Текст книги "Сезон пурги и пепла"

Этого Азарь и добивался.

Бывший родовский лазутчик использовал весьца как точку опоры. Сначала Азарь упёрся тому в бёдра, а потом по очереди – в руки и плечи. Так, словно по лестнице, он взобрался по верзиле до самой вершины обелиска и перекувыркнулся через него. Таким образом верёвки, которыми парень был привязан, сорвались со своего «крючка».

Больно упав на бок, Азарь быстренько через ноги перенёс руки из-за спины вперёд. На него уже летел разъярённый бугай, и времени толком ни на что не оставалось. Ученик философа сжался в пружину и распрямился, метя ногами здоровяку в грудь. Раздался хруст. Мужик захрипел, забулькал и завалился на бок.

Все весьцы до единого уставились на орущего верзилу. А потом на освободившегося Азаря, который уже сбросил с себя верёвки и быстро ощупывал убитого.

– О-ёй, – сказал молодой философ, заметив пристальное внимание местных.

Нашёл! Ладони Азаря нашарили под меховой шубой верзилы охотничий нож в берестяных ножнах. Незаметно выбив клинок,

Азарь поставил на него ногу, а потом рванул с места так, что нож под снегом покатился прямо к Лугину. Оставалось надеяться, что старый философ сумел разглядеть эту хитрость, а все остальные – нет. Сам же Азарь бросился со всех ног к лесу.

– Догнать! – взревел староста, и мужики метнулись следом.

Азарь бежал не разбирая дороги. Он спотыкался, временами даже падал, но всякий раз быстро вскакивал и бросался дальше. Прыгал через валежины и согбенные больные деревья, перекрывавшие дорогу. Чем глубже в лес он забегал, тем меньше там было снега. Скоро философ оказался в чащобе, где всё ещё царила осень. Здесь было куда теплее, чем на капище или в проклятой веси.

Позади слышались голоса и топот, но они были ещё далеко.

Азарь остановился, чтобы перевести дыхание. Взгляд молодого философа пошарил вокруг в поисках чего-нибудь, что получилось бы приспособить под оружие. Выбор пал на удачно отломленную рогатину, на конце которой остался острый слом. Вооружившись ею, Азарь притаился за разлапистой корягой.

Долго ждать не пришлось: весьцы толпой пронеслись мимо, даже не озаботившись тем, чтобы осмотреться.

Азарь выждал ещё некоторое время – вроде всё было тихо. Тогда он осторожно и практически бесшумно двинул в обратном направлении.

Скоро показалась ещё одна группа, человек шесть или семь, издалека толком не разглядеть. Азарь притаился. Скоро они подошли ближе, и от того, что Азарь там увидел, у него волосы встали дыбом.

Со стороны проклятой веси со всех ног неслись шесть крепких мужских фигур, а на плечах у них вместо человеческих голов сидели птичьи. Больше всего они походили на воронов, только с более массивным хищным клювом.

Оказывается, не врали мужики на постоялом дворе. В проклятой веси действительно жили твари с птичьими ликами.

Первого вороноголового Азарь пронзил из своего укрытия. Рогатина вошла снизу в живот и пробила рёбра почти под самой лопаткой.

Твари пробежали ещё несколько шагов по инерции, прежде чем сумели развернуться. В этот момент деревянный кол пробил грудину второму. И начисто увяз между рёбрами.

– Скотина! – выругался Азарь и попытался переломить ветку об колено.

Ничего не вышло. Мёртвый весец грузно завалился на спину, едва не утянув за собой и чужака. Вдобавок к этому Азарь отбил себе кость под коленом об упругую рогатину. Кое-как устояв, философ сделал два шага назад, и тут на него обрушился град ударов.

Птицеголовцы дрались не только руками и ногами, но ещё постоянно норовили клюнуть. Со стороны это выглядело весьма забавно, и Азарь сам в другой раз от души бы посмеялся над таким зрелищем. Если бы где-то там за деревьями не стоял привязанный учитель, а перед жертвенником насмерть не замерзала безвинная девчонка.

Улучив момент, Азарь поймал за голову одного весьца и, слегка перенаправив, пробил его клювом грудь второму. Следом человек нырнул за спину тому, чьим носом воспользовался для убийства, и попытался свернуть голову. Не вышло – оказывается, человеческий череп куда лучше годился под сворачивание, чем птичий. По крайней мере, если птица размером с тебя.

– Скотина! – выругался Азарь и поскользнулся на жидкой от крови грязи.

На этот раз он всё-таки упал. Весец, чью голову Азарь так и не выпустил, хлопнулся следом. Вдвоём они какое-то время барахтались, охаживая друг друга тумаками. Кончилось тем, что тварь сильно запрокинула голову, намереваясь пригвоздить человека к земле, и всадила клюв в лужу, промахнувшись всего на полпяди. Азарь, которому одно только это – убраться немного в бок – стоило немалых трудов, умудрился взять весьца в захват. И держать так – клювом в грязи, пока чудовище не захлебнулось.

Когда птицеголовый перестал дёргаться, Азарь наконец позволил себе отпустить его и сесть. Молодой философ был весь в грязи, крови, каких-то ветках, пожелтевшей хвое и перьях.

– Вот же скотина! – фыркнул Азарь, после чего принялся обыскивать мёртвых тварей.

Поживиться было чем. У одного нашёлся охотничий нож со слегка загнутым к верху остриём; у другого кусок хлеба за пазухой, который Азарь тотчас отправил в рот и принялся с удовольствием жевать; а у того, которого уложил рогатиной первым, в руках оказался топор. Схватив его, Азарь бросился обратно на капище.

Из мужиков у жертвенника остался только староста да какой-то древний дед, который едва передвигал ноги. Остальные, видимо, бросились на поиски Азаря. Зато баб собралось – человек двадцать, не меньше. И четыре из них внушали самые скверные опасения: они с головы до ног скрывались под чёрными покровами и сжимали по серпу каждая.

Лугин уселся в сугроб, поджав под себя одну ногу. Судя по тому, какой дикий взгляд он состроил, старый философ разгадал хитрость Азаря и сейчас пытался при помощи ножа разобраться с путами. А чтобы не привлекать внимания, разыгрывал дикий ужас.

Макланега сидела, ссутулившись на краю жертвенника. Кто-то набросил ей на плечи овчинный полушубок, а на голову заячью шапку. Ноги замотали на несколько слоёв шалью. Девочка явно должна была дожить до конца обряда.

Азарь наблюдал за ними из-за кустов, с почтительного расстояния, оставаясь невидимым для всех. Прикинув про себя расстановку сил, молодой философ вылетел из своего укрытия и со всех ног помчался к жертвеннику. Ещё на бегу он бросил нож в одну из баб с серпом. Та неловко взмахнула руками и упала, до половины скрывшись от глаз за жертвенным камнем. Воспользовавшись всеобщим замешательством, Азарь ворвался в толпу и одной за другой разбил топором черепа вооруженных жниц. Кому-то прилетело обухом. Кто-то бросился бежать.

Поднялся гомон.

Лугин воспринял это как сигнал к действию и бросился к жертвеннику. Он действительно давно перерезал верёвки тем ножом, который ему бросил Азарь. Голень старый философ тоже подогнул специально – чтобы в решительный момент ловчее встать.

За время ожидания ноги затекли и слушались учителя не так хорошо, как хотелось бы, да и в его годы прыть была уже не та – старый философ дважды растянулся во весь рост, прежде, чем добрался до девочки.

Лугин сгрёб Маклу в охапку и припустил вместе с нею к лесу.

Разумеется, это заметили. Несколько баб кинулись следом, но на пути возник Азарь, который размахивал топором как одержимый. Бабы бросились врассыпную, уже не помышляя о погоне, в заботе лишь о собственной шкуре.

– Вуда! – взревел Азарь. – Мы пытаемся спасти твою дочь, помоги нам, если ты не совсем кусок дерьма!

С момента нападения чужака староста стоял безучастный ко всему, только угрюмо наблюдая происходящее.

Когда он вёл собственную дочь на заклание, Вуда руководствовался долгом вождя: во что бы то ни стало спасти своих людей. И Макланега стала той ценой, которую ему предстояло заплатить за выживание веси. Это было горько и несправедливо, но иного никто здесь и не знал: если Позвид в серьёзном гневе —

подавай ему малую девку, иначе всех изведёт. А так, может, смилостивится. И горе ему – Вуде – окаянному: дочь пошла в бабку, оказавшись самым лучшим выбором на роль жертвы. Она толком не умела ни шить, ни готовить, всё где-то в облаках летала да книжки свои дурные почитывала тайком. Бестолочь. Никчёма. Но теперь…

Теперь чужак перебил чуть не половину людей. И если Вуда сейчас ничего не сделает, то и спасать будет уже практически некого. Тем более такой непомерной ценой. И внезапно закралась крамольная мысль: а что, если оно того не стоило с самого начала? Почему все должны были выжить ценой смерти только его дочери? Его, а не кого-то другого.

А потом в голову закралась ещё одна святотатственная мысль: святилище Позвида разорено, гибнут его верные люди, а земля под ногами чужака всё не разверзлась. Небеса не изрыгнули на него тысячу и одно наказание. Могло ли это значить, что Позвид на самом деле не столь всемогущ, как все привыкли думать?

– А ну, все замерли! – услышал староста собственный голос. – Я сказал, всем стоять!

На него оглянулось человек пять или шесть, но остальные то ли не расслышали толком, то ли не поняли приказа, то ли им просто в голову не пришло, что весьевой голова может решить отпустить чужака, который уже убил столько местных.

Поэтому Вуде не осталось ничего иного, кроме как закрыть Азаря собой. Староста ринулся в гущу и самым грубым образом отшвырнул несколько баб. Только после этого все замерли. В изумлении весьцы таращились на своего вождя.

Вуда медленно вытащил из-за голенища нож.

– Первый, кто сунется к чужаку, получит пять вершков стали в бок. А ты «сказочник», проваливай. Спаси Негу, если ты и впрямь не кусок дерьма.

Азарь бросился бежать, пока староста не передумал. Краем уха он слышал недовольные возгласы весьцев, вроде: «Ты что творишь, голова?» или «На своих руку поднял?» Философ обернулся только раз – когда ему почудился хруст перемалываемых костей. Такой бывает, если руку затянет меж двух жерновов.

Это трещали головы весьцев. Они менялись: челюсти выдвигались и сливались с носом, глаза смещались набок, вылезали волосы, а на их месте прорастали чёрные перья…

Больше Азарь не оглядывался. Он бежал так, как если бы за ним гнались черти.

Забравшись глубоко в лес, молодой философ увидел вдалеке Лугина. Он по-прежнему держал девочку на руках и шёл обратно в направлении проклятой веси. А рядом с ним свирепо вышагивали четыре клювоголовые твари.

– Да чтоб тебя, скотина! – простонал Азарь, у которого уже от бесконечных потасовок болела каждая мышца. А ещё тело ломило от бессонной ночи. А ещё живот прилип к позвоночнику от голода.

И таких «ещё» было много.

Азарь бросился вперёд. Твари заметили и кинулись навстречу.

Когда Азарь занёс топор над первым, птицеголовый успел увернуться, а вот второй, который бежал следом, – нет. Ему чужак разворотил топором грудину. Первый прожил немногим дольше: Азарь ногой упёрся в живот тому, что уже истекал кровью, и вырвал из него топор так, что обухом приложил в висок первого. Птичьи кости оказались на порядок более хрупкими, нежели человеческие.

Итак, двоих Азарь убил, оставалось ещё столько же.

– А мы к тебе со всей душой, проходимец! – прокаркала тварь голосом Глухаря и клюнула.

Азарь не успел ничего сделать, боль была такая, будто плечо разорвало на куски. Философа сбили с ног, а сами весьцы упали на колени рядом. Они бы заклевали Азаря насмерть, если бы не подоспел Лугин.

Старый философ уложил девочку в мягкий сугроб и с разбегу врезался плечом в одну из тварей – ту самую, что говорила голосом Глухаря и, вероятно, им являлась. Клювоголовый запнулся об Азаря и кубарем покатился вон, задев своего товарища. Этот удержался на своих двоих, но Азарю хватило мгновения замешательства, чтобы подсечкой повалить тварь на спину и пяткой в горло добить.

Глухарь позорно бежал.

– Макланега! – воскликнул Лугин и бросился к девочке.

Дочка старосты ползла на четвереньках обратно в сторону проклятой веси и несла какую-то чушь: просила, чтобы тату перестал бить палками бабушку, она ведь не виновата, что рассвет выдался зелёным, а не малиновым – как обычно. Но самым страшным был не бред, а то, что Макла при этом раздевалась.

Она раздражённо сучила ногами, пока шаль окончательно с них не свалилась. Полушубок девочка сорвала с себя с такой злостью, будто он обжигал ей плечи.

– Да что ж ты делаешь, милая? – Лугин суетился вокруг неё и попеременно пытался то заново укутать ноги, то завернуть девчонку в тулуп. – Никак рехнулась от горя, – приговаривал он со слезами.

Старый философ сам пребывал в полубезумном состоянии. В другое время он давно бы уже осознал тщетность своих попыток одеть Макланегу, но сейчас раз за разом совершал одну и ту же последовательность действий: укутать ноги, подобрать полушубок и набросить его, подобрать шаль, догнать девочку, и всё сначала.

– Луги! – окликнул Азарь. Голос его сел. – Брось. Когда человек умирает от холода, перед самой смертью ему кажется, что кругом невыносимый зной. Девчонка замерзает, мы опоздали.

Но старик его не слушал. Он всё ласково твердил какую-то чушь о том, что всё будет хорошо, умолял Макланегу образумиться и одеться. Он сетовал на то, какими красными стали её руки и ноги. Лугин плакал.

Девчонка отбивалась. В какой-то момент она так сильно лягнула философа, что тот попятился и упал. А сама Макла вдруг остановилась.

– Я очень устала, – вымолвила она. – Мне нужно отдохнуть… Совсем чуть-чуть. А потом мы уйдём вместе, обещаю. Обещаю…

Макланега свернулась клубочком, положив ладони себе под голову и закрыла глаза.

Лугин подбежал к ней. Долго пытался привести в чувство.

Азарь наблюдал за его попытками, стоя чуть поодаль, и не вмешивался. Он подошёл и обнял учителя только тогда, когда у старика началась истерика. Лугин уткнулся лицом в грудь ученика и долго плакал.

Рядом на голом снегу лежала замёрзшая девочка.

Ступайте на стр. 208

Азарь долго и печально смотрел на учителя. Лугин хотел что-то сказать, но ученик остановил его.

– Нет, Луги, что бы ты ни хотел сказать – молчи. Это только моя боль и только моя ноша. Не пытайся ни облегчить её, ни поменять. Я сам. Я должен сделать это сам…

Старый философ покорно склонил голову.

– Мы с тобой – два кретина, которые ради собственного любопытства явились сюда и думали, что сможем со всем разобраться. Девчонка не должна страдать из-за этого. У неё и так жизнь не сахар.

– Ты прав, малыш. Я уже старик…

– …Поэтому вместо Макланеги я предлагаю себя, – закончил Азарь. – Что вашему Позвиду в этой старой перечнице? Он же скучный, как ваши деревянные колокольчики. Вы только вспомните его истории! Да ваш Позвид удавится скорее от его нудности. Вот клянусь!

– Хорошая попытка сыграть в героя, пришлый! – осклабился детина. – Но выходка не пройдёт. Ты должен решить, кого отправишь на смерть – девочку или друга?

Азарь стиснул зубы.

Весьцы в это время продолжали какие-то свои магические приготовления. Одни пели, вторые раскладывали у жертвенника ветки с разноцветными лоскутками. Кто-то запалил три костра – опять же, вокруг закладного камня[4]4
  Имеется в виду камень для заклания.


[Закрыть].

Макланега начинала синеть.

– Чёрт с тобой! – рявкнул Азарь. – Спаси девчонку! А с нами можешь делать всё, что захочешь.

Здоровяк-заправила серьёзно кивнул молодому философу, как будто и правда собирался исполнить обещание, а потом весело расхохотался.

– Ты что, и впрямь поверил, что всё так просто? Ты не можешь быть таким глупым, чужак! Я не верю!

Снова появился Вуда. Он отвесил верзиле крепкую оплеуху и приказал заняться, наконец, делом. Потом ушёл сам. И сколько не звал его Азарь – даже не оглянулся.

Азарь посмотрел на Лугина.

Ступайте на стр. 134

Решившись, Азарь толкнул девицу вперёд и сделал несколько шагов. Ком двинулся следом.

– Не вздумай! – зарычал он, и медведь опять замер.

Сам молодой философ при этом ступил ещё несколько раз в бок и развернулся так, чтобы было видно лицо учителя. Старик лежал, подогнув одну руку под себя, в неловкой позе. Рука, очевидно, была сломана, поскольку здоровая так бы не выгнулась. Лицо учёного утопало в крови. Правая ноздря почти скрылась, выступая над поверхностью чуть больше, чем на толщину ногтя.

Азарь стиснул зубы и мысленно застонал: по поверхности лужицы не расходилось ни пузырьков, ни хоть мелкой ряби, что могло бы говорить о том, что Лугин Заозёрный всё ещё жив.

– Хочешь получить свою девку живой? – спросил Азарь.

Ком прорычал что-то утвердительное.

– Тогда попытайся её спасти!

Азарь одним движением подобрал с пола занавеску и обмотал ею девицу. Потом метнул нож в медведя, чтобы отвлечь его внимание, и, пока тот уклонялся да разворачивался, бросил красотку в огонь. Девушка больно ударилась о брёвна и, падая, прокатилась по ним. Занавески, которыми она была укутана, ярко вспыхнули, лишь коснувшись пламени.

Медведь заревел и бросился спасать Младу. Толком не приспособленные под то, чтобы хватать, когтистые лапы больше царапали девушку, нежели разматывали её саван. Девица истошно орала.

Азарь стремглав пролетел сени и помчался через лес. Его счастье, что комы селились наособицу. Случись это в человеческом городе, соседи бы давно пустились следом, а то и вовсе бы поймали.

Несколько дней молодой философ скитался по лесу. Спал в пустотелых брёвнах или ставил себе из веток и лапника шалаш.

Питался всё больше корешками и мелкими грызунами, которых выкуривали из нор проливные дожди.

Азарю всё время казалось, что озверевшие комы его разыскивают. Как-то он отдыхал в луже, укрытый дёрном и измазанный грязью – чтобы отбить человеческий дух. Вдалеке один за другим прошли несколько медведей. Совершенно обычных бурых, как во всяком лесу Горнего. Но ученик Лугина отчего-то был свято уверен, что конкретно эти явно что-то разнюхивают. Даром что ходят на четырёх лапах и не блещут умом. Более разумные комы запросто могли науськать своих менее развитых собратьев.

Через седмицу Азарь вышел к наезженному тракту, но остерёгся выходить прямо на него. Ещё около сотни вёрст он тащился вдоль него мелкими перебежками, хоронясь по кустам и оврагам. Опасаясь привлечь ненужное внимание, он не жёг костров и питался исключительно холодной сырой пищей.

Наконец, когда на горизонте замаячили двускатные крыши постоялого двора, молодой философ разрешил себе выйти к людям.

Измученный дорогой он выбился из сил и, оказавшись перед высокими воротами, едва держался на ногах. У Азаря оставалось при себе несколько лихоборских кун. Этих денег хватило на ночь в старой полуразвалившейся клетушке и даже на худую миску постных щей. Не бог весть что, но сейчас это показалось Азарю величайшим из доступных смертному удовольствий.

Очнувшись утром, Азарь сначала осознал, что у него болит всё, что только может. Кое-как встав, он размял затёкшее тело и выглянул в окно. Солнце ярко светило, частично скрываясь за наполовину облетевшими жёлто-красными кронами.

Сев на полати, парень обхватил себя двумя руками и принялся чуть покачиваться взад-вперёд. Он не знал, что делать. Душу съедало осознание того, что пришлось бросить тело Лугина Заозёрного в тереме трёх медведей. И хотя Азарь всегда смеялся над человеческими ритуалами, в том числе и похоронными, и тем не менее Азаря мучило, что не может предать тело учителя земле. Кто этих комов знает, чего они могли с ним сделать?

Вообще, в свете всего произошедшего Азарь крепко задумался о жизни. Ему вдруг пришло в голову, как тщетны их с учителем потуги разобраться в структуре разных религий, которых в Горнем, как выяснилось, существовало превеликое множество. По крайней мере, пока каким-то образом не появились Храмовые скалы. Парень жестоко корил себя за то, что это именно он настоял, чтобы они с Лугином Заозёрным отправились на поиски пусть захудалых, пусть выродившихся, но всё ещё живых культов древних богов.

Они так и не дошли до проклятой веси и самого Позвида. И честно признаться, сейчас Азарь не был так уж уверен, что оно ему вообще было надо.

В любом случае никакие знания и древние божки не стоили и ногтя Лугина Заозёрного. Не говоря уже о его жизни.

В подобных раздумьях Азарь провёл весь день, и стук корчмаря застал его врасплох. На самом деле этого следовало ожидать: время, что беглецу удалось оплатить в этой забытой всеми богами глуши, подошло к концу. И теперь парню требовалось либо заплатить снова, либо проваливать на все четыре стороны.

Платить ему было нечем. Идти некуда.

Да и, наверное, незачем.

Поэтому Азарь нанялся работником на постоялый двор – за кусок хлеба и крышу над головой. Конечно, это было временно, пока он не решит, что делать дальше. И уж конечно, никто ему больше не предлагал даже самую захудалую клеть. Азарь поселился в конюшнях.

Постоялый двор был достаточно богат, чтобы позволить себе, кроме простой коновязи, нормальную конюшню, чтобы путники могли не беспокоиться о своей скотине. Там, среди запахов конского пота, навоза и соломы, устроился ученик величайшего философа, один из светлейших умов мира.

Азарь работал так, как могут работать только те, кто успел потерять всё на свете. С мрачной решимостью, как автоматон, он ворочал мешки с мукой, не жалуясь ни на тяжесть, ни на мизерное жалованье. Он безропотно справлялся со всем, что ему только ни говорил как сам трактирщик, так и его ближники. В общем, среди работников он снискал себе самую худшую славу – лизоблюда и угодника. Зато хозяин ценил Азаря выше всех своих работников. Даже тех, кто трудился на постоялом дворе вот уже который год.

Так бы Азарю и сидеть простым работягой постоялого двора где-то на самых выселках княжества, если бы однажды ближайшим трактом не проехали заморские гости. Они остановились на постой всего на ночь, но стряслась беда: сами гости происходили из Арагуза и на неревском они не разумели ни ухом, ни рылом. Для разговоров с местными возили с собой толмача. А тот, на беду, оказался слаб здоровьем и, пока шли осенним лесом, подцепил в пути простуду. И ладно бы простую, но такую жестокую ангину, что толком не мог вымолвить ни слова.

Купцы заехали на двор и какое-то время пытались на пальцах объяснить, что постой им надобен всего на одну ночь, а ещё что несколько человек из поезда принесли обет вкушать только скоромную пищу. Разумеется, корчмарь только кивал на это и со слащавой улыбкой наказывал девицам, чтобы несли всё самое вкусное да пожирнее.

Тут-то и подоспел Азарь, который, оказывается, свободно говорил на арагузском диалекте пилигов. Молодец быстро сориентировал трактирщика, что на самом деле нужно заморским гостям, и дело пошло как нельзя лучше.

Азаря приставили к арагузцам в качестве толмача, с чем парень справился настолько блистательно, что той же ночью, когда все гости разбрелись спать, к нему подошёл трактирщик. Бывалый мужик хитро прищурился и усадил молодца с собой за стол с поздней вечерей. Так, за добрым кубком зелена вина и хорошей миской жаркого, он вызнал, что новый работник свободно изъясняется более чем на семи языках Горнего, обучен грамоте и прекрасно считает.

С той ночи Азарь стал правой рукой трактирщика. С появлением такого образованного подручного дела на постоялом дворе пошли лучше прежнего. Азарь стал хозяину как сын. Тем более что своих детей бог не дал.

Азарь привык. Ежедневные труды одновременно умственные и физические позволяли заглушить голос совести, который донимал его всякое время, когда парень не был чем-то занят с головой. Поэтому он старался нагружать себя до такого состояния, чтобы засыпать сразу же, как голова касалась подушки.

Корчмарь не мог на него нарадоваться. Что за работящий и кроткий малый попался? Не иначе как Господь смилостивился и послал вместо сына на старости лет.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что, умирая, хозяин поручил душеприказчику передать все дела и право владения постоялым двором Азарю.

Так, сам того не желая, Азарь стал хозяином зажиточного погоста[5]5
  От слова «гостить» – место, куда съезжаются гости, гостиница.


[Закрыть], пусть даже и на самых выселках.

Конечно, нашлось много народа, кому это не понравилось, но скоро эти ребята столкнулись с новыми, пока никем не виданными умениями Азаря, которые он получил в пору своей службы в родовской тайной канцелярии.

Лазутчики умели доходчиво разъяснить свою точку зрения кому угодно.

Азарь владел постоялым двором долго и управлял им мудро. Так, что через три года превратил его в самый известный гостиный дом княжества Лихоборского. Через семь лет постоялый двор разросся так, что вокруг него возникла целая весь, где жили работники постоялого двора. А через тринадцать открылось четыре дополнительных заведения в разных точках государства, хозяином которых был Азарь. Одну корчму удалось открыть прямо в столице.

Азарь стал богатым и уважаемым человеком. Его многие узнали, он знал ещё больших. Он купался в роскоши, как когда-то в детстве. Даже ещё лучше. Он теперь мог свободно распоряжаться всеми средствами без оглядки хоть на кого-то.

Самые зажиточные купцы любили останавливаться в его заведениях.

Но когда Азарь оставался один, в вечерней тишине на него наваливалась смертная тоска. Перед глазами вставал образ мёртвого Лугина Заозёрного. Его лицо, до половины погружённое в лужу крови. Чудилась мелкая рябь, что вдруг ни с того ни с сего расходилась от носа великого учёного.

И в такие моменты Азарь готов был лезть в петлю.

Но это было бы слишком простым решением для предателя.

КОНЕЦ