Текст книги "Повелитель снов"

Глава 40

Так кто я в этом городе? Прохожий? А в жизни?.. Я приехал сюда, чтобы сбежать от одиночества и тоски, и, что греха таить, очарованный совершенством девушки. И – мне ее стало жаль, такую растерявшуюся после сказочной страны мишек коала в нашей «непростой действительности» и оставленную один на один с проблемой, которую она не может решить… И что я нашел здесь?

Выросших детей. Непонятно, когда и где рожденных, непонятно, когда и кем воспитанных в самом раннем детстве, непонятно… Одна – «леди совершенство», другой – понимает язык животных, третий… Тогда, полтора десятилетия назад, они прошли через мою жизнь тенями, странным боевым эпизодом – и остались там, в той жизни, которая давно сделалась прошлым и для страны, и для всех, живущих в ней.

А для них та жизнь была детством: одиноким, потерянным, настолько потерянным, что все мои разочарования и уроны вряд ли перевесят и десятую долю их тоски, – никому не нужных сирот, которых не просто никто не любил… Окружающие еще и едва их терпели – настолько они были отличны от «нормального» обывательского стереотипа… Что еще им нужно было понять во взрослении? Что несчастливость, бедность, сиротство люди считают заразными и сторонятся их, как чумы? Что любой талант вызывает зависть, а любой успех – ненависть?..

И Аня, потеряв приемного отца, словно вновь оказалась в той, давней реальности… Это могло привести не просто к растерянности – к отчаянию. Поэтому психологический порыв девушки – отыскать меня – полностью объясним.

А вот дальше… Вся эта мистика, связанная с чем? С моим состоянием? Или – с древним медальоном? Но генерал прав: «тайны» разложены теперь по полкам книжных магазинов в размеренном порядке: согласно тематике. И цена указана. В деньгах. А потому если и есть реальная причина исчезновения Дэниэлса, – это, скорее всего, деньги. Монета-медальон оценивается в огромную сумму; активы же миллионера в Нигерии вообще не поддаются исчислению. Но это… если верить Ане. По большому счету, оснований не верить ей у меня нет, но… она может не знать ничего о действительной жизни Дэвида Дэниэлса.

Вот только… Отчего на меня вышел иноземный наемник? Чтобы напугать? Так не пугают. Если бы я не запнулся о выбоину… Не сказать, что сидеть на открытой веранде мне особенно комфортно; а что делать? Лежать, скрючившись в три погибели, за парапетом набережной?

Думать.

Я закрыл глаза, и передо мною понеслись, словно в замедленной съемке, пустынные улочки старого города, испуганное лицо таксиста, алый автомобиль с открытым верхом, лицо Анюты и ее ресницы – вздрагивающие, как крылья напуганной птицы, и ее глаза – темные, глубокие… И еще – щемящая мелодия губной гармоники, та, какую играл мальчик Эжен, – «Последнее танго в Париже». «Все последнее – красиво. Потому что потом наступает пустота…»

Я тряхнул головой. Глаза мои слипались. Бессонная ночь, а сейчас – время за полдень, и день душный и знойный, и даже малая толика коньяку, выпитая накануне, сделала мысли ленивыми и неповоротливыми, и вместо четких словесных формул я вижу невнятные образы, цвета, тени…

Все, что я услышал о происшедшем в Бактрии за последнее время… Смерти и самоубийства, не связанные между собой ни способом исполнения, ни «составом действующих лиц»… И если исключить мистику…

Получается, в Бактрии кто-то испытывает неведомое доселе оружие! Фатальное, безымянное и жуткое в своей странной избирательности.

И – во все это совершенно не вписывается «черный человек».

А мое странное блуждание по переулкам, когда я, словно во сне, потерялся в городе ушедшего века – пустом, полном фантомов и призраков?.. «Эти часы отстали на целый век».

Часы. Механизм, где ход каждого колесика, каждой шестеренки – взаимосвязан и взаимозависим, и лишь их слаженная работа позволяет двигать такое необъяснимое явление, как время! По крайней мере, человек в своем искреннем самомнении полагает, что именно так он и наблюдает за временем! А как время наблюдает за человеком?

Но я-то знаю, что время течет неодинаково в разных психологических состояниях, в разных возрастах, да и в разных местах – тоже! Размеренное и линейное время отрицает и Чудо, и Откровение! Да и Сатана, этот лукавый пунктуалист и аккуратист… Все должно идти по плану, быть расписано на годы и десятилетия вперед, и все должны быть шестеренками в едином, устроенном им механизме, вращающем землю к погибели… И только провидцы и пророки, верующие не в разум, а в Чудо Господне, живущие, подобно юродивым, вне времени, могут противостоять всеобщей алгебраической целесообразности.

Линейность времени, его псевдодвижение «по пути разума и прогресса» – не что иное, как удобное и комфортное заблуждение, которое разрушено уже и искусством, и философией. «Мы живем, мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня, длившегося шесть веков… Лучи заходящего солнца еще освещают величие уходящей эпохи… Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам все труднее различать это величие и искать надежные ориентиры в наступающих сумерках… Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами…» – так писал в прошлом веке о грядущем безвременье американец Питирим Сорокин. Век «железа и крови» миновал. Впрочем, так нарек Отто фон Бисмарк девятнадцатый; двадцатый Збигнев Бжезинский наименовал временем «мегасмерти». Каким нарекут век наступивший те, что придут после нас? Бог знает.

А пока людям и муторно, и страшно. Как страшно бывает ребенку в ночи, в которой он может заблудиться и исчезнуть.

Глава 41

Ночью одно хорошо. Тогда все кошки – серы. И тьма укрывает своим почти волшебным плащом и правых, и виноватых, и злодеев, и мирных обывателей. Вроде меня. Сидеть белым днем на здешнем солнцепеке мне муторно. Хотя прав был Александр Петрович: место я выбрал грамотно. И просматривалось и, соответственно, простреливалось оно только со стороны моря. Но какими бы дерзкими ни были неведомые злоумышленники, нанимать яхту и палить с ее качающейся палубы из снайперской винтовки при легкой волне да при генерале госбезопасности рядом – не стали. Да и без него не станут. Попасть невозможно.

Но и под лежачий камень вода не течет. Я глянул на часы: пора. Хотя время и нелинейно, часы с верностью и точностью отсчитывают положенное, чтобы мы могли не разминуться с ближними и дальними хотя бы в настоящем.

Пора. Во-первых, взять обещанный дядей Мишей и проплаченный автомобиль. Во-вторых, наведаться к Максиму Максимовичу Розенкранцу. И выяснить наконец, за какой такой надобностью приходил к нему Дэвид Дэниэлс. И куда Максим Максимович дел тело. Хе-хе.

Потянуло на черный юмор. Симптоматично. Потому как на все про все у меня времени до вечера. Или до завтрашнего утра. Пока умный опер Свиридов не опросит мальчишек и не установит доподлинно, с кем встретился и что не поделил «черный человек» на тесном пустыре. Возможно, тогда и я узнаю, что он со мною просто был не согласен во взглядах. Скажем, на философию истории. Или на историю философии. Или его бесило то, что я начисто отрицаю исторический детерминизм в марксистском понимании. Правда, и у генерала госбезопасности тогда возникнут ко мне вопросы. И я не смогу на них ответить. Потому что ответить мне – нечего.

…Автомобиль стоял прямо у кафе. Рядом сиял дядя Миша. Он провернул удачную сделку и, чтобы не усугублять, цедил не первый уже бокал слегка охлажденного выдержанного каберне. И даже не третий. Где-то между седьмым и девятым. Подавив заунывную зависть к его праздности, перекинулся парой слов, получил ключи, бумаги, сел на водительское… Движок заурчал ровно и солидно. Дядя Миша заботливо огладил капот, вздохнул, сказал:

– Не машина – хронометр. Благодарить будешь. Бензина – полный бак. Обкатывай. – Еще раз вздохнул. – С Богом.

Городок я промахнул насквозь минут за двадцать, выехал на пустоватый по этому времени большак, свернул на трассу, что раньше вела к морю, а после давнего обвала была заброшена: кроме двух-трех дач, ничего в той стороне не осталось, да и с пресной водой была напряженка, поэтому дорога осталась диковатой.

Разогнался по прямой почти до ста – автомобиль шел ровно. Не знаю, что меня понесло… Наверное, хотелось промчаться сквозь знойное марево, стряхнуть усталость рассудка и оцепенение души, почувствовать скорость, почувствовать ветер, почувствовать, что я, как и прежде, хозяин обстоятельств и смогу если не размотать, так разрубить все здешние змеиные клубки!

Черный «бумер» вынырнул с незаметной грунтовки и стал нагонять. У меня даже на душе повеселело. «Бумер» давно перестал быть просто машиной и перешел в область преданий. «Черный бумер, черный бумер всем девчонкам нравится…» Я прибавил. Детское, конечно, развлечение и пустое – играть в догонялки с монстром, но… В каждом из нас живет ребенок, и каждый хочет игры, соревнования и – победы!

«Жигуленок» мой шел исправно и без надрыва, благо шоссе здесь было прямым, как копье. Я бросил взгляд на стрелку спидометра – сто двадцать, как одна копеечка! «Бумер» нагнал, поравнялся. Ну что ж… «И мчались так они до поворота, не смея тракт другому уступить…» Но это уже совсем далекое и смутное детство. А потому я стал плавно сбрасывать, дескать, обращение понимаем, большому кораблю – большую воду, а мы тут в озерцах поплещемся… «Бумер» обошел меня на две трети корпуса и резко подал вправо… Ах ты, папуас мстительный! Подрезать при такой скорости и на такой дороге? Это не спортивно!

Вместо того чтобы ударить по тормозам и вылететь с визгом в кювет, я дал полный газ и прорвался по самому краю обочины вперед. «Бумер» нагнал – разные весовые категории, выровнял скорость…

И – мне все стало ясно. «Кто был охотник, кто – добыча…» Со мною никто не игрался. Все было всерьез и по существу. Если эта тяжелая машина бортанет меня, я вылечу с дороги! А при такой скорости это равносильно падению с двадцатиэтажки!

Кому я успел не угодить в этом городе настолько, что меня решили уработать! Среди бела дня! После «черного человека» еще и «черный бумер»?! Это много даже для уравновешенного субъекта, а для меня…

И какие у нас преимущества? Скорость? Нет. Комплекция? Нет. Что остается? Мастерство. И – дерзость.

«Бумер» попытался бортануть меня, но вяло – как бы примериваясь. Я просто повторил его маневр. Но долго так я не поиграюсь. Значит…

«Линейка» заканчивалась. А дальше как в песне: «…резкий поворот и косогор…» Водитель затененного «бумера» это тоже понимал. И – стал форсировать события. Решил не мудрить. Пользуясь преимуществом в скорости и весе, просто и незатейливо ударить меня в борт. И я – подыграл. Подставился. Водитель «бумера» резко вывернул вправо, я ударил по тормозам и дернул руль влево. «Бумер» снарядом вылетел с шоссе прямо передо мной, а я закрутился по дороге в замысловатом танце, пока не замер у левой обочины. Сердце билось бешено. Вздохнул и выдохнул несколько раз. Тронул машину – она послушно подкатила к краю дороги.

«Бумер» замер, зарывшись носом в грунт, как рухнувший истребитель. Нужно было выйти и посмотреть, что с водителем. Хотя, по всем правилам, – валить отсюда подальше, куда глаза глядят! Правила, они как уставы: проверены на сотнях и тысячах типовых ситуаций! И если теперешняя твоя – фатальна, – нужно немедленно сматываться, улепетывать, срываться, бежать, нестись! Вот только… Соблюдения правил бывает достаточно для того, чтобы сохранить жизнь. Но мало для того, чтобы выжить.

Я вышел из машины и затрусил вниз с невысокого косогора. В животе противно урчало. Невеселая перспектива – словить пулю из-за глухого тонированного стекла… Да что там невеселая – паскудная просто! Подошел к обездвиженному автомобилю, осторожно потянул дверцу. Водитель был в машине один. По проломленному виску стекала тонкая струйка. Ни расспросить, ни объясниться. Обычный парень славянской наружности. Крепкий. С виду – лет тридцати. Провел руками вдоль туловища: никаких документов. Был человек…

Убираться отсюда. Иначе… Если были две попытки меня устранить, будут еще. Пока я не узнаю, кому я здесь настолько поперек судьбы.

Судьба. Понятие тяжелое, пугающее… Я мчал прочь с места катастрофы, напевая вполголоса:

– «Ты сам – инфант, ты – гений ворожбы, тебе Фортуну сделать из Судьбы так сладко…»

Да какая уж тут сладость… Мне было горько, жутко и одиноко. И жизнь моя, и уже прошедшая, и теперешняя, вдруг показалась мне сухою травинкой, несомой по неведомой прихоти ветров и стихий… Судьба? Но часто в ее одежды рядится человеческая воля. Воля злая. А потому – преодолеть ее нужно и победить – можно. Умом, бесстрашием и Верой.

Глава 42

И что ж мне так горько? Оттого, что в каждом из нас живет ребенок и каждый хочет игры, соревнования и – победы?! Или оттого, что в каждом из нас живет взрослый, который знает еще до начала игры: победитель не получает ничего?

Над шоссе стелилось мутное марево зноя; ветер, что врывался в полуоткрытое окно, казался мне теперь жестким и даже шершавым, глаза слезились или… Или всем нам суждено попадать из скорлупы собственного мучительного уединения в незнакомый и пугающий мир, который мы видим только с одной точки и оттого не можем ни предвидеть события, ни влиять на них… И – зачем тогда живем? Чтобы исполнять чьи-то приказы? Просьбы? Собственные прихоти? Или мы все просто бежим от самих себя, от рутины собственных представлений о жизни, чтобы попасть в рутину чьих-то чужих, нам неведомых, незнакомых и оттого столь жестоких к нам?.. И отчего этот зной похож на мираж, на сон, на небытие?.. Ведь мертв тот, кто нападал, а я – жив!

Я жив. Просто мне страшно. Мне страшно умереть, так ничего не создав и не воплотив, даже не попытавшись это сделать… Мне страшно умереть, так никого и не согрев, и чувствовать, что душа моя не сгорает даже, как принято писать в романах – в пламени страстей или пороков, так – истлевает угольями во влажной и стылой нездешней ночи… А я… Я мчусь через сонное марево зноя, и мне начинает казаться, что того, что случилось несколько минут назад, что того, что случилось за весь этот день, что того, что случилось за всю мою жизнь, – не было вовсе… Так, приснилось нечто невнятное…

«Ты попал в тень города и в город теней»… Так, кажется, в сказке про волшебную лампу, исполнявшую любые желания… У меня желание всего одно: поспать. Ибо я совершенно перестал понимать, что происходит.

В Бактрию я въехал через старый город. Катил по его кривоколенным проулкам, но сказать, что не сбил кого-то чудом, было бы неправдой… Чудом здесь было встретить живых.

Набережная открылась вдруг, я вынырнул на нее с абсолютно недопустимой скоростью, кое-как разминулся с маршруткой и тут же едва не протаранил алый «феррари». Морис элегантно притормозил, поравнялся со мной, повернул голову, улыбнулся безукоризненно очерченными губами, вполне дружелюбно, а вот глаза… Они опять не улыбались. Или – он действительно не умел улыбаться?

– На ловца и зверь бежит, – сказал Морис.

– И кто из нас зверь? – резко спросил я и сам почувствовал, как напряжен голос. И немудрено…

– Оба. И оба – охотники. У итальянцев есть поговорка…

– …если ты на кого-то охотишься, то кто-то охотится на тебя. Ты хотел меня найти, Морис?

– Да.

– Зачем?

– Не договорили.

– Это нужно?

– Важно. Я не за того тебя принял.

– В этом мире все не то, чем кажется. Искал зачем? Только не говори «извиниться». Или – «отомстить». Это не про тебя.

– Жажда мести, как и зависть, присуща каждому.

– Ты кому-то завидуешь, Морис?

– Скажу «нет» – скажу неправду. Только не думай, что лучше меня. Ты такой же.

– Другой.

– Тебе так кажется. Каждый мужчина по жизни хищник. Ему нужно крушить, ломать, подчинять.

– И только?

– И только. Все мы – вольные стрелки. Остальные – невольные жертвы. Притом все люди душат друг друга – за место под солнцем. Как деревья в лесу. Вот и вся правда.

– Вся?

– Нет, конечно. Где-то я прочел: в человеческом мозгу девять миллиардов клеток. Люди, дожившие до глубокой старости, свершившие открытия и деяния, умирают, и выясняется, что они использовали только полтора миллиарда этих самых клеток. Остальные даже не просыпались.

– Качество ума определяется не числом клеток мозга, а количеством связей между ними. И они загораются, как фонарики, у кого-то – тусклым масляным светильником, у кого-то – взрывом иллюминации! У некоторых на слово «вино» лишь две ассоциации: «стакан» и «их горла». А можно увидеть и «Красные виноградники» Ван Гога, и пиршественные симпозиумы Перикла, и артистическое буйство Нерона и Каракаллы, и первое причастие Марии-Антуанетты, и блоковскую «Незнакомку», и «Незнакомку» Крамского, и вакханалии Лесбоса, и Сафо, и Лота с дочерьми, и комнату с зажженною свечой, и обнаженную девчонку, любившую искренно и безнадежно, и Александра, пирующего на развалинах Персеполя, и Сталина, провозглашающего здравицу уже приговоренным соратникам, и чудовище, выползающее из темных углов тоски, когда вино уже не имеет вкуса и аромата, и золотой блик заходящего солнца, играющий в пурпурном бокале, и Тайную вечерю, и снова – причастие… – Я замолчал, мотнул головой… И чего меня понесло вдруг? Нервы. Перенапряжение. Стресс.

Юноша смотрел на меня странно. Как на больного. Потом тоже мотнул головой, словно стряхивая наваждение, сказал:

– Когда я умру, я хочу, чтобы в моем мозгу не осталось незажженных и непроснувшихся…

– Воспоминаний? Чувств? Прозрений?

– Всего. В этом и есть моя правда.

– Людям нужна не правда, а видимость благопристойности.

– Тебе тоже, Дрон?

– Да. Мне тоже. Вот только является ли правдой то, что унижает в людях человеческое? Или это придумали подлые, чтобы не просто оправдывать свою подлость, но и заражать ею окружающих?

Глава 43

– Мне нужна правда. Но – настоящая. И не о людях. Обо мне. О Гоше. Об Эжене и Ане. О нашем прошлом. Жить без прошлого не мучительно даже… Как сказать… Такое чувство, что мы шестеро – пришельцы среди чужих.

– Съездил бы в Загорье. Узнал хоть малое.

– Недосуг было.

– Что так?

– Я очень резко начал жизнь. В карьер. И этот карьер едва не стал для меня могилой. Пришлось удалиться.

– Где странствовал?

– Сначала – Черная Африка, потом – страны Магриба.

– Искал волшебную лампу?

– Познавал главный закон алхимии.

– Свинец превращается в золото, если омыть его кровью?

– Да. И победитель не получает ничего.

– Кроме победы.

– Никто не знает, что это такое. И поле битвы всегда принадлежит мародерам.

– Мародерам достаются крохи. Золото течет к тем, кто омывал свинец в крови.

Юноша снова посмотрел на меня странно, словно я заговаривался. А мой переутомленный мозг гонял лишь одну почти паническую мысль: а не пересекались ли пути Мориса и Дэвида Дэниэлса? Спросить? А смысл?

– Ты не выглядишь проигравшим, – сказал я.

– Я не могу проиграть. Потому что не играю в игры с жизнью.

– А со смертью?

– Тоже. – Морис подумал, уточнил: – Теперь – тоже. И выражение «во что бы то ни стало» – уже не для меня.

– А раньше?

– Раньше… У тебя больше прошлого, Дрон, но и ты не знаешь, было ли в действительности это «раньше»… Мне вот совсем немного лет, но я чувствую себя уже очень старым. Все познавшим и постигшим. И притом понимаю, что я не понял даже краешка этого мира.

– А хочешь понять?

– Да. И прежде всего – кто я и откуда.

– Ты приехал повидать Анету?

– И ее. Просто… У меня здесь были проблемы.

– Теперь прошли?

– Да. Я ведь сюда из столицы. Познакомился год назад в Марокко с одной женщиной. Теперь она – высокопоставленная особа.

– И ты – при ней?

– Я сам по себе. Но пока – она мне нравится.

– Не боишься?

Морис даже не спросил чего. Загрустил, закрыл лицо руками, вздохнул:

– Вся моя беда в том, что я никого не боюсь в этой жизни. И ничего.

– А тебя – боятся?

– Может быть. Мне что, печалиться об этом?

Я пожал плечами.

– Если буду нужен… Мой телефон – вторая кнопка на твоем мобильном. Мало ли что.

– Спасибо, Морис.

– Не хочу навязываться, просто… Никого у меня нет в этом мире, кроме ребят. И еще… Я нравлюсь женщинам. Но никогда не встречал такой, как Аня.

– У вас…

– Нет. Люблю ее, как сестру. Младшую. Которой я долго заменял и брата, и отца. Но – очень люблю. Так что… В случае любой проблемы – звони. Сейчас… – Морис помедлил, закончил: – Я многое могу в этой стране.

– Очень высокопоставленная леди?

– Да. И еще. У дома я оставил человека.

– У какого дома?

– Где теперь Аня. Мало ли что.

– Из твоих бывших бродяг?

– Нет. Профессионал. Подполковник запаса. Ты не волнуйся, он грамотный. И очень быстрый. Я бы и сам – но приметен сильно.

– А он – нет?

– Нет.

– Тебе его твоя матрона сосватала?

– Не называй ее так. Да, она богата, известна, но притом очень нежна и крайне ранима.

– Бывает. Человек твой неприметный меня с налетчиком не спутает?

– Нет. И тебя, и Аниного соседа он знает в лицо.

– Откуда?

– Тебя Гоша сфотографировал утром, по моей просьбе. Соседа – еще раньше. Он отбыл до того, как вы приехали.

– Кстати, ты, часом, не прояснил, что за сосед?

– Обыкновенный. Помоложе тебя. На «порше».

– Ого.

– Сюда нередко состоятельные люди приезжают. Номера у него московские. – Морис задумался на минуту. – Хотя – ты прав. Я поспрашиваю.

– Только аккуратно.

– Дрон, я же местный. – Морис улыбнулся, мы пожали руки. – И – спасибо тебе, Олег.

– За что?

– Ты все правильно понял.

– Я понятливый. Совет хочешь?

– Он мне нужен?

– Послушай, а там – решишь.

– Разумно.

– Научись бояться, Морис. Без этого пропадешь.

– Если правду… я боюсь. Боюсь, как и все мы, своего неизвестного прошлого. Словно там, как в подземном склепе, спит дракон, который объявится в положенные сроки и – поглотит нас.