Текст книги "Время барса"

Часть шестая
РАЗВЕДКА БОЕМ

Глава 36

Маэстро свернул прямо в степь. Она неслась под колеса бесконечной выжженной явью, пока не показались первые виноградники поселка, большой, когда-то колхозный сад, наезженные дороги. Маэстро сориентировался, крутнул руль, обогнул виноградники по целине, и автомобиль снова помчался по сухой полыни бездорожья неведомо куда.

В салоне повисло молчание. Аля безучастно смотрела на дорогу. Ей было безразлично, куда они несутся, откуда, зачем. Прошлая жизнь показалась ей призрачной, не существовавшей никогда, а теперешняя… Да и можно ли считать жизнью бесконечную гонку со смертью? Или это как раз и есть жизнь, просто разные люди бегут от беззубой с разной скоростью? Вернее, с разным успехом? Да какое там: считать успехом случай пережить сверстника на десять лет нищеты и пятеро суток агонии? Нет, в этой игре победителей не бывает, все приходят к печальному финишу… Или – не все? И пыльное земное бдение – только предтеча настоящей жизни?..

– Маэстро, – разлепила Аля спекшиеся губы. – По-моему, я схожу с ума.

Мужчина быстро глянул на девушку и снова сосредоточил взгляд на дороге.

– Нет. Это мир сумасшедший. А ты нормальная.

– Разве можно выжить в сумасшедшем мире?

– Даже нужно. Куда хуже – подчиниться ему.

– Влад… А ты? Ты подчинился?

Некоторое время Маэстро молчал, потом произнес тихо и внятно:

– Не знаю.

– Жаль.

– Мне тоже.

– Влад, а куда мы едем, ты хоть знаешь?

– Смутно, – улыбнулся Маэстро.

– Ты хочешь нагнать тех, на «девятке»?

– Тех или других… Не так уж важно. – Он помолчал, жестко свел губы, произнес зло:

– Плохо.

– Что – плохо?

– Мы с тобой изначально не выбирали территорию войны. А теперь у нас не осталось и времени. Это плохо. Похоже на бой с тенью. Вернее, с несколькими тенями в ограниченном пространстве. Или в окружении. Придется успевать поворачиваться, чтобы срезать очередного нападающего. – Горькая усмешка пробежала по губам. – По сравнению с оборонительным боем засада – просто песня!

Вот только засаду теперь выставят нам.

– И ты сейчас…

– Лучшее, что я сейчас могу сделать, это постараться не выскочить на нее в лоб. Выйти на охотничков за черепами вскользь, там, где они если и ждут, то не очень. Тогда у нас будет шанс.

– А сейчас?

– Сейчас? «Призрачно все в этом мире бушующем…»

– Влад, все действительно настолько плохо?

– Разве я сказал «плохо»?

– Да.

– Выпутаемся. Ты еще не разучилась стрелять?

– Я… Влад… Я больше не хочу стрелять. Маэстро замолчал, лицо его словно окаменело. Але показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он произнес:

– Наверное, ты права. Права. Только…

– Только – что?

– Войну против нас уже начали. А на войне как на войне. Победитель всегда прав, побежденный всегда мертв. Третьего не дано.

Маэстро замолчал. Але тоже не хотелось ни говорить, ни думать. Жара стала непереносимой. Воздух, что врывался в окна автомобиля, стал раскаленным настолько, что мешал дышать. Вдали, под выгоревшим добела небом, привольно дремало море. Отсюда, с высоты, оно казалось ультрамариновым и прозрачным.

Девушке почудилось, что можно взлететь над ним и рассмотреть до самого донышка…

Рокот сначала был слышен едва-едва и походил скорее на заунывный, повисший на одной ноте вой водного мотоцикла: там, далеко внизу, синюю могучую гладь рассекал одинокий мотоциклист, оставляя за собой узенькую белую полоску.

Вертолет показался позже. Заслуженный «Ми-8» неспешно прошел вдоль берега, развернулся, переваливаясь, словно тяжелый жук, демонстрируя на желтом брюхе блакитную надпись советских еще времен: «ГАИ».

– Над седой равниной моря гордо реет глупый пингвин. Он и сам уже не помнит, как сумел с земли подняться… – раздумчиво произнес Маэстро.

Вертолет снизился, порыскал над шоссе; пилот начал утюжить площадь «по квадратам», вдумчиво и неспешно.

– …Он парит вторые сутки над равниной океана, потому что он не знает, как сажать себя на плоскость!

Маэстро выпрыгнул из автомобиля и стал внимательно наблюдать за вертолетом.

– В чем дело, Влад? – встрепенулась Аля.

– Песню помнишь, девочка? «Здравствуйте, дачники, здравствуйте, дачницы, летние маневры у нас да начались…»

– У тебя игривое настроение? Мужчина кивнул:

– «Ой ты песнь моя, любимая, цок-цок-цок – по улице идет драгунский полк…»

– Он за нами? – произнесла Аля разом севшим голосом, проследив за взглядом Маэстро и в небольшой уже точке опознав вертолет. До этого, погруженная в собственные переживания, она не замечала ничего вокруг, кроме запахов моря и полыни. Девушке показалось, будто душа ее затрепетала мягко, тревожно… Испуг еще не успел родиться, но страшные воспоминания о загонной охоте на них мигом поднялись из стылого омута подсознания и наполнили сердце страхом, холодом, жутью.

– «Сапоги фасонные, звездочки погонные, по три звезды – как на лучшем коньяке!»

– Влад! Прекрати!

– Не бойся, девочка. Этот недоношенный птеродактиль нам не опасен. Сейчас он уйдет на юг, ему удобнее с юга квадраты чесать.

– Какие квадраты? Почему – чесать?

– Пилот работает по квадратам. Ищет.

– Нас?

– Скорее всего. Больше некого. Удобнее всего ему с юга на север по прямой, возврат – полусферами, так большая площадь проверяется и не один раз… Да и с юга, от солнца, он невидимкой заходит: мало ли что… А то – ракета встречная в пасть влетит.

– Какая ракета на мирной дороге?

– Известно какая: «земля-воздух».

– Влад, у нас в стране, конечно, бардак, но не до такой же степени!

– Во-первых, до такой. Во-вторых, береженого Бог бережет, и летяга поговорку эту блюдет свято. И в-третьих – метода, сиречь традиция: чему обучили, тому и следует. Заметь, геликоптер мог и на бреющем пойти вдоль дороги, а – поберегся: видать, в Чечне небо утюжил или где там… Небо здесь мирное, а летун работает как на боевом вылете. О чем это нам говорит?

– Ну и о чем?

– Ваша ирония, дитя девяностых, неуместна. Это говорит нам о многом!

– Ну ты и болтун! – искренне удивилась Аля. – Ты знаешь, что нам теперь делать?

– Уходить. «А мы уйдем на север! И там – переждем опасность!»

– Почему на север?

– Милая барышня, это фольклор моего детства. Незабвенная речь шакала перед нашествием Рыжих Псов. «А когда все подохнут – мы вернемся!» За точность цитаты не поручусь, а по существу – установка здравая, а?

– Что-то ты игрив не по погоде. И не по возрасту.

– Уж каков есть. – Маэстро, все это время внимательно наблюдавший за Алей, удовлетворенно кивнул, отметив, что первый спонтанный страх у девушки прошел, не успев разродиться ни в панику, ни в беспокойство.

– Пришла в себя?

– А я и не уходила.

– Да?

– Влад! – Аля с удивленным негодованием смотрела на Маэстро. – Так ты этот балаган персонально для меня устроил?

– Балаган? Какой балаган?

– Цирк? Решил отвлечь барышню от черных мыслей и жутких реалий?

– Вроде того, – пожал плечами Маэстро.

– Ну надо же… Заботливый.

– Это плохо?

– Это хорошо. Но я если и боялась, то самую малость, правда.

– Тем лучше.

– Я не подведу тебя, Влад.

– Я и не сомневался.

– Так куда мы теперь?

– К морю. Отдыхать. Пока есть такая возможность.

– В смысле?

– Позагораем, поплаваем. Поныряем.

– Ты знаешь, я уже так нанырялась, что… до конца жизни хватит.

Вертолет, барражируя где-то вдали, развернулся, пошел на следующий круг.

– Мы что, к морю на этом паленом джипе покатим?

– Бросим. – Маэстро Улыбнулся. – Продавать – нет ни времени, ни покупателя, ни желания. Добрые люди подберут. Так что – собирай пожитки.

– Да у меня и пожитков никаких. Только то, что на мне. Маэстро, у тебя хоть план какой-то есть?

– А как же! «Таварыщ Малыновскый, у вас есть план? Нэт? Тогда мы будзм курыть, план таварыща Жюкова».

– Маэстро! Я серьезно?

– А если серьезно, то зачем нам план? Ну как…

– По пунктам. Первое: кто против нас работает? Какими силами? Какие цели преследует? Кто осуществляет оперативное руководство? Кто отдает приказы по существу? Знаем мы ответы на все эти вопросы?

– Нет.

– А значит…

– Нужно провести разведку?

– Угу. Но линии фронта – нет, противника, окромя винтокрылой машины ГАИ, задействованной, скорее всего, втемную, – тоже. А без ответа на вышеперечисленные вопросы нас просто сцапают, а дальше – как в народной телепесие: «Галина Бланка буль-буль, буль-буль…» Скверная перспектива, а?

– Да не боюсь я, Маэстро, и ты, судя по всему, меня вовсе не напугать хочешь, а наоборот. Нет?

– Дед. И бабка при нем. Так за какую линию фронта войти, чтобы взять языка?

– Не знаю я. Но ты-то знаешь?

– Обязательно. Подхватывай!

Маэстро подал девушке тяжеленный баул; сам два таких же закинул на плечи.

– Что там у тебя? – спросила Аля. Оружие.

И куда столько?

– В хорошем хозяйстве и сухарь – бублик, и стакан – за два. Сдается мне, скоро на этом милом побережье станет жарче, чем теперь. И немудрено. Лето.

По крохотной тропке, прорезанной в обрыве и окруженной со всех сторон чахлыми кустами, они спустились к морю. Там, внизу, на идеальном песчаном пляже, усыпанном телами редких в этот день отдыхающих, казалось, был совсем другой мир.

Вялая многодневная лень витала сонным заплывшим призраком над всем и всеми. Люди приехали отдыхать и желали за свои деньги отлежать с чувством.

Море вблизи было блекло-мутным, штилевым; мужчина и девушка расположились там, где обрыв доходил почти до воды, у высоких камышей, на гладком галечном пляже.

– Ну и что задумалась? Раздевайся и загорай.

Сам Маэстро собрал волосы шнурочком, сбросил футболку, подвернул джинсы, потоптался по песку, приноравливаясь. Завернул пистолет с навернутым на него глушителем в футболку, погрузил в пакет.

– Пойду по берегу послоняюсь.

– С оружием?

– А что делать? Привык, как к трусам, – А я что?

– Загорай. Да за сумками присматривай. – Маэстро навернул на другой пистолет глушитель, положил рядом с девушкой, под полотенце:

– И повнимательнее.

Народец здесь по курортной поре ушлый!

– Маэстро, а может, мы вместе?

– Нет.

– Почему?

– При полностью неясных вводных возможен только один вид разведки – боем.

Пожелай мне удачи.

– Удачи.

– К черту.

Маэстро развернулся и побрел вдоль берега к пансионатам и приморскому поселку. Он шел неспешно, танцующей, развинченной походкой разомлевшего от вина и полной расслабухи свеженького кавалера при легких деньгах, всегда готового к карточной игре, матримониальным приключениям и выпивке.

– Влад! – окрикнула его Аля.

– Ну?

– Ты… ты, пожалуйста, возвращайся.

– Я вернусь, девочка.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– А что мне делать, если…

– Стреляй. На поражение. Ты запомнила? Победитель всегда прав, побежденный всегда мертв. Третьего не дано.

Глава 37

– Икар вызывает Первого, прием.

– Первый слушает Икара.

– Патрулирую квадрат четырнадцать-В. В районе пансионата «Дельфин» наблюдаю джип, похожий по описанию на разыскиваемый.

– Как далеко это от места недавнего огневого контакта?

– Это где людей Черепа замочили?

– Икар…

– Виноват. Я хотел, чтобы по существу.

– Я понял.

– Километрах в сорока. Но не по шоссе. Целиной.

– Джипы ведь ездят и по бездорожью?

– Еще как ездят!.. Издеваетесь, шеф?

– Иронизирую.

– Там, рядом с этой бибикой, люди.

– Сколько? Можешь уточнить?

– Проблематично. Подойти ближе нельзя – спугну. Вы же сами говорили…

– Говорил. Используй оптику!

– Стараюсь…

– Так что там за люди?

– Мужчина и девушка.

– У тебя есть фотороботы?

– Первый, работать с вертолета по опознанию – это как с моста в бутылочку помочиться.

– Бросай шуточки, Икар. Все очень серьезно.

– Никто и не сомневается. Семь трупов среди бела дня! Или сколько там?..

– Эти люди ничего не заподозрили? На твой счет?

– Не думаю. Вертолет штатный, гаишный, парит себе, аки птах над цветком.

Да и я веду себя, как целка-гимназистка: мирно перепахиваю целину воздушных потоков километрах в семи от них. А то и подалее.

– Значит, уверен?

– А пес их знает! Вроде бросают они джип и книзу мылятся…

– Что?

– Ну, готовятся свинтить. Свалить. Исчезнуть.

– Полагаешь?

– Вот именно, полагаю! А уж как на самом деле, попа с ручкой или бумажка с кучкой, – это соображай… Может, мужик с девахой в кустики наладились, так сказать, расслабиться на природе и в неге… А мы тут предположения строим…

Если честно, то я в такой денек на их бы месте…

– Икар! Доложите точно: они уходят? Куда именно?

– Ни черта на таком расстоянии не видно! Может, пугнуть их? Ситуация и прояснится.

– Пугнуть?

– Ну! Пронестись на бреющем и отработать квадратик из пулеметов! Так нет у меня под брюхом стволов, заданьице – мирное насквозь!

– Икар, похоже, ты жалуешься?

– А хоть бы и так?

– Ладно. Не комплексуй.

– Кто комплексует? Я?!

– Нет. Присказка такая. Куда они направились?

– Говорю же, пропали в кустах. На обрыве.

– Тропинка там к пляжу есть?

– Тропинка?

– Ну да. Сход.

– Да сколько угодно!

– Вот еще что, Икар… Парень этот седой?

– Кто?

– Мужчина, что с девкой. Он – седой?

– А у него на голове косынка повязана. На манер спецназа. Ну да так сейчас полстраны ходит: мода.

– Ты сейчас их видишь?

– Нет.

– Пройдись над прибрежной полосой и понаблюдай пляжи. Но оч-ч-чень издалека. Если это они, пусть думают, тебя интересуют рыбные косяки, и не более того.

– А зачем службе безопасности движения знать про рыбные косяки, а, командир?

– Не умничай. Будет что новое – докладывай.

– Есть.

– Конец связи.

– Конец связи.

– Ричард вызывает Глостера.

– Глостер слушает Ричарда.

– Мне кажется, мои люди только что обнаружили Маэстро. И Куклу.

– Вот как? Вам опять кажется, Ричард?

– Информация будет проверяться и уточняться.

– Хоть это хорошо.

– Я хотел бы получить четкий и недвусмысленный приказ: что делать в том случае, если…

– …Это действительно они?

– Да.

– Уничтожить. Быстро, любыми силами и средствами, не считаясь со случайными жертвами в районе огневого контакта. Вы поняли, Ричард? Хоть напалмом их жгите, но уничтожьте. Раньше, чем они уничтожат вас. И ваших людей.

– Вот тогда вы и подоспеете на выручку, Глостер.

– Ваша ирония, Ричард, неуместна. Совершенно. Кажется, я информировал вас о сложности задачи.

– Так точно.

– Ну так выполняйте, черт бы вас побрал! Выполняйте!

– Есть. Я хотел бы уточнить…

– Сумму премии? Сто тысяч вам и столько же – вашим людям. Распределите сами. Да, Ричард, кто будет командовать операцией?

– Я.

– Это лучше всего. Даже если она не удастся.

– Она удастся, Глостер.

– Тогда я лично поздравлю вас на базе Южная. Уже через полтора часа. Ваш позывной в операции?

– Первый.

– Удачи, Первый.

– К черту.

– Конец связи.

– Конец связи.

– Первый вызывает Третьего.

– Третий слушает Первого.

– Кто у тебя сейчас в районе пансионата «Дельфин»?

– Вы имеете в виду силовое сопровождение…

– И это тоже.

– Только наряды милиции. Их можно использовать.

– Не подходит.

– Есть еще ряженые.

– Это лучше. Шухера они среди местных не вызовут?

– Да какое там!

– Ну и славно. Выдвигай их, пусть прояснят ситуацию.

– В смысле?

– Ты ориентировку на седого и девчонку получил?

– Только что.

– Похоже, они где-то в районе твоих пляжей.

– Понял.

– Слышу излишний кураж в голосе. Решил двадцать кусков зелени влегкую скосить? Не обольщайся, детка, ни с того ни с сего такие вот гранты никто не раздает. А уж я – тем более. Седой этот не просто опасен, он особо опасен.

– Я других по нашим временам и не помню.

– А он не из наших времен, Третий. Он из прежних. Знаешь, чем прежние от нынешних отличались?

– Ну?

– Они умели не только стрелять, но и думать.

– Думать?

– Не бери в голову. Подымай своих ряженых. Карточка этого седого и девчонки у тебя есть?

– Фоторобот.

– Народу на вашенском пляже много?

– Да откуда? Пляж большой, пансионат маленький.

– То есть немного.

– Нет. А сегодня – вообще…

– Чего так? Жара хоть куда.

– Ну. В тени под пятьдесят. Это уже не асфальт плавится, а песок.

– Так где же купальщики?

– По норам.

– Чего?

– Конца света ждут. Парад планет, затмение или там… По домикам попрятались.

– У нас каждый год – конец света.

– Ну. А народ это любит: помирать, так всем. Не обидно.

– Они что же, эти медузы пляжные, желают в фанерных сараюшках конец света переждать?

– А пес их знает.

– Забавно.

– Угу.

– Но не смешно.

– Да?

– Слушай приказание, Третий. Сам идешь на пляж ищешь мне этого странствующего киллера.

– И девчонку?

– Ну разумеется.

– И если нашел, то что? Вязать?

– Повязать, мил друг, ты никого из них не сможешь. И не должен.

Ликвидировать. Понял?

– Так точно.

– Доподлинно понял?

– Так точно. А если…

– Ну?

– Если уверенности не будет? В том, что они – те самые? Просто похожи?

– Вот для этого и используй ряженых. Пусть вызовут на жесткий разговор, лучше – на конфликт. Здесь не ошибешься.

– Понял. И тогда – мочить?

– Именно. Сразу. Немедленно. Быстро и без сантиментов. Даже если для этого понадобится положить полпансионата отдыхающих… Ты зря скалишься, Третий.

– Да я не…

– Я слышу по голосу. Настройся. Соберись.

– Есть.

– Это приказ. Уничтожить любой ценой. Любой.

– Есть.

– Тем более… за мертвых денег столько же, сколько и за живых. А хлопот меньше.

– С мертвыми – это завсегда так. Какие с мертвыми хлопоты? Никаких.

Глава 38

Спонтанная, разномастная пляжная компания из четверых отдыхающих, расположившаяся под хлипким зонтиком-навесом за дощатым столом в импровизированном ресторанчике-шале метрах в трех от воды, на бетонной надолбе, была уже основательно разогрета напитками и закусками, а говоря попросту, все четверо были крепко «клюкнумши», «дерябнумши» и даже «накачамшись». Все четверо казались людьми одного круга: бывшие интеллигенты, хоть и не потерявшиеся окончательно в рыночных волнах, но и нырнувшие не глубоко – в самый раз, чтобы прикупить по маломерной четырехкомнатной, прилично одеваться, курить средней паршивости сигареты, иметь малые сбережения в тещином чулке и на отдыхе позволять себе чуток расслабиться и погундеть не только о наболевшем, но о разном. Особливо о добре и зле. О разумном, добром и вечном. Впрочем… То, чем засеяли их головы тридцать пять лет назад, сейчас впору было выкосить, вытравить на корню, глядишь – в большие денежные дяди и выбились бы. Да только кому охота в тех чертополохах кандыбаться? То-то, что никому.

Проблема «отцов и детей» на террасе ресторанчика тоже присутствовала, пусть и в наметках. Мускулисто-жилистые завсегдатаи, местные вьюноши, потягивающие тепловатое пивко, смотрели на компанию потных, наклюканных, лакающих подпаленную «Метаксу» субъектов с ленцой и брезгливостью, как обычно смотрит «продвинутая молодежь» на сорокалетних старцев, пытающихся молодиться, подбирать вялые животики и вышагивать по-страусиному бодро и молодцевато на дряблеющих тонких ножках перед выводками нововылупившихся давалок. Впрочем, безжалостная самоуверенность юных никого из мужиков не задевала: возможно потому, что мудрая истина – «никого не пощадила эта осень» – справедлива для всех без исключений, дождись только, и, во-вторых… Вот именно: до осени этим желторотым еще дожить надо. А в-третьих, как уже было сказано, мужи изрядно клюкнули, и мир сделался вязким, собственные умозаключения – значимыми, повседневные заботы – несущественными и мнимыми.

Узнать в этой компании Маэстро не смогла бы даже Аля. Казалось, он постарел и погрузнел, а до того – пил неумеренно и рьяно лет пятнадцать, причем ординарные хересы и портвейны производства Уклюпинского завода убойных вин; сейчас, полулежа на липком столе, созданный Маэстро персонаж с туповато-вялым любопытством глазел на входяще-проходящих и на полоску песка перед входом в ресторанчик, по которой слонялись туда-сюда девчушки в символических бикини.

Дядько провожал их похотливо-отстраненными взглядами и снова безумно и тупо таращился на желтый песок. Молодые «культы» отпустили было пару колкостей на его счет, реакции не дождались и забыли. Седой неудачник сидит себе, глазея на телок и заглатывая слюни, ну и пусть его: за погляд денег не возьмешь.

Место Маэстро выбрал наилучшее: прямо напротив ресторанчика, укутанного со всех сторон и сверху пятнистой маскировочной сеткой, был окультуренный сход на пляж, с бетонными ступеньками, ухоженный, и тут же – съезд для машин, на тихонькую стоянку, условно охраняемую. Впрочем, за условную охрану брали вполне безусловные деньги, невеликие, ну да полноводные реки из ручейков сливаются, а крупные состояния – из копеечных гешефтов и профитов. Эту спорную мысль и доказывал, впрочем без особой горячности, худощаво-геморроидального вида субъект из этой самой не сказать чтобы веселой, но занятной компании.

– Принцип накопления любого действительно значительного состояния можно выразить старинной русской пословицей: «С миру по нитке – к празднику кафтан!» – монотонно и привычно шелестел он тонкими бесцветными губами. – Фраза Опоре де Бальзака о том, что за каждым крупным состоянием кроется преступление, – не более чем цветастая метафора. Мне, например, трудно считать преступником человека, предложившего людям игру… Да, эта игра азартна, она увлекает, она может обернуться поражением и проигрышем, но… Все, кто принял участие в любой из «пирамидок», – суть индивиды виктимного склада, и потеря денежная планировалась такими подсознательно и намеренно и замещалась гораздо более дорогой для них компенсацией – эмоциональным удовлетворением по поводу собственной значительности и значимости: ну, надо же, такой крутой и важный, а не погнушался облапошить меня, сирого и убогого. Значит, я этого стою!

– Не смеши меня, Анатолий свет Ильич! Не смеши! – брюзгливо отклячив слюнявую нижнюю губу, возражал худощавому нездорово рыхлый лысеющий дядька, подливая себе коньячок. – Какие гешефты, какие продажи-торговли, какие глупости!

Это в нашей самой мирной из всех латифундий, в которой даже покойный советский слон – все равно живее всех живых?! Да просто-напросто берется бумажка, дрянь этакая, клочок, понимаешь, папируса, какой по естественной надобности недоиспользовали – и то по недосмотру! И пишется, вернее даже, рисуется простенькая схемка-сказка про белого бычка… И вот уже вертикаль – буровые, трубопроводы, нефтеперерабатывающие комбинаты, наливные цистерны и даже эшелоны, экспортные организации, бензоколонки – все! – наименовывается ублюдочным словосочетанием «закрытое акционерное общество», и звучная аббревиатурка придумывается… Какой-нибудь «Кокойл», «Нюхос» или того похлеще. А что, собственно, произошло? А ничего! Гоп-стоп это, вот что! Как формулировали в Одессе: «Деньги ваши – стали наши!» И безо всяких изысков, и безо всяких гешефтов и иных дурных начинаний. В мелкие пакости, типа «пирамидок» и прочих песочниц, пускаются те, кому иного добра не досталось: разворовали!

Худощавый поджал губки, выкушал налитый уже коньячок, молчаливо кивнув на предложенное славословие «Будем!», зажевал кусочком шоколадки… Щечки его не порозовели, нет: они с каждой выпитой рюмкой становились приятного такого фиолетово-сиреневого цвета, будто на каждой было налеплено по четвертному билету советских еще времен.

– Воровство, конечно, имеет место быть, и в архикрупных масштабах, и тем не менее… Худощавый закатил глазки и ленинское словцо употребил к месту, и сотрапезнику вдруг показалось: будь тот в костюме, то непременно заложил бы большие пальцы рук за жилетку, похлопал бы его покровительственно по плечику, назвал «батенькой» и предложил расстрелять очередную партию заложников в назидание прочим. Маэстро заметил: пузатый даже головой тряхнул, отогнать наваждение.

Худощавый тем временем продолжил:

– А не кажется ли вам, уважаемый Пал Палыч, что вся империя «Микрософт» – это тоже не что иное, как «пирамида»? И все девяносто миллиардов Билли Гейтса – вы вдумайтесь, вдумайтесь в эту цифру, уважаемый! – есть не что иное, как большой мыльный пузырь, пшик, пустота, ничто… Ибо что есть современный компьютер? Производитель трехмерных цветных озвученных игрушек? Этаких эмоциональных таблеток, костылей для безногих? Индустрия развлечений, так сказать… Разве это заменит хороший глоток вина, ласку женщины, задушевную беседу? – Худощавый пожевал губами, будто пробуя на вкус, смакуя все, только что им сказанное, закончил риторично и глобально, несколько даже картинно поведя вдоль дальнего горизонта хиленькой костистой лапкой:

– А что может заменить море?

Еще один субъект, напоминающий хрестоматийного бородато-пенснявого интеллигента начала двадцатого века, всегда неудовлетворенного морально, сексуально, нравственно, материально и физически, ушедший было допрежь от неумеренно выпитого в легонькую прострацию и трансцендентальный диалог с собой, вскинулся вдруг боевым петушком, дозаправленным торпедным катерочком, с вызовом глянул на Маэстро и, получив в ответ тусклый и нелюбопытный взгляд, вздохнул, отвернулся и раззадоренным кочетом с торпедным дизелем в заднице налетел на собеседников.

– Легко рассуждать о вечном, роясь в хлеву! – безапелляционно выдал он соседям по столику, надел на нос роговые очки и тем – словно отделился толстыми линзами ото всего вокруг; мир для него оказался будто за аквариумным стеклом; глядя на пьяных, с потекшими лицами, сотрапезников, он теперь взирал на них победно, ехидно и зло. – Легко быть эстетом в тепле собственного навоза, не так ли, Анатолий Ильич? – продолжил он натиск, но худощавый вызова не принял, только ухмыльнулся криво, взял нож и вилку и с тройной энергией принялся за здешний шницель, угольно-черный, в застывающих хлопьях желтого жира.

– Вот именно. Легче всего… Легче всего человек привыкает к собственному дерьмецу. И умудряется там устроиться не просто комфортно, а… В своем дерьме можно усесться… как бы это сформулировать: куда приятнее, теплее и слаще, чем в чужом зефире, пастиле и даже шоколадном грильяже, ходить ему конем! Таковы человеки, и как их в лоск ни наряжай, как ни вылизывай глянцем разным – а все таковы! Сдери ты тысячедолларовый костюмчик с какого-нибудь нефтяного магната, банкиришки, чинуши кремлевского, кто получится? Жирный, обрюзгший, запуганный коротыш, с дряблым и немощным тельцем и загнанной душонкой, если и способной трепетать, то только при виде собственного прыща на заднице! М-да! Все в дерьмеце живем, все!

Накопленная в трансцендентном одиночестве дурная энергия перла из очкарика, аки семя из прыщеватого подростка; витийствовать он начал по первости сдержанно, но вскоре обличающий накал собственной речи зажег в его душонке нешуточный раж: бородатенький закатил глазки и уже раскачивался в такт собственным путаным словесам.

– И знаете, что примиряет меня целиком и полностью со всею несправедливостью этой куцей жизнишки? А то, что никто никого не переживет, все окочуримся, перекинемся косточками вперед, зажмуримся, в ящик сыграем, кто в тесовый, кто в цинковый, кто в фарфоровый; неравенство, конечно, ну да невелико горе, и при жизни в разные горшки-унитазы писали, в разные погремушки играли да с разными сучками забавлялись: кому жена досталась – и ноги полтора метра, и кожа персиковая, и «вечная весна» в глазах, а кому – этакая жирная скотина в перманенте, студень, холодец, в складках, зараза этакая, угрястая, склочная, сволочная и скандальная! И – что? Итог-то один, батеньки вы мои!

Один-одинешенек? Труп-с! Вонючий-с! В червях-с!

От темпераментной речи нечесаные волосья на голове очкастого вроде сами собою поднялись во всклокоченный сеноподобный кок, линзы окуляров блистали, как глазки Наташи Ростовой на первом балу; утомившись не только морально, но и физически, нигилист-обличитель плеснул себе в стаканчик водочки, выпил единым глотком, подхватил прямо пальцами кусок селедочки, отправил в рот, разжевал вдумчиво… И только потом перевел дух, отер рот жирной дланью, расплескал остатнюю водку по емкостям, взял свой лафитник, обвел сотрапезников мгновенно посоловевшим после выпитого взором, глубоким, как лужа строительного котлована, провозгласил одухотворенно, с сиятельным подъемом:

– За нее, друга мои, за сучку костлявую, за тварь щербатую! За истинную коммунистку, уравнивающую всех во всех правах, во всех деньгах, во всех излишествах, делающую и красоту, и уродство одним куском дерьма на грязной помойке, именуемой смиренным погостом!

Витию никто не поддержал, ну да он этим совершенно не расстроился: хлобыстнул водки, тяжко опустился на стул, уронил голову на руки и приготовился было отойти в объятия Морфея…

Стул вылетел из-под пьяного, как ошпаренный заяц: стриженый детина в пятнистом комби выбил его одним ударом шнурованного армейского ботинка, другим – отослал в угол заведения, пнул упавшего «златоуста» под ребра и произнес, обращаясь к остальным, медленно пережевывая слова, как «стиморол» без кетчупа, сахара и соли.

– Понаехало тут уродов! Да таких еще в роддоме нужно было спиртовать!

Правда, Ярик? – спросил он, полуобернувшись, товарища, вылезающего из автомобиля.

– Без вопросов, – кратко подтвердил тот.

– Вы бы полегче, молодые люди… – собравшись с мыслями, храбро произнес худощавый Анатолий Ильич, тот, что так славно журчал про гешефты и навары.

– Чего? – приподнял соболиные брови парень. В глазах его отплясывало краковяк этакое задорное глумление над всем уродливым, нездоровым, чревоточным; таковым, по его мнению, и являлись обрюзгшие мужички, зависшие по эту жаркую пору за спиртным. – А за базар ответишь?