Текст книги "Книга судьбы"

– Честно говоря, сама не очень понимаю, – призналась я. – Все перевернулось с ног на голову.

– Но тебе она все-таки нравится?

– Что тут скажешь?

И тут я обернулась и увидела Масуда, который стоял, прислонившись к двери, и с обидой, с негодованием прислушивался к нашему разговору. Он покачал головой и, не сказав нам ни слова, удалился в свою комнату.

С каждой встречей все очевиднее становилось различие между нашими двумя семьями, и я видела, до какой степени Масуд и Ладан не подходят друг другу. Я видела – но не Масуд. Он был влюблен по уши и слеп ко всему, что его окружало. Со мной он остерегался что-либо обсуждать, помалкивала и я. Мы говорили только о предстоящих визитах, и я без возражений в очередной раз отправлялась с ним в гости, выслушивала эти разговоры и никак их не комментировала.

Мне поведали, что для своей старшей дочери родители Ладан требовали брачную долю в сто золотых монет, но зять обещал удвоить эту сумму. Мне поведали, где приобреталось кольцо для кузины Ладан со стороны матери, которая недавно вышла замуж, сколько заплатили за свадебное платье и какие драгоценные камни сверкали в гарнитуре, надетом по этому случаю кузиной со стороны отца. Разумеется, я понимала, что не все тут правда – многие истории откровенно противоречили друг другу.

– О, какие вы счастливчики! – не удержалась я как-то раз. – За считаные недели побывали на десятке свадеб!

Они притихли и переглянулись. Им со мной тоже приходилось нелегко. Но они тут же заспорили, когда лучше играть свадьбу: летом или осенью.

Я не знала, что делать. Как я себя ни уговаривала, никак не получалось расположиться к этой девушке, и совсем уж немыслимым казалось выстроить отношения с ее родителями, которых ничего не интересовало, кроме денег, одежды, прически и макияжа. Но я все еще не была готова к разговору с Масудом. Любые мои замечания он принял бы как проявление недоброжелательства. Нужно было ждать, пока у него откроются глаза.

Наконец под давлением Ладан Масуд сам заговорил со мной – так холодно, так недовольно, никогда прежде между нами такого не было.

– Ну, мама, долго ты еще будешь затягивать эту игру?

– Какую игру?

– Ты уклоняешься от разговора о наших с Ладан планах.

– Каких слов ты от меня ждешь?

– Я хочу знать твое мнение.

– А меня больше интересует твое, – возразила я. – Теперь ты ближе познакомился с семьей Ладан. Что ты думаешь о ее родителях?

– Какое мне дело до родителей? – спросил он. – Мне нужна только она.

– Каждый человек растет в семье. Его прошлое, его воспитание многое значит.

– Что не так с этой семьей? Они на уровне.

Я запнулась. Какое странное слово, не из нашего словаря.

– Что значит “они на уровне”? Какие люди, по-твоему, “на уровне”?

– Не знаю, – раздраженно ответил он. – Странный вопрос. Они достойные люди.

– Почему ты считаешь их достойными? Потому что у них дом забит антиквариатом? Потому что они покупают что подороже, не заботясь об удобстве и красоте? Потому что они говорят исключительно об одежде и краске для волос? Или потому, что они обсуждают родичей и знакомых у них за спиной и все время сводят какие-то счеты?

– Ты и сама любишь красивые вещи, – заспорил Масуд. – Ты вечно ворчишь, если у меня рубашка не подходит по цвету к брюкам, а когда покупаешь что-то из мебели, сто магазинов сперва обойдешь.

– Мой дорогой, ценить красоту, по возможности красиво обставить свой дом – это проявление жизнелюбия, и в этом я не вижу ничего плохого. В жизни каждого проявляется его вкус, его наклонности, семейные традиции.

– И при виде их дома ты сочла, будто у них что-то не в порядке с наклонностями или со вкусом?

– А ты этого не замечаешь?

– Нет!

– Ты видел в их доме хоть одну полочку с книгами? Видел, чтобы кто-то из них читал книгу? Говорят ли они о научных работах, о предметах искусств, о древностях, не упоминая цену?

– Какая чушь! Не все выставляют книги напоказ. И зачем тебе вздумалось искать у них книги?

– Затем, что меня интересует их образ мыслей.

– Перестань! У нас стоят книги всех направлений, партий и сект. Как по ним можно определить наш образ мыслей?

– Умный человек определит.

– Но как?

– На полке коммуниста стоят книги по этой идеологии, от основоположников до наиболее современных. Романы он читает преимущественно Максима Горького и других русских писателей, у него также найдутся книги Ромена Роллана и тому подобное. По другим философиям и идеологиям литературы очень мало. Интеллектуал, не сочувствующий коммунизму, держит у себя на полке одну-две книги по коммунистической теории, да и те едва ли дочитал до конца. Остальные книги у него “буржуазные”, как выразился бы коммунист. Книги Али Шариати не означают сильной приверженности к исламу, поскольку после революции все покупали его книги. Но библиотеки ярых мусульман забиты молитвенниками, книгами по мусульманскому богословию и философии, религиозными наставлениями и тому подобным. У националистов, напротив, стоят на полке биографии политиков и тома по истории Ирана. Кроме того, у каждого образованного человека найдется несколько книг из его области знаний и интересов.

– Но почему тебя так интересуют их интеллектуальные и политические пристрастия?

– Потому что различные политические группы и их убеждения сыграли чересчур большую роль в моей жизни, и я хочу знать, с кем я имею дело на этот раз.

– Но ведь ты против политики, ты брала с нас слово ни во что не ввязываться, – напомнил мне Масуд.

– Верно, но разве я запрещала вам читать и учиться? Как всякий разумный человек, ты должен разобраться в теориях и течениях, научиться отличать верный путь от неверного, а не превращаться в орудие в руках тех, кто жаждет власти. Ладан когда-нибудь обсуждала с тобой прочитанное или какие-то свои идеи, убеждения? Ты талантливый художник. Совпадают ли ваши вкусы в области искусства? И самое главное: ты вернулся из плена глубоко верующим человеком, как же ты уживешься с семьей, для которой весь ислам сводится к поминальному обеду в память имама Абулфазла, да и тот они организуют, словно пышную свадьбу? Они – приверженцы шаха, уповающие на возвращение наследного принца. Не из политических убеждений, а потому, что в ту пору разрешалось пить алкоголь и носить на пляже бикини. А мы с нашим прошлым – о чем, по-твоему, мы склонны говорить? Дорогой мой мальчик, у тебя с этой девушкой нет ничего общего. Она даже одеваться не будет так, как ты бы хотел. Каждый ваш выход из дома обернется ссорой.

– Не беспокойся, – возразил он. – Она сказала, что готова хоть чадру надевать, если я попрошу.

– И ты поверил? Но в этом нет ничего хорошего. Человек с характером, с принципами и убеждениями, не должен до такой степени зависеть от чужого решения.

– Теперь она еще и зависимой от чужого мнения оказалась! – фыркнул он. – И лишь потому, что готова чем-то пожертвовать из любви ко мне. Нет, мама, ты просто хватаешься за какие-то предлоги: для тебя никто, кроме нас самих, не хорош.

– Нет, дорогой, ничего подобного я не говорила. Уверена, они вполне достойные люди, возможно, лучше нас, просто совсем другие.

– Отговорки!

– Ты спросил мое мнение, и я ответила. Речь идет о твоем будущем, о твоей жизни, и для меня нет ничего важнее.

– Мама, я люблю ее. Со мной что-то делается, когда она говорит со мной, смеется. Я никогда не встречал такой женственной девушки. Она не такая, как все.

Я замерла в изумлении. Да, так и есть. Как же я раньше не поняла? Эта девушка очаровала Масуда именно потому, что отличалась от всех известных ему женщин. Она прямо-таки источала женственность, а все остальные старались из скромности свое женское начало скрывать. Кокетство было присуще ее манерам, ощущалось в каждом движении, даже в голосе по телефону. Привлекательная, соблазнительная женщина. Искусительница. Понятно, что мой наивный сын, никогда прежде не сталкивавшийся с подобными женскими ухватками, пал их жертвой. Но как объяснить ему, что его увлечение не имеет ничего общего с любовью, что на таком фундаменте невозможно построить жизнь? При таких обстоятельствах не помогает никакая логика. От любых моих слов он бы только ощетинился, уперся пуще прежнего. – Единственное, чего я хочу, – счастья для моих детей, – сказала я. – И я верю, что для счастья нужен брак, полный любви и взаимопонимания. Я с уважением отношусь к твоей любви и сделаю то, чего ты от меня хочешь, даже если это противоречит моим собственным желаниям. Единственное мое условие: помолвка продлится год. Вы сможете ближе познакомиться, поскольку будете больше времени проводить вместе. А мы тем временем накопим деньги и приготовим свадьбу, которая устроит ту семью. Сам видишь, требования у них серьезные.

Поупиравшись, родители Ладан, видя, как я решительно настроена, все же сдались и согласились на столь долгую помолвку. Я понимала, что возражают они не из религиозных соображений, а просто потому, что хотят получить гарантии. Зато они устроили пышную помолвку, чтобы представить жениха всем членам своей немаленькой семьи. Праздник был запланирован на следующую неделю. Больше не было возможности держать все в тайне. Но как признаться Фаати, Фирузе и Садегу-аге?

Наконец я пошла к Фаати и завела разговор о судьбе, роке и произволении Аллаха. Она какое-то время послушала, потом глянула на меня с подозрением и спросила:

– Сестра, в чем дело? На что ты намекаешь?

– Ты же знаешь, я всегда мечтала однажды прийти к тебе и поговорить о Фирузе, просить ее руку для Масуда. Но это, видимо, не угодно Аллаху.

Лицо Фаати омрачилось, и она ответила:

– Я давно уже чувствовала неладное. Объясни, пожалуйста: это неугодно Аллаху или все-таки тебе?

– Как ты можешь! Я люблю Фирузе больше, чем даже Ширин. Поженить их было моим величайшим желанием, я всегда думала, что так оно и будет. Но – сама не знаю как – глупый мальчишка влюбился, сошел с ума. Он знай твердил: “Хочу ее”, и заставил меня просить ее руки. Теперь они помолвлены.

Я заметила тень Фирузе – девушка так и застыла в дверях с подносом в руках. Фаати подбежала и взяла у нее поднос. Фирузе глядела на меня, ее глаза безмолвно вопрошали: “За что?” Лицо было полно разочарования и горечи, а потом – медленно, постепенно – проступили гнев и унижение. Она развернулась и убежала в свою комнату.

– С малых ее лет ты всем говорила, что Фирузе предназначена Масуду, – попрекнула меня Фаати. – И у них всегда были прекрасные отношения. Даже не пытайся меня убедить, будто Масуду она перестала нравиться.

– Нет, конечно, он всегда ее любил и любит. Но он говорит, что это братская любовь.

Фаати рассмеялась и вышла из гостиной. Я понимала, ей есть что сказать, но она сдерживалась из уважения ко мне. Я пошла следом за ней на кухню.

– Дорогая, ты сердишься и ты, безусловно, права, – сказала я. – Я тоже с ума схожу из-за всего этого, Все, что мне пока удалось, – отсрочить эту нелепую свадьбу. Помолвка продлится год, и за это время, надеюсь, у мальчика откроются глаза.

– Что ж, он влюбился, и, вероятно, они будут жить счастливо. А ты не превращайся в злобную свекровь, которая еще до свадьбы мечтает разлучить молодых.

– Фаати, ты просто не понимаешь, – вздохнула я. – У них нет ничего общего. Если б хоть какая-то зацепка, я бы так не горевала. Ты себе представить не можешь, насколько мы с ними разные. Нет, она не плохая девушка, но не для нас. Приходи к нам и сама увидишь. Я бы хотела знать твое мнение. Может быть, я к ней несправедлива, потому что я с самого начала была против этих отношений. Но я еще сдерживаюсь, я ничего не говорю. Ширин – та наотрез отказалась даже находиться с ней в одной комнате. А если бы Масуд слышал, какие замечания она отпускает за его спиной, он бы не пожелал иметь дело ни с сестрой, ни со мной, и я бы его лишилась.

– Ну, по крайней мере в глазах Масуда она обладает какими-то достоинствами, раз он так ее возжелал, – рассудила Фаати. – И в конце концов, главное, чтобы она нравилась ему.

– Можно, я поговорю с Фирузе? – спросила я сестру. – Мне так за нее больно.

Фаати пожала плечами:

– Вряд ли она сейчас настроена на разговор.

– На худой конец, выгонит меня из комнаты. Это-то не беда.

Я тихонько постучалась, приоткрыла дверь. Фирузе лежала на кровати. Вся в слезах, прекрасные голубые глаза покраснели. Она быстро повернулась спиной ко мне, чтобы я не могла разглядеть ее лицо. Сердце заныло. Чтобы такая милая девушка так горько плакала! Я присела на край кровати, попыталась приласкать племянницу.

– Масуд тебя не стоит, – сказала я. – Помяни мое слово, он еще горько об этом пожалеет. В убытке останется только он один. Не понимаю, почему после стольких мучений и страданий Аллах не пошлет ему тихую счастливую жизнь. Я-то надеялась, ты создашь ему такую жизнь. Как жаль, что он оказался этого недостоин.

Ее тонкие плечики вздрагивали, она не отвечала. Я понимала, как это горько – любить и быть отвергнутой. Мне оставалось лишь подняться и уйти домой – усталой, потерпевшей поражение.

С нашей стороны на помолвку явились матушка, Фаати и Садег-хан, тети Масуда и госпожа Парвин. Масуд, как всегда, красавец, да еще и в элегантном костюме при галстуке, стоял возле Ладан, которая только что сделала себе прическу в салоне. Она нарядилась в кружевное платье, кружевные цветы в волосах.

– Сказочно! – скривилась Ширин. – Погляди на жениха. Прежде он говорил, что терпеть не может галстуки, они, мол, все равно что собачий ошейник. Что ж теперь? Она вот так запросто надела на него ошейник? Видели бы его сейчас коллеги из министерства!

Я старалась придать себе счастливый и взволнованный вид, но, по правде говоря, никакой радости я не чувствовала. Я все вспоминала, как мечтала о свадьбе Масуда, как воображала, что это будет один из лучших дней в моей жизни. А теперь… Ширин дулась и ныла по любому поводу. Всякий раз, когда кто-то поздравлял молодых и желал им счастья, она отворачивалась и ворчала: “Фу!” Я устала повторять ей, что это очень грубо, что ради Масуда ей следует немедленно это прекратить – она и ухом не вела. Когда семья Ладан потребовала, чтобы сестра жениха исполнила “танец с ножом” и в танце передала невесте нож для разрезания торта, Ширин отказалась, добавив:

– Терпеть не могу эти старые предрассудки.

Масуд сердито оглядывался на нас. Я не знала, что делать.

Не прошло и трех месяцев после церемонии помолвки, и Фирузе вышла замуж. Кажется, мне о ее скором замужестве сообщили в последнюю очередь. Я знала, что ухажеров у нее хватает, но не думала, что это произойдет так быстро.

– Зачем же так торопиться, дорогая моя? – сказала я ей. – Дай себе время присмотреться, выбери непредвзято человека, который тебе понравится, кто сумеет оценить такую драгоценность, как ты.

– Нет, тетушка, – с горьким смехом ответила она. – Больше я влюбляться не намерена. Я полностью доверилась родителям и просила их выбрать мне того, кого они сочтут подходящим. И Сохраб меня вполне устраивает. Он человек добрый, внимательный. Думаю, со временем я забуду прошлое и привяжусь к нему.

– Да, конечно, – сказала я. А про себя подумала: “Но то пламя в твоем сердце никогда не угаснет”. Вслух же я сказала: – Ты бы подождала год или даже меньше. Эта помолвка долго не продержится. Уже начинаются разногласия.

– Нет, тетушка. Даже если бы Масуд пришел ко мне прямо сейчас, пал к моим ногам и просил моей руки, я бы его отвергла. Что-то в моем сердце сломалось – разбился тот идол, в которого я превратила Масуда. Прежнего не вернуть.

– Ты права, и я беру свои слова обратно. Но ты себе не представляешь, как я мечтала увидеть тебя своей невесткой!

– Прошу вас, тетя: довольно! Лучше бы мне этого не слышать! Именно эти слова и сделали меня несчастной. С того дня, как глаза мои раскрылись и впервые увидели свет, я привыкла считать себя вашей невесткой, женой Масуда. А теперь я – жена, муж которой изменил ей прямо у нее на глазах, хотя на самом деле бедняга Масуд ничего дурного не сделал. У нас не было взаимных обязательств, он был вправе сам выбирать себе будущее, взять ту женщину, которую полюбил. Лишь эти ваши разговоры породили в моем сердце ложную надежду.

К счастью, Сохраб действительно оказался и добрым, и разумным, и образованным (не говоря уж о том, что красивым). Он вырос в хорошей семье, учился во Франции. Через месяц после свадьбы молодые уехали в Париж. Я провожала их вместе с Фаати и другими родственниками – с тяжелым сердцем, со слезами на глазах – и пожелала им вечного счастья.

Помолвка Ладан и Масуда не продлилась и семи месяцев. Масуд словно очнулся от глубокого сна или наваждения.

– Нам с ней не о чем было поговорить! – вспоминал он. – Я мог часами рассуждать об архитектуре, искусстве, религии и культуре, но Ладан, хотя поначалу она делала вид, будто все это ей очень нравится, вскоре утратила всякий интерес. Ее волновали только наряды, прически и косметика. Даже спорт ей не интересен. Ты себе не представляешь, как убоги все ее мысли и убеждения! Она оживлялась только при разговоре о деньгах. Все они странные – готовы обойтись без еды, терпеть унижения, залезть в долг, лишь бы не показаться в свете в том наряде, в котором их уже видели. Их понятия о достоинстве и репутации ни в чем не схожи с привычными нам.

И я наконец вздохнула с облегчением, но как же я сожалела о том, что мы утратили нашу драгоценную Фирузе, тем более что уже на ее свадьбе я почувствовала, как меняется настроение Масуда: мне кажется, замужество Фирузе стало первым из тех суровых ударов, которые в конце концов пробудили Масуда – но слишком поздно.

Мой сын вновь с головой ушел в работу, его отношения с Ширин наладились, и в дом вернулись мир и семейное тепло. Но Масуд чувствовал себя виноватым в том, что причинил мне напрасные огорчения, и он решил сделать для меня что-то хорошее.

Однажды он вернулся под вечер домой и, сияя, заявил мне:

– Хорошие новости, мама! Твоя проблема решена.

– У меня вроде бы не было проблемы, – удивилась я.

– Я имею в виду университет. Я помню, как ты стремилась получить диплом бакалавра и продолжить учебу и какое лицо у тебя было в тот день, когда тебя исключили. Так вот, я поговорил с некоторыми людьми, в том числе с деканом филологического факультета – мы вместе служили. Он позволит тебе сдать те предметы, что остались до получения диплома, и ты сможешь поступить на магистерскую программу. Я тебя знаю: ты, наверное, не остановишься, пока докторскую не защитишь.

Противоречивые чувства вспыхнули в моем сердце, но никак не радость. Мне уже ни к чему был тот вожделенный клочок бумаги.

– Была у меня в классе девочка по имени Маназ, – сказала я. – У нее было любимое изречение, она написала его каллиграфическим почерком и повесила лист на стену: “Все, чего я желала, я получала, когда переставала желать”.

– Что? Ты не хочешь получить диплом?

– Нет, дорогой. Мне жаль, что ты напрасно потратил время.

– Но почему?

– Годами мне отказывали в том, что было моим по праву. Помимо всего прочего, без диплома я не могла увеличить свой заработок, в чем я отчаянно нуждалась в те трудные годы. А теперь, в очередной раз попросив, потянув за ниточки, ты добился для меня этой милости!.. Спасибо, не надо. Теперь мои знания и опыт всем известны, и я получаю за редактирование текстов не меньше, чем иной доктор наук. Никто уже и не спрашивает про мои дипломы. Даже смешно возвращаться к этому. К тому же, как эти степени и звания сейчас раздаются – в моих глазах они утратили всякую ценность. Я хотела добиться чего-то сама, своими заслугами, а не получить как одолжение.

В тот год в университет поступила Ширин. Она решила изучать социологию. Я была горда и счастлива: все трое моих детей будут с высшим образованием. Ширин быстро обзавелась друзьями. Поскольку я хотела хотя бы со стороны присмотреться к ее кругу общения, я предложила ей звать всех в гости. Так мне было спокойнее. Постепенно я познакомилась с ее друзьями, и наша квартира стала для них местом постоянных сборищ. Хотя порой их присутствие мешало моей работе, нарушая привычную тишину и сосредоточенность, да и готовки-уборки стало больше, я все же была им рада и делала для них все охотно.

Два года спустя в начале зимы у нас с Парванэ появилась наша первая общая внучка. Я подоспела в Германию как раз к рождению этой красотки, которой Лайла и Сиамак дали имя “Дорна”. Мы с Парванэ не отходили от нее и все спорили, на кого же она больше похожа. Так я стала бабушкой, но от счастья почувствовала себя живее и моложе, чем десять лет тому назад.

Когда Дорне исполнилось два месяца, я с трудом оторвалась от нее и вернулась в Иран: не хотелось надолго оставлять Масуда и Ширин одних. Дома я сразу почувствовала какие-то перемены. Среди друзей Ширин появился молодой человек, которого я раньше не видела. Ширин представила его мне как Фарамарза Абдоллахи и сказала, что он учится в аспирантуре. Я поздоровалась:

– Добро пожаловать в нашу компанию великих социологов. Как вы с ними уживаетесь?

Он рассмеялся и ответил:

– С превеликим трудом.

Я с любопытством вгляделась в молодого человека.

– О, Фарамарз, ты над нами смеешься? – кокетливо попрекнула его Ширин.

– Как можно, госпожа моя! Вы – диадема, которой мы с гордостью венчаем свое чело.

Она захихикала, а я сказала себе: “Вот оно”.

Когда все разошлись, Ширин спросила меня, как мне понравились ее друзья.

– Большинство из них мне знакомы, и они вроде бы не сильно изменились с тех пор, как я их видела в последний раз, – заметила я.

– А как насчет тех, кого ты раньше не встречала?

– Та высокая девушка, которая сидела на диване, – она у вас новенькая, верно?

– Да. Ее зовут Негин, а рядом с ней сидел ее жених. Хорошие ребята оба. В следующем месяце они поженятся: мы все приглашены.

– Вот и хорошо: они очень друг другу подходят.

– Ну, а как тебе остальные? – теребила меня Ширин.

– Какие остальные? Кто еще у тебя в группе новенький?

Я понимала, что она пытается окольным путем выяснить мое мнение о Фарамарзе, но мне нравилось ее дразнить. Наконец Ширин потеряла терпение:

– Хочешь сказать, ты не заметила такого высокого мужчину?

– Они все высокие. Ты кого имеешь в виду?

– Фарамарза! – сердито выдохнула она. – Ты-то ему понравилась. Он сказал мне: “Твоя мама – красавица. Наверное, в молодости она многим вскружила головы”.

Я рассмеялась и ответила:

– Какой приятный молодой человек!

– И все? Больше тебе нечего сказать о нем?

– Как я могу составить мнение о человеке, с которым едва обменялась двумя словами? Расскажи мне о нем, а я подумаю, соответствует ли его характер его внешности.

– Что ты хочешь, чтобы я сказала?

– Что тебе о нем известно, даже то, что кажется маловажным.

– Он средний из трех детей, ему двадцать семь лет, он прекрасно образован. Его мать – учительница, отец – инженер и много ездит в командировки. Он работает в компании отца.

– Работает инженером, а учится на факультете социологии? – удивилась я.

– Нет! Я же тебе говорю: он аспирант технологического факультета.

– Как же он попал в твою группу? Где вы познакомились?

– Он лучший друг Соруша, жениха Негин. Они всегда вместе, так что мы часто с ним пересекались. А вскоре после того, как ты уехала в Германию, он сделался постоянным членом нашей группы.

– Хорошо. Расскажи еще.

– Что рассказать?

– Пока что ты дала только самые общие сведения. Расскажи мне, какой у него характер.

– Откуда мне знать?

– То есть как? – сказала я. – Вы подружились потому, что он – средний из трех детей, его мать учительница, а отец инженер, и он учится в аспирантуре технологического факультета?

– Мама, с тобой невозможно разговаривать! Тебя послушать, так он – мой кавалер!

– Вполне может быть, но это меня не беспокоит: мне гораздо важнее понять, что он за человек.

– Тебя это не беспокоит? – изумилась Ширин. – Даже если бы мы с ним были близки, тебя это не огорчит?

– Тебе скоро двадцать один год, ты взрослая. Я знаю тебя и знаю, как я тебя воспитала. Я знаю, что в твоей жизни было достаточно любви и ты не кинешься слепо в объятия первого же мужчины, который проявит к тебе интерес. Ты знаешь свои права и никому не позволишь их нарушить, ты уважаешь религиозные и общественные нормы, ты умна, сообразительна, способна предвидеть последствия своих поступков. Я знаю, что ты не поддашься капризу или мимолетному побуждению.

– Правда? Ты так в меня веришь? – переспросила она.

– Разумеется! Иногда ты принимаешь даже более разумные решения, чем я бы приняла на твоем месте, и ты лучше умеешь контролировать эмоции.

– Правда, мама?

– Почему ты сомневаешься в себе? Или твои чувства так сильны, что ты боишься, как бы они не затмили способность рассуждать здраво?

– О да! Ты себе даже не представляешь, как я боюсь!

– Это хорошо. Значит, мозг все еще работает.

– Честно – я не знаю, что делать.

– Обязательно надо что-то делать?

– А разве нет?

– Нет. Единственное твое дело – учиться, планировать будущее, а тем временем получше узнать и себя, и его.

– Но я все время думаю о нем и не могу перестать, – сказала Ширин. – Я хочу чаще его видеть, проводить с ним больше времени…

– Ты видишься с ним в университете, можешь приглашать его к нам, когда захочешь. Разумеется, только при мне. Я тоже хочу ближе с ним познакомиться.

– И ты не беспокоишься, как бы я… не знаю… как бы я не зашла чересчур далеко?

– Нет, – сказала я. – Я доверяю тебе больше, чем собственным глазам. К тому же, если девушка решится “далеко зайти”, она сделает это, хоть надень на нее кандалы и прикуй к стене. Нас держит то, что внутри, – и у тебя это есть.

– Спасибо, мамочка, мне стало намного легче. И будь уверена, у меня все под контролем.

Вскоре после новогодних праздников, когда Ширин отлучилась из дома, Масуд сел рядом со мной и сказал:

– Мама, мне нужно принять серьезное решение о моем будущем.

– Очень кстати, – отозвалась я, – я как раз хотела поговорить с тобой об этом. Но, должна сказать, я не верю в традиционный подход к выбору жены. Найди себе девушку, которая тебе понравится, узнай человека получше, убедись, что вы с ней друг другу подходите. Я надеялась, что ты встретишь такого человека в университете или на работе.

– По правде говоря, в прошлый раз я так промахнулся, что теперь боюсь и приступить. Но мне кажется, больше я уже так влюбляться не буду. Но сейчас у меня есть вариант, во всех отношениях разумный и практичный. Если ты одобришь, я посватаюсь к этой девушке. Ведь почти все мои друзья уже переженились, а я одинок.

Фирузе, Фирузе, вздохнула я про себя. А потом собралась с духом и сказала сыну:

– Расскажи, что за вариант.

– У господина Магсуди есть дочь. Ей двадцать пять лет, она учится в университете на химическом факультете. Он намекнул мне, что был бы не против принять меня в качестве зятя.

– Господин Магсуди прекрасный человек, и у него, я уверена, замечательная семья, – сказала я. – Меня только одно смущает.

– Что именно?

– Он заместитель директора департамента, это государственный пост.

– Право, мама! Это чересчур: неужели ты опасаешься, что его могут бросить в тюрьму и казнить?

– Как не бояться? Политика, политические интриги внушают мне ужас. Я с самого начала тревожилась из-за этого, когда ты пошел на работу в министерство, и взяла с тебя слово, что ты никогда не займешь должность, связанную с политикой, ту, на которую назначают сверху.

– Если бы все так рассуждали, кто бы управлял страной? – возразил Махмуд. – Прости, мама, но тебе стоило бы обратиться к психологу.

Не внимая моим предостережениям, он решился просить руки этот молодой женщины. Мы с Ширин должны были пойти вместе с ним к господину Магсуди, и вдруг Масуд сказал:

– Можно вас попросить? Из уважения к господину Магсуди не могли бы вы надеть чадру?

Терпение мое лопнуло, и я ему все высказала:

– Послушай, дорогой, мы тоже люди и не следует об этом забывать! Мы способны сами решать за себя, у нас есть собственные принципы и убеждения, мы не можем все время прикидываться кем-то другим. Знаешь, сколько раз мне приходилось менять свой облик? В Куме я носила чадру, в Тегеране – платок на голову, когда вышла замуж за твоего отца, он вовсе запретил мне покрывать волосы, а потом революция, и нас заставили закутаться в хиджаб, когда же ты задумал жениться на Ладан, ты хотел от меня моды и элегантности. Тогда ты был бы рад, если бы я надела платье с декольте, а теперь тебе приглянулась дочь босса – и снова чадра! Нет уж, сынок! Многим людям мне пришлось подчиняться, но родному сыну я как-нибудь сумею дать отпор. Мне уже не так мало лет, я видела в жизни и хорошее, и плохое, и я способна думать самостоятельно и выбирать себе наряд. Мы пойдем к ним в обычной своей одежде и не станем лицемерить, лишь бы им угодить.

Атефе оказалась набожной девушкой с хорошими манерами и, что важнее, с умом и сердцем. Светленькая, большие глаза цвета лесного ореха. Ее мать, кутавшаяся в чадру с головы до ног даже при нас с Ширин, любезно и церемонно принимала гостей. Господин Магсуди, которому я столь многим была обязана, был, как всегда, вежлив и добр. Он несколько располнел, волосы у него поседели, и он все время перебирал четки. Едва мы явились, как он пустился обсуждать с Масудом какие-то дела по работе, совершенно забыв о цели нашего визита.

Хотя атмосфера в их доме отчасти напоминала мне жилище Махмуда, отторжения у меня это не вызывало. Их набожность внушала мне мир и покой, в ней не было ни следа суеверного страха перед грехами и адским огнем – нет, я почувствовала присутствие любви и предвестие рая. Здесь не гнали прочь радость и смех, как в семействе Махмуда, так что даже Ширин, которая, насмотревшись на дядюшек, невзлюбила всех усердно соблюдающих веру людей, вскорости расположилась к Атефе, и они принялись болтать, словно две подружки.

Так все сложилось естественно, быстро, и в середине весны мы уже отпраздновали свадьбу Масуда и Атефе. Хотя несколькими годами ранее Масуд воспользовался привилегией служащего министерства и купил неплохую квартиру, господин Магсуди поселил молодых на втором этаже своего дома: там квартира пустовала, и он давно предназначал ее своей дочери.

Я изо всех сил старалась выглядеть веселой в тот день, когда Масуд собирал вещи. Я пожала ему руку, шутила, поддразнивала его, но когда он ушел, я села на кровать в опустевшей спальне мальчиков и уставилась в стену. Словно жилой дух ушел из квартиры, и сердце отяжелело от грусти. Я сказала себе: настало время, птенцы разлетаются, скоро гнездо опустеет. Впервые я почувствовала страх перед будущим: впереди простирались годы одиночества.

Ширин, только что вернувшаяся домой, приоткрыла дверь и сказала:

– Уехал? Тут так пусто.

– Да, дети разъезжаются, – вздохнула я. – Но это расставание – к счастью. Благодарение Аллаху, он жив, и мы наконец-то сыграли его свадьбу.