Текст книги "Неизвестный Карл Маркс. Жизнь и окружение"

Лионское восстание было самым крупным, но в форме «беспорядков» рабочие восстания происходили в очень многих местах, и, подавленные или сами потухшие в одном месте, они внезапно вспыхивали в другом.

Понемногу французская промышленность оправлялась от кризиса и начала вновь широко развиваться. При этом мы замечаем здесь явление, уже отмеченное нами относительно Англии, – имея дело со сравнительно небольшим и медленно возраставшим рынком, промышленность ради сбыта вынуждена была сильно понизить цены на товары. Она сосредоточилась на производстве дешевых, низкопробных товаров. Рынок заваливался всяческими дешевыми подделками под другие товары, и мелкое мещанство охотно покупало всякую дрянь, подделанную под шелк, кружева, бархат, золото и драгоценные камни. И без того низкая заработная плата благодаря этому понижалась еще ниже. На тюлевых фабриках рабочие получали 2–3 франка в день, тогда как прежде здесь работа вознаграждалась втрое лучше.

В Лиле шестая часть всех рабочих была вынуждена прибегать к общественной благотворительности; смертность среди рабочих, и в особенности их детей, была ужасающа. У капиталистов средняя продолжительность жизни детей равнялась 28 годам, тогда как у фабричных рабочих одному году и трем месяцам! Это показывает, как велика была смертность среди новорожденных детей рабочих.

В то время как «герои-рабочие» умирали от голода, буржуазия, возведенная ими в лице Луи-Филиппа на трон, предавалась финансовым вакханалиям. Вся буржуазия была охвачена лихорадочной погоней за наживой. Дутые промышленные предприятия росли, как грибы после дождя. Вся изобретательность человеческого ума была сосредоточена на искусстве быстрого обогащения. Продавалось с публичного торга среди крупной буржуазии решительно все и вся – красота, талант, убеждения; все это жадно пускалось в оборот и рассматривалось как доходная статья. Луи-Филипп не только не боролся с этой вакханалией вокруг золотого тельца, но благословлял ее обеими руками, и не только благословлял ее, но неистовствовал усерднее всех, получив насмешливое прозвище «императора пяти процентов, короля трех процентов, покровителя банкиров и начальника биржевых агентов». Луи-Филипп не стеснялся без конца клянчить у парламента прибавки себе содержания – он клянчит до того назойливо и бесстыдно, что даже тогдашняя палата, в конце концов, отказывает ему. Он жадно занимается спекуляциями на бирже, продажей выгодных мест и синекур.

К 1847 году этот биржевой канкан достигает грандиозных размеров. Правительство открыто призывает буржуазию: «Обогащайтесь!» и само первое жадно обеими руками загребает золото, где оно плохо лежит. Открывается эра колоссальных хищений и казнокрадств. Точно чуя надвигающуюся революцию, буржуазия, обезумев от жадности, старалась набить трясущимися руками полные карманы и урвать деньги, пока еще возможно. В своих лекциях в «College de France» в 1847 г. Мишле справедливо говорил, что Франция переживает «нравственное Ватерлоо».

В 1847 году и во Франции, подобно Англии, наступил промышленный кризис, который сразу сильно увеличил и без того густые ряды безработного и озлобленного люда.

Германия сороковых годов и по политическому, и по экономическому положению была крайне отсталой страной по сравнению с Англией и Францией. Капитализм в ней только начинал развиваться и носил хищнический характер. Он воздвигал свое царство, безжалостно вытягивая все жилы и соки у отупевших от голодухи деревенских ткачей и их жен и дочерей, у малюток, едва научившихся держаться на ногах.

Нищета среди немецких ткачей сороковых годов достигала ужасающих размеров. В 1845 году пастор Генхе, полицейский надзиратель Кобельт и судебный протоколист Обет подали докладную записку о положении ткачей.

«Как бы иногда ни казалось, – читаем мы в этой записке, – легко то физическое напряжение, которого требует ткацкий станок, но все-таки, если даже сидеть до глубокой ночи, то раньше, чем в 6 дней, невозможно окончить ткань в 140 локтей длиною, а за такую ткань фабрикант уплачивает нищенское вознаграждение в 14 зильбергрошей (приблизительно 65 коп. – П. Б.). Положение какого-нибудь арестанта или солдата в исправительной роте является несравненно более привлекательным по отсутствию забот, по царящему там порядку и человечности, чем жизнь ткача. С неотразимой силой проникает нужда во все избы, несмотря на то, что отцы семейства отдают все свои силы, силы всех своих детей, чтобы поддержать свое хозяйство, чтобы избежать голода и нищеты, чтобы устранить ужас постепенного обнищания».

В Германии образован был «Комитет помощи нуждающимся ткачам», по поручению которого некий Александр Шеер изучил лично положение силезских ткачей. В своем отчете он писал: «Об ужасающей нищете, царящей среди ткачей, выделывающих наиболее грубые сорта пряжи, самая живая фантазия не может составить себе никакого представления… Для сотен, для тысяч семейств этих несчастных ткачей ежедневный заработок колеблется между 9 пфеннингами (т. е. 4 коп.) и одним зильбергрошеном и 3 пф. (т. е. 11 коп.). И на эту сумму сплошь и рядом должна жить семья из шести членов».

Даже по отзывам местной полиции ужасающая нищета только потому не толкнула ткачей на путь преступления, «что долгое господство нищеты настолько подорвало их физическую и моральную энергию, что у них не хватает мужества, необходимого для того, чтобы решиться на преступление».

Таким образом, даже полиция недоумевала, каким образом люди, находящиеся в таком положении, могут не прибегать к воровству, и объясняла это только моральною подавленностью их!

В довершение всего в 1846 г. разразился среди ткачей обостренный голод, а за ним следом явился его обычный спутник– голодный тиф. В некоторых местах вымерла двенадцатая часть всего населения. Нищета и безработица свирепствовали повсюду. Газеты и журналы того времени переполнены известиями о голоде и нищете.

Положение рабочих на фабриках было несколько лучше, но фабрик было тогда еще очень немного, и попавшие на них считались счастливцами, ибо они имели возможность меньше голодать и мерзнуть, чем ткачи и безработные.

В 1847 году в Германии, подобно тому, как в Англии и Франции, разразился промышленный кризис, обостривший и без того острую народную нужду и создавший новые ряды недовольных и безработных людей. На протяжении всего 1847 г., подавляясь в одном, вспыхивали в другом месте беспорядки и стачки. Народное разорение, а с ним вместе общее недовольство и брожение охватывали всю страну.

Мы обрисовали в общих чертах социально-экономическое положение передовых европейских государств эпохи появления «Коммунистического манифеста»; мы видели, что по степени своего развития и в особенности по характеру окружавшей его политической атмосферы английский капитализм сороковых годов сильно отличался от французского и оба они еще сильнее отличались от немецкого. Германия переживала еще муки родов крупного капитализма, мучительный процесс прорезывания новых форм экономической жизни; при этом немецкое правительство отнюдь не играло роли акушера нарождающегося капитализма. Оно тесно слило свои кровные интересы с интересами феодальных классов и медленной, скрипучей работой бюрократической машины на каждом шагу тормозило живое развитие производительных сил.

В Англии, как мы видели, абсолютизм, в противоположность Германии, был уже свергнут, буржуазия уже сделала крупные политические завоевания, но однако и здесь она еще не заняла господствующего политического положения, и здесь ее экономическая сила значительно превышала ее политическую власть, и здесь еще ей приходилось бороться и с земельным дворянством, и с правительством.

Наибольшего политического господства к сороковым годам достигла французская буржуазия; известная часть ее, финансовая буржуазия, как мы видели, с полным основанием могла сказать: «Государство – это я». Но и здесь буржуазия, за исключением финансистов и спекулянтов, фрондировала против правительства и не считала еще законченным свой период натиска на старый порядок.

В довершение всего, как мы видели, 1847 год, год составления «Коммунистического манифеста», принес всем странам опустошительный промышленный кризис.

Если мы теперь, так сказать, вынесем за скобки все индивидуальные и местные отличия в социально-политическом положении передовых европейских стран, то в качестве общих, типичных черт мы установим: растущее обнищание народной массы, производительные силы, задыхавшиеся в тесных рамках узкого тогда и медленно расширявшегося рынка; революционное «настроение», охватившее все классы населения, не исключая и известных слоев крупной буржуазии. Капитализм сороковых годов быстро разлагал докапиталистические формы производства, лишая собственности и заработка широкие слои населения, но сам еще располагал и дурной организацией, и тесным рынком. Быстро нищавшее население представляло, конечно, недостаточный внутренний рынок для расширившегося капиталистического производства.

Этот рынок постепенно создавался и расширялся, в сороковых годах процесс разложения старых форм хозяйства носил особенно скоротечный, болезненный характер, тогда как процесс создания новых условий массового потребления, массового капиталистического производства шел медленно и с перерывами. Находясь в таком положении, капитализм был лишен объективной возможности уменьшить бедствие хотя бы тех лиц, которые были непосредственно втянуты в его водоворот, он должен был «экономить» на всем, вынужден был низводить заработную плату до голодного минимума и наводнять рынки дешевыми и гнилыми товарами.

Если бы те черты, которые присущи были капитализму сороковых годов, составляли действительно, как думали многие тогдашние писатели, неустранимую, внутреннюю его сущность, то Европа уже тогда находилась бы в последних градусах капитализма и крах последнего был бы неминуем. Тогдашний капитализм с чрезвычайной быстротой и широтой разрушал старые формы хозяйства и выгонял на рынок труда пеструю массу людей, редко находившую там занятие и кусок хлеба. Все растущая масса этих людей оставалась не поглощенной ростом крупного производства и вливалась в густые ряды безработных и озлобленных людей.

Если бы развитие капитализма и дальше шло таким же темпом и влекло бы за собою такие же последствия, то неминуемо настала бы страшная катастрофа. На самом же деле все перечисленные явления, сопутствовавшие развитию капитализма в сороковых годах, знаменовали собою не наступавшую уже дряхлость капиталистического производства, а, наоборот, болезнь его роста, болезнь детства.

Могли ли эти преходящие явления капитализма сороковых годов не наложить исторического отпечатка на «Коммунистическом манифесте»? Конечно, не могли. «Коммунистический манифест» ясно говорил: «Теоретические положения коммунистов ни в каком случае не основываются на идеях или принципах, придуманных или открытых каким-нибудь изобретателем мирового обновления. Они являются только общим выражением реальных условий происходящей в действительности классовой борьбы, совершающегося перед нашими глазами исторического движения».

Понятно, что «Коммунистический манифест» не мог не отразить тех «реальных условий происходящей в действительности классовой борьбы» и капиталистического развития, среди которых он создавался. Мы видели, в чем заключались основные черты капитализма сороковых годов, теперь остановимся на их отражении в «Коммунистическом манифесте».

Наблюдая быстрый рост капиталистического производства в передовых европейских странах, его разрушительное влияние на мелкие формы предпринимательства, его победное шествие по трупам самостоятельного производителя, социалисты сороковых годов, и в их числе и Маркс, склонны были сильно преувеличивать темп развития капиталистических отношений и темп гибели всех мелких форм производства. Казалось, что крупному производству стоит сделать еще несколько шагов вперед – и все промежуточные ступени социальной лестницы, ведущей от пролетария к крупному капиталисту, рухнут и под своими обломками погребут все мелкие формы самостоятельного хозяйства, и тогда на поле социальной битвы грудь с грудью встретятся капиталисты с огромной армией пролетариев.

В борьбе о мелкими формами производства, по воззрению Маркса сороковых годов, крупное хозяйство должно было уже в самом ближайшем будущем выйти полным победителем; но и помимо борьбы с пролетариатом буржуазия не могла чувствовать себя торжествующей победительницей, ибо создаваемая ею народная нищета должна была, в конце концов, придушить ее под своей тяжестью. «Положение рабочего класса, – говорит манифест, – не только не улучшается с развитием промышленности, а, напротив, оно все более ухудшается, и рабочий опускается ниже обычного уровня существования своего собственного класса. Рабочий превращается в нищего, а нищета растет еще быстрее, чем население и богатство. Из этого ясно, что буржуазия не способна дольше играть роль господствующего класса в современном обществе и не может навязывать ему в качестве принципа, регулирующего все общественные отношения, условия существования своего класса. Она не способна господствовать, потому что она не в состоянии обеспечить своему рабу возможность влачить хоть какую-нибудь жизнь. Даже в то время, когда этот раб служит ей, потому что буржуазия вынуждена допустить пролетария до такого положения, при котором ей приходится поддерживать его существование вместо того, чтобы самой существовать на его счет. Общество не может дольше жить под ее владычеством, то есть существование буржуазии уже несовместимо с «условиями развития общества».

Как показывают эти слова, манифест ждал, что капиталистический строй рухнет под страшно и быстро растущей тяжестью рождаемой им нищеты, причем капитализм не в состоянии избавить от самой ужасной нищеты даже своих рабочих, не говоря уже о голодающей армии безработных. В «Коммунистическом манифесте», вполне отражая особенности тогдашнего капиталистического развития, Маркс ждал гибели капитализма от растущей бедности широкой народной массы, что, по его мнению, закончится тем, что буржуазии придется «поддерживать его (пролетариата) существование, вместо того, чтобы самой существовать на его счет».

Капитализм сороковых годов быстро разрушал мелкие формы производства, и Маркс склонен был думать, что мелкая буржуазия исчезнет в самом близком будущем и между пролетариатом и буржуазией разверзнется глубокая пропасть. Соответственно с этим взглядом, «Коммунистический манифест» совершенно сбросил с политических счетов мелкую буржуазию – и это одна из характернейших черт манифеста.

Считая, что в ближайшем будущем мелкая буржуазия должна погибнуть, находя необходимым опирать интересы пролетариата на широкое развитие капиталистического хозяйства, Маркс в эпоху «Коммунистического манифеста», очевидно, склонен был приписывать мелкой буржуазии только реакционную роль. Крупная буржуазия, еще боровшаяся с абсолютизмом и феодализмом, своим развитием создавая экономические и политические предпосылки для социалистической революции, играла в сороковых годах крупную революционную роль, и Маркс находил для партии пролетариата необходимым поддерживать эту буржуазию постольку, поскольку она была революционна. Иное дело– мелкая буржуазия. Маркс в «Коммунистическом манифесте», очевидно, не считает ее способной играть революционную роль даже в абсолютистской Германии.

«В Германии коммунистическая партия, – говорит он, – борется вместе с буржуазией, поскольку сама буржуазия ведет революционную борьбу против абсолютной монархии, феодальной земельной собственности и мелкого мещанства».

В сороковых годах мелкая буржуазия повсюду играла еще крупную политическую роль и очень часто выступала с очень радикальными требованиями. В Англии мелкобуржуазный элемент был в очень сильной дозе примешан к чартистскому движению, в особенности в первой стадии его развития; во Франции мелкая буржуазия была чрезвычайно многочисленна и играла крупную политическую роль, часть ее шла в первых рядах революционного движения. Таким образом, «Коммунистический манифест» лишь мельком останавливался на мелкой буржуазии не потому, что она не играла тогда радикальной политической роли – именно тогда она выступала на радикальных ролях, а потому, что Маркс считал ее в ближайшем будущем обреченной на полную гибель, считал, что не сегодня завтра она будет сброшена в ряды пролетариата. Во Франции мелкая буржуазия была особенно многочисленна и живуча, но вот что писал о ней «Коммунистический манифест»: «Члены ее постоянно сбрасываются конкуренцией в ряды пролетариата, и сами замечают уже приближение, благодаря развитию крупной промышленности, такого момента, когда прекратится их существование, как самостоятельной части современного общества, и когда они будут заменены в торговле, промышленности и земледелии надсмотрщиками и слугами».

Как мы увидим в следующей главе, исход революционного движения 1848 года заставил Маркса «изменить свой взгляд на соотношение общественных сил или, точнее говоря, на оценку их долговечности, но, как бы там ни было, манифест приписывал революционную роль пролетариату и крупной буржуазии. Крупная буржуазия сороковых годов еще не закончила свою историческую тяжбу со старым феодальным порядком и еще не была глубоко проникнута боязнью пролетарского движения. У передовой части крупной буржуазии сороковых годов еще не облетели все цветы и не догорели все огни увлечения «общенародными» идеалами. Маркс, конечно, не ждал от этой буржуазии, что она осчастливит пролетариат, но он был уверен, что она до конца доведет свою борьбу с абсолютизмом и феодализмом, что она снесет все пережитки Средневековья, что она разрушит все обломки и пережитки старого порядка. И в этой ее революционной роли Маркс призывал пролетариат поддержать буржуазию. «Коммунистический манифест» был твердо убежден в том, что революционная буржуазия в самом ближайшем будущем нанесет последний смертельный удар патриархально-феодальному строю, что, втянутый в эту общую революционную борьбу против старого порядка, пролетариат быстро созреет политически, обособит и закалит свое классовое сознание, и тогда революционный союз между пролетариатом и буржуазией, сделав свое дело, убив и устранив общего им врага, распадется сам на два воюющих лагеря. Устранение феодально-сословных и мелкобуржуазных элементов чрезвычайно упростит классовую борьбу между пролетариатом и буржуазией, она разорвет все завесы и рассеет все туманы, скрывавшие от пролетариата его непримиримого врага.

И «Коммунистический манифест» был уверен, что предстоящая Германии «буржуазная революция может быть только непосредственной прелюдией пролетарской революции».

Однако манифест нигде не придавал своим тактическим положениям того или иного абсолютного, на все времена и для всякой обстановки, предустановленного значения. Он не говорил просто пролетариату: «надо поддерживать буржуазию», а точно определял те условия времени и места, когда и в каком смысле буржуазия должна быть поддержана пролетариатом. Взаимоотношения между различными классами и отсюда вытекающую для пролетариата тактику «Коммунистический манифест» формулировал не дидактически, а диалектически, ставил ее в зависимость от окружающих обстоятельств исторической обстановки. «Коммунистический манифест» мастерски, классически ясными чертами рисует диалектический процесс временного сплетения политических интересов пролетариата и буржуазии, ведущего впоследствии не к их примирению, а, наоборот, к более ожесточенной взаимной борьбе.

«На первых порах, – говорит «Коммунистический манифест», – массовые выступления их (рабочих) являются не результатом их собственного единства, а следствием объединенных действий буржуазии, которая для достижения своих политических целей должна, пока еще в состоянии, приводить в движение весь класс пролетариев. На этой ступени рабочие борются поэтому не со своими врагами, а с врагами своих врагов – с пережитками абсолютной монархии, с земельными собственниками, с непромышленной буржуазией, с мелким мещанством. Таким образом, все нити исторического движения концентрируются в руках буржуазии; каждая одержанная при таких условиях победа оказывается победой буржуазии».

«Существование буржуазии, – говорит далее манифест, – проходит в непрерывной борьбе: сперва с аристократией, затем с той частью самой буржуазии, интересы которой находятся в противоречии с развитием промышленности, – всегда с буржуазией всех других стран. Во все моменты этой борьбы буржуазия оказывается вынужденной апеллировать к пролетариату, обращаться к нему за помощью и, таким образом, вовлекать его в водоворот политических движений. Следовательно, она сама передает пролетариату элементы собственного политического и социального воспитания, т. е. дает ему оружие против самой себя».

Формулируя в заключительных словах «положение, занимаемое коммунистами по отношению к различным оппозиционным партиям», «Коммунистический манифест» говорит о необходимости для коммунистов поддерживать буржуазию, но не буржуазию вне времени и пространства, а буржуазию Германии сороковых годов, лишь постольку-поскольку сама буржуазия ведет революционную борьбу против абсолютной монархии, феодальной земельной собственности и мелкого мещанства». Таким образом, вопрос о тактике пролетариата ставился в конкретные условия времени и места и решался в зависимости от пестрого переплета последних. И благодаря этому отсутствию догматизма в постановке вопросов «Коммунистический манифест» оказался способным вместить в рамки своих общих положений текучее и изменчивое содержание дальнейшего социального развития, несмотря на то, что очень многие частности этого манифеста совершенно устарели. Выпуская в 1872 году, т. е. через 24 года после его появления, новое издание «Манифеста», Маркс с полным основанием мог писать в предисловии к нему: «Несмотря на крупные изменения, происшедшие в течение последних двадцати пяти лет, общие принципы, изложенные в этом Манифесте, остаются и доныне, в общем и целом, совершенно правильными. Кое-где следовало бы исправить некоторые частности. Но Манифест сам поясняет, что практическое применение изложенных в нем принципов всегда и везде зависит от имеющейся налицо исторической обстановки».

Маркс далее указывает на то, что со времени выхода манифеста имеющаяся налицо историческая обстановка значительно изменилась, а посему и вся тактика, указываемая пролетариату, должна быть значительно изменена.

Вскоре после выхода «Манифеста» половина Европы была охвачена революционным пожаром, и при ярком зареве этого пожара и при наступившей затем глухой тьме реакции взаимоотношения общественных сил сложились иначе, чем это предполагал «Манифест».

Что касается взаимоотношения основных социальных классов, то буржуазия прежде всего ни малейше но обнаружила стремления идти до конца в своей борьбе с остатками и пережитками сословно-феодального строя. Революционный пыл остыл у нее от того холода, который пробегал по ее спине каждый раз, как она слышала за собою «железную поступь» пролетариата. Она предпочла вступить со старым порядком в сделку, в соглашение. Союз пролетариата с буржуазией с целью добить и похоронить феодально-приказный строй не выдержал слишком высокой температуры революционного пламени и распался. Буржуазия «ему изменила и продала шпагу свою». «Коммунистический манифест» склонен был очень сильно преувеличивать революционность крупной буржуазии по отношению к старому порядку. Мы уже видели, что эта преувеличенная оценка вытекала из уверенности Маркса, что крупное капиталистическое производство в самом близком будущем должно уничтожить все промежуточные между пролетариатом и крупной буржуазией социальные звенья. На самом же деле капиталистическая эволюция обнаружила несравненно большую живучесть и даже плодовитость мелких форм производства, чем, это предполагал «Манифест». Весь ход капиталистического развития принял иное направление. В сороковых годах, как мы видели, быстро растущее обнищание широкой народной массы чрезвычайно суживало внутренний рынок для сбыта продуктов капиталистической промышленности – капитализм вынужден был производить по преимуществу предметы роскоши и прихоти. Но с тех пор, как создался огромный рынок массового запроса, емкость капиталистического рынка необычайно возросла, общий уровень народного благосостояния повысился.

С другой стороны, пролетариат сороковых годов оказался слишком и малочисленным, и несознательным, чтобы сыграть решающую роль. Когда потухла революция, Маркс и Энгельс тотчас же увидели, что насколько они преуменьшали действительные силы капитализма, мелких форм производства и старого порядка, настолько же они преувеличили действительные силы пролетариата.

В предисловии к «Классовой борьбе во Франции» Энгельс писал об этом: «История обнаружила нашу ошибку. Она выяснила, что уровень экономического развития на континенте тогда еще далеко не созрел для уничтожения капиталистического производства. Она доказала это тем, что экономическая революция с 1848 года охватила весь континент и впервые водворила крупную промышленность во Франции, Австрии, Венгрии, Польше и в новейшее время и в России, а из Германии сделала первостепенную промышленную страну, и все это на капиталистической основе, что доказывало, что она еще не завершила своего развития в 1848 году».

Время наложило свою печать на манифест, и места, отмеченные этой печатью, представляют в настоящее время омертвевшие части одного из величайших исторических документов. Но устарели только эти части документа, вся же его грандиозная социологическая концепция, весь с удивительным, неподражаемым мастерством нарисованный процесс зарождения и развития классов, сначала как экономически обособленных групп, а потом как социальных классов, в которых уже зажглось политическое сознание, – и поныне сохранили свою свежесть и силу. Точно несколькими ударами резца гениального скульптора, Маркс показывает, как промышленное развитие приводит в движение тяжелую и бесформенную глыбу населения, как медленно восходящее классовое сознание вдыхает политическую жизнь в пришедшие в брожение различные части населения, как оно постепенно обособляет их в живые организмы. Процесс борьбы классов, наполняющей всю человеческую историю, и процесс образования из бесформенной массы населения отграненных экономических классов и превращения этих последних в социальные классы, а затем и в политическую партию– обрисован в «Манифесте» с гениальной образностью, сжатостью и силой, составляя неумирающие части пролетарского евангелия.

Как мы уже заметили, «Коммунистический манифест», далеко глядя в будущее, часто приписывал настоящему черты желаемого грядущего (напр., относительно могущества капитализма, с одной стороны, и могущества пролетариата – с другой, и таким образом в некоторых частях он опередил настоящее, но именно благодаря этому эти его части представляют в настоящее время несравненно большее жизненное значение, чем в эпоху его появления.

А затем остается в этом манифесте какая-то неуловимая или, точнее, невыразимая магнетическая сила, заставляющая его десятилетия волновать, «как своенравный чародей», сердца все новых и новых миллионов людей.

«Коммунистический манифест»– самое удивительное произведение, которое только знает мировая литература. Он полон ошибок, незрелых идей, но, несмотря на это, является неподражаемым мастерским произведением. Богатство идей, которое мы в нем находим, достигает почти сказочных размеров… Некоторые из его идей обнаруживают прямо пророческую мудрость. Говорят, что в «Коммунистическом манифесте» уже заключено все, что мы знаем о сущности современного общества. До известной степени это верно – только в нем все намечено лишь афористически, бегло. Но даже и тот, который усердно в течение десятилетий занимался изучением социального вопроса, будет постоянно находить в нем новые, неожиданные истины. Я читал его сотни и сотни раз, и все-таки каждым раз, как я беру его в руки, он вновь меня захватывает.

Если «Коммунистический манифест» и поныне еще оказывает подобное влияние на буржуазного ученого, то как же он должен действовать на пролетарскую массу!

Как бы ни устарели отдельные части «Манифеста», явившиеся выражением фактических условий социально-экономической жизни сороковых годов, в своей общей принципиальной части «Манифест» не только не устарел, но в некоторых отношениях стал более своевременным, чем был в эпоху своего появления. Поэтому те люди, которые спешат перевести «Коммунистический манифест» из арсенала социалистического движения в его архив, обнаруживают легкомысленную торопливость. Можно с уверенностью сказать, что манифест не устареет и будет «глаголом жечь сердца людей», доколь в подлунном мире жив будет капитализм и им рождаемый пролетариат.

Научный социализм подготовлялся в течение долгой эволюции социалистической мысли, и раньше, чем в сочинениях Маркса, он загорелся ярким и сильным светочем, он не редко вспыхивал гениальными проблесками в головах различных социалистов, в особенности французских. В этой главе мы уже видели, что «Союз коммунистов», от имени которого появился манифест, был порожден «Союзом справедливых», а последний, в свою очередь, – «Союзом гонимых». Между всеми этими союзами существовала тесная и непосредственная идейная связь, все они были связаны узами непрерывной идейной преемственности. Но эти немецкие союзы, в свою очередь, явились идейными наследниками соответствующих французских организаций, благодаря чему мы получаем длинное родословное древо «Ком. манифеста», и его истинными родоначальниками являются, конечно, французы. Оригинальность и гениальность манифеста заключается в том, что в нем Маркс обобщил и претворил в единое неделимое миросозерцание те разрозненные идеи, которые, подготовляемые всем ходом социального развития, уже в смутной форме бродили в головах многих мыслителей.

«Коммунистический манифест» появился в феврале 1848 года. Но документ непосредственно после своего появления не сыграл сколько-нибудь заметной роли; его даже мало знали.

Насколько идеи, развитые в нем, были еще чужды многим даже передовым революционерам, показывает то впечатление, которое он произвел на «красного Беккера»[16]16
  Беккер Герман Генрих (1820–1885; имел прозвище «красный Беккер») – немецкий юрист и публицист, с 1850 г. член Союза коммунистов, один из подсудимых на кёльнском процессе коммунистов (1852), был приговорен к пяти годам тюремного заключения.


[Закрыть]. Беккер играл довольно видную роль в немецком революционном движении и находился в личных сношениях с Карлом Марксом. В конце июня 1848 г. Беккер встретился с Марксом в Кёльне. Здесь он впервые познакомился с «Ком. маниф.». «Манифест» не произвел на него сильного впечатления. «Мировоззрение, из которого исходит «Манифест», – говорит Беккер, – ошибочно, поскольку оно касается Германии. Автор «Манифеста» исходит из английских условий и забывает при этом, что Германии незнакомо все то величественное развитие, которое совершила Англия с эпохи Вильгельма Оранского и до наших дней. Говоря другими словами, автор перескакивает через тот крайне важный фазис в развитии немецких отношений, который нам еще надлежит пережить и пройти и который не может быть устранен с помощью теории. Пролетариат, который имеет в виду автор «Манифеста», так редко встречается в Германии, существуя в незначительной массе лишь в некоторых саксонских, силезских и франконских областях, что если бы даже этот пролетариат и смотрел на свое классовое положение глазами «Манифеста», то и тогда бы его коммунистические требования были бы совершенно тщетны… То, что в большей части местностей Германии называется пролетариатом, ждет своей помощи еще от так называемых филантропических мер; и так как при этом Германия теперь прежде всего должна упрочить свое настоящее положение, то этот филантропический социализм вполне достаточен, в качестве средства, удовлетворяющего самые насущные требования и задачи».