Текст книги "Матушкины цветочки"

Лепесток второй
Отпетая кукла

На сей раз Родя с Лидой дома вдвоём, не считая меня (Роде четыре года, Лиде – два с половиной). Оборудовали детскую комнату под церковь. Родион надел свою розовую ризу. Даже сделал из воды и хлеба причастие. А Лидочка – многодетная мама. Собрала своих и чужих кукол, надела им платочки и всех принесла на «службу».

А служба идёт. Вот Родик вышел причащать, и Лида одну за другой подносит своих кукольных деток. Я на кухне слышу, как довольно долго длится это действие. Осталась последняя кукла с синими волосами, новая, дорогая, только недавно подаренная дедушкой. Лидочка интенсивно её трясёт и не подходит к причастию.

– Ты что? – спрашивает Родион.

– Она пачет.

– Почему плачет? Причащать не буду, пока не успокоишь.

На какое-то время воцаряется тишина.

– Ну как?

– Всё пачет.

– Ну, успокой.

Спустя пять минут.

– Что?

– Всё пачет.

– Тогда ложь (клади. – Прим. авт.). Отпевать буду.

Из комнаты раздаётся протяжное «Со святыми упокой», и вот оба выбегают ко мне на кухню и буквально брякают об стол коробку с синеволосой куклой.

– Что вы мне тут бросили? Уберите сейчас же!

– Это мы её похоронили. Нам некогда, мы ещё службу не закончили.

Убирая вечером коробку с куклой, я вдруг обнаружила, что голова её почти отвалилась. Резиновая шея лопнула так, что и не заклеить. Постояв немного с коробкой в руках, я понесла её на помойку «хоронить», пока дети спят.

Лепесток третий
Богословы

Уже вечер. Дети легли спать в кроватки. У меня наступило время, когда я могу с большей эффективностью заняться делами. Я у «рабочего станка» – на кухне. У Роди с Лидой в темноте идёт тихое перешёптывание на волнующие темы. Родя:

– Лида! А я решил больше не грешить.

– Здорово, Родя!

– Ну и ты не греши.

– А я не могу, всё грешу, – вздыхает кроткая Лидочка.

– Вот я не буду грешить, – развивает тему Родион, – и у меня крылья вырастут.

– Как у ангела?

– Как у ангела!

– Ой, здорово! И в церковь опаздывать не будешь.

Молчание. Вздох Лиды. Родя переходит в наступление:

– А ты тоже возьми и не греши.

– Не могу я.

– А тогда окажешься в аду. Там страшно и огонь горит.

– А может, там не так страшно?

– Попадёшь – узнаешь! – отрезает Родя, и, спустя немного времени, я слышу ровное дыхание двух моих спящих богословов.

Лепесток четвёртый
Маленькая хозяйка

Я уже упоминала о моём труде в гимназии, когда не нашлось учителя по МХК. А я окончила Московский архитектурный институт, и батюшка попросил выручить гимназию. Я долго отпиралась. И лишь тогда, когда отец Андрей очень строго меня благословил быть учителем, я стала им.

Трудно было очень. Маленьких детей – Фросю, Соню, Павлу – приходилось оставлять дома одних и убегать на уроки. Иногда, когда дома оставалась Лидочка, я была за малышей спокойна. Конечно, на перемене старалась быстренько позвонить домой.

– Лидонька, лапонька, как вы там?

– Всё хорошо! – раздаётся тоненький голосок.

– Детей накормила?

– Да.

– Павлочке суп протёрла?

– Протёрла.

– Как она ела?

– Хорошо. Всё съела и укакалась.

– Ты её помыла?

– Помыла.

– Баиньки уложила?

– Да.

– Давно?

– Уже час спит.

– Ну, молодец! Я скоро приду.

– Ага… А кто это?

Лепесток пятый
Ой!

Когда Лидочка пошла в школу, у нас родилась Павла. Все детки лет до трёх-четырёх плохо спали, мне приходилось почти всю ночь качать, пеленать, успокаивать. А потом наступал новый день, когда надо было начинать домашние дела: готовить завтрак, обед, ужин, кормить, поить, – и никто, кроме меня, этого делать не мог.

Бог посылал мне иногда помощь – добрых друзей, которые подхватывали домашнюю работу, когда она уже «вываливалась» из моих рук. Но что было труднее всего – так это постоянное недосыпание. Только ребёночек начинал сносно спать, рождался следующий, потом следующий. Рай я себе представляла так: зелёная-зелёная трава, на ней белая-белая кровать пять на пять метров, и я сплю, сплю… Сто лет, двести, пятьсот – пока не высплюсь. Однажды я открыла свои мечтания мужу, а он ответил:

– Ты что?! В раю не спят.

Я чуть не расплакалась. Мне было так сладко хотя бы мечтать об этом.

Дети прекрасно меня понимали и, видя мою усталость, в школу по утрам собирались сами. Старшие заботились о младших, ежедневную кастрюлю каши я варила с вечера и оставляла на плите и редко кого провожала в школу, даже первоклассников.

Вот Лидочка-первоклассница и отправилась как-то в гимназию утром, а дойдя до школы (две автобусные остановки), обнаружила, что забыла дома ранец. Опять её «вороность». Пришлось возвращаться (ещё две остановки назад). Дверь у нас захлопывалась автоматически, а ключей ни у кого нет – мама-то всегда дома. Но тут перед Лидой встала проблема: как попасть домой, не позвонив и не разбудив маму?

Обойдя наш домик, она решила влезть в окошко ванной комнаты, которое оказалось открытым. Только она и могла в него пролезть, настолько маленьким оно было: не окошко даже, а просто форточка. Влезла, прошла в детскую, взяла ранец, одела его и полезла обратно. Конечно, семь лет – немного, но достаточно, чтобы сообразить, что можно спокойно выйти и захлопнуть опять дверь, а не лезть в форточку, да ещё с ранцем на плечах. Скорее, «вороность» и тут её подстерегла, видно, о чём-то задумалась или размечталась.

Сквозь утренний, такой долгожданный и короткий сон я услышала странные крики с улицы. Вскакиваю, накидываю халат и, пробегая мимо ванной, понимаю, что крики идут оттуда. Распахиваю дверь и вижу ножки, болтающиеся в форточке, а дальше попку да ранец, застрявший намертво. Пришлось будить батюшку и вдвоём – он снаружи, я внутри – просовывать Лиду хоть в какую-нибудь сторону. Когда мы протолкнули её уже не помню куда, вытерли слёзки, опять надели ранец, то спросили:

– Неужели ты не могла спокойно выйти в дверь и захлопнуть её опять?

– Ой! – только и смогла ответить Лидочка.

Сейчас она окончила с медалью гимназию, учится в университете, но я до сих пор иногда боюсь увидеть в очередной «форточке» её болтающиеся ножки, ведь мечтательность и задумчивость подстерегают её по-прежнему.

Цветок пятый
Ефросинья

Лепесток первый
«Неотступная вдова»

Фрося – крепкий, черноглазый и очень настырный человечек. Батюшка называет её «неотступная вдова», есть такой образ в одной из притч Евангелия. Если Фросе чего-то надо, она может часами ходить по пятам, бесконечно бубнить басом, пока голова ничего, кроме её требования, воспринимать не будет. Есть надежда (и мы молимся об этом), что нам удастся направить этот «ледокол» в нужном для Церкви направлении. Но пока Фрося добивается того, чего хочет. А хочет она есть.

Фросеньке полтора года. Недавно покормила её завтраком, отправила играть, а сама начинаю варить наше ежедневное «ведро» супа, чтобы успеть к обеду. Стою у плиты, вдруг слышу сзади себя басок. Фрося поёт: «Отче наш…» (эту молитву мы поём перед каждым приёмом пищи, и Фрося это хорошо усвоила). Я оборачиваюсь и объясняю Фросе, что обед будет нескоро, я только начала готовить. Фрося внимательно слушает моё объяснение и вразвалочку уходит.

Спустя минут пятнадцать я вздрагиваю от Фросиного баса:

– О-о-отче на-а-а-аш…

– Фрося! – начинаю я доходчиво объяснять. – Суп варится долго, а я только режу. Смотри, ещё не дорезала. Когда сварю, я тебя позову. И вообще, ты хорошо позавтракала. Иди поиграй.

Фрося сразу уходит. Но когда я наконец засыпала все овощи в кастрюлю и закрыла её крышкой, за спиной раздаётся громкое «Отче наш».

Я уже сержусь и просто приказываю Фросе уйти. Наконец приступаю ко второму. Суп благополучно булькает. Но что это? Знакомый голос изголодавшейся Фроси взывает к Отцу Небесному, и я не выдерживаю, наливаю ей полусырой суп, потому что впереди ещё целый день, я нужна детям. И мне надо сохранить свои силы.

Лепесток второй
Маленькая защитница

В город за пиломатериалом приехали две монахини из известного по всей России монастыря. В семь утра они уже были у нас дома – активные, громкоголосые, уверенно выполняющие возложенное на них послушание. Батюшка в отъезде, а я немного растерялась перед такими деловыми гостями. Сразу показалось, что они заняли весь наш маленький домик как хозяева, а я у них в гостях. Постоянно слышалось: «Мать Ольга – туда! Мать Ольга, где?». Я поспешила накрыть на стол, выставила все наши сибирские деликатесы. Помолились перед едой, и дородная мать В. сама благословила мою стряпню и приглашающе указала на стол. Я присела и поела вместе с ними. После еды матушки оккупировали телефон и переговорили с несколькими городами в разных концах России.

И тут проснулись дети. Высыпали горошком из детской и стали знакомиться с гостями. Я тихонько присела в сторонке.

Но вот на сцену выступила Фрося. Чёткой походкой она подошла к матери В. и задала свой первый вопрос:

– Ты что, игуменья?

– Нет, – растерянно ответила мать В.

– Тогда почему ты такая толстая? – раздался вопрос номер два.

Мать В. упала на диван и совершенно по-детски парировала:

– А ты сама толстая.

– И то верно, – философски ответила Фрося и отошла ко мне.

Я беру Фросю на руки, обнимаю и целую. Она с горячностью осыпает моё лицо поцелуями, как бы говоря: «Не бойся, я тебя в обиду не дам».

– Я знаю, – тихонько шепчу ей на ушко.

И вдруг в доме всё встало на свои места. Гостьи притихли, а я в душе рассмеялась: «Моя маленькая защитница».

Лепесток третий
Про вермишель

На общей вечерней молитве Фрося молится дольше всех. У неё очень близкие отношения с Богом, и она скрупулёзно благодарит Его за все те радости, которые Бог послал ей в этот день.

– Боже! Благодарю тебя за вкусную кашу. И за борщ, и за котлеты. Господи, благодарю и за булочки с маком, компот, чай и морсик. Благодарю Тебя за запеканку со сметаной и конфеты!

Я научила старших детей не смеяться над молитвой малышей, а тут сама еле сдерживаю улыбку. Наконец Фрося замолчала, и я даю слово следующему ребёнку. Тихо льётся детская молитва. Вдруг она прерывается громким возгласом Фроси:

– Забыла! Забыла! Ой, забыла!

Мы все в испуге подскакиваем. Я объясняю, что прерывать чужую молитву нельзя. Прошу Фросю потерпеть. После окончания молитвы Фрося наконец получает слово:

– И за вермишель, Господи, спасибо! – выпаливает она и блаженно вздыхает.

Цветок шестой
Соня

Лепесток первый
Тихая дюймовочка

Сонечка… Чудесная маленькая дюймовочка со сверкающими голубыми глазами в длинных чёрных ресницах и вьющимися светлыми волосами. Стоит рядом с сестрой Фросей (два года разницы), как из совсем другой семьи. Нет, из другого народа. Её почти не видно и не слышно, и люди, побывавшие в нашей семье, не могут потом вспомнить, какая она такая – Сонечка – и была ли она вообще. Она левша, немного чудна́я, говорит очень длинно, и поэтому никогда не успевает ничего рассказать – остальные дети перебивают со своими проблемами.

Но если мы вдвоём дома, я запасаюсь терпением и выслушиваю её бесконечные рассказы. И тогда только начинаю понимать, какой интересный у неё внутренний мир, сколько она чувствует! Но это бывает нечасто.

Все дети в маленьком возрасте смешно коверкают слова. Родиона мы до сих пор между собой зовём Пакишон (у него была любимая куртка с капюшоном). Или, например, чудесный старый мультфильм «Конёк-горбунок» Родя называл «Конёк-горбунёк», Соня – «Конёк-погонёк», а Фрося – «Конёк-долбунок».

Но всё же Сонечка по части новых слов – непревзойдённый лидер семьи.

Инваляша (неваляшка), измачкал (испачкал), напитно (сытно) – это только цветочки…

Как-то раз я была очевидцем такой сцены. Трёхлетняя Сонечка сидит на полу и сама с собой играет. Вдруг, как ураган, налетают Фрося с Лидой и тут же убегают. Сонечка, вздохнув, сообщает:

– Вот воровчиты. Украдали мою козочку, почуму што я её поцелула.

Соня любит играть одна, но ей это редко удаётся. В компании ей хочется каких-то тихих игр, но кто её слушает?.. Вот она играет с Фросей и Лидой и нежным голоском спрашивает:

– Я кто? Мама?

Фрося сурово отрезает:

– Нет! Бандит!

Но Соня нежно говорит:

– Нет… Я мама бандита.

Лепесток второй
Две подвижницы

Соне уже семь лет. Скоро в школу. Недавно она в первый раз исповедовалась, чувствует себя почти взрослой и старается относиться к себе требовательно.

Уже поздно. Я помолилась с малышами, почитала им книжку и уложила в кроватки. Потом побыла немного со средними и тоже уложила их, благословив на ночь. Остались старшие, поговорила и с ними. Наконец и они пошли спать. Я облегчённо вздыхаю. Можно в тишине поделать оставшиеся дела или даже немного пообщаться с батюшкой. Но вдруг приходит Родион и говорит, что Фрося не спит. Я поднимаюсь наверх (мы уже переехали в просторный новый дом) и вижу, что Фрося стоит, уцепившись за ручку двери, и хлопает сонными глазами.

– Ты почему не идёшь спать в комнату?

– Там Соня кается.

– Как кается?

– Стоит и кается!

С уважением относясь к такому процессу, я не вмешиваюсь, спускаюсь вниз и занимаюсь своими делами.

Прошло полчаса. В доме тихо и темно. Думая, что все давно уже спят, я поднимаюсь наверх и вдруг вижу несчастную Фросю, всё ещё цепляющуюся за дверную ручку, но уже сползшую на пол и почти спящую.

– Что ты висишь?

– Соня всё кается.

Захожу в комнату. На коленях в пижаме перед иконами стоит маленькая Сонечка, ручки сложила и плачет.

– Соня, что это с тобой?

– Мама! Я хочу быть хорошей, но всё делаю плохо. Ничего у меня не получается; Бог меня не простит.

– Но Он прощает всех, кто кается в грехах.

– А меня не простит.

– Он и разбойников раскаявшихся прощает.

– А меня не простит.

Тут не обойтись уже без батюшки. Отвожу Соню вниз и ставлю перед отцом Андреем. Тот сажает Соню к себе на колени и долго с ней разговаривает. Потом они вдвоём молятся. А я тем временем отношу в постель сомлевшую Фросю, не пожелавшую нарушать тайну покаяния своей младшей сестрёнки, и поражаюсь её долготерпению.

Лепесток третий
Девочка со спичками

Не помню, когда я спокойно преподавала в гимназии, пока малыши были дома одни. Нервы были на пределе, в голове какие-то ужасы. И неспроста. Наша дюймовочка с синими глазами проявляла чудеса изобретательности и просто шпионский нюх, чтобы определить, где мама прячет спички, иголки, ножницы, ножи и прочие «забавные детские игрушки». Домой я возвращалась всегда бегом, спеша поскорее удостовериться, что дети всё ещё живы и здоровы.

Как-то раз, вернувшись из гимназии, увидев девочек и облегчённо вздохнув, я занялась приготовлением обеда, но странный запах не дал мне спокойно окунуться в это привычное дело. Пахло козлом, причём палёным. Присмотрелась к детям повнимательнее. Ничего особенного, только у Павлы волосы на голове почему-то мокрые и прилизанные. В обычном состоянии её головка похожа на одуванчик – шапка мелких золотистых кудряшек. Но мокрая голова – это не страшно. И я опять занялась обедом.

Прошло время, Павла обсохла и вдруг… вместо одуванчика – какая-то странная большая проплешина на голове чуть сбоку. Похоже на тонзуру, или по-славянски гуменцо. Я отвела Павлу в сторонку и начала допрашивать. Через пару минут узнала, что Соня выследила, где я спрятала спички, достала их и начала зажигать свечку. А Павла стала её задувать, потому что «мама не разрешает». Так они пихали друг друга, пока Павла на эту свечку не упала и не вспыхнул её одуванчик. Надо отдать должное и Соне: не растерявшись, она схватила сестрёнку в охапку и сунула головой под кран. Пожар удалось затушить. Но гуменцо осталось, потому и пахло козлом. Палёным. В конце рассказа Павла заплакала, всё-таки сильно испугалась, да и больно было. Но никаких ожогов на её головке я не обнаружила, Господь сохранил от зла.

Тут бы мне успокоиться, но перед глазами замаячило ещё одно видение: между рамами окна бегает наш хомячок. Вызвала «на ковёр» Соню и узнала, что хомячку хотелось подышать свежим воздухом, она сунула его в форточку, а он вырвался и провалился между рам. Делать нечего, надо выручать Хомку. Окна основательно заклеены на зиму, открывать их нельзя, так как на улице –40°. А хомячок от холода уже не белый, а голубоватый. Выручил Родя: провозившись час, он извлёк Хомку из плена с помощью сачка для рыбок.

Сачок, кстати, остался у нас после того, как дети, играя, свалили аквариум, и все рыбки расползлись по комнате. Если у зверушек бывает класс мучеников, то туда попадают те, кто жил в многодетной семье, в тесноте, шуме, среди семи пар ручек и ножек маленьких любящих хозяев.

Как бы то ни было, но Соню пришлось серьёзно наказать. И с того дня, уходя в гимназию, я подзывала к себе облысевшую Павлочку и наказывала следить за сестрой. Хорошо, когда в семье есть надёжный человек, который может присмотреть за шалуном, даже если тот старше на целых три года.

Цветок седьмой
Павла

Лепесток первый
Я сизу

Павлочка – наша младшенькая. Так просит её называть батюшка. Он не любит слово «последняя».

В тот раз, уходя в гимназию, я, как всегда, наказала Павлочке присматривать за сестрой и тщательно спрятала ножи и спички. Было у меня всего три урока, но уже ко второму я начала нервничать, поглядывать на часы и молиться про себя. Наконец третий урок позади, я бегом спускаюсь по лестнице, накидываю плащ, и вдруг открывается входная дверь и я вижу Соню, всю с ног до головы в грязи, входящую в гимназию. Что я тогда почувствовала – трудно описать. Почему-то подумалось, что раз Соня пришла, то дома никого живого уже нет. Не помню, сколько ещё страшных мыслей пронеслось в голове, пока мне удалось пошевелить языком:

– Где Павла?

– Где-где! Дома! Ты собираешься возвращаться когда-нибудь? – Сердитые синие глазки уставились на меня.

– Так ты для этого сюда пришла?

– Да, мы уже устали ждать.

Я представила ребёнка пяти лет, идущего две автобусные остановки по обочине проезжей улицы (тротуаров у нас в городе мало, от этого и неимоверная грязь), машины, проносящиеся рядом и окатывающие её с ног до головы, трёхлетнюю Павлочку, неизвестно что сейчас делающую, и бросилась к батюшке, у которого был ещё один урок. Конечно, он сорвался с урока, я подхватила Соню (и где только она нашла такое рваное старьё, чтобы на себя натянуть?), и мы на машине помчались домой.

Все одновременно ввалились в комнату и обнаружили испуганную Павлу. Сидит на диване, ручки на коленочках. Увидев нас, наши глаза, сразу затараторила:

– Я сизу, сизу.

Конечно, батюшка на урок так и не попал. По очереди мы брали наших девочек, качали их на коленях, целовали и смеялись сквозь слёзы, приговаривая:

– Я сизу, сизу.

Лепесток второй
Павлочкина свечка

На Пасху, когда Павле исполнилось пять лет, она преподала мне большой урок.

К двенадцати ночи я с малышами, нарядными, возбуждёнными, подхожу к собору. Лера, Ксения и Лида уже поют на клиросе, Родион пономарит в алтаре, так что на руках у меня всего трое.

Ровно в полночь начинается торжественный крестный ход. Народу – не сосчитать: в соборе около двух тысяч, и перед ним на площади – столько же невместившихся. Мы с девочками стараемся идти в самом начале крестного хода – здесь ещё всё организованно и чинно. Но нас оттесняют всё дальше и дальше, где толпятся горожане, пришедшие посмотреть и как-то поучаствовать в великом торжестве Церкви.

Храм стоит на берегу Енисея, здесь всегда дуют сильные ветры. Поэтому мы решили наши свечки не зажигать, всё равно задует. Но Павлочка настояла, чтобы у неё свечку зажгли, и идёт, тщательно оберегая свой огонёк. А я оберегаю своих девочек, чтобы их не толкнули и не уронили в толпе. Давка страшная. Вокруг люди, люди, и я почти не вижу между ними внизу мою маленькую дочку. Вижу только её огонёк.

Наконец протискиваемся в собор, добираемся до солеи, и я усаживаю на неё девчоночек, так как «стоячих» мест в толпе уже нет. Проходит час, и два чудесной пасхальной службы, и я замечаю, что все три девчушки заснули. Что с ними делать? Растолкала их и повела домой, немного поспать до Причастия. В храме стало чуть просторнее, потому что многие не выдержали долгого ночного стояния и вышли подышать свежим ночным воздухом.

Мы спускаемся по ступенькам храма, проталкиваясь через хохочущих, курящих, обнимающихся, просто выпивших людей. После храма – чистого, сверкающего и поющего – всё тут возмущает. Кажется, что мы провалились на какое-то грязное дно. Я стараюсь поскорее пройти, вслух сама с собой разговаривая.

– Ну зачем эти люди пришли в храм? Что тут делают? Кому они здесь нужны? – задаю я риторические вопросы.

Вдруг мою руку дёргает Павла:

– Нужны!

– Да зачем же?

– А чтобы мне свечку не задуло!

И я вспомнила маленький огонёк Павлочкиной свечки, со всех сторон окружённый людьми, людьми, людьми…