Текст книги "Истории Дальнего Леса"

Он зашел в мою комнату, расположенную в самом углу коридора, и все рассказал. И я взял его с собой – ведь есть на земле место, где его примут с радостью. Как здорово знать, что тебя ждут, тебе рады! А в Дальнем Лесу всегда радушно встречают гостей…

Я недолго пробыл в лесу, пора уже было назад. В последнее время я стал замечать, что мне все сложнее возвращаться из Дальнего Леса. Может быть, однажды я останусь там навсегда…

Что же касается утенка, то он еще долго бродил и любовался уголками диковинного леса. Но более всего его притягивало Серебряное озеро. Утенок в смешном фраке, подшитом в двух местах черными нитками, умел предсказывать будущее, но вот плавать совсем не мог. Ведь он был плюшевый. Поэтому, оказавшись на берегу Серебряного озера, он поневоле испугался и зачарованно смотрел на водную гладь. Так бы он стоял и смотрел на озеро, словно на огромное, мокрое, загадочное чудовище, но из глубин этого казавшегося безжизненным чудовища появилась русалка.

Вот только не была она простой русалкой, эта стройная незнакомка с огромной серебристой косой и небольшой короной с отсвечивающими в отблесках лунного света камнями.

И пока утенок зачарованно глядел на нее, не в силах вымолвить ни одного слова, русалка взяла его в руки, и они поплыли в глубь подернутых рябью вод. Утенку совсем не было страшно в руках русалки, у него появилось странное чувство умиротворенности и абсолютного покоя.

– Я все о тебе знаю, ты же утенок Тиберий, – проговорила русалка, – мне о тебе рассказал Джин Джак.

– Он же ушел…

– Я встречалась с ним, ты знаешь, он просто перешел в другой мир. Тот мир не хуже и не лучше. Он просто другой. Ты узнаешь об этом, со временем. Все мы по сути своей странники. Смерти нет, есть вечная дорога по разным мирам.

– И мы еще увидимся?

– Конечно, глупыш. Джин Джак будет приходить в твои сны и учить тебя раскладывать карты и составлять гороскопы. Он этому научился в другом мире.

– И ты придешь?

– Давай ты будешь приходить ко мне, на берег Серебряного озера, когда тебе станет трудно. Или просто когда тебе понадобится мой совет. Вот только знай, что ты получишь сокровенное знание и умение предсказывать будущее. Ты можешь принести много добра или много зла.

– Это как же?

– А вот так. Магическое само по себе не бывает добрым или злым. Все зависит от того, для чего ты его используешь. Неси добро, и Джин Джак будет часто навещать тебя. Да и я буду рада помочь, если смогу.

С тех пор утенка часто замечали на берегу Серебряного озера. Он приходил по ночам и ждал свою русалку. Иногда она приходила одна и рассказывала утенку про далекие звезды. А порой ее сопровождал Джин Джак, одетый в старомодный сверкающий серебряный сюртук. Он рассказывал про гороскопы, таинство карт и другие непознанные и загадочные миры и измерения.

Однажды, тихим летним вечером, когда в ветках деревьев на берегу озера блуждал неустроенный и бесшабашный молодой ветер из семейства Голдстрим, забрел в этот уголок леса хорек Василий. Он только что закончил летнюю серию загогулин и поэтому был в особо благостном расположении духа.

Поправляя свой малиновый берет, он с интересом разглядывал утенка.

– Ты кто же такой, платяная забавность? – с улыбкой поинтересовался Василий, расправляя шарфик.

– Я совсем не платяной, а плюшевый, – ответил утенок, – и зовут меня Тиберием.

– Прямо как императора. Он, как говорят в бестолковом мире людей, был предсказателем бед и несчастий.

– Ну, не знаю, как по поводу императора, – спокойно ответил утенок, – а предсказывать я умею, вот только не люблю.

– Почему?

– Это просто, – ответил утенок Тиберий, – я не могу скрывать будущее, а так часто его лучше не знать. Знание своей судьбы никого не делает счастливее на этом свете.

– И мое грядущее тоже настолько несуразно, что лучше его не знать?

– Да нет. Твое очень даже суразно. Все хорошо у тебя – не переживай.

– Суразно. И все?

– А что ты хотел бы знать?

– Я бы хотел знать, говоря метафизически, – задумчиво проговорил Василий, – разрешение двуединого парадокса судьбы. Что ожидает меня в грядущем. Хороша ли жизнь впереди расстилается?

– У тебя все застилается весьма прилично, не переживай. Загогулины твои, говоря по истинной правде, нескончаемы. А вот с бобрихой разбирайся сам, тут я тебе не помощник. Дела сердечные плохо поддаются предсказанию. К тому же, у тебя знак двуединого верихвоста. Я это просто вижу невооруженным магическим глазом.

– Это как же, я даже такого зверя-то и не знаю. Что же за непонятность такая нарисовалась, ты уж расскажи мне.

– Темный ты в магическом плане Василий, вот и не знаешь. Вот слушай: все звери, у которых верихвост в зените – талантливы до невозможности. Но в то же время они всегда занудливы в первой половине дня, особенно в теплые месяцы. Теплый ли месяц на дворе?

– Вроде бы с утра был теплым.

– Вот и не серди меня. Приходи через пару дней – составлю тебе гороскоп.

– А это что за зверь такой?

– Это не зверь. Это карта судьбы. Приходи – расскажу. А пока послушай одну историю, которую мне рассказал седой европейский ветер, прилетевший из далекой и загадочной горной страны.

…Жили-были надменные германские красавцы-аристократы. Они были очень похожи друг на друга, ведь родились они в один и тот же день неторопливо наступающей саксонской весны. Они еще даже не имели имен и неторопливо ждали своей участи в старинном доме их отца – Йоханна Барра, затерянном на просторах саксонской долины.

Больше всего на свете они гордились своим знатным, элитным происхождением и первозданной девственностью. Они были полны неимоверной важности и мечтали, что жизнь наполнит их чем-то значимым и величавым. Зная, что их век может быть короток и непредсказуем, каждый из них втайне надеялся, что именно ему повезет остаться в истории.

Несмелый луч восходящего солнца осторожно осветил кабинет хозяина саксонской бумажной мануфактуры Йоханна Бара, скользнул по массивным фолиантам рукописных книг, разбудил массивную и ворчливую иноземную чернильницу, подарок австрийского печатника. Затем он заглянул в приоткрытый ящик стола и коснулся горделивых аристократов – листов фирменной высококачественной бумаги с гербом Йоханна Барра. Вот только эти саксонские аристократы были слишком заняты мыслями о своем будущем, чтобы замечать такие мелочи ежедневной природной обыденности.

И только лежавший рядом лист простой белой бумаги, без герба и особого качества, не такой изысканно-тонкий и горделивый, искренне радовался наступившему весеннему утру. Он совсем не думал о будущем. Он жил каждым днем так, как будто этот день был его последним. Этим он раздражал лежащих рядом благородных и родовитых сородичей.

– Посмотрите на него, – важно произнес первый лист, – этот бледный листок, непонятно откуда взявшийся, ни о чем не думает и радуется всякой природной глупости!

– Конечно, – угодливо поддержал его второй лист гербовой бумаги. – Он нам не ровня. На нем и герба нет. Не наш он. Я совсем не удивлюсь, если узнаю, что он родился в каком-то захолустье, а не на благословенной мануфактуре Йоханна Барра! Уж очень он на нас не похож.

– Пусть радуется, – отвечал первый лист, – он будет исписан всякой ерундой и забыт, кому нужна такая бумага. Мне тоже кажется, что он совсем не наш, иноземец без родимого герба. Не несет этот инородец на себе священное имя Йоханна Барра и его знаменитый герб.

– Да, – важно произнес третий лист с гербом, – нет у него ничего святого.

Меж тем легкий ветер, пометивший окрестные холмы и замки, заглянул в дом Йоханна Барра и сдул пыль с охающего дубового старика-стола. Он пригласил листки бумаги весело покружиться с ним, обещая непременно вернуть их на место.

Но ни один из гордых аристократов, увенчанных гербом, не решился покинуть родной ящик стола. Они знали, что их ждет большое будущее: только такую бумагу использовал Йоханн Барр для своих самых важных деловых писем. Они думали, что негоже им, дорогим и знатным, кружиться, как какой-то обычный сухой лист осеннего праздника уходящего тепла. И пусть многие из них залежались в глубине стола, но они не смели покинуть свой родной ящик, как бы тоскливо, темно и пыльно им там ни было.

А белый лист толстой бумаги, не имевший герба Йоханна Барра, совсем не боялся приключений и хотел увидеть мир, открывающийся за пределами родного дома, где его произвели. Он сам попросил своего нового ветреного знакомого взять его с собой в дорогу. Устал он спорить с напыщенными и глупыми листами из дорогой и тонкой бумаги, гордящимися своей девственной пустотой и происхождением.

Ветер легко приподнял белый листок бумаги, но проснувшийся старик дубовый стол прикрыл ящик и устало произнес:

– Эх ты, несмышленыш! Там, за окном, жестокий и коварный мир. А здесь – тепло и надежно. Ты же пропадешь там, размокнешь от первого же слезливого природного безобразия! Тебя порвет случайно встреченный незнакомец или проткнет неласковый лесной великан!

– Дедушка стол, – отвечал опечаленный листок белой бумаги, – ты разве забыл, как ты по ночам рассказывал мне о добрых великанах – дубах, о чудесном лесе и его магических обитателях, где ты когда-то жил. Неужели мне дано истлеть вместе с этими пустыми и напыщенными гордецами? Непригоден я для скучной деловой переписки, у меня душа странника…

Подумал старый стол, вспомнил свою молодость в неумолкающем многозвучии лесного волшебства и отпустил белого путешественника.

Полетел листок мимо удивленных листов гербовой бумаги, покружил, прощаясь со старым мудрым столом, и вылетел за окно. Он чувствовал, что расстается со старым ворчуном – столом и надменными аристократами – листами гербовой бумаги. Перед ним открывался незнакомый мир, полный чудес и приключений. Но страха не было, было огромное желание путешествовать и заполнить себя чем-то возвышенным и прекрасным. А в том, что его содержание будет прекрасным и возвышенным, белый листок не сомневался ни на секунду.

Ветер рассказывал своему новому другу о старинных саксонских замках, сквозь которые ему приходилось проскальзывать, о расцветающих коврах цветов бесконечных долин, просыпающихся от зимней спячки, о далеких вершинах высоких гор, хранящих снежное безмолвие зимнего волшебства и гордую недоступность.

Так, за легким и приятным разговором о несуразностях и прелестях европейской природы, они достигли благословенной альпийской земли. А там они нагнали золоченую карету с веселым господином, насвистывающим мелодии. В его карету и попал белый листок бумаги. И господин совсем не возражал. Он сам был путешественником и взял белый листок бумаги с собой. Так и доехали они до огромного столичного города австрийской земли – Вены.

Пока они ехали, листок познакомился с пушистой подругой веселого господина из золоченой кареты, которая привольно лежала в дорожной сумке, рядом с листком бумаги. Она кокетливо щекотала листок, рассказывая ему о вечном городе вальсов и дворцов.

А когда приехали в имперскую столицу, листок с удовольствием разрешил своей новой знакомой раскрасить себя новой мелодией веселого человека из кареты, который, как оказалось, был известным сочинителем популярных мелодий любви.

Вскоре после всей этой удивительной истории коляска Йоханна Барра, возвращавшегося из гостей, перевернулась на неровной дороге. Владелец мануфактуры выжил, но после этого случая ослаб. Его бизнес постепенно угас так же, как и сам хозяин. Горделивые листы бумаги с гербом Йоханна Барра долго оставались лежать в старом столе, сохраняя свою девственную чистоту. Потом случился пожар, который им пережить не удалось.

А белый листок бумаги с написанным на нем фрагментом музыки великого мастера волшебных вальсов стал знаменитым. За обладание им многие богатеи готовы были выложить огромные деньги. Но он так и стался в семье маэстро в память о вдохновенных минутах…

Когда утенок закончил свой рассказ, Василий задумчиво произнес:

– Прав он, этот белый листок из имперского города вальсов. Не надо бояться несуразности петляющей дороги.

– Да, непредсказуема дорога судьбы. Пойду и я, встретимся еще. Наколдую тебе карту судьбы… – важно произнес утенок Тиберий и неспешно удалился, оставив Василия в думах о суразности и предстоящей карте судьбы под названьем гороскоп.

Уже через несколько минут, когда удивленная и озадаченная фигура Василия скрылась за поворотами тропинки, ведущей на север, утенок остановился и присел передохнуть на пенек. Он неторопливо рассматривал огромные деревья, которые касались друг друга своими ветками и закрывали солнце. Казалось, что они были здесь всегда и всегда будут. Они стояли безмолвно и величаво.

Вдруг налетел безрассудный озорной восточный ветер, и кроны деревьев ожили, стали торопливо, перебивая друг друга, что-то говорить. Ветерок не унимался, и все окрестные деревья постепенно включились в разговор. И даже когда ветерок уже был далеко, деревья все говорили и говорили.

Утенок Тиберий сидел на пеньке и вспоминал свою жизнь. Ему нравилось путешествовать по далеким землям, живописным предгорьям и сонным заснеженным перевалам. Он был артистом, дарящим окружающим редкие минуты беззаботного веселья. Но теперь он думал, что хотел бы остаться в Дальнем Лесу и дарить его жителям совсем другое. Ему представлялось, что было бы здорово стать подобным этому вот ветерку, способному так легко растормошить жителей леса, рассказать им о возможном будущем, попробовать изменить их судьбу и добавить немного счастья и добра.

Он встал с пенька и хотел было направиться к своему новому жилищу, но ему неожиданно встретилась норка Анфиса, неторопливо идущая по той же тропинке. Они еще не встречались до этого, но Анфиса уже знала от меня о новом обитателе Дальнего Леса.

– Привет, – весело сказала норка, – я Анфиса.

– А я – Тиберий, буду жить в вашем лесу. Нет, скорее уже нашем. Мне тут все нравится, особенно Серебряное озеро.

– Я встретила по дороге озадаченного Василия.

– Да, я пытался рассказать ему о гороскопе. Знаешь, есть такое интересное представление о будущем и настоящем, эдакий вариант судьбы.

– Интересно ты назвал гороскоп вариантом судьбы. Это ты точно заметил. Попробуй, дело интересное. Только старайся добавлять добро в этом мире, предостерегай от ошибок, помогай всему хорошему сбыться.

– И не знаю, что тебе ответить. Добро приумножать – это звучит, конечно, красиво. Вот только я тут подумал, что если даже кто-то задумается о своей несуразной судьбе, как бы назвал это наш общий знакомый Василий, то это уже совсем неплохо.

Норка печально улыбнулась, кивнула и пошла к Серебряному озеру. Видно, не одному только утенку назначала встречи загадочная принцесса русалок.

А новый житель Дальнего Леса утенок Тиберий отправился обживать свое новое жилище и думать о жизни в лесу, полном странных персонажей. Он решил, что надо серьезно заняться гороскопами, – пожалуй, многие захотят узнать свое будущее или вариант судьбы, рассказанный магическим персонажем.

Вот только бы понять, как же это должен выглядеть гороскоп верихвоста в зените, – придется придумать что-то правдоподобное для этого хорька. Ведь будет, глупыш, верить. И пусть верит в хорошее. Как говорила норка Анфиса, если сильно поверить и ждать добра, то оно обязательно придет. Может, и права Анфиса со всем ее неожиданным пафосом, верить-то хочется…

ИСТОРИЯ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Встреча в пути

Серафим уже забыл, сколько времени он бежал. Горные склоны, укрытые толстыми и пушистыми белоснежными одеялами спящих покровителей стремительных снегопадов и завораживающих зимних феерий, и предгорья, зеленеющие нежданными лугами, сменялись плоскими равнинами и блюдцами зеркальных озер. Дождь дарил листьям и травам прохладу и утолял жажду. А потом и он, посланец плаксивой несуразности калейдоскопа времен, сменялся высушивающим дыханием горячего дневного светила. Сменяли друг друга природные сезоны, и только дорога по-прежнему стремительно мчалась бесконечной лентой навстречу одинокому страннику.

Серафиму казалось, что он бежит без остановки всю жизнь. От невзрачных охотников, от обжигающего дыхания холодной зимы и изнывающей противности летней жары, от непонятных тревог и вполне очевидных опасностей кочевой жизни. Он бежал за кем-то, или от кого-то. Уже давно у него не было ничего, кроме этой нескончаемой извилистой дороги. И так проходили мгновения жизни. День за днем. Месяц за месяцем. Год за годом.

Вот и в этот раз – уже смолкли выстрелы, и охотники давно решили отдохнуть и делились многословными и правдивыми историями об удивительных случаях из своей сколь бурной, столь и неправедной жизни. А Серафим все бежал и бежал.

И когда он уже почти совсем миновал лес и выскочил на поляну с вкусными ягодами, рядом с ним шлепнулась пуля, выпущенная каким-то особо нелепым охотником-неумехой. Она растеряла всю свою первоначальную стремительность и, упав на землю, зашуршала листьями и, наконец, затаилась где-то под ногами.

Серафим от неожиданности остановился и огляделся вокруг. Он вдруг обнаружил, что бежал так долго, что уже не узнавал окрестности вокруг себя. Все было каким-то странным и незнакомым: лес совсем поредел, вдали виднелись седые шапки гор.

– Ты кто? – оторопело произнес Серафим. – Чего это ты придумала зарыться в листья у моих ног? Вот ведь какая несуразность. Выходи немедленно.

– Ой, – отозвался голос из-под листьев, – даже и не знаю теперь. Потерялась я совсем: скорости нет, цели нет, да и сил тоже. А я, вообще-то говоря, и жизнь и смерть одновременно. Со мной не дружат, на меня надеются или меня боятся. А еще меня тянет на юг.

– А, так ты компас, наверное. Его все время тянет на юг.

– Да нет же, компас – это такое нервное существо с вечно дрожащей стрелкой, которое все время тянет на север. А меня – наоборот, на юг. Все просто: меня выплавили там, вот и тянет на родину.

– А меня никуда не тянет, – грустно сказал Серафим. – Вот только остановиться никак не могу. Просто бреду по свету к теплу. Так уж получилось.

– Так я тебе сама покажу, где эта сторона вечного лета расположена. Найду я южные края получше любого новомодного или гордящегося своим древним происхождением компаса.

– Вот оно как. А ты не кусаешься?

– Нет, я кусаюсь только когда лечу. А это время бесшабашной и веселой центростремительности уже давно прошло. Так что сейчас я совсем не опасная. Хочешь, я буду твоим талисманом, знаком судьбы?

– А что это такое – талисман?

– А это такая мелкая и особо полезная штучка, которая что-то напоминает или просто нравится. Считается, что она помогает в сложные моменты.

– Ну давай. Мы так странно встретились, но если ты не принесла смерть, может, ты принесешь мне новую жизнь.

– А ты, однако, философ, – произнесло существо из-под листьев. – Вот только новую жизнь я тебе не обещаю. Но в южные края я тебя определенно выведу.

– Будешь тут философом. А южные края – это хорошо, пойдем туда вместе.

Серафим тяжело вздохнул и бережно раздвинул опавшие сухие листья. Он без особого труда нашел металлическую пулю, спокойно лежавшую на земле прямо около него. А потом волк Серафим, оглядевшись вокруг, достал мешочек со всяким мелким скарбом и положил так нежданно найденную им блестящую на солнце несуразность, уставшую от своего стремительного полета.

Меж тем ветер умчался куда-то очень далеко. Наступало время обманчивого тепла, когда кажется, что все еще можно вернуть. Вот только пройдет несколько плаксивых ветреных дождей, холода отступят, и снова настанет лето. Но последние теплые дни осени могут подарить память летнего тепла и надежду на то, что за вслед за всякой, даже самой долгой зимой обязательно придет весна.

Серафим пошел дальше по тропинке, прочь от леса к подножию неизвестных ему гор, и пуля показывала ему дорогу на юг. Так и дошел он до берега моря.

На берегу он увидел в длинной лодке полусонного крота, который согласился его перевезти на другой, южный берег.

– И куда же ты все бредешь по свету, – медленно проговорил крот, налегая на весла. – От себя не убежишь. Я вот живу себе спокойно – всегда могу остаться или на том берегу, или на этом. Но мне нравится и там и здесь. Поэтому и плаваю все время между ними – берегом Сказок и берегом Надежды.

– А ты не боишься так и уснуть однажды в своей лодке, оставшись без надежды и без сказки, посередине неласкового моря?

– Так однажды и будет. Это совсем не страшно. Но я наедине со своими мыслями, где бы я ни был. Мои мысли не изменятся совсем, даже если я окажусь на крайнем юге или крайнем севере. Мой дом – эта лодка.

– Мне проще: тянет на юг, и всё.

– Знаешь, – сказал задумчиво крот, – туман постепенно уходит. Я этого и ждал. Значит, на самом деле тебя можно перевезти на Сказочный берег. В Архипелаге Сказок так принято – только немногим открывается дорога сквозь туман к сказочным берегам. Повезло тебе и твоей странной спутнице, спящей в твоем мешочке.

Так Серафим и его новый талисман оказались на самом южном острове Архипелага Сказок. А там и до Дальнего Леса совсем недалеко.

Крот замолчал и просто налегал на весла. Меж тем отступающий туман обнажил зеленый берег, который приближался с каждой минутой. Вскоре лодка причалила к пугающему своей таинственностью берегу, который ученый крот называл Сказочным.

Как только ступил Серафим на лесную тропинку, он что-то хотел сказать оставшемуся в лодке кроту. Но внезапно вернулся густой туман, в котором исчезли и лодка, и странный крот-путешественник.

Серафим раскрыл свой мешочек и достал пулю, с которой он так неожиданно встретился.

– Ну вот видишь, – радостно проговорил Серафим, – мы с тобою добрались до южного берега сказки. У нас все получится…

– Знаешь, Серафим, – звонко отозвалась пуля, – мне почему-то хочется тебе поверить. В моей жизни было мало добра, может быть, оно придет с тобой и этим лесом. Теперь уже – навсегда.

А к Серафиму пришло чувство покоя. Показалось ему, что он бежал всю жизнь именно сюда, в Дальний Лес. Поэтому, пройдя еще немного по тропинке и увидев пенек от огромного дерева на освещенной приветливым солнцем поляне, решил Серафим посидеть на этом пеньке и подумать о переменах в своей жизни.

Меж тем хорек Василий, совершая свой утренний моцион, или, проще говоря, проснувшись несказанно рано и решив поискать вдохновение под соседними кустами, важно шествовал по лесной тропинке. И тут он увидел незнакомого волка, расположившегося на пеньке и внимательно рассматривающего какой-то мелкий предмет из желтого металла.

– Ой, – невольно вырвалось у Серафима, увидевшего незнакомого хорька.

– Ой, – произнес в ответ Василий, поднимая слетевший от неожиданности с его головы малиновый берет.

– Ой-ой-ой, – повторило Лесное Эхо.

Наступила неловкая пауза, которую вскоре нарушила пуля, абсолютно лишенная трепетной и чувственной волнительности.

– Давайте знакомиться, – медленно и с особым достоинством промолвила она, – пуля охотничья. Экс-пан-сив-ная.

Никто ей не ответил. Василий совершенно не знал, что же это, вообще говоря, такое пуля и зачем она есть на белом свете. Серафим знал о пулях все, но вот последнее слово «экспансивная», произнесенное демонстративно медленно, по слогам, поставило и его в тупик.

Пауза тем временем неожиданно затянулась, став загадочной и пугающей. Удовлетворившись произведенным эффектом, пуля небрежно добавила:

– С недавних пор я в отставке. Не воюю больше. Устала я от стремительных полетов, да и дульная скорость уже, с возрастом, совсем не та. Так что работаю навигатором южных путей у одного быстроходного путешественника.

– А я и не заметил, что вас куда-то отставили, – простодушно сказал Василий, – но рад приветствовать новых персонажей в Дальнем Лесу. А вы, любезный волк, и есть тот быстроходный путешественник?

– Я и есть, – подтвердил Серафим. – Бежал, я бежал, да видно, хватит. Устал. Тихо тут у вас, и охотников не видно. А вы-то кем будете?

– Ну как вам сказать, – многозначительно произнес хорек. – Кем я буду, сказать не могу. Будущее не вижу, повышенной степени магичности не хватает у меня для этого. А пока я по-прежнему называюсь в этих местах просто Василием. Могу показать вам лес. Хорошо тут у нас, практически сказочно. Бывают, конечно, вредности повышенной степени несуразности, ну уж это как водится – в лесу ведь живем. Да и двуединая обоюдоострость жизненной парадигмы сказывается.

– Спасибо тебе, мой ученый друг, – ответила вежливо пуля. – Я, знаешь ли, сколько ни летала по свету, так и не встретила никакой парадигмы. Видно, не повезло. Только ты мне потом все равно переведи все то, что сказал со своего ученого наречия. Красиво сказал, вот бы еще и понять: что и о чем.

Серафим деликатно промолчал, хотя так ничего и не понял в обоюдоострости парадигмы. И пошли они следом за хорьком. Вековые дубы приветствовали их раскидистыми ветками, модные норки и выдры махали лапами, и даже огромный медведь попытался улыбнуться при встрече.

Серафим впервые в жизни почувствовал, что ему рады.

Так и остались они с его указывающей путь пулей в Дальнем Лесу, стали знаменитыми топографами. Пуля почти забыла, что она с юношеских лет была охотничья и экспансивная. После этого случая жизнь ее сказочно изменилась – ушла экспансия, пришло размеренное спокойствие и неожиданное умиротворение лесного уюта.

Серафим приосанился и словно покрылся ощутимым, но невидимым налетом облагораживающей учености. А к пуле, помня ее боевое прошлое, он всегда относился с истинным почтением…