сказал Менчиц.

Вдвоем они не спеша направились к трамвайной остановке, думая каждый о своем. Первым нарушил молчание молодой следователь.

– Дело не завершено, – то ли спрашивал, то ли утверждал он.

– Совершенно верно, – подтвердил Тарас Адамович.

– Мира знает?

– Нет, но я не уверен, что Мира стремится наказать виновных. Для нее главнее всего было найти сестру. Возможно, именно это непреодолимое ее стремление смогло переломить ход столь непростой истории.

Молодой следователь остановился.

– Что вы имеете в виду?

– Напрасно игнорировать тот факт, что нашему борцу за искусство необыкновенно везло в течение всей этой истории.

Менчиц молчал. Тарас Адамович улыбнулся:

– Однако вы ведь не станете отрицать, что не заметили, как в какой-то момент незаурядно стало везти нам. Интересные повороты, неосмотрительные фразы, странные встречи, удача, которая кажется неуловимой, а потом внезапно падает тебе просто в руки, – он оглянулся на Менчица. Тот стоял посреди улицы и мечтательно смотрел куда-то вдаль, туда, где солнце начинало скатываться за Репьяхов яр.

– А вы сейчас, между прочим, не о той ли блондинке под вуалью думаете, которую нам так и не удалось задержать? – спросил Тарас Адамович.

Молодой следователь улыбнулся и ответил:

– Нет. Мне кажется, удача выглядит совсем не так.

Они ехали в вагоне трамвая вдоль обрыва, любовались закатом солнца и говорили о варенье и отпечатках пальцев, грузинском чае и визите императора, Вере Томашевич, которая, наверное, теперь будет танцевать какую-то вакханку в балете Нижинской, и о кофе в «Семадени», намеренно избегая лишь одной темы – у обоих следователей было подозрение, что похититель балерин художник Олег Щербак работал не один.