Текст книги "Истории Дальнего Леса"

Проходя по своей улице по направлению к дощатой набережной неожиданно разыгравшегося океана, я вдруг заметил соседа в его привычном черном одеянии. Он поздоровался и вновь завел тоскливый разговор о божественном провидении, о наступающих религиозных праздниках, кошерной еде и различных святых наставлениях. Это уже давно стало его делом жизни: молится он за нас всех. И день и ночь. Только этим и занят.

Вот ведь как интересно устроено человеческое сознание: теперь я невольно ловлю себя на мысли о том, что мой любимый сосед в детстве тоже, наверное, бил стекла какой-нибудь почтенной гадалке или того хуже – может быть, случайно повредил спину дальней родственнице прорицательницы или ведьмы…

ИСТОРИЯ ОДИННАДЦАТАЯ
Лесное эхо и ночной страх

В одну из летних ночей, как раз после еще одного дня нескончаемого и потому особо противного солнцестояния, у младшего помощника бога дождя и прочих осадков Никодима сам собою нежданно образовался выходной. Стояла такая жара, что и думать об осадках было просто смешно.

Что-то переключилось в глобальной климатической механике, и уходила в прошлое особая стервозность повышенной мокрости прошлой недели. Вот ведь как бывает, прямо-таки измаялся Никодим за прошедшую неделю сплошной непогоды и переменчивой вредности. Тем более что грозовая туча наконец тоже устала от природных неурядиц и игры ветра из семейства Голдстрим и уже который день подряд мирно и счастливо спала, расположившись в покоях Луны. Снился ей весенний гром, молнии и любимая белая туча. Ведь на вид она такая белая и пушистая, а характер еще тот: вот где же она, вредина такая, бродит сейчас, под какими небесами!

Луне, меж тем, удалось невозможное: дни летнего солнцестояния никогда не кончались и само понятие «ночь» стало нелепой условностью. Солнце согласилось пока не покидать небосвод в обмен будущий на зимний отпуск. Поэтому, не считая лукавого помощника бога дождя и прочих осадков Никодима, Луну уже неделю никто не видел. И у небесных светил, с их звездным статусом, бывают неожиданные отпуска. Вот только в лесную чащобу лучи солнца не проникали все равно. Была там сумрачная непонятность и таинственная игра теней все время: и днем, и ночью.

Обитатели Дальнего Леса продолжали жить своими обычными суетными тревогами и повседневными радостями, привычные к природным диссонансам и прочим странностям до такой степени, что научились просто принимать природу и жить, уважая ее законы, не жалуясь на судьбу. Вот бы нам всем так! А то пока долетишь до Дальнего Леса из наших краев, так и по поводу рукотворных и нерукотворных катаклизмов прольешь столько воды сомнения и напустишь столько тумана, что и дорогу порою не видно…

Ну так вот… В то лето загрустила норка Анфиса. Это случается даже в таинственных и загадочных краях: жизнь не бывает все время ровной дорогой, освещенной незаходящим солнцем удачи и везения. Вот и у норки, несмотря на внешнюю суразность и кажущееся спокойствие жизни, что-то случилось. Отремонтировав свой домик и повесив на стенку блестящий диплом мага, а также продав летнюю коллекцию загогулин Василия, норка, похоже, потеряла что-то в жизни. Она почему-то перестала спать и по ночам всё заваривала малиновый чай.

К ней на ночной огонек заходило Лесное Эхо, и они обсуждали последние новости. Так и коротали время теплыми летними ночами. А может быть, это только казалось, что приходило Лесное Эхо в этот час ночного волшебства попить знатного малинового чая или обсудить новости Дальнего Леса и его окрестностей, которые уже завтра станут историей или просто пылью на нескончаемой и извилистой дороге судеб.

И было им абсолютно все равно: шел ли за окнами говорливый торопыга-дождик или ветра из знаменитого семейства Голдстрим гонялись наперегонки друг за другом по извилистым тропинкам леса. Вдвоем им было на удивление хорошо: норка рассказывала истории, а Эхо, из природной вежливости, всегда со всеми соглашалось, лишь изредка кое-что добавляя. Не в привычках Лесного Эха спорить с собеседником. А уж в сказочных местах Дальнего Леса и его окрестностей Лесное Эхо тоже было особенное, сказочно доброе и все понимающее.

Никто и не помнил точно то время, когда впервые появилось Лесное Эхо, но трудно было его не заметить. Оно постоянно предупреждало жителей леса об опасностях и не требовало благодарности, повторяло любимые слова тем, кто хотел их слышать снова и снова. Даже в том случае, если эти слова и не были искренними и правдивыми. Эхо милостиво и благородно увеличивало число лет, отсчитанных кукушкой, тем жителеям леса, кто по наивности своей все еще верил в эту примету. Но самому Эху было неимоверно одиноко. Реже стали ходить в чащобу звери, и заскучало Лесное Эхо.

Бывает такое вредное и пакостное чувство, когда кажется, что тебя начинают забывать. Одно утешение, что норка Анфиса приглашает по старой дружбе по ночам на свой знаменитый малиновый чай. И не в чае было дело: за свою долгую жизнь в сказочных краях перепробовало Лесное Эхо множество экзотических напитков. Главное – было в этих вечерних встречах с норкой удивительное душевное тепло, так что чайная церемония служила лишь повод ом. Да только начали происходить в лесу изменения. Исподволь, незаметно, но неотвратимо.

Завелся в Дальнем Лесу и его ближайших окрестностях какой-то непонятный лесной страх, забрался он в самую темную и мрачную чащобу и никуда не собирался уходить. Видно, понравилось ему держать в своих хватких руках Дальний Лес.

Пыталась норка выяснить по магическим каналам, но боги такими прозаическими делами не занимаются. Так что со страхами жителям Дальнего Леса разбираться самим приходилось. Без всякой небесной помощи и содействия, но с благословения. Как всегда и бывает.

И тут закралась в душу норки смутная догадка, что и сон ее ночной тоже прогнал этот противный и липкий страх, поселившийся в чащобе Дальнего Леса. Вот ведь какая незадача, чистая напасть!

А поутру все происходило как всегда, и даже Лесное Эхо не так грустило. Заходили в лес звери, и эхо старалось, по доброте душевной, доставить им всем радость. Повторяло за ними, делилось новостями, передавало приветы, смешило и радовало.

А к ночи опять появлялся непонятный страх, сон боялся идти к норке в домик, стоящий поодаль от основного жилого района. И опять не гас призывный огонек Анфисы, и Лесное Эхо знало, что его ждут.

Это не так уж мало – чувствовать, что ты кому-то нужен там, за пеленой дождя. И каждый вечер, после сумбурного дня, полного непонятной и ненужной суеты, приятно знать, что тебя кто-то ждет в маленьком домике на берегу Серебряного озера. Там уже и чайник вскипел, и можно удобно расположиться в мягком кресле и согревать душу беседой и малиновым чаем.

И с каждым днем Лесное Эхо все больше и больше было благодарно этому странному страху, который подарил ему такое удивительное счастье ночного чаепития с норкой. Даже в сказочном мире Дальнего Леса, как и в нашем мире, не бывает абсолютного добра или абсолютного зла. Вся жизнь состоит из полутонов, и в сумраке, на границе дня и ночи, добро и зло так часто меняются обликами.

Меж тем норка Анфиса уговорила жителей леса прогуляться всем вместе по ночному лесу. Умеют маги убеждать. И вот разношерстные жители Дальнего Леса дружно пошагали по извилистым ночным тропинкам. Даже Василий, прервав кажущуюся эпохальной работу над новой серией произведений, надев видавший виды малиновый берет, ходил вместе со всеми по лесу. Луна к этому времени уже появилась на небосклоне и освещала им путь, и Никодим старался, чтобы никакие осадки не выпали в эту ночь. И конечно, никакого страха в лесу они уже не повстречали.

Так всегда бывает: когда все вместе идут к общей цели, то для страха нет места.

Норка Анфиса, довольная тем, что страха в лесу вроде бы совсем не осталось, вернулась домой и искренне надеялась что наконец-то придет сон. Но не тут-то было!

В кресле, как грозовая туча, сидело Лесное Эхо, пришедшее вместо обещанного заморского гостя – сна из теплых средиземноморских краев.

– А я только что из леса, были в самой чащобе, и страха абсолютно ни у кого не осталось, – радостно сообщила норка. – Теперь-то уж, точно, и мой сон вернется. А то загулял где-то в лесной чащобе, забыл меня совсем.

– Твой сон к тебе обязательно вернется, – с грустью подтвердило Лесное Эхо, – а я опять останусь в чащобе в одиночестве, там теперь даже страха никакого не осталось. И никто не нальет мне малинового чая. А звери за день умаются и ночью спят. Ну, может, кто-нибудь из влюбленных зайдет. Только нечасто это бывают у нас в Дальнем Лесу.

– Об этом я и не подумала, – вздохнула норка, опускаясь в кресло. – Почему так в жизни происходит, прямо все как с моей прошлогодней шубой: в одном месте зашьешь – в другом порвется. Только ежик обрел крылья и полетел навстречу мечте, Василий загрустил. Василий свое призвание нашел – так теперь ты в меланхолии… Хочется всех сделать счастливыми, да не получается… Давай, что ли, березового сока попьем или, как прежде, чаю малинового?

– Давай чаю попьем напоследок, он душу согревает. И я пойду в лес, а ты спи.

– Давай.

– Тогда уж и мне чаю налейте, – раздался недовольный голос из шкафа.

– Ах, – вздрогнула норка Анфиса, – прямо страх божий. Кто там еще балует в шкафу? Чудище лесное, страх божий!

– Так страх и есть, – ответили из шкафа. – Вы же меня из чащобы выгнали да страхом прозвали. А потом довольные все были: нету, мол, страха совсем; мол, возьмемся за ручки, друзья, да и вроде как и не пропадем по одиночке. Тьфу на вас, глупые вы какие, как пробки осиновые поутру. Тьфу еще раз на вас всех.

Норка Анфиса и Лесное Эхо совсем смутились от стремительности появления чудища. Норка даже подумала, почему это осиновые пробки особенно глупы поутру. Неужели они к вечеру умнеют? Или у ее гостя такая чудная присказка?

Чудище лесное вылезло из шкафа и неожиданно оказалось премилым старичком с окладистой бородой и смешными усами, закрученными вверх. Двигался он основательно и не торопясь, по-хозяйски. Даже и не скажешь, что он прямо из чащобы. Весь такой аккуратно причесанный и приглаженный. Норка даже подумала, что он, со своими закрученными наверх усами, напоминает ей кого-то до боли знакомого. Потом норка Анфиса вспомнила, что видела она похожего старичка, правда, тот был живописец.

– Ты вот, к примеру, норка, называемая Анфисою, хотя и магический персонаж типа меня, но уж очень несознательная. Молода еще. Взяла моду ежиков в птиц превращать. Да еще то зайцем жирным обернешься, то благородным волком. Но не об этом я, а вот о чем: сама-то хорошенько подумай – ну не будет в чащобе страха. Совсем. И что? Будут звери ходить да бродить взад-вперед вместо того чтобы спать по ночам. Поломают весь заведенный порядок вещей. Вот ведь беда какая! Да и без страха-то разворуют всё в лесу, – продолжал ворчать Хранитель Леса, пугавший зверей все это время. – А вы? Ведь каждую ночь пили чай малиновый, и становилось вам немного легче жить, теплее. Ну а теперь что будет? Никакого микрокосмоса и интимного чувства меж вами не возникнет, расстройство да смута одна в душе останется. И одиночество.

– Все равно нельзя в страхе жить, – задумчиво проговорила норка. – Знаешь, друг магический, это все оттого, что одинокий ты. А про микрокосмос и интимные чувства ты мне потом отдельно расскажешь. Это место мне понравилось. А вообще зря ты так, пришел бы к нам, объяснил все. Напугать-то легко, попробовал бы с нами поговорить по душам.

– По душам – это хорошо, только как пробиться-то к ней, душе вашей, через завалы всяких несуразностей да условностей?

– Ну, завалы мы вместе разберем, – уверенно проговорила норка Анфиса. – Вот и чай скоро будет готов. Отведай. Хвалиться не люблю, но чай у меня всегда знатный получается.

В воздухе повисла какая-то пронзительно-звенящая тишина. Каждый думал о своем. Старый Хранитель Леса с закрученными вверх диковинными усами на мгновение засомневался в своей методе. Лесное Эхо с ужасом понимало, что прав старик, заканчиваются для него чайные церемонии и со всей очевидной неизбежностью наступает одиночество. А норка Анфиса отчаянно надеялась, что и страх пройдет, и все у всех хорошо сложится. Не нравился ей тот порядок, который только на страхе и держится. Неправильно это…

И тут прозвучал официальный сигнал начала чайной церемонии. В Дальнем Лесу нет новомодных устройств, поэтому ставят чайник по-прежнему на огонь, и его веселый свист сообщает о готовности к торжеству. Без всякой магии и волшебства. Очень даже по-нашему, по-сермяжному.

– Сложная все-таки штука жизнь, – устало проговорил Хранитель Леса. – Трудно мне с вами, вот и решил пугануть всех малость упреждающе. По-ученому говоря, превентивно. Да и Лесное Эхо страдало в чащобе по ночам, а теперь вот – чай и разговоры. Чего же плохого?

– Вон оно как… – задумчиво произнесла норка. – А слово-то ученое, которое только что произнес, запиши-ка мне на березовой коре. Есть у нас художник один, хорек Василий, большой любитель мудреных слов. Сам загогулины кроит и слова такие же непонятные по всему лесу собирает. Для него это как подарок будет. Пригласил бы его на чай лучше как-нибудь, чем понапрасну пугать – противно и превентивно.

– Так-то оно так, – ответил старик, – да вот только сомнительно мне, что порядок без страха будет. Так уж устроена природа.

– Не знаю, – задумчиво произнесла Анфиса, – но я бы за всю природу не решилась утверждать. Нам проще наши страхи и глупости списывать на природу.

В эту ночь малиновый чай казался особенно вкусным. Хранитель Леса разговорился и рассказал, что давно наблюдает за Эхом Лесным и был очень рад, что теперь можно иногда заходить на чай.

Допив первую чашку, Лесное Эхо неожиданно сказало:

– Вот что я думаю. Страха теперь нет совсем, и мы пойдем. К тебе, норка, придет обещанный сон. Давно его не было, соскучилась ты, да и он давно не рассказывал тебе свои чудесные истории. А мы теперь вдвоем пойдем в сторожку охотника и не спеша поговорим. А ты приходи к нам, как сможешь.

На том и порешили. К норке, уставшей от всех неожиданных перипетий долгого дня, пришел в этот раз сон из далеких южных стран. Он унес Анфису к теплому морю Надежды. Он так давно ее не видел, что торопился порадовать свою старинную приятельницу невероятными и очень правдивыми, на его восторженный взгляд, морскими историями. Ночью, во время сна, действительно – любая удивительная морская история кажется правдивой.

А Хранитель Леса был доволен что все так получилось, что он теперь не один и Лесное Эхо разделило с ним заброшенную охотничью сторожку, где они стали пить чай из диковинных целебных трав, сделанный по стародавним рецептам. Трудно одному в лесу, да и где еще найдет он такого благодарного и деликатного слушателя, как Лесное Эхо. Лесное Эхо внимательно слушало его и повторяло наиболее интересные места, что невероятно радовало Хранителя Леса, – ведь уже много лет он никому не рассказывал свои чудесные истории, которые в наше время звучат как сказки.

Совсем недавно я тоже гостил в домике охотника у старика-хранителя леса и с удовольствием слушал по вечерам его удивительной красоты лесные были. И сторожка охотника уже не казалась такой одинокой и заброшенной. Старичок оказался весьма умелым и рукастым. Так что теперь жилище охотника стало весьма благоустроенным и желанным домом Хранителя Леса и его верного спутника и терпеливого слушателя всех бесчисленных историй. Лесное Эхо снова и снова повторяло то, что ему понравилось больше всего. А страха не было совсем.

Вот и в нашей жизни так: после дневной суеты наступает ночь и порой приходят непонятные страхи. Как часто мы просто боимся поверить во что-то настоящее и предпочитаем спрятаться за свой привычный страх…

ИСТОРИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ
Попугай Гун: трагедия выбора пути

Попугай Гун слишком долго жил среди людей, поэтому невольно перенял многие наши привычки. Жить так долго в человеческом муравейнике – серьезное испытание для любого зверя.

Попугай Гун, как истинный путешественник, много странствовал: то он менял хозяев, улетая от них, то они избавлялись от капризного пернатого нахлебника. Так, путешествуя по миру, попугай Гун в конце концов оказался в Дальнем Лесу. Он невероятно устал от нашего сумасшедшего темпа жизни. Решив навсегда остаться там, где жизнь размеренная и понятная, Гун вознамерился поселиться около домика норки, на самом краю леса. Да и норка Анфиса была совсем не против.

Жить он теперь хотел очень просто и незатейливо. Не любил Гун всяческую суету. Лишние движения претили ему. Посмотрел он на норку Анфису, что носится с выставками Василия, и решил, что не нужна ему такая жизнь – с волнениями и сомнениями. Решил попугай полетать и посмотреть – может, найдет себе работу полегче.

Сначала он наблюдал за хорьком Василием. Так и не понял, что же он такое делает. Полдня гуляет по лесу, притом всегда в малиновом берете, насвистывает что-то себе под нос. К обеду приходит в свою норку и начинает кожу кромсать. Хорек часами режет кожу, наклеивает, снова режет.

Говорит, что творческий процесс так у него идет. «Вот это мне подойдет, – решил попугай, – первая половина дня очень достойно проходит. Вот если бы можно было без кожи этой противной обойтись, чтобы творческий процесс сам собой шел».

Жаль, подумал попугай, у него нет никакого терпения для этого, да и кожа противно пахнет. Нет, не его это дело. Никаких сил не хватит кожу постоянно кромсать – и ведь все вручную, без всякой автоматизации. Уж очень много было в этом деле кустарно-портняжного и совсем не поэтического.

Потом повстречалась ему сова Василиса. Гуну показалось, что он мог бы тоже, как Василиса, рассказывать и записывать сказки. По рассказам жителей леса, Василиса недавно занялась литературным трудом, но уже напридумывала на целую книжку. А еще она стала знакомить своих читателей с различными историями, написанными в несказочном мире. Ведь любовь, она остается любовью и в Дальнем Лесу, и в каком-нибудь мегаполисе, и Василиса только переводила высоту чувств и полет фантазии на понятный жителям Дальнего Леса язык. Гун взлетел к гнезду Василисы и проговорил с ней целый вечер.

Возвращаясь в домик норки, он раздумывал, что ничего, мол, особенного в этой Василисе нет, обычная сова, совсем не магический персонаж. Эка невидаль – придумать и рассказать небылицу. Нет ничего проще.

С первыми лучами солнца он вышел из домика норки Анфисы и настроился сочинять гениальную историю. Приготовил кусочек бересты и решил, что вот сейчас напишет такое, что удивит всех. Сидел он так все утро, а кора так и осталась абсолютно чистой. Может быть, день такой был, не творческий. Не приходили Гуну в голову никакие истории. У него лишь разболелась голова от несвойственного ему напряжения, и всё.

Подумал Гун о том, что даже в сказке приходится работать. Что за напасть!

Решил Гун, что надо перекусить. Не приходят неординарные мысли и гениальные сюжетные ходы на голодный желудок. Вернулся он к своей соседке, норке Анфисе. И так удачно пришел – как раз к чаю. Анфиса готовила новый показ инсталляций Василия, и вся лавка у нее была завалена загогулинами мастера. Покосился Гун на творения хорька, вздохнул тяжело, сел в кресло-качалку и, покачиваясь из стороны в сторону, обратился к Анфисе:

– Я слышал, что все считают тебя магическим персонажем, ты многое можешь. Хоть и живешь в сказке, а все работаешь.

– Ну, что-то могу. Нечасто время остается на чистую магию. Просто надо заниматься своим делом. Вон Василий сколько всего наваял.

– Не понимаю я тебя. Зачем работать, если магия есть. Нагадай, и всё.

– Планида моя такая – помогать жителям Дальнего Леса. Только себе я помочь не могу. Так уж заведено у нас.

– А мне можешь помочь?

– Хорошо. Могу исполнить твое желание. Но отменить потом не получится, сущая беда с этими желаниями. Так что подумай хорошо и будь осторожен. Знай, исполнение желания может быть благом, а может – и погибелью, если сам точно не знаешь, чего хочешь. Прилетала ко мне намедни сова Василиса, наш известный писатель и переводчик. Вот послушай, какую историю она принесла мне. Сама она прочитала об этом в одной книге, обнаруженной в охотничьем домике в чащобе леса, и переписала понятными нам словами для своей новой книги сказок. Вот тут у меня где-то лежали эти листки. Ага, вот они, нашлись. Случилось это в мире людей. Странен их мир и непохож на наш, но и там порой происходят невероятные превращения и магические приключения. Да ты бывал там сам, знаешь лучше меня. Только не всегда они добрые, эти чудеса в мире людей. Человек к чудесам непривычен, поэтому магия для него всякий раз как откровение какое-то или беда вселенская. Смешные они, эти странные существа, называющие себя людьми. Ну ладно, слушай, а если какое слово не поймешь, то спрашивай. Эта история произошла давно. Так давно, что многие детали стерлись из памяти, и она из очевидной были, в подлинности которой никто не сомневался, превратилась в странную притчу. Иногда самая простая несуразная вещица, подобная миллионам таких же безделушек, со временем превращается в редкую добычу антиквара. Нескончаемый поток вечно спешащих мгновений придает этой ничем не примечательной штучке степенность и многозначительность свидетеля истории и ставит ее на почетное место в чьей-нибудь коллекции свидетелей давно утихших страстей, мечтаний и трагедий.

…В старинном английском городе Ноттингеме дым от множества фабрик постоянно застилал небо. Индустриальная революция, столь воспеваемая многими мечтателями, не принесла особой удачи или невероятного счастья жителям восточной окраины этого города. И звезд совсем не было видно. Представьте – ни одной звезды в туманном небе. Казалось, что сам Господь оставил эту землю, обделив ее хоть каким-нибудь вниманием и своей милостью.

И вот в этом городе жил человек, никакими особыми талантами не выделяющийся. С виду простой и скромный. Но ведь и вправду говорят, что каждый человек – это целый непознанный и необъятный мир, так часто скрытый от невнимательного случайного взгляда. Так вот, звали тот далекий и «непознанный мир» – Джон Маквейн. Не был он сыном аристократа или богатого негоцианта. Его отец работал на фабрике, и Джон, когда пришло время, пошел по его стопам. Всю жизнь он работал на огромной ткацкой фабрике, этим и жил. А работал там не потому, что настолько любил свое дело, просто в те времена было счастьем иметь хоть какую-нибудь работу. К сожалению, такие времена далеко не редкость в разных широтах нашего несказочного мира. Джон, подобно многим, мечтал разбогатеть и путешествовать по разным странам и континентам, но хватало его скромных доходов только на то, чтобы содержать в порядке отцовский дом да оплачивать счета. Был он женат и даже относительно счастлив, насколько может быть счастлив человек, едва сводящий концы с концами. Вот и его сын вырос и пошел работать на ту же фабрику. Все повторялось.

Со временем Господь забрал жену Джона – работа прачки рано подкосила ее здоровье. Но была она женщиной доброй и красивой, потому и попала в прекрасные райские сады.

Родственников у Джона не было. Так уж сложилась его судьба, что остались они вдвоем с сыном на этой земле. Поэтому и любил он зайти в бар, находившийся на полпути с работы до дома, и отвести душу за доброй кружкой пива и задушевным разговором. В этом баре все его знали и всегда встречали как старого друга. И это было правдой: все его друзья и хорошие знакомые захаживали в этот бар. Не так уж и много радостей было в жизни Джона. Не жаловался он на судьбу, хотя понимал, что остались в его жизни только сын да мечта о безбедной старости в своем небольшом домике на берегу моря. Там, где не будет этого вечного смога и нервно урчащих заводских машин. Причем если сын его радовал, то мечта о богатстве и домике на берегу моря да безбедной старости казалась такой же недостижимой, как попытки в прежние времена поймать легендарного Робина Гуда, который, по легенде, скрывался в окрестных лесах вместе со своими молодцами.

Как-то раз в пасмурный, серый день Джон встретил в баре незнакомца. На фоне колоритных персонажей, которые нередко захаживали в этот обычный английский бар, незнакомец резко выделялся. И был он явно не из местных: в широкополой фетровой шляпе и странного вида черном плаще, с острым и внимательным взглядом. В его глазах можно было утонуть – его ироничный взгляд словно тянул в бездну.

Он сам подошел к Маквейну, щедро угостил его шотландским пивом. Слово за слово разговорились они о жизни. Так всегда бывает: кажущийся поначалу пустяковым и незначительным разговор за кружкой пива с любым случайным собеседником обычно начинается с разговоров о погоде, продолжается разговором о женщинах и заканчивается исповедью той или иной степени искренности. И степень, как замечали многие, чаще всего зависит не от ума собеседников, а от количества выпитого алкоголя.

Так и случилось при этой встрече: сначала долго сетовали на непрекращающиеся нудные дожди. Любит природа плакать над островитянами и заботливо укрывать их туманами. Разговор об английской погоде мог бы быть темой научного исследования или целого романа. В любом случае, джентльмен никогда не ошибется, если, отправляясь из дома в относительно продолжительное путешествие – то есть если ему предстоит пройти чуть более пары улиц – прихватит с собой большой зонтик-трость. И элегантно, и практично. К этим природных капризам все уже привыкли и даже шутили по поводу ветреной осенней небесной плакальщицы.

Затем они не преминули обсудить смазливую певицу в баре. Незнакомец почему-то рассказал об этой певице много того, что Маквейн уже знал. Но ведь Джон ходил в этот бар долгие годы и знал здесь почти все и всех. А незнакомец совсем не местный, хотя знал все до удивления в деталях…

Ноттингем никогда не считался средоточием английских красавиц того времени, но истинный ценитель женской красоты во все времена мог найти скрытые сокровища за неприметной с первого взгляда внешностью. Впрочем, это работает, и не только в английских провинциальных городах: внимательный охотник всегда найдет настоящие сокровища души, скрытые за простой неброской внешностью… И конечно, в конце концов Джон и его случайный собеседник в баре, находящемся на восточной окраине старинного города Ноттингема, начали неспешный разговор о погоде. Как огромный пожар, разгорающийся из небольшой искорки, так и этот диалог ни о чем постепенно перекинулся с жалоб на несносную погоду туманного острова на вечные и необъятные темы жизни и судьбы. Маквейн не скрывал своих тревог и мечтаний, особенно после всего выпитого в тот день.

Незнакомец ничего не рассказывал о себе, но внимательно слушал Джона, сочувственно кивая головой.

– Я всего лишь гость в этих местах и многого совсем не знаю. Ваши обычаи мне незнакомы. Я много путешествовал по свету и видел разные страны. Есть у меня один удивительный амулет, который может исполнить одно желание своего хозяина. Я уже получил то, что хотел. Точнее, то, о чем попросил. Поэтому я хочу сделать вам такой подарок. Я слышал о вашей мечте и хочу подарить исполнение любого одного желания. Но только одного. Правда, есть ограничения: нельзя попросить, чтобы желания не кончались. И мой амулет способен исполнить только материальные желания. Поэтому здоровье и любовь ему неподвластны. Подумайте, амулет абсолютно точно исполнит ваше сокровенное желание. Хотите? Или не рискнете?

– Странный вы человек. Конечно хочу. Жизнь – она от Бога. Уж сколько отпущено, столько и будет. А вот как прожить ее – тут ваш амулет и может помочь. Бог даст, и моя мечта о домике на берегу моря и безбедной старости исполнится. А может быть, еще что-то получится.

Незнакомец дал ему небольшой амулет на золотой цепочке и рассказал, что надо его потереть и появится призрак. Он многое может. И если так случится, что загаданное вами желание окажется ему по силам, то амулет исполнит его. На этом они и расстались. Джону не терпелось попробовать амулет.

Маквейн торопливо шел домой, и в его голове была только одна мысль – об исполнении желания. Желаний было много, но главной была мечта о небольшом домике на берегу моря. Но о чем бы он ни просил, все это, в конечном счете, можно было купить за деньги. Чтобы он ни пожелал, за редким исключением здоровья, вечной жизни и любви, все это выполнимо при наличии не такой уж и фантастической суммы денег. Все реально и доступно.

Деньги, с чем часто мы соглашаемся, – зло, в том случае, если они у нас есть. Когда денег нет, в тот момент мы их желаем больше, чем женщину. Деньги изменяют ход истории и свергают королей. Нет почти ничего неподвластного им: стоит только большому количеству денег собраться вместе. Так думал он по дороге домой. Деньги, конечно, деньги. Вот что надо просить, и как можно больше. А потом уж он е решит, что именно с ними сделать. Пока же и думать нечего: нужно просить денег.

Придя домой и заварив себе крепкого кофе, Маквейн развалился в своем любимом кресле, которое уже почти все порвалось. Но именно сейчас оно его совсем не раздражало. Наоборот, он уже начал мечтать о своей новой богатой жизни. И пусть пока все по-прежнему тускло и бедно: он-то знал, что находится на пороге удивительного путешествия в другой мир. В том богатом мире не бывает проблем. Пока же он решил продлить удовольствие и оттянуть момент счастливого исполнения мечты. Хотя его страшно тянуло достать и потереть амулет в руках.

Джон обвел взглядом комнату и представил, что он не в скромном ветхом доме на унылой индустриальной окраине города, а на Лазурном Берегу, в собственном новом роскошном особняке с огромным красивым садом. Вокруг дорогая мебель и картины старых мастеров. В раскрытое окно веет бриз, и глаза радует морской пейзаж. Стоит лишь выйти за порог и пройти чуть-чуть – и он на берегу моря, где они с сыном могли бы провести столько времени, сколько захотят. А работать не надо совсем. Все бытовые проблемы решали бы слуги.

Красивая и молодая служанка была бы рада убирать особняк и исполнять его желания. Деликатесы бы готовил его личный повар. А часть его дома делил бы с ним сын, если захотел.

Ах, если бы ему не вскружила голову заветная мечта и блеск золотых монет, которых у него никогда не водилось, если бы не призрак незнакомой, манящей к себе, беспечной жизни!

Он достал амулет и с наслаждением смотрел на него несколько минут, мечтая о богатстве и счастье. Ему представлялось, что все, о чем он мечтает, скрыто переменчивой судьбой за громадной металлической дверью, ключ к которой он бережно держит в своих дрожащих от волнения руках.