Текст книги "Дерево уккал"

Глава 2. Если есть рок, то бога нет

Уже смеркалось, когда Григорий и Адам вышли до ветру. Как только близлежащий кустарник скрыл их занятие, поляк сосредоточенно заговорил.

– Итак, что мы имеем. Некий умерший двадцать лет назад, не выдержав своего отражения в множителе, чернокнижник, появился с того света и кошмарит местное население. Если верить словам старичка-боровичка, колдун вернулся благодаря тому, что у него появился тот самый судьбоносный множитель. А как он у него появился в таком случае?

– Кто-то из деревни принес, больше никак, – ответил Григорий, застегивая ремень, – поплыл на остров, забрал его и принес колдуну.

– Вот и я думаю, что кто-то из деревни. Одна проблема – кроме деда дорогу через туман никто не знает. Якобы не знает, конечно. Может быть, девка, которая пропала. И вообще, куда можно было тут пропасть? В реке утонуть разве что. При остальных раскладах опытные лесники и следопыты уже давно хоть какой-нибудь след нашли бы.

– Могла и утонуть. Впрочем, если связанный с Касьяном человек сейчас в деревне, его нужно обнаружить. Ты, пан шляхтич, вроде мастак на такие операции. Вот и потрудись.

Адам Каминский хмыкнул в ус.

– Может и потружусь. Если староста даст информацию обо всех жителях…

Внезапно их разговор прервал запыхавшийся босоногий пацаненок.

– Дедушка Савелий! Срочно нужен дедушка Савелий! Староста помирает!

В считанные минуты вся компания, без трогла естественно, уже торчала у Головановой избы. Внутрь дед взял с собой только Григория, наказав остальным ждать около крыльца.

В помещении пахло смертью. Сильно постаревшая и осунувшаяся Василиса сидела в углу, сложив руки на подоле. Она недобро косилась на вошедших, будто это были басурмане, а не люди, искренне желающие помочь. Губы ее дрожали. Старик отыскал взглядом старосту, который лежал на лавке, укрытый с ног до головы шерстяным одеялом. Он дрожал так, будто на дворе стояла зима. Медленно стащив одеяло с больного, дед Савелий в отчаянии заломил руки.

– Только не это, – смог лишь выдохнуть он.

Голован представлял собой страшное зрелище. Вся кожа старосты покрылась зеленоватыми волдырями, волосы частично выпали, обнажая болезненного цвета кожу, плотно обтягивающую череп. Из угла рта сочилась какая-то жижа, похожая на гной. Умирающий тихо бредил:

– Проклинаю тебя, и лишаю тебя рода службы твоей, радости твоей и места, и ввергаю тебя в глубины Бездонной Пропасти, дабы ты оставался там до дня Страшного суда, в Озеро Огненное и Серное, приготовленное для всех непокорных, непослушных, упрямых и упорствующих духов. Да проклянёт тебя весь сонм небесный! Да проклянут тебя солнце, луна и все звёзды! Свет и все воинства Небес да проклянут и предадут тебя огню неугасимому, на несказанные муки.

– Это снова та болотная болезнь, которая двадцать лет назад свирепствовала здесь, – дед Савелий повернулся к Григорию. – Это Касьян, я точно знаю.

– Когда ему стало плохо? – грек обратился к осоловевшей старостихе.

Она молчала и хлопала воспаленными веками.

– Я задал вопрос и жду ответа на него.

– Вчера, – еле выдавила из себя Василиса. – Вчера заболело в животе, бегать опорожняться стал каждые полчаса, а потом совсем слег.

– Почему сразу за дедом не послала?

– А что он может, этот твой дед? – вдруг вскочила на ноги старостиха и даже замахнулась на Григория. – Уродца, который на Варьку напал, кто от казни уберег? Все, все из-за него. Дочь моя, теперь и Голован еще…

Вспышка ярости источила ее силы, и Василиса вновь забилась в угол.

– Ничего такого наш трогл сделать не мог, и ты, женщина, это знаешь не хуже меня, – шикнул на нее старик. – Идем, Гриша, здесь пока делать больше нечего. А мне надобно трав кое-каких собрать, чтоб облегчить страдания несчастного.

– Здесь есть что-то еще, – произнес Григорий, несколько раз глубоко втянув носом ядовитый воздух болезни. – У меня в последнее время обоняние резче стало. Так вот, здесь есть очень странный посторонний запах, очень неявный, забитый запахом умирающего человека. Не пойму пока, в чем дело.

Он несколько раз прошел из угла в угол, но разрешить свои сомнения так и не смог.

– Ладно, пойдем за твоими травами. Но что же это за запах?

Грек на прощание взглянул на дрожащую Василису, пожал плечами и вышел из избы вслед за дедом.

* * *

Опираясь на палку, старик уверенно шагал сквозь лесную чащу, несмотря на то, что густую темень вокруг освещало лишь мерцающее пламя факела, который нес едва поспевающий за прытким дедом богатырь Елисей.

Быстроногая Сайхан не отставала от них ни на шаг. Она напросилась в данный поход под предлогом того, что хорошо ориентируется в лесу и разбирается в растениях. Те же, кто был повнимательнее, однако, понимали, что любопытство девушки было направлено не столько на лекарственные травы, сколько на молодого силача, голыми руками расправившегося с огромным злобным менком. Впрочем, против ее присутствия в любом случае никто не собирался выступать. Ей даже дали задание – нести скатерть, которая должна зачем-то понадобиться в конце похода.

– Далеко ли мы собрались, дедушка? – спросил Елисей.

– Как придем, так скажу. А пока не уйдем от деревни на такое расстояние, чтобы не слышать пение петухов, так и шагай без разговоров.

– А что, ты все-таки придумал, как дяде Головану помочь? – без разговоров юноша не мог никак.

– Опасно, опасно это все. Вряд ли ему вообще кто-то поможет, но разве ж я могу теперь, во второй раз не использовать… Отыщем до полуночи скатерник-кочедыжник, а потом будете делать все слово в слово, как я скажу. Главное – никаких лишних движений, а то все к чертям в тартарары полетим.

Елисей и Сайхан переглянулись, но говорить больше ничего не стали.

Так шли еще довольно долго, пока шарящий вокруг своей палкой старик не скомандовал:

– Стоп! Вот он, родимый, можете поглядеть.

Молодежь уставилась на куст с крупными, почти метровыми листьями, которые тем не менее казались совершенно воздушными и невесомыми. Каждый лист разделялся на двадцать – тридцать пар более мелких листочков, что придавало ему ажурный вид.

– Можно срывать? – поинтересовался Елисей.

– Можно, если корове пожевать дать хочешь. Нам нужны не листья, а цветок.

– Так ведь нет цветка.

– Конечно, нет, с чего бы ему быть? Девонька, расстилай скатерку прямо перед кустом.

Сайхан послушалась деда Савелия, и через несколько секунд большая вышитая скатерть уже лежала на траве.

– Умница, дочка. Теперь полезайте на тряпку, да полностью, с ногами. А я за вами полезу.

Когда все трое худо-бедно разместились на скатерке, старик достал откуда-то огарок свечи и три раза очертил круг так, чтобы в него попали и люди, и растение.

– Ну вот, – почти шептал дед Савелий, – самое легкое подошло к концу. Нам надобно дождаться полуночи, когда зацветет цветок, и не упустить его. Учтите, ежели не сорвем мы, сорвут другие.

– Другие? – Сайхан удивленно и одновременно восторженно глядела на старика.

– Черти, милая моя. Им сей цветок тоже позарез нужен, только для гадких дел. Бесята стращать станут всячески, а может, и предлагать чего, если на испуг не возьмут. Только вы сидите да помалкивайте. И за кочедыжником следите. Кто первый цветок заметит, сразу срывайте, иначе придется за ним потом по лесу всю ночь бегать с чертями наперегонки. А я уже не в том возрасте. Точно все поняли?

Сайхан и Елисей одновременно кивнули.

– Ну, тогда с Богом.

Некоторое время ничего не происходило. Только начало тянуть в сон. Татарка зевнула и прислонилась черноволосой головой к могучему плечу сидящего рядом богатыря. Все вокруг поплыло, потеряло строгие очертания. Сквозь вязкое ватное пространство до ее притупившегося слуха донеслись какие-то шепотки. Голоса все приближались. Они пели сладкую колыбельную, а спать хотелось так, что тело само, отказываясь от главенства рассудка, отдавалось в объятья тихой песни и обмякало. Сайхан улыбнулась, засыпая на плече Елисея.

Юноша чувствовал тепло уснувшей девушки, и ему было приятно. Он знал, что нужно оставаться бдительным и не прошляпить цветение кочедыжника, но, в конце концов, зачем будить человека, если сам он совершенно не хочет спать и способен просидеть так хоть до рассвета. Правда, хотелось смотреть на девушку, а не на куст, но и тут он мог вполне себя контролировать. Да и старик, крепко сжимавший в руках свою палку, выглядел весьма бодро.

Елисей, конечно, не знал, что в тот момент на самом деле видел дед Савелий и отчего побелели костяшки на его сухом кулаке. А дед сидел в скользком и шипящем клубке змей. Мерзкие рептилии ползали по его коленям, залезали под одежду, громоздились на голову, падая оттуда и взбираясь обратно. Однако старик был не из тех, кого можно взять дешевым трюком. Стиснув зубы, он, почти не моргая, продолжал глядеть на длинные листья, ожидая, пока среди них не появится заветный цветок.

Никаких змей Елисей не видел. Глаза его сверлили куст, а ноздри пытались поймать едва уловимый аромат, исходящий от волос юной княжны. Напрягая обоняние, он почуял запах гари. Отвернувшись на секунду от растения, Елисей обнаружил, что лес вокруг них горит, а огненные лепестки добрались до дедовой рубахи, и вот-вот захлестнут самого старика, который был настолько сосредоточен на своем деле, что, вероятно, не замечал подобравшейся к нему смертельной опасности. Богатырь осторожно, но быстро переложил татарку со своего плеча на скатерть и бросился выручать погорельца. Могучими руками, словно перышко он оторвал сухонького деда от пылающей земли. Тот что-то кричал и колотил палкой по голове Елисея, но это уже было не важно. Главное – не дать невесть откуда взявшемуся пламени сожрать, поглотить человека.

А тем временем другой огонек появился среди лепестков кочедыжника – ровно в полночь расцвел золотой с красным отливом цветок, но некому было его сорвать. И тогда темная костлявая рука с длинными наточенными когтями потянулась за цветком и сорвала его с тонкого стебля. Дед Савелий продолжал бесперспективные попытки вырваться из медвежьих объятий молодого богатыря и не мог ничего поделать – долгожданная добыча ускользала из рук.

Переложенная на землю Сайхан скривилась и надула губы – спать в таком положении было на порядок менее комфортно, чем на плече у Елисея. Настолько менее комфортно, что она решила пробудиться. Один лишь взгляд и сон как корова языком слизала. Татарка рванула кинжал и рубанула им по черной руке. Костлявая кисть отвалилась от предплечья, когтистые пальцы разжались, и девушка схватила золотой цветок.

В темноте кто-то протяжно завыл. Морок спал, Елисею уже боле не мерещился лесной пожар, и, наконец, освободившийся дед выпалил:

– Убираемся отсюда скорее! Заворачивай цветок в скатерть, дочка, и бегом!

Однако бежать было поздно. Вокруг появились тени и снова кто-то завыл. А потом еще и еще.

* * *

Рано утром в деревне нашли труп поселянки. Мертвая женщина лежала вниз лицом неподалеку от своего дома. Григорий присел на колено и перевернул ее. На шее трупа отчетливо виднелись две глубокие раны и ни единого следа крови. Кровь не свернулась. Ее просто не было.

– Как это ни потрясающе волнительно, друг мой, но, похоже, мы оба знаем, с чем имеем дело, – констатировал подошедший сзади пан Адам. – У нас в Померании такие вещи до сих пор порой происходят, так что удивляться встрече с упиером или, если хочешь, упырем в такой дикой глуши я бы не стал.

– Час от часу не легче, – буркнул грек. – Надо бы за отцом Феофаном послать и похоронить несчастную по-христиански.

– Ну, ну, только я бы еще несколько манипуляций специальных произвел во время похорон. Например, голову бы отрезать не помешало, да между ступней положить. Впрочем, есть и другие способы. Ты же не хочешь двух упырей вместо одного получить?

– Бесчувственный ты человек, пан шляхтич, – Григорий встал на ноги. – Вот так запросто головы резать предлагаешь.

– Я не бесчувственный, я профессионал. Уж не думал, что ты сопли здесь разводить начнешь. Эту бабу никак не вернуть, но вурдалак станет убивать и дальше. А в деревне слухи, небось, уже поползли, паника будет.

– Не будет, если этой ночью мы вампира изловим. Только этой ночью крайний срок. Дед сказал, что Голован вряд ли дотянет до завтра. Это значит, что скоро деревенские будут выбирать нового старосту. И я ни в жизнь не поверю, что Касьян не воспользуется всеобщей сходкой для какой-нибудь гадости.

– Да, ты прав, – задумчиво согласился поляк. – Местные уже нет-нет, да перетирают возможных кандидатов.

– Сделай доброе дело, до вечера узнай все, что можно по этому поводу. Особенно интересно, кто планирует выставлять свою кандидатуру. На закате встретимся в доме у деда Савелия, а ночью нам предстоит охота.

Григорий поднял уже холодное тело женщины и понес его в церковь. Немногочисленные прохожие с беспокойством смотрели ему вслед, но близко не подходили. Слухи действительно уже покатились.

Храм в деревне найти было не так уж просто – он почти не отличался от обычных жилищ поселян. Только крест на двускатной кровле выдавал истинное предназначение обыкновенной на вид избы, не имевшей никаких внешних украшений. Грек просунулся в низкую дверь и, изловчившись, затворил ее за собой. Внутри также было очень небогато – округлые не вытесанные стены, иконы, расставленные на подвешенных к стенам полках, маленькие деревянные оконные рамы, затянутые бычьим пузырем. Ярко-красной росписью местные мастера украсили лишь Царские врата с резными столбами по бокам.

Отец Феофан подметал пол. Приметив Григория с бездыханным телом на руках, он тут же бросил свое занятие и поспешил к вошедшему.

– Господи Иисусе, что стряслось-то?

– Упырь, батюшка, в деревне появился. Вот – первая жертва, – грек уложил мертвую женщину на ткань, которую священник успел постелить на лавку.

Отец Феофан сложил крестообразно руки покойницы и внимательно осмотрел место укуса на шее.

– Господи, прими душу рабы твоей Марфы. Таки упырь. А ведь у нас тут отродясь их не водилось.

Он поднял взгляд на грека, о чем-то раздумывая, решая говорить или не говорить.

– Места плохие здесь, – все же произнес он, – гиблые места. Для души, прежде всего. Все время на грани, на пределе, чуть шаг в сторону – и бесовщина языческая так и лезет изо всех щелей как будто царство ее до сих пор крепко. Да ты сам давеча видел. Домовой или леший этот, которого народ казнить хотел.

– Трогл, – поправил его Григорий.

– Ну, пусть трогл, как хочешь. Глупое название какое-то. Впрочем, не важно. Все ведь прекрасно знали, что чуд безобидный, но жестокость откуда-то прорезалась. Не было такого у нас раньше, чтоб поселяне кидались без разбору на местных. И местные на нас не кидались, как-то больше сторонились все.

– Батюшка, расскажи, что ты знаешь о Касьяне.

– Знаю, что это – он показал на следы упырьих зубов, – его рук дело. Больше некому. Колдуна нечистый поднял из могилы, и теперь он людей искушает и совращает. А я ведь говорил старому Савелию, что его игры с потусторонними силами до добра не доведут. Ты уже наверняка в курсе, что Савелий плавает на остров, который тут поблизости за кромкой тумана за некой машиной приглядывать. А ведь есть еще и другой берег, куда уж вовсе человеку показываться не следует. Старик думал, что с того берега никто не возвращается, потому и похоронил колдуна там.

– Но ошибся?

– О, да все здесь полно морока и смертельных ошибок. Что ты хочешь, если утром народ ходит в церковь, а ночью бегает на тайные капища в чаще? И вот теперь всадник, имя которому «смерть» ходит среди нас и ад следует за ним. А все, потому что поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним? Безумный дед убежден, что дело в куске камня, который он называет множителем, что его пропажа изменила нравы людей, очерствила их сердца, но воистину, когда Господь хочет наказать, он лишает разума.

– Дед сказал, что Касьян умер, поглядев на множитель. И что у него есть колдовская книга…

– Умер, узрев духовный яд грехов своих. Любящие болезнь и закосневающие в ней, по справедливости бывают сами себе виновны вечного мучения: уподобившись демонам, они праведно будут с ними терпеть и вечные мучения, уготованные им, потому что сами пожелали быть с ними. Это святой Петр Дамаскин говорил. Дьявольскими заклинаниями из книги Касьян вызывал бесов, надеясь подчинить их своей воле, властвовать над ними и повелевать. Однако ж грех, порабощая любителя своего, держит его в плену у себя.

– Говорят, последние времена наступают. А еще говорят, что так предначертано и ничего уже не изменить. Неужто и вправду все рассыпается? – задумчиво спросил Григорий.

– Ну-ну, не дрейфь. Златоуста вспомни, когда душу гложут сомнения. Если же есть рок, то нет суда; если есть рок, то нет веры; если есть рок, то нет Бога; если есть рок, то нет порока; если есть рок, то напрасно, все без пользы делаем и терпим. Что до последних времен, так то никому не ведомо. И все же слова Откровения не пусты: «И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком, и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира». А пока времена те лихие не настали, с Божьей помощью поборемся.

– Нравится мне твой настрой, отец. Я вот как раз и думаю немного побороться этой ночью. Надо бы изловить упыря. Что скажешь?

– Несчастная, заблудшая, порабощенная душа. Как можем мы бросить ее на произвол, не попытавшись спасти? Благословляю тебя, сын мой на правое дело. Иди, а я пока совершу, что необходимо с покойницей и стану предуготавливаться к ночи. Ежели Господь укрепит твою руку, и ты изловишь демона, мне предстоит тяжелый труд.

* * *

Выйдя из церкви, Григорий обратил внимание на маленькую, но очень торжественную процессию. Впереди шла Сайхан, держа в руках скомканную скатерть. За ней взлохмаченный и покрытый ссадинами гордо шагал богатырь Елисей. Замыкал шествие выглядевший довольно устало дед Савелий. Палка, на которую он опирался, почему-то треснула, и старик недовольно бормотал видимо по этому поводу.

– Эй, люди добрые! – воскликнул грек. – Что-то вы слегка подзадержались. Нашли хоть травку заветную?

– Ой, и не спрашивай, – проскрипел дед. – Вон она, травка, у молодицы в руках. Но чего оно стоило? А все почему? Потому что кто-то не слушает старших.

Елисей потупился и покраснел.

– Говорил я, что морок всякий черти насылать станут и верить ничему не надо. Так нет же, лес, видите ли, у него загорелся, и огонь на кафтан мне перекинулся. Тьфу. А я такой сижу себе спокойно при этом аки йог индийский.

– А если б действительно загорелся? Что ж мне делать было? – попытался защититься юноша.

– Слушаться, слушаться и еще раз слушаться! Если б не девица наша, еще три дня бы за чертями гонялись. Или они за нами. А как мне с моими больными коленями такое вытворять, не подскажешь? Ну, хоть бесятам раздал, кому что полагается. Кулаки-то у тебя, Елисеюшка, о-го-го.

Григорий прыснул в свой кулак – гораздо меньший, чем у зардевшегося юноши.

– Похоже, и ты, дедушка, повоевал на славу – аж посох разбил.

– Это, что ли? – Старик приподнял выше треснувшую палку. – Ничего подобного. Я человек миролюбивый. Посох об башку Елисея раскололся. Впрочем, ничего другого я и не ожидал. Но будет тут лясы точить. Быстрее к старосте нашему, а то ведь помрет.

* * *

Голован действительно умирал. Несчастный уже перестал даже бредить, но лишь тихонько стонал под своим покрывалом, теперь все более напоминавшим саван. Старостиха Василиса видимо не сомкнула за ночь глаз, поэтому настолько ослабела, что не стала даже ругаться, когда Григорий осторожно вывел ее под руки из избы.

На этот раз внутрь дед Савелий взял только Сайхан, объяснив это тем, что раз ей в руки дался цветок кочедыжника, то она и должна отнести его больному. Девушка пыталась было возразить, что цветок ей не давался, а срезала она его только потому, что остальные в тот момент занимались посторонними делами, но упрямый старик ничего не хотел слушать. Пришлось согласиться. Татарка бережно развернула скатерть и достала необычайный цветок, который тут же загорелся в ее руке красно-золотым пламенем, разгоняя тени в углах печального дома. Дед стащил одеяло и жестом приказал девушке положить пылающий сгусток света на грудь больного, что она тут же и сделала. Но стоило цветку прикоснуться к покрытой зловонными волдырями коже старосты, как он погас и закрылся в бутон. Проклятые тени снова прокрались в углы. Старик как-то совсем сгорбился и, вздохнув, тихо произнес:

– Прости, Голован. Это сильнее меня.

Не прошло и часа, как отец Феофан уже причастил несчастного и помазал его елеем. Еще через полчаса деревенский староста отдал Богу душу.