Текст книги "Сезон пурги и пепла"

– Вон они! Скорей! Ну, скорей же!

Азарь повернулся на голос. Философу казалось, что сегодня его уже ничто не способно удивить, но вид красивой тоненькой Млады, что стояла на самом краю обрыва и звала на помощь всё новых комов, поразил Азаря. Ветер нещадно трепал её разорванную телогрею. Волосы девушки разметались. Она была воплощением буйства стихии, и всё новые волны разъярённых медведей расшибались о неведомую тварь по одному только жесту её пальца.

– Покажите этому ублюдку! – изо всех сил заорала Млада, чем слегка вернула Азаря с небес на землю.

Он снова посмотрел на бойню.

Комы накатывали на Треса большими группами и разбивались о него, как волна разбивается о неприступный утёс. Складывалось такое впечатление, что чем больше у него врагов, тем более могущественным делался слуга Позвида.

Неосознанно Азарь попятился и вдруг почувствовал слабый толчок. Посмотрев вниз, он обнаружил, что острый конец факела, который он всё ещё держал в руках, упёрся в гранитный обломок. Азарь подбросил факел и поймал. Потом посмотрел на Треса и усмехнулся.

– Молнии, говорите?

Пригнувшись, на полусогнутых ногах молодой философ бросился в самую гущу. Постоянно рискуя, то уворачиваясь в сторону, то припадая к самой земле, он курсировал по уже практически разрушенной библиотеке до тех пор, пока не встретился нос к носу с Мундой.

Ком стоял, привалившись плечом к стене, и переводил дух. Он явно собирался с силами, чтобы снова броситься на врага. Вождь уже понял, что так ничего не добьётся, но гордость не позволяла ему отступить.

Азарь схватил его за загривок и заставил сосредоточиться на себе.

– Мунда, я знаю, как его победить, но мне нужна твоя помощь. Слышишь меня? Мунда!

– Да! Говори, безлеп. Что там у тебя на уме?

– Ты сможешь перекричать весь этот шум? Сможешь приказать так, чтобы все комы в одночасье тебе повиновались?

– Да, пожалуй, это я ещё смогу.

– Тогда как услышишь имя Треса, прикажи всем бить молнией вот в эту хреновину! – и Азарь показал кому металлический факел. – Ты понял меня, Мунда? Не раньше и не позже!

Медведь кивнул. И когда человек уже собрался бежать, ком придержал его за локоть и произнёс:

– Если нам суждено сегодня умереть, Азарь, я хочу, чтобы ты знал: ты самый достойный безлеп, который известен комам.

– Не торопись нас хоронить, косолапый. Медку ещё попьём!

После этих слов, не теряя больше ни мгновения, Азарь побежал. Никогда ещё в жизни ему не приходилось так бегать.

Частью это обуславливалось ещё и тем, что бежал Азарь вверх по неровно лежащим обломкам. Он оступался, камни проваливались и съезжали под его ногами, но Азарь из последних сил держал равновесие.

Взобравшись на вершину, используя собственную инерцию, он скрутился в тугую пружину…

– Эй, Трес!

…и распрямился, метнув факел остриём вперёд, как копьё.

Тварь ещё только поворачивалась на голос, а металл уже вошёл ему в глаз.

Азарь упал на обломки, больно ударившись лопатками и копчиком, а потом скатился вниз, сдирая себе кожу на руках, ногах, груди и даже лице. Он уже не видел, как десятки линейных молний ударило прямо в факел, торчащий из головы Треса. Но белое зарево, в котором потонула древняя библиотека, едва не выжгло глаза даже Азарю.

А следом прогремел чудовищный рёв.

Трес тем временем выгнулся так, будто его растянули в стороны канатами. Потом в разных местах на его теле потемнела кожа, а через мгновение оттуда ударили тонкие хвосты электрических разрядов. Они змейками вонзились в пол, в каменные обломки, в полки и осколки лавок. Таких змеек становилось всё больше. Трес замер, будто время для него встало.

Медведи не останавливались. Они вкачивали в факел всё больше и больше своей силы. Молнии изгибались всеми возможными дугами, но не гасли.

Не в силах больше этого выносить, Млада подняла камень и бросила в чудовище.

Раздался оглушительный хлопок.

Треса разорвало в клочья. Из места, где он только что стоял, во все стороны ударили десятки, сотни линейных и ветвистых молний. Они начисто смели первые ряды комов. Остальных тоже разбросало по всей библиотеке, но первые ряды выгорели до костей. Каменные обломки сдуло к стенам, словно они ничего не весили.

И всё помещение потонуло в непостижимом, выжигающем глаза даже сквозь закрытые веки свете.

Ступайте на стр. 262

Отдыхал Лугин Заозёрный недолго.

Когда девица принесла старому философу всё старое тряпьё, какое только смогла отыскать в тереме, вдвоём они сгрудили его в углу перед выходом в сени. Потом старик чуть подумал и полил всё это дело маслом.

– Зачем? – удивилась Млада.

– Для верности.

В подробности он вдаваться не стал, чтобы ненароком не сбиться с мысли. Рядом с тканью старый философ положил трут и кресало, чем изрядно напугал Младу. Осмотрев это всё, Лугин притащил ещё пару вёдер с водой и поставил их в противоположном углу. Потом повернулся к девушке и заговорил:

– Млада, я не знаю, как здесь, но у людей терема обычно строятся так, чтобы князь мог выдержать в нём многодневную осаду. Для этого в тереме должно быть такое место, чтобы двор просматривался на все четыре стороны.

Такое место было – почти под самой крышей, смотровая площадка примерно полторы на полторы сажени[2]2
  Примерно 3,4 × 3,4 м.


[Закрыть]. Причём устроено оно было так лихо, что снаружи ни за что не получилось бы разглядеть.

Лугин и Млада сели по двум противоположным сторонам, чтобы не пропустить, когда кто-то появится на дворе, откуда бы ни пришёл.

– Что мы будем делать, если Азарь успеет?

– Встречать, конечно.

– А если медведи?

– Я тебе скажу. Но давай надеяться на лучшее.

Девушка нервно вздохнула.

Так они просидели до самого вечера. Наконец, когда сумерки опустились на лес, от темноты кустарника отделилась одинокая тень.

Млада вся сжалась.

– Не бойся, девонька, свои, – улыбнулся Лугин Заозёрный.

Ступайте на стр. 147

Азарь и Лугин одновременно встали. Ученик расплылся в улыбке и, распахнув руки будто бы для объятий, пошёл прямо на всадников.

Те недоумённо переглянулись.

– Люди! – во всю глотку заорал Азарь. – Слава богу, люди! Пазей, смотри! Нешто не пропали?! Святый боже, мне это не снится?

Всадники подъехали и спешились. Одни выставили вилы перед собой, как копья. Те, что были с топорами, вскинули их и встали в нечто похожее на боевую позицию.

Азарь, как безумный, упал перед ними на колени и так прополз несколько пядей, пока не оказался на расстоянии броска. Мужики поначалу опасливо попятились, но Азарь был так жалок и угодлив, что никто не заподозрил бы его в способности пойти на нечто опасное, и бородачи остановились. Один даже открыл рот чтобы что-то сказать, но Азарь не оставил ему такой возможности – он тараторил без умолку, не давая никому вставить хоть слово. Молодой философ нёс всякую чушь вроде той, что хмурые бородачи посланы им с Лугином во спасение самим Господом.

– Мы блуждали в лесу вот уже несколько недель! – тарахтел Азарь. – Уже не помню, когда в последний раз я нормально ел. Мы всё шли и шли, а я, братцы, вы понимаете, я сразу понял, что этот лес особенный! Он не похож на другие, братцы! И тогда я сказал: «Пазей, мы должны устроить привал именно здесь. У меня хорошее предчувствие». И сразу после того, как мы устроились, появились вы, понимаете? Братцы, это же был знак! Вы наши спасители! О боже мой, Пазей, понимаешь ли ты, старая перечница? Спасены! Спасены! Спасибо вам, спасибо!

Мужики явились сюда явно не для того, чтобы спасать их, но безостановочная болтовня Азаря не давала весьцам сосредоточиться или уж тем более столковаться меж собой.

Наконец им надоело слушать пришельца, и один прикрикнул на Азаря:

– А ну, ша! Уже башка от тебя раскалывается! Что делать с ними будем?

Он посмотрел на своих товарищей.

– Чёрт бы их знал. Походу и впрямь какие-то мимохожие приблудыши. Даже до святня не дошли. Ведь не дошли?

Азарь и Лугин с самым честным видом замотали головами.

– Ты, – весец указал на подручного, – проверь, как там? От того и будем плясать…

У Лугина внутри всё оборвалось: а ну как найдут какие-то следы? Они, конечно, постарались с этим разобраться, сам старый философ тоже принял участие: он временами таскал снег для капища, пока Азарь переводил дух. Однако же они оба – люди пришлые, и мало ли на что может наткнуться опытный взгляд местного?

Азарю, казалось, всё было нипочём. Он знай себе твердил как заведённый, что им очень повезло встретить в этом глухом лесу весьцев, и благодарил судьбу за столь своевременное спасение.

Наконец вернулся мужик, которого отправляли проверить жертвенник. Он что-то отрывисто проговорил на ухо главному, при этом подозрительно глядя на чужаков.

– Ладно, – решился их голова, должно быть ему самому уже порядком надоело морозить задницу в лесу и хотелось скорее обратно в избу, в тепло, – непотребств не чинили, на том уже спасибо. Заберём в весь, а там пусть Вуда с ними разбирается.

Остальные согласно закивали.

Тронулись в путь.

Весьцы покачивались в седле и бросали хмурые взгляды на пришельцев. Азарь и Лугин вышагивали у стремени. Старый философ ворчал, что могли бы и их на коней посадить, небось не переломятся, но местные не обращали внимания.

Скоро деревья расступились, и впереди замаячил плетень.

Философы напряжённо озирались по сторонам, ожидая какой-нибудь подлости вроде внезапно поднявшейся лютой пурги или ещё чего похлеще.

Но всё было тихо.

Когда миновали какую-то незримую черту, проклятая весь, что лежала перед философами, вдруг резко ожила. Отныне стоявшие доселе в холодном запустении избы задымили. А на самих путников вдруг обрушился шквал из звуков, что обыкновенно сопровождают любое человеческое поселение. И чем ближе становился плетень, тем громче звучала проклятая весь.

Там и здесь раздавался заливистый собачий лай. Весело галдели дети. Уже запертый по загонам на зиму домашний скот мычал, блеял и ржал на все лады. Где-то вдалеке даже звучал гнусавый наигрыш не то жалейки, не то волынки – так сразу и не разберёшь.

В общем, весь как весь – ничего необычного. Ничего такого, что говорило бы о том, что она проклята или хотя бы что там творится какая-то чертовщина.

Всё казалось нормальным.

Без каких-либо проблем они прошли в небольшие весьевые ворота. За ближайшим забором брехала собака с таким остервенением, что периодически закашливалась, а то и вовсе чуть не блевала.

По коротким улочкам спешили по своим делам люди. Вполне себе обычные – с человеческими лицами и даже без каких-то явных физических уродств.

Все они таращились на пришельцев в таком диком изумлении, что в какой-то момент Лугину показалось, что как раз у него вместо носа вырос клюв. Должно быть, чужаков здесь действительно видели нечасто.

Местные девки, как и в большинстве других городов, где Лу-гину доводилось побывать вместе с учеником, бессовестно строили Азарю глазки. Их даже не смущало то, что рядом отираются местные парни.

Лугин Заозёрный мимоходом подумал, что вот из-за одних таких взоров у философов на пару-тройку недоброжелателей теперь больше.

Азарь обращал внимание немного на иное. Во-первых, он запоминал дорогу, которой их вели. Во-вторых, ученик слушал и старался не упустить ничего из разговоров. Но здесь его ждало разочарование, поскольку стоило чужакам появиться, как все пересуды тотчас стихали.

…Староста был низенький старикашка с каким-то лисьим выражением лица. Он носил странное для Неревской равнины имя – Вуда. Оно приличествовало скорее какому-нибудь обитателю Мошуарских островов, нежели Мырьского континента.

Вуда принимал нежданных гостей в бане, ибо ещё не известно, кого принесла нелёгкая с той стороны снежного заслона. Может, вообще навии – духи, укравшие человеческий облик, пожаловали. Таких под родную крышу пускать боязно. А в бане и без того всякая нечисть по ночам собирается.

Староста сидел за небольшим квадратным столом, где любил пробавляться кружечкой пива или кваса после парной. У его правого плеча навис здоровенный узколобый детина, больше похожий на арапейских чугайстеров, чем на человека.

– Меня зовут Пазей, – говорил Лугин Заозёрный, – а это вот мой сын Азарь. Мы сказочники. Ходим от города к городу, от веси к веси, рассказываем истории: сказки, былички, былины.

Вуда брезгливо поморщился.

– Былины под гусли и гудки сказывать принято, – проскрипел староста. – А у вас даже драной жалейки, боюсь, не найдётся. Кому ты тюльку гонишь, чужак? Ты ещё, может, и умеешь сказочку рассказать да шубу в портки заправить, но спутник твой уж точно не сказитель. Даром что личиком нежным вышел, но такого оглоблей не перешибёшь. Я убийц за версту чую, и сын твой как раз из таких. Если бы ты сказал, что он твой охранитель, я бы, быть может, и поверил. Но ты почему-то решил выставить меня дураком. Мне это не нравится, Пазей. И ты мне тоже не нравишься.

Азарь усмехнулся.

– Благодарю, хозяин, на добром слове. Но ты преувеличил мою выправку. Как раз намедни нам немного намяли бока лесные разбойники, и все наши инструменты остались у них. Ты молодец: сразу понял, что сказитель у нас Пазей, а я так – вещички перетащить да на гуслях ему подыграть.

– На гуслях? – зло расхохотался старик. – Ты? Да я сжую свою бороду, если ты хотя бы знаешь, с какой стороны их надо держать!

Азарь расплылся в зубастой улыбке:

– Вели принести мне инструмент.

Староста махнул рукой, и мордатый нехотя удалился.

– Самые интересные сказки – это те, в основе которых лежит сама жизнь, – изрёк Лугин Заозёрный со всем пафосом, на который только был способен.

– Ты это к чему? – насторожился Вуда.

Старый философ пошёл напрямик:

– Ну, может, пока твой подручный бегает за гуслями, расскажешь чего? Быличку какую или хотя бы байку?

Азарь и Лугин топтались у самого порога. Им пока никто не предлагал ни сесть, ни выпить-перекусить.

– Нет! – фыркнул Вуда. – Какие к лешему байки? У нас, вон, запасы делать надо. Зима близко. Вы тут ещё со своими сказками…

Азарь и Лугин переглянулись, но крыть было нечем, и философы замолчали.

Явился подручный. Здоровяк поставил на стол небольшие крыловидные гусли на шесть струн. Первая струна была оборвана. Гусли жалобно зазвенели, лишь коснувшись столешницы.

Азарь взял инструмент с лицом дикаря, перед которым поставили модель последнего достижения механиков. В общем, при виде молодого философа староста едва не покатился от хохота. Защипнув верхнюю струну, чужак недовольно скривился: гусли были расстроены до безобразия. Да и вообще, на таких не бог весть что можно сыграть. Азарь подкрутил немного там и здесь, а потом кое-как сыграл пару наигрышей.

– Я так и думал! – прокаркал староста. – Никакой ты не музыкант, а самозванец!

– Струн мало, – невозмутимо отвечал Азарь. – Как прикажешь на пяти играть, если в аккорде самое меньшее три струны участвует?

– Да, – отмахнулся Вуда. – Плохому танцору и яйца мешают. Прикопайте их где-нибудь в лесу, подальше от веси, – это уже подручному детинушке.

Тот кивнул, дескать, сделаем.

– Тату! Разве же так можно?!

В баню ворвалась голенастая девчонка лет девяти-десяти. На ней был старенький, но чистый овчинный полушубок и шерстяная косынка, из-под которой, как два уголька, выглядывали огромные чёрные глазищи. Под мышкой девочка держала красивые лировидные гусли струн на одиннадцать, а то и вовсе на тринадцать.

– Мак… – начал староста, но осёкся. Если гости с большой земли таки злые духи, им совершенно незачем знать настоящее имя девочки. Поэтому Вуда поправился: – Мышка, не суй свой нос в такие дела! Не бабское это дело! А ну, геть отсюда!

– Ты же сам знаешь, что на этих гуслях играть просто невозможно! – выпалила Мышка, ничуть не смутившись тоном отца.

– Хороший музыкант на любых может, – надулся Вуда и отвернулся к окну.

– Да, но плохой не сможет играть даже на таких, – улыбнулась девочка. – Пусть попробует. Ну, нельзя же казнить людей только за то, что они не умеют хорошо играть на плохих гуслях!

Вуда зло посмотрел на дочь, потом перевёл взор на пришельцев. Азарь застыл в зубастой улыбке. Лугин устало дырявил старосту взглядом.

Вуда, вздохнув, махнул рукой.

Азарь присел на краешек лавки и бережно взял инструмент. Эти гусли не шли ни в какое сравнение с первыми. Как изначально и думал молодой философ, здесь было тринадцать струн – новеньких, упругих жильных струн. Они с одной стороны крепились на крепкие дубовые шпенëчки, а другим концом – на блестящую металлическую утицу. Азарь поставил гусли вертикально, продев левую ладонь в игровое окошечко, присущее всем лировидным гуслям, и ударил по струнам.

Удивился даже Лугин.

Азарь держал правую ладонь щепотью и играл замысловатым боем. Левой он, во-первых, глушил те струны, которые не участвовали в аккорде; а во-вторых, успевал подщипывать пальцами ту или иную струну. Таким образом в основной ритмический бой вплеталась мелодия, и возникало такое ощущение, будто одновременно играют сразу на двух инструментах вместо одного.

Когда парень закончил играть, все молчали ещё некоторое время.

– Так как, староста? Тебе бороду поперчить или с маслом съешь? – улыбнулся Азарь так располагающе, как только мог.

– Остряк, я смотрю? Ладно, – староста, наконец, взял себя в руки, – допустим, ты и впрямь музыкант, а этот сказитель. И что, вы просто так шли через наш лес?

– Почему? – удивился Лугин. – Мы никогда не ходим просто так. Мы ищем материал для наших сказок. А того, кто с нами им поделился, конечно, не обижаем. Ни деньгами, ни славой. Если вы нам расскажете какие-то свои местные легенды, весь Горний узнает, откуда мы их привезли.

– Нет у нас никаких легенд, – упирался Вуда. – Как долго вы собираетесь тут пробыть?

Азарь и Лугин переглянулись. Слово взял молодой.

– Несколько дней, – уклончиво ответил он. – Ну, а там пока не прогоните.

Вуда несколько раз кивнул.

– Чёрт с вами. Посмотрим, какие из вас сказочники. Жить будете на дворе Глухарей. У них все дети как раз обженились, и в родительской избе освободилась пара лавок. – Староста навалился на стол. – Сверх меры не бухать, не буянить, девок наших не бесчестить. Это ясно, красавчик?

Азарь кивнул с самым невинным видом.

– Вот и славно, – надулся от важности староста.

Ступайте на стр. 68

Первым делом Азарь забросал снегом жертвенник, а после, нарвав, веток, замёл их следы на снегу. Вышло весьма скверно: жёсткие, лишённые листвы прутья скребли по снегу так, что следы, конечно, заметали, но дураку было ясно, что здесь кто-то хорошенько поработал.

Тогда молодой философ снял кафтан и попытался замести следы им. Вышло куда лучше, но, если бы на капище взглянул сам Азарь, он непременно бы сразу понял, что здесь что-то нечисто.

Поэтому Азарь не поленился и небольшим железным котелком мало-помалу натаскал снег откуда смог и хорошенько засыпал здесь всё так, будто у жертвенника уже очень давно не появлялся даже лесной зверь, не говоря уже о человеке.

Напоследок Азарь собрал хворост и сложил костёр. Он запалил его в стороне от капища, но не так, чтоб уж сильно далеко. После того, как костёр разгорелся, молодой философ привалил огонь лапником – чтобы коптил сильнее.

– Как думаешь, Луги, когда наши весьцы увидят дым из своего святилища, как быстро они будут здесь?

– Меня больше интересует, что они сделают с нами после такого страха, – проворчал Лугин.

– Вот скоро и узнаем…

К ним неслись пятеро верховых. Лиц пока нельзя было разглядеть, и философы не могли с уверенностью сказать, действительно ли они птичьи, но вот что все были с топорами или вилами – это было ясно уже сейчас.

– Быстро они, – хмыкнул Лугин.

Азарь достал из вещмешка недоеденную тушку землеройки и, насадив её на ветку, сел перед костром. Парень невозмутимо разогревал нехитрую походную снедь, и ощущение было такое, будто во всём мире его интересует только эта остывшая мышь.

Лугин всецело доверял своему ученику. Он прекрасно знал, каким до омерзения рискованным, но в то же время искусным интриганом был Азарь, и тем не менее ныне старому философу всё равно было не по себе. Он тоже сел, чтобы унять постыдную дрожь в коленках, и грел руки над костром, то и дело посматривая на приближающуюся кавалькаду.

Когда весьцы оказались достаточно близко, чтобы их рассмотреть, стало ясно, что никаких птичьих голов у них, конечно же, нет. Это были обычные люди, такие же, как в любом другом захолустье – угрюмые, бородатые, насторожëнные. А с чего бы им не быть такими, когда от их святой земли невесть откуда повалил дым?

Вершники стремительно приближались.

Старый философ подозрительно покосился на ученика: что у того на уме? Если бы этот проходимец чаще посвящал учителя в свои безумные планы, возможно, Лугин чувствовал себя сейчас куда спокойнее. Хотя, зная Азаря, могло быть и в точности наоборот.

Как бы то ни было, но Лугину оставалось только гадать относительно замыслов парня.

Как он поступит?

Попытается задурить весьцам голову – стр. 122

Честно и прямо всё расскажет – стр. 61

Лугин уставился себе под ноги и долгое время угрюмо молчал.

– Да, малыш, – наконец выдохнул он, – ты прав. Стар я уже стал для таких походов и, наверное, в случае чего буду тебе только обузой. Жаль, что, изучая всю жизнь культы и верования, я так и не увижу настоящее языческое божество… Но я не хочу подвергать тебя ненужной опасности из-за собственной прихоти…

Старый философ совсем расстроился и поник. Азарь, чтобы хоть как-то ободрить его, обнял учителя за плечи.

– Не расстраивайся, старая перечница! Глядишь, ещё повоюем… Эй, Мунда, слушай…

– Понял тебя, планы меняются. Куда вести?

– Тут где-то недалеко есть хутор Соловки. Вот туда бы нам.

– Соловки, говоришь? – Ком размышлял минуту, а потом кивнул: – Ладно, глядишь, найдём. Пошли.

И они пошли.

К сумеркам добрались до широкой накатанной санями колее, которая вела аккурат к хутору в двенадцать дворов, который раскинулся на двух холмах. А в сердце Соловков стояла корчма, где Азарь и Лугин в своё время нашли провожатого, который вызвался указать путь до проклятой веси. Теперь философы намеревались переночевать здесь, отогреться, а утром отправиться восвояси.

Мужчины повернулись к кому.

– Спасибо, что проводил, Мунда! – произнёс Лугин Заозёрный и крепко обнял медведя. – Вы потрясающее племя, и я счастлив, что на старости лет я всё-таки увидел своими глазами такое чудо, как вы.

– Я согласен с Луги. Удачи, Мунда, и постарайся, чтобы таких, как Трес, больше не появилось в вашем лесу.

Они расстались. Ком вернулся в свой терем, а люди, как и собирались, утром воротились в путь. Их согласился подвести загостившийся у невесты юноша с соседнего хутора, и какое-то время философы с удобством ехали на санях.

Через неделю они вернулись в селение, которое с некоторых пор считали своим домом. Это было большое, богатое место, практически слобода, хотя все здесь по привычке называли его весью. Селение не было нанесено ни на одну карту, о нём не знали князья и их наместники, не было даже у веси названия, почему в какой-то момент её стали так и величать – Безымянная.

Зима выдалась на редкость снежной и вьюжной, поэтому у Азаря не вышло отправиться в путь сразу же, и пришлось ждать весны. А весна принесла новые неотложные дела и хлопоты, слишком многое требовало немедленного участия Азаря, и возвращение в проклятую весь так и осталось в далёких неосуществимых планах.

Но иногда, когда Азарь возвращался в Безымянную весь, они садились с Лугином на завалинку или зимой – у печи, пили терпкий отвар из кипрея и календулы и вспоминали невероятное племя разумных медведей.

Лугин по-прежнему верил в торжество разума и что комы теперь медленно, но неуклонно умнеют. Во всяком случае с каждым новым поколением они будут становиться всё более сообразительными. Хотя и здесь уже подавали серьёзные надежды, например, те же Мунда, Зок и Кудер. Они действительно были самыми умными из своего племени. А ещё Лугин Заозёрный надеялся, что Млада повлияет на них в лучшую сторону и откроет для комов восхитительный мир познания.

Азарь хотел в это верить.

КОНЕЦ