Текст книги "Деяние XII"

14

«Не спеши и, главное, не горбись, —

Так боксер беседовал со мной. —

В ближний бой не лезь, работай в корпус,

Помни, что коронный твой – прямой».

Владимир Высоцкий «Игра»

Исламская Республика Пакистан, Пешаварский район, кишлак Бадабер, 26–27 апреля 1984

Из внутреннего двора, в который выходили двери камер, донеслись шаги охранника с похлёбкой. Он торопился раздать её, чтобы присоединиться к вечернему намазу – моджахеды уже собрались на плацу. Все духи Бадабера. Раньше на молитву гоняли и принявших ислам шурави аскар, но с неделю назад условия содержания стали гораздо суровее. Теперь пленные почти всё время проводили взаперти.

С лязгом провернулся замок и появился страж – плечистый пуштун в национальной одежде. За спиной прикладом вверх болтался АКМ, в руке позвякивало ведро с баландой. Руслан по-турецки сидел на деревянном помосте, на котором спали пленные. Лицо его не выражало ничего. Можно было принять его за терьякеша, если бы не очевидный факт, что опиума заключенные теперь достать нигде не могли.

На самом деле Руслан не отводил взгляда от Абдуллы Рахмана. Огромный мужик в драных шароварах и безрукавке на голое тело, с прореженной сединой рыжей бородищей, он чем-то напоминал ему Алифбека. Сейчас Абдулла всячески показывал, как голоден, размахивая пустой пластиковой чашкой производства Китайской Народной Республики. Так кривлялся, что Руслан вдруг забеспокоился, что страж что-нибудь заподозрит: на взгляд прошедшего высокую школу лицедейства артельного послушника, Абдулла явно переигрывал. Но охранник ограничился витиеватым ругательством на пушту и продолжал быстро шлёпать по черпаку своих помоев в протягиваемые пленными чашки. До Рахмана ему оставалось два-три человека. Руслан физически ощутил, как напряглось перед рывком огромное тело Абдуллы – полковника спецназа КГБ Казакова Серафима Тихоновича. Мужа Инги.

…В этот момент в уединенной долине неподалеку от Пешевара приземлился вертолет МИ-8МТ, поднявшийся с аэродрома в афганском Джелалабаде. За борт резво выпрыгнул всего один человек. Пригибаясь под давлением взбиваемого винтами воздуха, он быстро отошёл от вертолета, встряхнулся и исчез среди валунов. Вертушка сразу поднялась: у экипажа было основное задание – высадить разведгруппу в долине Бабур на дороге Джелалабад-Асадабад, где она должна была прикрывать идущие по магистрали транспорты. Кто властный приказал сделать крюк и забросить на территорию Пакистана этого немолодого человека в потёртой афганской одежде, командир экипажа понятия не имел. Странный пассажир за всю дорогу ни с кем не перемолвился. Сидел так тихо, что временами казалось – его здесь и вовсе нет. Через пять минут после высадки никто на борту вертолета его уже не помнил…

Бадабер был маленьким кишлаком, затерянным в прохладной «зелёнке» близ гор, километрах в пятнадцати южнее Пешавара и примерно в двадцати от границы с Афганистаном. Обычный кишлак «зоны племен», серый и неопрятный, только местное население давно покинуло его. Ещё четверть века назад тут был обустроен тайный аэродром, формально принадлежащий ВВС Британии. На самом деле, его активно использовал Клаб. Вообще-то, это место сразу было предназначено для тайной базы, с того самого времени, как, в результате операции Клаба, Британская Индия получила независимость в расчленённом виде. Название Бадабер не раз звучало в лекциях наставников Обители.

После ввода советских войск в Афганистан здесь был устроен «Центр подготовки воинов святого Халида ибн Валида»: Клаб очень плотно опекал «Циклон» – операцию ЦРУ по поддержке моджахедов. Позже решили ещё свозить сюда всех пленных, для чего и построили тюрьму.

Несколько одноэтажных глинобитных домов – жилища комсостава и иностранных инструкторов, маленькая мечеть, и палатки курсантов. В центре – небольшая крепость, обнесённая высоким дувалом со стальными воротами и глиняными башнями по углам – тюрьма и склады оружия. Её внутренний двор служил плацем для молитвы, тренировок, спортивных игр и прогулок заключенных.

В общем, что-то подобное Руслан и ожидал увидеть, когда, после тяжёлого перехода по горам, караван моджахедов привёз его сюда из погибшего кишлака Алифбека. Настроение у него было паршивым, но он знал, что в ближайшее время ни убивать, ни пытать его не будут. Он был в руках Клаба, а Клаб был заинтересован в его жизни. Ему так и сказал на хорошем английском губастый молодой шейх.

– Если бы не это, я бы сам зарезал тебя за тех людей, которых потерял и которых мне пришлось убить ради тебя, – произнёс он тихим голосом.

Руслан посмотрел в чёрные глаза, увидел там кривляющуюся Смерть и невесело улыбнулся ей.

Араб отвернулся.

Руслан подумал, что когда-нибудь они ещё встретятся.

ДорОгой с ним действительно обращались прилично. В тюрьме тоже. Его предупредили, чтобы он ничего не рассказывал о себе другим пленным. Он и молчал. А разносивший еду охранник всегда кидал в его похлебку кусок мяса и клал перед ним лишнюю лепешку.

Сначала Руслан опасался, что эти послабления настроят против него ребят – тут было человек двадцать советских и десятка три афганцев. Но оказалось, что и об этом позаботились: как вскоре Руслан понял, был запущен слух, что он – сын крупного партийного функционера из Москвы и его берегут в надежде на большой выкуп. Потому у сокамерников не только не вырос на него зуб, что было чревато множеством неудобств, но многие из них даже ощутили – совершенно необоснованно – прилив надежды. В какой-то степени появление Руслана стало началом конца Бадабера. Но тогда об этом никто не догадывался.

Вообще-то, сначала пленным жилось сносно. Большая часть попала сюда по глупости – отлучившись ночью из части за фруктами в сад, или покурив в дукане такой чарс, после которого наступало помутнение всего и вся, а потом пацан обнаруживал себя связанным в лагере моджахедов. Были и такие, кто сдавался добровольно – в основном, «советские» узбеки и таджики, но и русские встречались, например, голубоглазый сибиряк Мухаммад Ислам. Все они мечтали через Афган попасть на свободный Запад, но оказывались в Бадабере.

Разумеется, никого из воспитанных в атеизме парней не смущала необходимость произнести символ веры – шахаду, получить мусульманское имя и начинать отращивать бороду, если это сулило значительные послабления. Сложнее было с пятикратным намазом, а главное, отказом от водки и сала. Но поскольку ни того, ни другого здесь в заводе не было, а гашиш и опиум, хоть и тоже вроде бы были запрещены, но употреблялись всеми правоверными, советские пленные могли считать себя мусульманами не хуже других.

Ходили, правда, слухи о некоем Лёхе, который отказался снимать крест, надетый ему матерью, и был забит духами до смерти. Ребята рассказывали эту историю бесстрастно, и никто её не комментировал.

Так что поначалу они свободно ходили по лагерю и даже выбирались за стену – бежать-то в горах всё равно некуда. Периодически даже проводили футбольные и волейбольные матчи со своей охраной.

Абдуллу привезли через несколько дней после Руслана. Тот сразу узнал его, несмотря на чалму, бороду и афганскую одежду. Последний раз видел соперника в квартире на Герцена, когда… В общем, сердце его взорвалось. Он ведь помнил Ингу. Всегда её помнил, хоть и запретил себе думать о ней.

Конечно, лицо Руслана ничего не отразило. Конечно, здоровенный офицер спецназа внимания не обратил на чижаря-первогодка. Сам он, после долгого боя спецгруппы КГБ с целой тысячью духов, раненым, без сознания, был захвачен в долине Панджшера людьми Ахмад-шаха. Охрана испытывала к нему определённое уважение, хотя ислам он так и не принял.

Абдулла заметил Алишера через несколько дней, когда, гуляя по плацу, Руслан имел несчастье привлечь к себе внимание Инвалида, пакистанского инструктора, взявшего псевдоним по имени лагеря – ибн Валид, так что для русских не было вопроса, какую кличку ему дать.

Инвалид аккуратно подстригал бороду, всегда носил большие тёмные очки (по экранам мира победительно шёл «Терминатор») и зелёную повязку шахида. Говорили, что он – офицер пакистанского спецназа. Нравом отличался свирепым, доставалось от него не только пленным, но и духам.

Теперь он решил показать свое виртуозное владение саблей. Собрав курсантов, нетерпеливо помахивая длинным, почти прямым клинком, он оглянулся. Увидев сидящего поодаль в тенечке Руслана, властно махнул рукой, защёлкав по-птичьи, что означало приказ подойти.

По всей видимости, пакистанец то ли хапнул какого-то совсем уж убойного чарса, то ли у него просто съехала от жары крыша – похоже, он задумал зарубить шурави на глазах восхищённой публики. Расклад Руслана не радовал, но делать было нечего – придётся работать. О том, что при этом страшно засветится, старался не думать.

Слегка приподняв руки к груди, стоял перед красующимся Инвалидом. Уроки Мастера сидели в нём намертво и ему не надо было вспоминать последовательность движений.

Пакистанец взмахнул саблей и был страшно удивлен, что она прошла чуть ли ни вплотную к левой руке мальчишки, совершенно того не задев. Он не успел ругнуть проклятый индийский бханг, из-за которого так позорно промазал, как бача возник рядом. Каким-то неведомым образом сабля оказалась в руках у паршивца, его собственная была заломлена и он всей тяжестью приложился спиной к основательно убитой почве плаца. А проклятый щенок воткнул клинок в землю и стал спокойно ждать продолжения.

Оно не замедлило. Разъяренный Инвалид схватил свой опозоренный меч и с ревом принялся наносить беспорядочные удары. Однако ни один из них не достигал цели. Бача вроде бы как даже лениво уклонялся, но всякий раз клинок рассекал воздух.

Наконец, Инвалид взял себя в руки и нанёс особенно хитрый удар. Он так и не понял, что с ним сделал шурави – просто грохнулся вновь, на несколько секунд потеряв сознание.

На самом деле Руслан, почувствовавший, что представление пора кончать, одновременно резко ударил ногой по колену фехтовальщика, а когда тот невольно опустил клинок, так же резко и сильно – по руке, и закончил прием сокрушительным ударом ребром ладони под подбородок.

Сабля опять была в его руках, но он с отвращением её отбросил. Стоял, не сомневаясь, что вот здесь его путь окончен. Курсанты вокруг возбужденно орали, но не трогались с места, ожидая, что предпримет очнувшийся Инвалид.

Тот не разочаровал зрителей: поматывая гудящей головой, поднялся на коленях и выхватил из кобуры пистолет. Руслан знал, что застрелить его Инвалид не успеет – он доберётся до него раньше, свернет башку и отберет оружие. И – тут же умрёт сам под очередями курсантов, может быть, успев одного-двух пристрелить.

– Господи, помилуй! – пробормотал он и приготовился к прыжку.

– Дрешт (стой)! – словно ангельский глас с палящих небес.

Один из «чёрных аистов», оставленных шейхом в Бадабере, решительно направил автомат на борзого пакистанца. Тот ответил невнятным набором слов, в значении которых было сложно усомниться. Моджахед многозначительно повел стволом. Инвалид вскочил и стал что-то доказывать, поминутно кивая на Руслана, который так и стоял в полной готовности убивать и умирать. «Аист» заворчал, негромко и веско, и пакистанец замолк. Злобно вбросил в ножны саблю и, не оглянувшись, вышел за ворота. Больше в Бадабере его не видели.

«Аист» несколькими словами разогнал курсантов и ушёл сам, даже не взглянув на Руслана. Инцидент был исчерпан.

– Ты где так научился? – первое, что услышал Руслан, когда вернулся в тюрьму.

Рядом стоял Абдулла.

– В Москве в секцию ходил, – буркнул он, приготовившись бутафорить в соответствии с текущей легендой.

– Хорошая секция… Закрытая, поди? Папаша устроил?

– Какой папаша? – юноша сделал наивное лицо.

– Да ладно, все знают, – пожал плечами Абдулла. – Ну, молчи, если велели… Как зовут-то, сказать можешь?

– Ага. Алишер.

– Ну-ну… А я – Абдулла Рахман. Вот и познакомились.

Руслан улыбнулся полковнику Казакову.

Они сошлись неправдоподобно быстро: зелёный юнец и матерый полкан. Это так со стороны смотрелось. Ребята удивлялись, кое-кто сально посмеивался, предполагая гомосексуальную подоплеку, на что Руслан только саркастически усмехался. Он был рад, что Казаков проявляет к нему интерес – жажда узнать что-нибудь об Инге была неумолима. И вскоре, без всяких намёков с его стороны, полковник сам заговорил о ней.

– Я вот тут… – начал он, сидя рядом на суфе и глядя куда-то вниз.

До Руслана доносился густой запах грязных ног, ибо полковник сбросил стоптанные кроссовки, но юноша не подавал вида. Сидел со своим обычным отстраненным лицом.

– Я вот тут парюсь, а моя-то в Ленинграде, в психушке.

Руслан ни малейшим движением не показал, что воспринял информацию.

– Да я сам дурак.

Казалось, Казаков не обращается ни к кому, Руслану вспомнились исповедники в храме, из тех, кто понимает, что грехи свои они поверяют не батюшке.

– Женился на молоденькой такой… Ей бы в куклы ещё играть. А я… раскатал губу, старый хрен.

Полковник сплюнул на грязный пол, едва не попав в быстро пересекающего опасное место небольшого скорпиона.

– Ей бы пацана, вроде тебя, – продолжал полковник, чуть двинув головой в сторону Руслана.

– Так что случилось-то?

Отмаливаться больше казалось неразумным. Голос юноши выражал лишь дружеское участие.

– Не знаю, – неохотно проговорил Казаков, прикуривая сигаретный чинарик от еле теплящейся зажигалки.

– Наверное, не выдержала. Пришел домой, а она без сознания. В больнице откачали, а она не узнает никого. И разговаривать не может, только кричит. Непонятно кричит, страшно.

Одной могучей затяжкой полковник сжёг окурок до фильтра и бросил на пол.

– Ка-та-то-ния, – с отвращением, словно поганое слово, произнес он. – Врачи говорят. Да много они чего говорят, врачи… Не узнает она меня, слышь, Алишер. А, да ни хрена ты не понимаешь, пацан ты ещё. Я её так люблю…

– Так что же ты здесь?

– А где?! – вдруг вызверился Казаков. – Я её в лучшую больницу устроил – доктора, процедуры, кормёжка, всё… И ребята из конторы за ней присмотрят. А я не могу. Что мне, ходить к ней, смотреть, какая она стала?..

Полковник замолчал, ещё сильнее потупившись. Молчал и потрясённый Руслан.

– Я рапорт подал – не могу, мол, в этом городе, где мы с ней… То есть, «в связи с тяжёлой болезнью жены…» Короче, поняли меня, и – в Афган. А я только рад – не мог уже больше всяких придурков в зону отправлять. Пусть этим козлы занимаются, а я – боевой офицер. Отряд «Омега», советниками мы были у местных. С ними меня и взяли – похоже, кто-то нас сдал Масуду. Но это муйня…

Руслан продолжал слушать молча, отвечать у него не было сил. Наконец, все-таки смог ровно спросить:

– Так что врачи про жену говорят? Выздоровеет?

– А х… их знает! – махнул рукой полковник. – Их разве поймешь. Говорят, да, лечится такое. Пичкают её – капельницы, таблетки… МОчи смотреть на это не было! Что я сделаю?!.

– Ничего, – так же ровно ответил Руслан.

Казаков поднял голову и внимательно посмотрел на него.

– Ты ведь не простой парень, – вполголоса произнес он. – Вижу. Я, знаешь ли, в КГБ работаю…

– Ну и что? – спросил Руслан буднично.

– А то… Тебе тут нравится? Или думаешь, папаша выкупит?

– Нет у меня никакого папаши, Абдулла, – так же тихо ответил юноша.

Тот кивнул.

– Я догадывался. И что не просто так ты сюда попал. И ты старше, чем на вид.

Выглядевший ровно на свои девятнадцать Руслан пожал плечами.

– Знаю, не ответишь, – полковник не собирался прерываться. – Только скажи: ты уйти отсюда хочешь?

– Да.

Руслан действительно этого хотел. Ему наплевать было на Артель и Деяние, он не раз проклял своё отрочество, он видел, как Прекрасный человек отвернулся от него (хотя было ли это наяву или в бреду, сказать не мог). Но он не собирался подыхать в Бадабере или раскрывать секреты Артели в тайных тюрьмах Клаба. Он ответил:

– Да.

– Тогда слушай…

…Абдулла кинулся в ноги охраннику, выставив вперед чашку. Тот разразился, было, страшными проклятиями, но полковник неуловимым движением подсек ему колени, изо всех сил саданул краем чашки по глазам, схватил за голову и одним махом сломал шею. Подскочившему Руслану работы не осталось, он только вытащил из «лифчика» убитого духа нож и тяжелый кольт, пока Казаков освобождал того от автомата.

…В этот момент высадившийся из вертолета человек быстро шёл по каменистой тропинке, петляющей между невысоких холмов предгорья. Он торопился, но шагал размерено, берег силы – знал, что в конце пути они ему понадобятся. Лицо его было невыразительно и покойно, как у глубоко спящего…

Возможно, никто из ребят не дёрнулся бы, но в какой-то момент к пленным стали относиться гораздо хуже, чем раньше. Кажется, местные духи были недовольны тем, что «аисты» шейха теперь заправляют в лагере. Но против тех они ничего не могли, и перенесли свое раздражение на беззащитных шурави. Тем более что те дали им повод.

Некоторое время вокруг Руслана крутились армянин, звавшийся тут Исламутдином, и советский узбек Кананд. Подходцы их были примитивны – они до дрожи жаждали знать, действительно ли отец Алишера такая большая шишка. Он, конечно, ничего определённого им не сказал, но, похоже, ребята услышали в его словах гораздо больше, чем там было. И стали действовать на свой страх и риск.

Тогда пленные ещё имели возможность ускользнуть за пределы лагеря, и, скрывшись в зарослях, ребята быстро пошли к находящейся в нескольких километрах проселочной дороге. План их был прост до идиотизма: они намеревались на попутных машинах (один немного знал пушту, а второй – английский) добраться до столицы Исламабада, найти там советское посольство и оглушить посла новостью, что в Бадабере сидит сын кого-то очень важного из Москвы. Они не сомневались, что уж посол знает настоящее имя таинственного Алишера.

Сам Алишер мог бы им сказать, что посол, скорее всего, отлично осведомлен, что в Бадабере содержатся военнопленные, но он будет молчать в тряпочку, потому что большие дяди в Москве решили: советские люди в плен не сдаются. И если их план, паче чаяния, удастся, шума никто поднимать не станет, потому что это не нужно ни СССР, ни США, ни Пакистану, а всех заключённых лагеря, скорее всего, ликвидируют. А если даже их двоих переправят в Союз, участь их ждет мутная и тяжелая, и, скорее всего, они никогда уже не вернутся домой. Но ребята не поделились с ним своим планом.

Разумеется, водитель первой же машины отвёз их до ближайшего полицейского участка, откуда их к вечеру того же дня переправили обратно в лагерь. Пленные не спали в камерах, сжавшись, слушали всю ночь доносящиеся с плаца звуки ударов, гогот духов, слабеющие крики и стоны ребят. Сначала их долго били, потом – изнасиловали всей кодлой. Под утро притащили и бросили прямо на пол – окровавленных, истерзанных. Исламутдин был без сознания. Кананд беспрестанно хихикал и что-то пел по-узбекски. Он сошёл с ума.

С этого момента духи озлобились. Целыми днями не выпускали никого из камер, кормили раз в день помоями, за малейшую провинность страшно избивали или бросали в вонючий зиндан. И это заставило полковника Кузнецова ускорить реализацию своего плана.

Ничего сложного в нём не было. Восстание оставалось единственным вариантом. Но, даже перебей они охрану и курсантов лагеря до последнего человека, бежать через горы было безумием. Оставалось одно – захватить находящуюся в соседнем складе радиостанцию и передать в эфир «СОС». Сообщение будет перехвачено многими и скандал приобретет такой размах, что ни пакистанское, ни советское правительство не смогут его игнорировать. Полковник, как и Руслан, прекрасно понимал, что пока о них не кричат все мировые СМИ, в Москве никто и пальцем не пошевелит, чтобы им помочь.

Дело было за малым: захватить крепость, передать сообщение и продержаться достаточно долго для того, чтобы их успели спасти. Слабая надежда, но – надежда.

Помимо них двоих в камере было ещё пять парней, все были посвящены в план. Охранник ещё дергался на полу, когда все заключенные тихо выскользнули на плац. В разом наступивших сумерках только что закончившие салят аль-магриб духи не заметили бегства.

В соседней камере было ещё десять ребят, а в трех других – человек двадцать афганцев из правительственных войск. Эти о готовящемся восстании ничего не знали. Ещё дальше был арсенал, в котором, как говорили работавшие там пленные, находилась мощная радиостанция.

Абдулла лихорадочно перебирал связку ключей, взятую у стража. Наконец, нашел нужный, и, стараясь произвести как можно меньше лязга, открыл двери. Ребята сразу высыпали наружу. В камере оставался только хихикающий и бормочущий Кананд.

Казаков знаком указал Руслану на башню, где рядом со спаренной зенитной установкой сворачивал свой молитвенный коврик часовой. Руслан кивнул и скользнул ко входу на лестницу.

Казаков оглянулся, глазами перебирая солдат. Что-то было не так.

– Ёпт, где Мухаммад Ислам?! – хрипло проговорил он, наконец.

Ребята растерянно огляделись.

– Был здесь…Только что…

С плаца раздался громкий тревожный крик и тут же – галдеж взбудораженных духов.

– Сдал, бл… – яростно матюгнулся полковник.

Руслан возник за спиной взирающего на переполох внизу часового и всадил ему под лопатку нож. Быстро отодвинув тело, взялся за пулемёт. В Обители он пару раз работал с этой установкой на базе 14,5-мм пулемета Владимирова. Всё должно было получиться.

Юноша развернул прожектор на плац и повернул рубильник. Ослепительный свет явил перекошенные лица бесцельно носящихся моджахедов. Среди них Руслан с изумлением заметил Мухаммада, который только что вышел с ними из камеры. Но удивляться времени не было. Чудовищная машина уже заревела огненный гимн смерти, превращающий мечущихся людей в кровавое крошево.

С другой башни присоединился ручной пулемет – кто-то из ребят уже забрался туда, рванули гранаты РПГ. Деморализованные духи пытались отрыть стальные ворота, но валились перед ними. Всё было кончено за четверть часа. Пулеметы замокли разом. На плацу среди грудящихся тел раздавались только стоны раненых.

Однако у арсенала всё ещё стреляли и яростно матерились. Судя по всему, там спаслась часть охранников, которые теперь пытались оказывать сопротивление. Слетев с башни, Руслан кинулся туда, на ходу вытаскивая кольт. Однако опоздал: все духи уже валялись – кого-то скосили очереди Абдуллы, остальных ребята забили, чем попало – кирпичами, палками и кусками арматуры. Но и несколько пленных были убиты.

Двери арсенала были широко распахнуты, восставшие, среди которых суетились и выпущенные из камер афганцы, разбирали оружие.

Из арсенала выскочил залитый чужой кровью Казаков. Лицо его было страшно. Увидев Руслана, кивнул, приглашая в сторону.

– Рация разбита, – выдохнул он ему в ухо. – И х… её починишь.

Подавленный известием Руслан поднял на него глаза.

– Что будем делать, командир?

– А что делать, ёпт… Всё уже сделали. Теперь воевать будем. Пока не убьют…

Руслан кивнул – сдаваться не имело смысла, всех их всё равно ждет казнь, не поможет и его особое положение.

Стоя на глинобитной стене и разглядывая спешно возведенные позиции осаждающих, Руслан с удивлением почувствовал прилив энтузиазма, словно в нём воскресли тысячи тысяч воинов, веками сражавшихся и умиравших в этих местах. Будто и не было этих столетий, и вечно будет твориться это действо в декорациях: горы, глинобитная крепость, оружие в руках, а за стеной – враг.

– Шурави! – закричали снизу на ломаном русском. – Что вам надо?

– Мы захватили крепость, – проорал в ответ Казаков. – Приведите к нам советского посла.

Внизу замолкли, затем раздался другой голос:

– Не стреляйте, командир с вами говорить будет.

– Сынки, – раздался снизу усиленный мегафоном уверенный густой голос, в котором сейчас звучало неподдельное участие и беспокойство, – вы что же тут натворили? Почему убили охрану?

Говорил он на дари, который за годы плена стали понимать почти все шурави.

– Они изнасиловали наших парней. Это харам. Зовите советского посла.

– Это харам, – согласился командир моджахедов. – Кто их изнасиловал, покажите, я их убью.

– Они и так уже все убиты, – сурово ответил Казаков. – Посла сюда!

– Сынки, вы только навредите себе. Сложите оружие и давайте поговорим.

– Мы хотим видеть посла Советского Союза!

Ответа снизу не было.

– Сейчас начнется, – бросил Казаков Руслану.

Тот только кивнул.

Началось.

Руслан со вздохом облегчения опустил горячую винтовку – атака опять заглохла. Его руки слегка дрожали от усталости. Шло к утру, и дело было плохо. Нет, хотя крепость в нескольких местах горела, стены были ещё относительно целы, и боеприпасов в арсенале предостаточно. Но половина ребят уже полегла после непрерывных штурмовых волн сначала моджахедов из лагеря, а потом прибывших к ним подкреплений, среди которых были пакистанские солдаты. По стенам долбили из РПГ, однако минометов и безоткатных орудий слышно не было. В воздухе барражировали пакистанские истребители, но и они крепость не бомбили. Похоже, духи боялись за склад боеприпасов, что осажденным было, конечно, только на руку.

Всякий раз штурмующих встречали пулеметные очереди, мины и гранаты. Десятки трупов валялись перед стенами. Но никто из осажденных не сомневался, что в течение часа-двух крепость будет взята. Ребята держались уже на одном отчаянии, надеясь только забрать с собой как можно больше врагов.

…В этот момент человек, находившийся в паре километров от крепости, присел передохнуть. Уже на дальних подходах он с тревогой присушивался к звукам боя. Он примерно представлял, что там могло случиться. Опасался, что не успеет. Но очень устал. Ему необходимо было отдохнуть, хотя бы пять минут. На фоне начавшейся вновь канонады, почти неслышно, возникло жужжание приближающегося с юга вертолета. Человек с тревогой встрепенулся…

Вертолет «Ирокез» сел на площадку далеко за палатками курсантов. Из крепости это место не просматривалось. К нему уже бежали несколько командиров моджахедов. Последним степенно следовал средних лет афганец с бородой библейского патриарха – лидер Исламского общества Афганистана, профессор и будущий президент страны. Он и пытался вести переговоры с полковником Казаковым.

– Ассаламу 'алейкум, – приложив руку к груди, патриарх низко склонился перед выпрыгнувшим из вертолета юнцом в хаки.

– Уа 'алейкум ассалам, – довольно небрежно бросил тот, бешеными белёсыми глазами всматриваясь в сполохи там, где была мятежная крепость.

– Что происходит, профессор? – быстро спросил он.

– Заканчиваем подавление восстания, – ровно ответил командир моджахедов.

– Как такое могло случиться? – нервно спросил Сахиб, извлекая свое йо-йо и начиная его раскручивать.

– Иншалла.

Сахиб вперился в него гневным взглядом. Степенный пуштун выдержал, не моргнув.

– Мне плевать на ваших пленных, – проговорил, наконец. Сахиб.

Голос его был холоден – он подавил в себе вспышку ярости.

– Меня интересует только один из них. Вы знаете, кто.

Афганец важно кивнул.

– Он жив?

– Не знаю, господин, – снова поклонился афганец.

Теперь президент Клаба посмотрел на него задумчиво. Что-то решив, разом погасил резвое верчение йо-йо, спрятал игрушку, извлек золотой портсигар и предложил афганцу дорогую сигариллу. Тот с достоинством взял её и прикурил от протянутой Сахибом зажигалки.

Несколько минут они молча курили, наблюдая за очередной атакой на крепость.

– Сейчас они сдадутся, – предположил Сахиб, глядя на разгорающееся над стенами пламя.

– Мы всю ночь думали так же, – пожал плечами командир.

Президент Клаба внимательно поглядел на него.

– Профессор, вы уверены, что за ночь из крепости никто не выскользнул?

– Это было бы невероятно, – заверил моджахед.

– А сообщение они не передавали?

– Мы успели разбить радиостанцию – один из пленных предупредил охрану о восстании.

– Это хорошо… – задумчиво протянул Сахиб. – Скажите, уважаемый, много ли на складе снарядов?

– Более чем достаточно для того, чтобы превратить весь Бадабер в ад. Мы не используем артиллерию, чтобы не попасть в арсенал.

– А я как раз хочу, чтобы вы туда попали, – ровно произнес Сахиб.

Моджахед вскинул на него удивленный взгляд.

– Но тогда там все погибнут, – тихо сказал он. – И ваш человек…

Сахиб устремил рассеянный взгляд куда-то в бок. Казалось, он забыл о собеседнике. Слова его словно были обращены к кому-то невидимому.

– Для меня он лучше мертвый, чем на свободе…

– Он никогда не выберется оттуда, – нервно бросил командир.

– Вы не знаете, с кем имеете дело.

Сахиб снова был сосредоточен на моменте. Кажется, решение придало ему сил.

– Начинайте интенсивный артобстрел, – приказал он.

– Слушаю, господин.

И этот штурм был отбит, но большая часть повстанцев была мертва, а остальные едва держались на ногах из-за многочисленных ран. Лишь Руслана, словно заговоренного, обходили жужжащие тучи свинца и стали. Но и он устал смертельно.

– Ну что, Алишер, п…ц пришел? – прохрипел Абдулла.

Полковник тяжело опирался на сдвоенный пулемет, всю ночь проработавший безупречно.

– П…ц, командир, – согласился Руслан, высматривая, куда сел только что прилетевший вертолет.

Почувствовав некую особенность в молчании Казакова, Руслан повернулся к нему. Тот глядел пристально и как-то оценивающе.

– Есть идея? – быстро спросил юноша.

– Есть, – кивнул Казаков.

Он вытащил сигарету из изъятой у мёртвого охранника пачки и прикурил.

Руслан глядел на него без выражения.

– В командирском доме, в лагере, – заговорил Казаков, докурив до трети, – там ещё одна радиостанция.

– И?..

– Ты сможешь передать сообщение?

После минутного молчания Руслан мрачно кивнул.

– А вы?

Юноша испытующе посмотрел в лицо человеку, которого когда-то хотел убить.

– А мы будем держаться. Сколько сможем.

Руслан закинул за спину автомат и выдохнул:

– Есть, командир.

Хотел развернуться и идти, но Казаков неожиданно удержал его за плечо.

– Слушай, если что со мной…

Он помолчал и вдруг принялся выстреливать из себя слова, отрывисто, с лихорадочными интонациями, как будто хотел выговориться на грани жизни и смерти.

– Я ведь тебя узнал, сразу узнал… Я тебя видел тогда, в Доме писателей, в Ленинграде.

Руслан слушал с каменным лицом.

– И я знаю, что это ты с ней…

Полковник застонал, словно от невыносимой боли, но быстро справился со слабостью.

– Я хотел тебя убить… Тогда. Сейчас нет уже. Сейчас мне всё по х… Только она не по х… И тебе тоже, я знаю.

Он схватил Руслан за плечи и почти проорал ему в лицо:

– Ведь да?!

Глядя прямо в глаза Казакову, Руслан кивнул. Иначе не мог.

Полковник отпустил его и облегченно вздохнул.

– Мне до п…ы, в какой ты там хрЕновой конторе работаешь, знаю, что не наша, и не ГРУ. И х… с ними со всеми. Но ты обещай, обещай…