Текст книги "Повелитель снов"

Глава 86

Сергей Сергеевич поморщился, но на лице его не отразилось ни гнева, ни обиды… Да их и не было! Он был уверен в своей правоте.

– Мир поменялся, поменялся стремительно, а ты этого не понял, Дрон. И уже не поймешь. Сейчас если не работаешь на себя, значит – на кого-то другого. И он использует твой талант, мастерство, успех – к своей выгоде, обогащению, процветанию. Таков мир.

Он прикурил сигарету, жадно затянулся несколько раз, выдохнул горько:

– Мир пирует. А ты сидишь, как крупье, и мечешь шарик… «Делайте вашу игру, господа!» Надоело! Надоело обслуживать чужую игру, когда все реальные люди делают свою. Поэтому и к тебе у меня – ничего личного. Ты понимаешь?

Личное… Зависть. Ненависть. Ревность. Месть. И каждое слово хлестко, как удар плетью… Что я забыл? Жадность. Скаредность. Подлость. И – власть.

– Понимаю, – отозвался я. – Как говаривают в фильмах – я оказался не в том месте, не в то время…

– Это так.

– Времени не существует. Время – лишь то, чем мы его наполняем.

– Но для кого-то оно продлится, а для тебя – может закончиться. Как для Аскера.

– А ты редкая сука, Бобров.

– Это эмоции. Я такой же, как остальные. Мы живем в рациональном мире.

– Или – в войне. В которой и живых давно не осталось.

Бобров только покачал головой:

– Журналистика сыграла с тобою дурную шутку. Ты разучился говорить просто.

Просто… Как тут скажешь просто, когда все эдак закручено? Одно было хорошо: зачем-то я Боброву все же нужен. Мужчина он без комплексов, мог бы «уколоть» летально и закопать прямо в степи. Или в море сонного кинуть. «Трусы и рубашка лежат на песке, никто не плывет по опасной реке». Поганая картина.

– Зачем ты меня сюда привез, генерал? Развлечься беседой с умным человеком?

– Альба – дама своенравная… И с дуриной, как все ученые тети. И – поставила условия.

– Тебе – ставят условия? И ты – это терпишь?

– Пока. Твое умничанье я тоже терпел! А на душе кошки скребли, особенно когда мы с Гнатом общались… Ты же думаешь вслух! А ну – додумался бы? И что тогда?

– И – что?

– Одним покойным генералом СГБ стало бы больше. На фоне здешнего беспредела никто бы и не удивился… Гнатом больше, Гнатом – меньше…

– Значит, в связке с вами Свиридов.

– Дурак ты, Дронов, хоть и умный. Про то, что Алефа с Лукой выпустили, – он, может статься, только сейчас и узнал. В изоляторе у меня человечек прокуплен. Он и расстарался. Выпустил двух ореликов – как пьяных дебоширов.

– Не понимаю…

– Чего?

– Лука же едва не прибил вашего непримиримого Алефа прошлой ночью! И прибил бы, если бы…

– Недоработка. Лука у меня лет двадцать на контакте, но на пассивном. А так – самостийно бандитствовал понемногу, наемствовал – на хлебушек с водочкою зароблял… Ведь ты как свалился – события словно с цепи сорвались и помимо меня пошли. Чуть не поломал все, стервец! И ладно бы по уму – по случайностям глупым!

– Алеф – казначей?

– Да. Должен самолично методику просмотреть, изделие в виде диска получить, и – только тогда проплата…

– И Аскера ты вызвал…

– …чтобы он полег здесь смертью героя. Нам с Алефом еще работать и работать.

– Тебе на него? Или – ему на тебя?

– А какая разница, если приносит деньги? И власть? Обоим?

– Тебе мало власти?

– Что власть без денег? Сон. Ведь какое положение на нашей «вертикали» и «горизонтали»? «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу…» И ведь есть о чем вздыхать… «Доска» в любой момент может прогнуться, а то и – кончиться. И – что прикажешь? Мирным пенсионером тужить? Или за похлебку у какого банкирчика в службе безопасности прогибаться?

С деньгами без власти – лучше, но как-то… скучно. И непривычно. Пожалуй, получу очередное звание и – плавно передвинусь на место покойного сенатора. Умно?

– Методику ты собираешься…

– Контролировать. Сам. Один. Под государственной «крышей» это всегда делать сподручнее и проще, чем без оной.

– Но Алеф…

– О, за методику Алеф не только деньгами заплатит… Наше внедрение в том направлении пойдет такими темпами…

– Платить он будет жизнями.

– Без этого не обойтись. Ну пригробит он пять – семь сотен евреев или тысячу-другую зажравшихся американцев – кому их жалко? Зато потом десяток своих сольет… И виновных найдем быстро, и в Гаагский трибунал представим… Алефу – карьерный рост, мне – чины… И обоим деньги. И всем – есть чем себя занять! Правительствам, парламентам, судам, журналистам, геополитикам, криминологам, следопытам мирового закулисья… Карусель.

«Манит, манит, манит карусель в путешествие по замкнутому кругу…» – вспомнилось мне. А вслух я произнес:

– Круг… Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности.

– Что?

– Ураборос. Змей, жалящий себя в пяту. Бред мироздания.

Глава 87

На душе у меня было горько. И пусто. И хотя даже у приговоренного и уже взошедшего на эшафот теплится надежда – вот появится гарольд, и известит монаршую волю о помиловании, и тем – только укрепит свою власть, ибо в ней – не только казнить – это может и разбойник, – но и миловать, что делает государя подобным богам… Или – слетит голубь, и исполнит Волю куда более высокую, и вместо тягот, цепей, улюлюканья толпы, любопытных, страждущих лицезрения чужой смерти глаз – будет жизнь…

Но сутки бессонницы, наполненной событиями, тревогами, надеждами и – редким мучительным забытьем, сделали мое восприятие мира и собственного состояния каким-то отстраненным и словно не важным… Не важно было, где я, что со мною теперь и – что станется…

Я огляделся… Мы сидели в просторном гараже при каком-то особняке; по стенам тускло горели плафоны, и понять, день теперь или уже ночь, было невозможно. Голова, опьяненная неведомым снадобьем, постепенно прояснялась. И выходило…

Да. Все, что делал генерал до этого, – было просто, понятно и конструктивно. Сначала послал за мною Алефа и Луку, а когда те встретили нежданный вооруженный отпор, явился сам и одним выстрелом решил проблему. Потом легко и спокойно выяснил, что я знаю, чего – нет… И – отправил в сонное небытие. Но – небытие временное. И теперь – свободно так и ненавязчиво рассказывает о давнем и недавнем прошлом… Зачем?

Душу облегчить? Растревоженную совесть пригладить? Да нет у него на душе никакой тяжести, да и совести никакой нет. Что тогда? Эйфория? Кураж? Поделиться со мною информацией, отвлечься, расслабиться… Все равно никому и никогда не скажу… Нет. Не тот уровень. Генерал – не сявка и не фартовый, чтобы языком зря молоть. Зачем тогда он притащил меня в этот подвал? Выполняя пожелание Альбы? Тогда – главенствует здесь не генерал, а эта мрачная дама? Или – тот, кто стоит за ней?

«А стоят за ней силы мрака и тьмы…» – нашептал мне голос, но был он ироничен и несколько не ко времени… Да, если разложить деяния любого человека до простых составляющих, то откроется истина – страшная или возвышенная: кому, собственно, служит этот человек – Господу или его лукавому антагонисту, нежити, небытию…

Я тряхнул головой: не вполне еще отошел… Итак… Если генерал действует неконструктивно и вместо простого варианта выбирает рискованный… Значит, и он, и Алеф – оба зависят от Альбы, зависят серьезно! И это – мой шанс.

– Послушай, генерал… Твоя Альбина Викентьевна…

– Во-первых, она не моя, во-вторых… – Чувствовалось, что Боброву хочется выразиться коротко и жестко.

– То есть методику в виде готового «продукта», по крайней мере, в полном объеме она тебе так и не выдала, а? – перебил я его. – Умная женщина. Тут и особой логики не нужно: как только методика будет у тебя – надобность в ней отпадает… Это касается, кстати, и Алефа: зачем ему платить тебе деньгами или информацией, если можно…

– Прекрати нудить, Дрон! Постоянное взаимное недоверие – условие нашей работы. И с Алефом мы, так или иначе, сумеем выстроить приемлемые для нас схемы.

– То-то голос у тебя звучит радостно, как стекло по кровельному железу… Итак, Альба методику «зарыла». И возможно, в прямом смысле этого слова: степь велика, копать – не перекопать… Ни диска, ничего. И все – у нее «в голове». Я прав?

Лицо Сергея Сергеевича было не просто кислым: оно было таким, словно он пережевывал лимон целиком, и челюсти свело настолько, что уже ни выплюнуть, ни проглотить.

– Дронов, ты умный… И должен мне поверить. Жизнь…

– «…дается человеку один раз, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» Николай Островский. «Как закалялась сталь».

– Прекрати юродствовать! Ты должен понять – жизнь ценна сама по себе, и… ты останешься жить только в том случае, если перейдешь на мою сторону!

– То есть?

– Будешь работать на меня.

– Расписку кровью писать? Или как?

– Или как. Крови уже достаточно. Пока ты почивал, пистолетик, из коего я уложил бедного Луку, побывал в твоей ладошке, и одно убийство на тебе уже висит. Ствол, само собою, останется у меня, и если только взбрыкнешь – на нем повиснет еще пара трупов совершенно добропорядочных и ни в чем не повинных граждан… Убитых с исключительной жестокостью. Тебя найдут быстро, обещаю. И, учитывая особый цинизм преступления и твое неадекватное поведение в камере временного изолятора – неадекватное поведение я тебе тоже устрою, любые твои возможные показания насчет генерала внешней разведки и какого-то там «проекта смерти» искренне сочтут полным и всесторонним бредом. И соответственно, отошлют или на обследование в психушку, или запрут в одиночку – это детали, что о них… Где ты и скончаешься безвременно… Убедительно изложил?

– Доходчиво. Что будет с Аней?

– Ничего. Живите дружно и счастливо или – дурно и скверно – это ваши дела. Но – в России. Чтобы из-под руки не ушли. – Он замолчал, поиграл желваками. – Мне нужна методика Альбы. А не ваши куцые жизни. Но вам они – дороги. Не спеши решать, Дронов, ты человек горячий, ляпнешь, не подумав…

– Тебе честно, генерал?

– Откровенно.

– И вижу, что время изменилось. И понимаю, что ты поступаешь в соответствии с ним. Тот, кто не поспевает за временем, остается вне его. Ты прав: я хочу жить. И хочу соответствовать времени. Но…

– Я все изложил тебе мотивированно, Дронов. И логично. Мне ни к чему тебя убивать. Ты и без того будешь повязан по рукам и ногам.

– Дай сигарету.

Я закурил, окутавшись дымом… Затягивался быстро, выдыхал еще быстрее… Бобров – умный. И вербовки проводил не раз и не два. И понимает, что я ему не верю. Потому что правильнее – использовав человека – списать. Чтобы проблем не возникало. «Нет человека – нет проблемы». Но и другое он понимает: в том положении, в каком я нахожусь, люди цепляются за соломинку. И рассуждают одинаково: вот сейчас я выберусь из этой пиковой ситуации, а потом… Самое грустное в том, что это – чистая правда… И я именно так и думаю… И – он это знает. Круг. Бред мироздания.

– Ну?

– Согласен, генерал.

– Что-то ты больно напряжен для согласного.

– Думаю. Как остаться в живых после того, как непосредственная надобность во мне отпадет.

– Ну и слава Будде. Ты стал мыслить конструктивно. Эмоции всегда мешают. Применение я тебе найду, будь уверен. Ты слишком умен, чтобы умереть.

– Жизнь покажет.

Глава 88

– Кофе у тебя здесь есть, Сергей Сергеевич?

Генерал налил мне из термоса крышку до краев. Кофе был слегка остывший, но очень крепкий.

– Ты не ответил на главный вопрос, генерал. Даже на два.

– Слушаю?

– Где Аня?

– Здесь. И Аня, и Альба, и Аскер. Все здесь. И пара моих ребят.

– Что с Аскером?

– В коме.

– Почему он еще жив?

– Куда спешить? Руки не дошли. Ведь погибнуть он должен смертью героя… И – мотивированно.

– Например, от руки Алефа?

– Возможно.

– Зачем вам Аня?

– Пожелание Альбы.

– Я тоже – ее «пожелание»?

– Да.

– Зачем я ей?

– Не знаю.

– Зачем я тебе?

– Ты же понял: развести Альбу на методику. Существует диск; не может она постоянно грузить «из головы»… Тебе нужно узнать – где он.

– Почему не сам?

– Мне она не верит.

– Хватит темнить, генерал! Если Альба у тебя и что-то скрывает… Нет людей, способных выдержать любое психологическое или физическое воздействие. У всех – свой «порог». И ты это знаешь и – не можешь дожать Альбу? Не верю!

– Да нельзя ее ни дожать, ничего! – взорвался вдруг Бобров. – Она – ненормальная! Законченная стерва, шизанутая, дерганая, непредсказуемая! С ней даже говорить невозможно – словно уплывает куда-то и взгляд – сквозь тебя… Попытался я на нее надавить, как ты сказал, психологически и – что? Она зажигалкой – щелкнула, ладошку под пламя подставила и – улыбается… И боли не чувствует, в этом я поручиться могу!

– Как у вас все сложно…

– А я о чем?! Бери деньги, давай «товар»! И получи все, что душе угодно: лабораторию, персонал, остров, десяток мачо… Все! Она только ухмыляется. И – молчит. Ведьма! И колотит ее постоянно! Я уж подумал – не на наркоте ли – нет, всухую отлетает! А то вдруг посмотрит на меня так – будто я черт из ада…

– Резон в этом есть. Тебя там явно заждались…

Бобров брюзгливо поморщился.

– Это не фигура речи, это чистая правда. Я вот – тоже тебя опасаюсь, – пояснил я.

– Твои опасения – нормальны, рациональны, объяснимы. А она мечется, словно загнанная… Я не могу понять ни ее логики, ни ее поступков! Ты попытайся!

– Почему ты решил, что она мне доверится?

– Потому что в такой ситуации любой человек хочет довериться хоть кому-то! И это она настояла, чтобы тебя привести живым! Вместе с рисунками! Видимо, тут – личное… Возможно, ты произвел на нее впечатление… Тогда, давно. Ты искренен. И тем – уязвим. Но есть в тебе что-то… И еще. Я думаю, она дама с большими комплексами. И ей очень хочется покрасоваться. Своей ученостью… А не перед кем. Ты – как бы сторонний… И еще…

Сергей Сергеевич говорил, говорил, говорил… И чем больше он говорил – тем яснее для меня становилось то, о чем он молчал: он боится Альбы! Боится панически, неосознанно, но от этого ему только страшнее; так дети боятся колдуний! И его собственное подсознание разворачивает страх в картину вязкую и навязчивую, от которой не уйти и не скрыться… Да и надуманным этот страх не назовешь: он знает, что Альба уже отправила на тот свет многих, но не знает, к а к она это сделала.

Он привык повелевать, привык разрабатывать многоходовые комбинации; но всегда и везде они подчинялись сухой логике и стояли, как на опорах, на слабостях других людей: их страхе, жажде денег, славы, самоутверждения. И вдруг – столкнулся с женщиной, которая словно спит наяву; для нее все происходящее – всего лишь тень ее мыслей, и оттого все люди походят на нарисованные Аней образы – или гротескны, или мнимы и несущественны… И то, что окружающие считают высокомерием, – просто погруженность в свой собственный мир… И генерал этой ненормальности тоже боится; и зол оттого, что и понять не может, и изменить не в силах… А тут еще и Алеф… И деньги… И власть, которая, кажется, уже в руках… И все – ускользает по непонятной причине, и слишком многое поставлено на карту…

– Ты «оформишь» меня микрофонами?

– Нет. С Альбой эти фокусы бесполезны. Она действительно хороший технарь, и в комнате у нее не работает ни одна прослушка. Но…

– Но?

– Чтобы у тебя был стимул. Произвести на Альбу впечатление и убедить ее выложить методику – теперь главное и единственное дело в твоей жизни. Иначе ты ее не сохранишь.

– Умеешь ты ободрить, генерал.

– Стараюсь.

– Где она теперь?

– В особняке. В комнате.

– Ты так и потащишь меня туда, скованного? Вместе со стулом? Эдак трудно произвести впечатление.

– Стулья там есть. А вот «кандалы» оставим. Алеф меня просветил: уж очень ты прыток и непредсказуем. Да я и сам знаю.

– А что в этой жизни предсказуемо?

– Ты прав. Ничего, кроме смерти.

Да. Я прав. Генерал не просто боится Альбы – он тоскует… И тоску эту странную я наблюдал не раз и не два…

Бобров тем временем жестко скрутил мне руку назад, отстегнул наручники от стула и сковал запястья сзади.

– Ну что – двинули? Про нашу беседу Альбе – ни слова. Я ей сказал, что накачал тебя сонниками и теперь просто привожу в чувство. – Генерал замолчал, усмехнулся. – Да так оно и было.

Мы поднялись по лесенке, прошли длинным, абсолютно пустым и стерильным коридором и оказались в большой комнате. Окна были наглухо занавешены портьерами; посередине стоял большой круглый стол и несколько стульев; поверху, вдоль стен, были расположены мостки с перильцами, к ним вела крепкая деревянная лестница; там же находились двери в спальни. Еще один коридор вел, скорее всего, на кухню.

За столом сидел Алеф: спокоен, невозмутим. А ведь и его пребывание здесь было бурным; но было в этом жестком мужчине то, что присуще восточным людям и называется «фатум». Это не рок и не судьба, скорее – предопределение… И человек, считающий себя подчиненным фатуму, как бы освобождается от беспокойства за будущее, свойственное европейцам. Перед Алефом стоял большой заварной чайник и пиала с зеленым чаем.

– Тебе туда, – показал Бобров на небольшую дверь. – И – без глупостей.

– Да какие уж глупости при нашей бедности… Аня там?

Генерал кивнул и открыл дверь. В комнате царил полумрак, и сначала я почти ничего не разглядел. Генерал усадил меня на стул, пристегнул наручником к батарее и вышел.

Голова сделалась пустой и гулкой. И не было в ней ни воспоминаний прошлого, ни надежд на будущее. В такие моменты с человеком остается только настоящее.

Глава 89

Постепенно глаза привыкли к полумраку. Комната была небольшой, с такими же, как и в гостиной, наглухо занавешенными портьерами окнами и оттого казалась особенно сумрачной: освещение – лишь небольшие бра на стенах… По периметру комнаты были расставлены картины Ани. Запах бензина еще не выветрился, хотя кондиционер работал на полную. Аня была в кресле и словно спала.

– Что с ней? – резко спросил я Альбу, сидящую за столом перед включенным компьютером.

– Спит.

Я пригляделся. Дыхание девушки было ровным и спокойным.

– Не переживай. Как и всякий психотерапевт, я владею гипнозом. Сейчас ей хорошо – она просто видит сны. А мы – явь, куда более худшую.

– Люди живут в той яви, какую создают сами.

– Это заблуждение. Человек – существо совершенное, но почему-то все данные ему совершенства он употребляет лишь на то, чтобы возвыситься над другими. Любой ценой.

– Кто как.

– Ты даже не поздоровался со мною, Дронов. А где же учтивость?

– Сложно оставаться учтивым, будучи прикованным к батарее.

– Такие здесь правила.

– Да? И кто их установил?

– Трудно сказать. Как видишь, у нас здесь почти конклав. Ни войти никому стороннему, ни выйти, пока не договоримся.

– До чего?

– Вот это и есть самое интригующее… Понять, что каждый из нас хочет получить. Или – сохранить.

– Из вас.

– Нет, Олег Владимирович, из нас. Ты ведь хочешь сохранить жизнь? И эту девочку? – Альба выдержала паузу, устремив взгляд в пространство, закончила: – Как и все мы.

Теперь она замолчала надолго. А я – рассматривал ее. Альбе было слегка за сорок, но женщиной она оставалась, безусловно, эффектной: стройная, с правильными чертами лица… Вот только лицо ее было застывшим, словно сросшаяся с кожей маска: смесь высокомерия и презрения. И в опущенных уголках рта – горечь о жизни, какая могла бы сложиться, но – не состоялась…

Альба посмотрела мне в глаза, и в них я увидел такую тоску – по жизни, по людям, по общению, что у меня защемило сердце. И мне вдруг захотелось подойти к ней, погладить по волосам, утешить… И она этот импульс уловила: прикусила губу, опустила наполнившиеся слезами глаза… И сказала через минуту глухим голосом:

– Ты и представить себе не можешь, Дронов, что способна понатворить женщина, которую никто никогда не любил… Никто и никогда. Кроме родителей.

Да и от них… Папина установка: «Стань великой». На стенах спальни – портреты Марии Жюлио Кюри и Софьи Ковалевской. Мамина установка: «Будь жесткой. Не дай себя обмануть». Мужчинам, естественно. И ни папа, ни мама не сказали: «Будь счастливой». Наверное, сами не знали как. Ты знаешь?

– Да. С-часть-е – это когда ты часть кого-то. И кто-то часть тебя. Жить другим и для другого. Отдавать все и ничего не требовать взамен. И всего – желать. Вот и вся премудрость.

– А мои родители… Они, наверное, ничего не ведали – о счастье… Папа был доктором технических наук и всю жизнь мучился комплексом неполноценности оттого, что не сделался Фарадеем или Ньютоном. Мама… Она всю жизнь боялась быть обманутой, потому что… до того, как вышла за папу замуж, ее обманывали и бросали бессчетно… И она – всю жизнь боялась и ждала – когда и он ее бросит… И чувствовала даже некоторое разочарование, когда этого не происходило… И чтобы не стать брошенной и преданной, сама пыталась уйти несколько раз… И все это я понимаю теперь, а тогда – я в этом жила и переживала, и боялась, что папа и мама разойдутся, а меня сдадут в детский дом и я останусь одна, среди чужих и незнакомых… Или они умрут, и я снова – одна… Одна…

Всю жизнь я больше всего боялась одиночества. И всю жизнь провела именно в нем. Великой и жесткой. Меня никто и никогда не смог обмануть. Потому что больше всего на свете я, как и мама, боялась разочарований и оттого… очарование любым мужчиной вытравляла из себя ядом неверия…

Признаться, мое неверие и высокомерие было оправданным застарелым мужским шовинизмом в науке… Наука вообще состоит из дрязг, несостоявшихся амбиций, нереализованных проектов… И если ты хочешь не просто преуспеть, но – стать великой, необходимо отрешиться от собственно женской природы…

Сначала я пошла по стопам папы. Он так хотел. И поступила в политехнический на специальность «телекоммуникации». Закончила три курса и поняла – не мое. Хотя я уже тогда была зачарована экраном… И тем, что может происходить с обратной стороны его… Но меня интересовали люди. И из людей более всего – я сама. А тут еще и это неотвязное – «Будь великой!». И другое – «Не будь податливой. Будь жесткой». С этим… почти невозможно жить.

А вокруг… Кипели страсти, девчонки и ребята сходились, расходились, женились, изменяли друг другу… Я поучаствовала «в процессе» только затем, чтобы меня не считали «синим чулком». Мой первый мужчинка был хорош собой, эгоистичен и самодоволен. Связываясь с ним, я знала, что ничем не рискую: такого полюбить невозможно. И он – не сможет бросить меня. Потому что я непременно сделаю это первой. Я так и сделала.

На всем курсе была, казалось, только одна счастливая пара… И этой счастливицей, по иронии судьбы, оказалась моя подруга… Вернее, она считалась ею: у женщин не может быть подруг по самой прозаичной причине: мы всегда завидуем… Завидуем, что счастье выпало не нам. И было очень стыдно, и хотелось избавиться от зависти, но мешала ревность: почему он выбрал ее, я же умнее, лучше, совершеннее! И ты незаметно начинаешь прилагать усилия, чтобы это счастье разрушить, и, когда все получается, понимаешь, что тем ты разрушаешь и свое собственное будущее счастье, и способность любить…

Я отбила у подруги ее мужа. Вернее, сделала так, чтобы он со мною переспал и ей стало известно об этом… Сначала они делали вид, что я – стерва, а между ними ничего не изменилось… Но я уже тогда – нет, не знала, чувствовала, как всякая женщина, – трещинка в отношениях, когда один из двоих был не верен, постепенно становится пропастью… Их счастье кончилось, но и мое не настало… Да и… Зависть живет много дольше, чем чужое счастье.