Текст книги "Книга судьбы"
Автор книги: Паринуш Сание
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
– Мамочка, мы-то с тобой остались совсем одни, – откликнулась Ширин.
– Но мы есть друг у друга, и пройдет еще несколько лет, прежде чем выпорхнешь и ты.
– Несколько лет? – изумилась она.
– Ты же не станешь думать о замужестве, пока не закончишь учебу, правда?
Она выпятила губы, пожала плечами:
– Почем знать? Может быть, через пару месяцев и выйду.
– Что? Нет, я не позволю! – твердо заявила я. – Что за спешка? Об этом и думать рано, пока не закончишь университет.
– Но могут так сложиться обстоятельства…
– Какие обстоятельства? Не позволяй никому себя уговорить. Учись спокойно, потом начнешь работать, встанешь на ноги, чтобы ни от кого не зависеть, чтобы не остаться у разбитого корыта, когда сама ничего поделать не можешь и вынуждена смиряться с унижениями. И вот когда обеспечишь себе все это, тогда только и начинай думать о браке. Замуж выйти никогда не поздно, но как только сыграешь свадьбу, до конца жизни будешь нести ответственность за дом и семью. Только пока ты молода и свободна, можешь пожить без забот. Эти годы коротки, и они никогда не вернутся. Зачем же сокращать лучшую пору своей жизни?
Масуд часто навещал меня и все повторял:
– Довольно, хватит тебе работать. В твоем возрасте пора уже отдыхать.
– Но, сынок, я люблю свою работу, – возражала я. – Для меня она стала чем-то вроде хобби, а без работы я почувствую себя ненужной.
Но он стоял на своем. Уж не знаю как, он ухитрился восстановить весь мой стаж и места, где я работала, и выхлопотал мне пенсию. Конечно, я была рада постоянному доходу, но работу все же не бросила и занялась несколькими новыми проектами. Масуд также давал мне больше денег, чем мне требовалось. Он получал большое жалованье, но не был доволен этой работой. И мне тоже не хотелось, чтобы он оставался на государственной службе. Я все приставала к нему:
– Ты художник, архитектор, зачем ты связался со сложной и скучной министерской работой? Здесь даже карьера обманчива: как только ваша партия лишится власти, ты плюхнешься с высоты. Следует соглашаться только на такое повышение, которое соответствует твоим способностям. Почему, как доходит до статуса и должности, все вы, такие набожные и верующие, вдруг становитесь безответственными лицемерами и считаете себя пригодными для любого дела?
– Знаешь, мама, в чем твоя беда? Ты слишком много раз обжигалась. А за меня не волнуйся, я и сам бюрократию не люблю. Мы с друзьями решили открыть собственное архитектурное бюро. Я останусь на работе в министерстве, пока не закончу все дела, а как только мы зарегистрируем нашу фирму, я перейду в нее.
Как ни хотелось мне отсрочить этот разговор, несколько месяцев спустя пришлось сдаться и обсудить с Ширин ее матримониальные планы. Фарамарз получил диплом и собирался в Канаду. Они надумали пожениться до его отъезда, чтобы выхлопотать вид на жительство также и для Ширин. Я настаивала, чтобы она сперва окончила университет, но выяснилось, что заявление о виде на жительство рассматривается примерно в течение года, то есть у Ширин оставалось достаточно времени, чтобы стать бакалавром.
Грустно было думать о разлуке с Ширин, но сама она была так взволнована и счастлива, что я не давала воли своему огорчению. Мы провели скромную свадебную церемонию, и вскоре Фарамарз уехал, с тем чтобы вернуться за Ширин, когда она закончит учебу и получит визу. Тогда мы планировали настоящую свадьбу, а потом они должны были отправиться в Канаду вместе.
Выходит, несмотря на все трудности и препятствия, я исполнила свой долг. Мои дети выучились, вышли во взрослую жизнь и преуспевали.
Я была опустошена, не видела цели своего существования. Так я прежде себя чувствовала после школьных экзаменов. Казалось, что в жизни для меня не осталось дела. Я усерднее прежнего благодарила Бога, страшась, как бы он не счел меня неблагодарной и не покарал. И я утешала себя мыслью, что время еще есть, Ширин еще целый год проживет дома. Но темные тучи старости и одиночества сгущались, отбрасывая свою длинную тень уже в настоящее.
Глава десятая
Приближался день, когда Ширин предстояло уехать в Канаду, и я все более печалилась и грустила. Я боролась с излишней привязанностью к своим детям: не хотелось бы льнуть к ним докучливой старушкой и требовать постоянной заботы. Я стала “выходить в свет”, расширила круг знакомств, искала новые способы заполнить досуг, которого становилось все больше. Но в моем возрасте не так-то просто найти новых друзей, а с родственниками я близких отношений не поддерживала. Матушка совсем одряхлела и жила теперь с Махмудом. Погостить у нас несколько дней она отказывалась, а я не желала идти к Махмуду, соответственно, мы с ней почти не виделись. Постарела и госпожа Парвин, она уже не была такой подвижной и деятельной, как раньше, и все же оставалась единственным человеком, на которого я могла рассчитывать в любых обстоятельствах. Фаати грустила с тех пор, как Фирузе вышла замуж и уехала из страны. Прежняя наша близость с сестрой исчезла: невольно она винила меня и мою семью за то, что ей пришлось расстаться с дочерью. Я регулярно встречалась с женщинами с прежней работы и с господином Заргаром иногда тоже. Он снова женился и вроде бы счастливо.
Тревожные мысли отступали только тогда, когда в Тегеран приезжала Парванэ. С ней мы болтали и смеялись, отправлялись в путешествие в счастливые дни нашей юности. В тот год болела ее мать, и Парванэ проводила в стране больше времени, чем обычно.
– Когда Ширин уедет, ты могла бы сдать квартиру и жить по очереди у каждого из детей, – советовала она.
– Ни в коем случае! Не хочу лишаться независимости и самоуважения, и зачем мне вторгаться в жизнь детей? Давно уже не принято ютиться по три поколения в одном доме.
– Вторгаться? Они должны быть счастливы и благодарны! – фыркала она. – Дай им шанс отплатить тебе за тяжкую работу.
– Перестань! Ты прямо как моя бабушка. Она говаривала: “Растить мальчиков – все равно что жарить баклажаны: уходит много масла, но потом они это масло отдают”. Я из своих детей масло жать не собираюсь. Все, что я делала, я делала для себя, исполняла свой долг. Они мне ничего не должны. И к тому же я в самом деле дорожу возможностью жить независимо.
– Что такое жить независимо? – спорила она. – Ты будешь сидеть дома одна, а они смогут спокойно и с чистой совестью забыть о тебе?
– Глупости, – сказала я. – Все революции начинаются с требования независимости. Почему же я должна отказаться от своего права?
– Ох, Масум, как быстро пролетели годы, вот и дети уже выросли! – вздохнула Парванэ. – Чудесные были годы – хотела бы я их вернуть.
– Нет! – вскричала я. – Ни часа не хотела бы вернуть. Благодарение Аллаху, эти годы миновали. И хотелось бы надеяться, что оставшиеся годы не затянутся.
Настало жаркое лето. Я готовила приданое Ширин, и мы с Парванэ часто ходили по магазинам или находили другой предлог, чтобы провести день вместе. Однажды особенно душным днем я прилегла, но меня разбудил неожиданный напористый звонок в дверь. Я подошла к домофону и спросила, кто там.
– Это я. Открывай поживее!
– Парванэ? Что случилось? Мы же договаривались встретиться сегодня попозже.
– Ты откроешь дверь, или я ее взломаю! – заверещала она.
Я нажала на кнопку, дверь открылась, моя подруга вихрем взлетела на первый этаж. Лицо ее разгорелось, на лбу и на верхней губе бисерины пота.
– Что случилось? – повторила я. – Что такое?
– Дай мне войти!
В растерянности я отступила, пропуская Парванэ в квартиру. Она сорвала с головы платок, распахнула чадру и рухнула на диван.
– Воды, холодной воды! – простонала она.
Я поспешно принесла стакан и подала ей.
– Чуть позже дам тебе шербет, – пообещала я. – А теперь рассказывай, что случилось, пока я не померла от любопытства.
– Угадай! Угадай, кого я сегодня видела!
Я почувствовала, как сердце камнем рухнуло на пол, а грудь опустела. Я угадала сразу. Ее поведение, ее волнение – я уже видела это тридцать с лишним лет тому назад.
– Саида! – задохнулась я.
– Ведьма! Откуда ты знаешь?
Мы вновь превратились в двух девочек-подростков, перешептывавшихся на верхнем этаже в доме моего отца. Сердце у меня заколотилось, в точности как тогда, и Парванэ, в точности как тогда, ликовала и места себе не находила.
– Рассказывай! Где ты его видела? Что с ним? Как он выглядит?
– Погоди! Не все сразу. Я ходила в аптеку за лекарствами для мамы. Аптекарь уже знает меня. У него был гость, они вместе стояли за прилавком, и лица того человека я не видела, он был ко мне спиной, но голос показался знакомым, и что-то притягательное в волосах, в фигуре – мне хотелось заглянуть ему в лицо. Помощник выдал мне лекарство, но я же не могла уйти, не разглядев того мужчину. Я подошла к прилавку и заговорила со своим аптекарем:
– Здравствуйте, доктор! Все ли у вас благополучно? Сколько таблеток снотворного можно принимать в день?
Глупейший вопрос, конечно! Но таким образом я вынудила загадочного посетителя обернуться и поглядеть на меня. О, Масум, это был он. Ты себе вообразить не можешь, что я почувствовала! Как я была ошеломлена!
– И он тебя узнал?
– Узнал, благослови его Аллах! Умничка! После стольких лет узнал, несмотря на платок, чадру и крашеные волосы. Ясное дело, сначала он запнулся, но я сняла солнечные очки и улыбнулась ему, чтобы он мог хорошенько меня разглядеть.
– Вы с ним говорили?
– Разумеется, говорили! Или ты думаешь, я по-прежнему боюсь твоих братьев?
– Как он выглядит? Сильно постарел?
– Виски совсем седые, остальное – соль с перцем. Он носит пенсне – а в ту пору очков не носил, верно?
– Нет, не носил.
– Конечно, годы сказываются, но в целом он не очень изменился, – продолжала Парванэ. – Особенно глаза – глаза все те же.
– Что он сказал?
– Обычные приветствия. Первым делом спросил о моем отце. Я сказала, что отец давно умер. Он принес соболезнования. А потом я нахально спросила: “Так где вы теперь живете? Чем занимаетесь?” Он ответил: “Я довольно долго жил в Америке”. И я: “То есть вы уехали из Ирана?” Он ответил: “Да, уехал, но несколько лет назад вернулся и теперь работаю здесь”. Я не знала, как подступиться с вопросом, женат ли он, есть ли у него дети. Спросила, как поживает его семья. Он глянул с недоумением, и я быстро пояснила: “Ваша мать и сестры”. Он сказал: “Матушка, к сожалению, умерла двадцать лет назад. Сестры вышли замуж, у них своя жизнь. Теперь, когда я в Иране и одинок, мы с ними чаще видимся”. Я насторожила уши. Отличная возможность все выяснить. “Одинок?” – переспросила я. Он сказал: “Да, моя семья осталась в Америке. Что поделать? Дети выросли там, привыкли к той жизни, и жена не захотела уезжать от них”. Ну вот, я получила довольно сведений, и было бы грубо приставать к нему еще и еще, так что я сказала: “Как удачно, что мы встретились! Запишите мой телефон. Если у вас найдется время, буду рада снова повидаться”.
Я расстроилась:
– Что же, он так обо мне и не спросил?
– Не забегай вперед! Записывая мой телефон, он спросил: “Как поживает ваша подруга? Вы с ней по-прежнему общаетесь?” Я чуть не лопнула от волнения. “Да, да, конечно, она тоже будет рада вас видеть. Позвоните сегодня, мы договоримся о встрече”. Ты себе не представляешь, как заблестели его глаза. Он переспросил, удобно ли это будет, – мне кажется, он все еще опасается твоих братьев! Я заверила его: “Конечно, удобно!” Потом я быстро распрощалась и скорее поехала к тебе. Аллах хранил меня, обошлось без аварии. Ну, что скажешь?
Тысячи мыслей проносились в моем уме. Действительно проносились – так быстро, что я не успевала понять, о чем же я собственно думаю…
– Ау! Ты где? – окликнула меня Парванэ. – Что сказать ему, если он позвонит? Хочешь, пригласим его на завтра?
– Пригласим? Сюда?
– Или ко мне домой, или сюда. Лишь бы знать, какие планы у Ширин.
– Какой завтра день?
– Понедельник.
– Не знаю, чем она будет заниматься.
– Неважно. Мы можем встретиться у меня. Мама будет спать, она ни на что не обращает внимания.
– Но к чему строить планы? Не нужно этого.
– Нюня! – поддразнила меня подруга. – Неужели тебе не хочется его увидеть? Как бы то ни было, он наш старый друг. В этом нет ничего дурного.
– Не знаю, – сказала я. – Я так растеряна, ничего не могу сообразить.
– Это не новость. Как что, ты всегда теряешься.
– Мозг не работает. Руки-ноги трясутся.
– Полно! Тебе ведь не шестнадцать лет.
– Вот именно! – сказала я. – Мне давно не шестнадцать. Бедняга перепугается при виде меня – на кого я теперь похожа!
– Чепуха! Не ты одна постарела – он, знаешь ли, тоже. Да и Хосров говорит, что ты, словно керманский ковер, с годами только лучше становишься.
– Оставь! Мы обе понимаем, как сильно мы постарели.
– Пусть, главное, чтобы другие не догадались. А мы никому не скажем.
– Разве люди слепы? Мы сильно изменились, и этого не скроешь. Мне на себя и в зеркало-то смотреть противно.
– Перестань! Ты говоришь так, словно нам по девяносто, а ведь нам всего сорок восемь! – перебила меня Парванэ.
– Нет, дорогая, себя-то зачем обманывать? Не сорок восемь, а пятьдесят три.
– Браво, молодец! – восхитилась она. – При твоих способностях к математике ты могла бы затмить Эйнштейна.
И в эту минуту вошла Ширин. Мы с Парванэ затихли, как две провинившиеся девчушки, напустили на себя чинный вид. Ширин расцеловалась с Парванэ и, не обращая на нас больше внимания, проследовала в свою комнату. Мы переглянулись и захохотали.
– Помнишь, как мы прятали бумаги, когда в комнату врывался Али? – сказала я.
Парванэ глянула на часы и вскричала:
– Боже! Время-то, время! Я обещала маме обернуться за четверть часа. Она же вся изведется. – Заматываясь в чадру, она добавила: – Сегодня я уже к тебе не приду. Если он позвонит, я позову его к себе на завтра, к шести. У меня безопаснее… Но ты должна прийти заранее. Короче, я позвоню.
Я пошла к себе в комнату и присела за туалетный столик. Пристально всматриваясь в зеркало, я пыталась отыскать ту, кем я была в шестнадцать лет. Внимательно изучила морщинки вокруг глаз: при улыбке они прорезались глубже. Две глубокие линии от ноздрей к губам. Красивые круглые ямочки на щеках – когда-то госпожа Парвин утверждала, что они становятся глубиной в дюйм, стоит мне улыбнуться – превратились в длинные рытвины, параллельные этим носогубным складкам. Кожа, в юности гладкая, светившаяся изнутри, поблекла и начала обвисать, на щеках я заметила пока еще бледные пятна. Веки утратили упругость, из-за темных кругов под глазами сами глаза не казались уже такими блестящими. Роскошные темно-рыжие волосы, падавшие волной до талии… вполовину не столь густые, короткие, ломкие, и, сколько ни крась, опять пробиваются седые корни. Изменился даже взгляд. Нет, я уже не та юная красавица, которой был очарован Саид. И так я сидела в растерянности, искала и не находила себя в зеркале, пока меня не пробудил голос Ширин.
– В чем дело, мама? Ты битый час не можешь оторваться от собственного отражения. Никогда не замечала в тебе такой любви к зеркалам.
– Любви? Вот уж нет! Я готова разбить все зеркала в доме.
– Почему вдруг? Как говорится, зеркало разбивает тот, кто недоволен собой. Что ты в нем увидела?
– Себя. Свою старость.
– Тебя вроде бы никогда не огорчал твой возраст, – удивилась она. – В отличие от большинства женщин ты не скрываешь, сколько тебе лет.
– Да, но порой что-то – например, фотография – переносит в прошлое. И тогда глянешь в зеркало и вдруг поймешь, как мало ты схожа с собственным представлением о себе. Это жестоко – словно меня столкнули с обрыва.
– Ты же всегда говорила, что каждый возраст прекрасен по-своему.
– И это верно, однако красота юности непреложна.
– Все мои друзья твердят: “Твоя мама – настоящая дама, она держится с таким достоинством”.
– Дорогая Ширин, моя бабушка была доброй старухой, она не решалась назвать какую-нибудь девушку уродиной, а вместо этого говорила, что у той “приятный характер”. Так и твои друзья говорят: “твоя мама держится с достоинством”, и это значит: “мамаша вышла в тираж”.
– Как это на тебя не похоже, – сказала Ширин. – Для меня ты красавица из красавиц. В детстве мне хотелось стать похожей на тебя. Я даже ревновала: тебе доставалось больше мужских взглядов, чем мне. И я огорчалась, что глаза у меня не того цвета, как у тебя, и кожа не такая гладкая и белая.
– Глупости! Ты гораздо красивее, чем я была в твоем возрасте или в любом другом. Из-за бледности меня считали больной, а ты, с бойким взглядом, с этой прекрасной кожей цвета спелой пшеницы, с ямочками на щеках – совсем другое дело.
– Почему ты вдруг вспомнила себя в юности? – спросила она.
– Для моего возраста это нормально. По мере того как мы стареем, прошлое словно обретает иные цвета и даже плохое кажется милым. В молодости взгляд устремлен в будущее, нам не терпится узнать, что будет в следующем году, чего мы достигнем за пять лет, и мы подгоняем время. Но в моем возрасте будущее плохо различимо: когда добираешься до вершины, настает пора оглянуться назад.
Парванэ позвонила под вечер и сказала, что договорилась на завтра, на шесть часов. Всю ночь я не могла уснуть, меня трясла лихорадка. Я думала: и для меня, и для Саида лучше будет не встречаться, сохранить тот прежний образ юности и красоты. Сколько раз за эти годы, надев красивое платье и одобрив свое отражение в зеркале, я вновь позволяла себе помечтать о том, как случайно столкнусь с Саидом где-нибудь в гостях, на свадьбе, на улице. Я долго надеялась на новую встречу – раньше, пока я еще была в расцвете красоты.
Рано утром Парванэ позвонила снова:
– Как себя чувствуешь? Я глаз не сомкнула.
– До чего ж мы с тобой похожи! – рассмеялась я.
Как всегда, она успела составить для меня инструкции.
– Первым делом покрась волосы.
– Я недавно красила.
– Неважно, еще раз: корни плохо прокрашены. Потом прими горячую ванну, а затем наполни таз холодной водой, добавь побольше льда и окуни лицо.
– А если утону?
– Хватит придуриваться! Окуни лицо, да не однажды, а несколько раз. Потом те кремы, которые я привезла тебе из Германии. Зеленый – огуречная маска. Нанеси ровным слоем налицо и приляг на двадцать минут. Смой и густо намажь желтым кремом. Приезжай к пяти, чтобы я успела сделать тебе прическу и макияж.
– Еще и прическу? Я что, невеста?
– Кто знает, – намекнула она.
– Постыдилась бы! В моем возрасте?
– Опять ты про возраст? Примешься подсчитывать свои годы – я тебя поколочу.
– А что мне надеть? – спросила я.
– Серое платье, которое мы купили вместе в Германии.
– Нет, это вечернее. Оно будет неуместно.
– Хорошо, ты права. Бежевый костюм. Или нет! Розовую блузку с кружевным воротником, тем, который чуть посветлее.
– Ну, спасибо! – сказала я. – Лучше я сама соображу.
И хотя на все эти женские штучки у меня обычно не хватало терпения, большую часть указаний Парванэ я добросовестно выполнила. И только прилегла с зеленой маской на лице, как в мою комнату ворвалась Ширин.
– Что это с тобой? – спросила она. – Ты нынче всерьез взялась за себя.
– Ничего, – небрежным тоном ответила я. – Парванэ требует, чтобы я пользовалась этим кремом, вот я и решила попробовать.
Она пожала плечами и вышла.
В полчетвертого я начала собираться. Тщательно высушила феном волосы, заранее уложенные на бигуди. Столь же тщательно подобрала себе одежду. Осмотрела себя в большом зеркале с головы до пят и подумала: вешу я по крайней мере на десять кило больше, чем тогда… Но когда я была тощей, щеки у меня были пухлые, а теперь, когда я прибавила в весе, лицо как будто усохло. И ни одна одежка не годилась. Вскоре на кровати лежала целая груда блуз, юбок и платьев. Ширин заглянула в приоткрытую дверь:
– Куда ты?
– К Парванэ.
– Вся эта суета – ради тети Парванэ?
– Она разыскала наших старых друзей и пригласила их. Не хочу показаться им старой и страшной.
– Ага! – воскликнула моя дочь. – Так все дело в соперничестве юных дней?
– Нет, не соперничество. Это так странно. Увидеть друг друга спустя тридцать с лишним лет. Я бы хотела, чтобы нам удалось различить друг в друге тех, кем мы были так давно, или же мы останемся совершенно чужими людьми.
– Сколько их будет?
– Кого?
– Гостей тети Парванэ.
Я растерялась. Врать я никогда толком не умела и пробормотала:
– Она встретила старую подругу, та приведет кого-то еще, и в итоге неизвестно, один человек будет или десять.
– Ты никогда не рассказывала о друзьях детства. Как ее хоть зовут?
– Но у меня, конечно же, были друзья, одноклассницы, хотя Парванэ ближе всех.
– Как интересно, – призадумалась она. – Я себе и представить не могу, какой стану я, какими – мои подруги лет через тридцать. Подумать только! Мы же будем маразматичными старухами.
Эту реплику я постаралась пропустить мимо ушей. Меня больше волновало, какую подыскать отговорку на случай, если Ширин напросится в гости со мной, но Ширин, как обычно, предпочла общество сверстников, а то и побыть дома одной, чем тащиться в компанию “маразматических старух”. А я в итоге выбрала шоколадного оттенка льняное платье с зауженной талией и коричневые босоножки на каблуке.
К Парванэ я добралась уже после половины шестого. Она оглядела меня с головы до пят и сказала:
– Недурно. Заходи, я доведу до ума все остальное.
– Постой! Я не хочу, чтобы ты из меня сделала “ухоженную женщину”. Я такая, какая есть. В конце концов жизнь прожита… и нелегкая это была жизнь!
– Ты хороша именно такая, какая есть, – сказала Парванэ. – Я добавлю лишь чуточку коричневых теней для век, пройдусь карандашиком, нанесу тушь. И ты, пожалуйста, покрась губы. Больше тебе ничего не нужно. Благослови Аллах: кожа у тебя по-прежнему гладкая, словно зеркало.
– Потрескавшееся зеркало.
– Пока что трещины не проступили. Да и он слабоват глазами. А мы устроимся в гостиной, с приглушенным светом, и он ничего толком не разглядит.
– Перестань! – возмутилась я. – Хочешь сбыть залежалый товар? Нет уж, будем пить чай в саду.
Ровно в шесть часов в дверь позвонили. Мы обе так и вздрогнули.
– Клянусь жизнью матери, он стоял под дверью и ждал, когда минутная стрелка подойдет к двенадцати, чтобы тут же позвонить! – усмехнулась Парванэ. – Волнуется хуже нас с тобой.
Она нажала кнопку домофона, открывая парадное, и направилась в сад. На полпути она оглянулась – я словно приросла к месту. Парванэ поманила меня за собой, но я не могла даже пошелохнуться. В окно я видела, как Парванэ провожает Саида к садовому столику. На Саиде был серый костюм. Он немного располнел, и в его волосах заметно пробивалась седина. Лица я не видела. Несколько минут спустя Парванэ вернулась и рявкнула на меня:
– Чего ты дожидаешься? Неужто собираешься выйти к нему с подносом, как засватанная?
– Перестань! – взмолилась я. – Сердце вот-вот выскочит из груди! Ноги подгибаются, я не могу идти.
– Бедняжка ты моя! Но теперь-то ты удостоишь нас своим обществом?
– Нет! Стой!
– Ну как же так? Он сразу спросил, пришла ли ты, и я сказала: “Да”. Это же невежливо. Пойдем! Не веди себя как подросток.
– Подожди. Дай мне собраться с духом.
– Уф! И что мне ему сказать? Госпожа в обмороке? Право, как нелюбезно: бросили его там одного.
– Скажи, что я разговариваю с твоей мамой и сейчас приду О боже! А ведь я даже не поздоровалась с твоей мамой! – И я понеслась в комнату ее матери.
Трудно было поверить, чтобы в моем возрасте женщина еще могла так переживать. Я-то считала себя разумной и сдержанной особой, повидавшей в жизни и хорошее, и плохое. В разное время немало мужчин проявляли ко мне интерес, но никогда я так не волновалась, с той самой юношеской поры.
– Дорогая Масум, кто там пришел? – спросила госпожа Ахмади.
– Кто-то из друзей Парванэ.
– Вы знакомы?
– Да-да, встречались в Германии.
Послышался зычный голос Парванэ:
– Масум, дорогая, иди скорее к нам. Саид-хан ждет.
Я глянула на себя в зеркало, провела пальцами по волосам. Кажется, госпожа Ахмади все еще что-то говорила, когда я направилась к выходу. Я знала, что нельзя оставлять себе времени на раздумье. Я сразу же вышла в сад и, изо всех сил следя за тем, чтобы голос не дрогнул, сказала:
– Добрый вечер!
Саид вскочил, выпрямился и уставился на меня. Через мгновение он опомнился, подошел ко мне и ласково ответил:
– Добрый вечер.
Мы обменялись еще парой таких же общих слов и наконец слегка поуспокоились. Парванэ вернулась в дом за чаем, а мы с Саидом сели друг напротив друга. Ни он, ни я не знали, с чего начать. Годы изменили черты его лица, но притягательный взгляд карих глаз я узнала – сколько лет я чувствовала его на себе, на всех событиях своей жизни! В целом Саид показался мне более солидным и все столь же привлекательным. Хотелось бы надеяться, что и я произвела неплохое впечатление. Вернулась Парванэ, мы продолжили тот обрывочный и почти ритуальный разговор, какой обычно завязывается в таких случаях. Но постепенно оттаяли, и вот уже мы попросили Саида рассказать нам, где он жил, что делал все эти годы.
– Расскажу, но с условием, что каждый расскажет о себе, – ответил он.
– Мне особо рассказывать и нечего, – сказала Парванэ. – Вполне заурядная жизнь. Закончила школу, вышла замуж, родила детей, переехала в Германию. У меня две дочери и сын. Я живу в основном в Германии, но много времени провожу здесь, потому что моя мама болеет. Если ей станет лучше, я попытаюсь увезти ее с собой. Вот и все. Как видите, в моей жизни не было ничего особо интересного или такого уж волнующего. – И, ткнув в меня пальцем, она добавила: – В отличие от нее.
Саид обернулся ко мне:
– Расскажите мне свою жизнь.
Я с мольбой поглядела на Парванэ.
– Бога ради, не открывай рта! – замахала она на меня руками. Саиду она пояснила: – Из ее жизни может выйти толстая книга. Если она сейчас примется рассказывать, не смолкнет и заполночь. Но я-то все это знаю, и мне будет скучно переслушивать с самого начала. Расскажите нам лучше о себе.
– Я закончил университет чуть позже, чем планировал, – начал Саид. – От службы в армии я был освобожден, поскольку отец умер, а я был единственным сыном и считался кормильцем матери и сестер. Из университета я вернулся в Резайе, дядья помогли мне открыть собственную аптеку. Мы зажили лучше, недвижимость, скупленная моим отцом, поднялась в цене. Я выдал сестер замуж, затем продал аптеку и вместе с матерью переехал в Тегеран. Несколько моих сокурсников организовали компанию по импорту лекарств, и я вошел в долю. Наш бизнес процветал, мы начали также производить косметику и товары для здоровья.
Матушка неотступно уговаривала меня жениться. В конце концов я сдался и выбрал Нази, сестру моего партнера, она только что закончила школу. У нас родились близнецы, два хулигана. С ними было столько хлопот, что я решил не обзаводиться большим количеством детей. После революции все смешалось, судьба компании висела на волоске, а когда началась война, стало еще хуже. Семья Нази уехала, и она вбила себе в голову, что нам тоже нужно. Границы уже закрылись, она предлагала бежать. Я упирался целых два года, пока ситуация не улучшилась. К тому времени матушка разболелась: думаю, мысль о том, что вскоре я покину Иран, приблизила ее смерть. Мне все стало безразлично. Я распродал свое имущество, хорошо хоть акции нашей компании сохранил, единственный разумный поступок. Сначала мы поехали в Австрию, там жил брат Нази. Мы жили там, пока не собрали документы на американскую визу.
Начинать с нуля нелегко. Но мы справились, обосновались в Штатах. Дети были счастливы. Через пару лет они стали настоящими американцами. Нази стремилась совершенствовать свой английский, она и дома запрещала нам говорить по-персидски. В итоге мальчики почти забыли родной язык. Я работал с утра до ночи, обеспечивал семье неплохую жизнь. Все было, только счастья не было. Я тосковал по сестрам, друзьям, по Тегерану и Резайе. Нази жила в кругу родных и подруг, дети обзавелись приятелями в школе и по соседству, но их мир был незнаком мне, я в нем не ориентировался. Я чувствовал себя одиноким и ненужным.
Когда война закончилась, я узнал, что ситуация в стране улучшается, многие возвращаются. Вернулся и я. Наша компания выстояла, рынок налаживался. Я снова стал работать в своей компании. Здесь мне было гораздо лучше, я был доволен. Вскоре я купил квартиру и поехал за Нази, но она отказалась возвращаться. Предлог вполне достойный: дети… Что ж, она права. Их уже поздно вырывать из культуры, в которой они выросли. В итоге мы решили так: поскольку в Иране я зарабатывал больше, я вернусь и буду жить здесь, а Нази останется в Америке растить мальчиков. Так мы и живем последние шесть-семь лет. Дети выросли, разъехались по разным штатам, однако Нази по-прежнему не собирается в Иран. Раз в год я езжу повидаться с ними на месяц-другой… а так живу один и работаю. Не слишком удачная жизнь, понимаю, но я сам себе такую устроил.
Парванэ пинала меня ногой под столом и поглядывала на Саида с хорошо знакомой мне озорной, чересчур откровенной улыбкой. Но я не радовалась, я жалела его. Я-то надеялась, что по крайней мере у Саида все сложилось неплохо, а в итоге он оказался даже более одиноким, чем я.
– Теперь ваш черед, – обратился он ко мне.
Я рассказала ему о том, как меня выдали замуж за Хамида, о доброте Хамида и о его политической деятельности, о тюрьме и казни. Я рассказала о моей работе, об университете, обо всем, что пришлось выстрадать, пока я вырастила детей. И вот уже я дошла до недавних лет, рассказала о том, как дети устроились, а в мою жизнь наконец-то пришел покой. Мы вели разговор все вместе, трое старых друзей, сошедшиеся вместе после стольких лет, и не замечали, как бежит время.
Телефонный звонок вспугнул нас. Парванэ ответила и позвала меня:
– Это Ширин! Оказывается, уже десять!
– Где ты, мама? – сердито спросила Ширин. – Похоже, ты там веселишься, а я уже волнуюсь.
– Ничего страшного, если раз в жизни ты из-за меня поволнуешься, а не наоборот, – сказала я. – Мы разговаривали и забыли о времени.
В дверях Саид сказал:
– Я отвезу вас домой.
– Нет, – с присущей ей живостью вмешалась Парванэ. – У нее свой автомобиль. А без меня вам разговаривать не полагается.
Саид рассмеялся, а я сердито зыркнула на Парванэ.
– Что? Чем ты опять недовольна? – усмехнулась она. – Хочется же мне послушать, о чем вы будете разговаривать… Видите, Саид-хан? Она все такая же. Когда мы учились в школе, она все время зудела: “Этого не говори, это грубо, того не делай, это неприлично”. Полвека прошло, а она все еще меня воспитывает.
– Довольно, Парванэ! – сказала я. – Чепуху городишь, и больше ничего.
– Что на уме, то и на языке. Аллахом клянусь, если узнаю, что вы общаетесь за моей спиной, я вас проучу. Я непременно должна при этом присутствовать.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.