Текст книги "Время барса"

Глава 84

Когда вокруг снова появились кирпичные своды, Але стало казаться, что она бредет по замкнутому кругу и что никогда, никогда выхода из этой преисподней ей не найти… Дважды, когда панические мысли захватывали все ее существо, Аля опускалась прямо на пол, выискивала сигареты и подносила огонек зажигалки. Нет, курить ей совсем не хотелось, но этот обыденный ритуал возвращал ее усталое воображение к реальности.

Мимо невзрачной дощатой двери Аля едва не прошла: она находилась в маленькой нише справа. Девушка чиркнула колесиком зажигалки, пламя вспыхнуло, наклонилось и угасло под напором тоненького сквозняка. Аля почувствовала, как забилось сердце… Она налегла на дверь, но та оказалась запертой. Паника не успела затопить мысли – у нее же ключи! Аля снова зажгла огонек, рассмотрела дверную скважину, нашла в связке самый простой ключ… Дверь пришлось дважды толкнуть плечом: она отсырела и просела. В лицо Але дохнул стоялый воздух подвала жилого дома, напитанный сыростью, запахом прелой картошки и квашеной капусты. Аля закрыла дверь, заперла ее: а то забредет какой наркоша и заблудится насмерть; с этой стороны дверь ничем не отличалась от десятков дверей убогих сараюшек, в коих жильцы хранили зимние припасы, немудреный старый скарб и ненужную рухлядь.

Поплутав несколько минут между загородок и закутков и даже больно стукнувшись коленкой о какую-то трубу, Аля наконец отворила входную дверь, поднялась по ступенькам и оказалась на улице, за решетчатой загородкой, словно зверушка. На волшебной Лировой связке ключа от этой загородки не было; да ее и сварили совсем недавно, даже покрасить не успели.

Что делать? Орать? И чего она добьется? Ее услышат, и кто-нибудь из бдительных жильцов непременно вызовет милицию. Аля обессиленно опустилась на ступеньки, подложив грязную дощечку. Сидела и тупо смотрела на горелую спичку под ногами. Где-то она читала или слышала… Люди похожи на спички. Только одни, сгорая, зажигают костры, у которых можно согреться, другие – пожары, а от третьих, – от третьих просто прикуривают.

Как уснула, Аля не заметила. Ей снились какие-то глумливые рыла, а прямо над ней нависло морщинистое личико уродца карлика; от него пахло картофельной гнилью, Аля пыталась отстраниться, но гнусный старикашка сам придвигался все ближе и шептал шепеляво, с присвистом:

"Скоро мы все исчезнем… в маленькую железную дверь в стене… Уйдем в мир мещан и уродцев, и станем ими, и будем развлекаться мелкой склочкой и копеечной игрой… Но мы вернемся! Такие, как мы, нужны всякой власти… – Уродец захохотал меленько, прошелестел:

– Замков без призраков не бывает, ты поняла? Ты поняла?! Поняла?!" – Черты Лира исказила странная гримаска, за мгновение превратившая морщинистое личико фиглярствующего старикана в жесткую маску с застывшими, будто кусочки мутного льда, зрачками, рот его ощерился в беззубой улыбке, и из этого рта донеслось скрежетанье железа, а следом – надрывный свиной визг!

Аля вскинулась, и первое, что она увидела прямо перед собой, – морщинистое беззубое лицо старика, заросшего неопрятной бородой, в шляпе с обвисшими полями, скрывавшими глаза. Открытая дверь подвальной клети продолжала жалко повизгивать на ржавых петлях, а Аля закричала так, что могла бы разбудить полквартала.

Старик отскочил как ошпаренный, не удержался на ногах, рухнул и зашелся длиннющей матерной тирадой, в которой Аля различила два приличных слова – «шалашовка» и «бикса вокзальная».

Решетчатая дверь оказалась открытой, Аля мгновенно взлетела на четыре ступеньки и побежала сквозь спящие дворы. Потом был какой-то забор, Аля проскочила туда, побежала, перепрыгивая через присыпанный снегом строительный хлам, пока не споткнулась и не упала с маху в рыхлый и мягкий снег… Судорога свела живот, перед глазами стояло перепуганное, грязное лицо подвального бомжа, а Аля хохотала и не могла остановиться… Хохот перешел в истерику, девушка каталась, по земле, колотила кулачками жесткий наст под только что выпавшим снежком, выла, ревела, кричала, пока не забилась в какую-то щель между бетонными плитами и не замерла там, всхлипывая и подвывая тихонечко… Голова была пустой и ясной. Лишь обрывки фраз плавали, тихо покачиваясь, словно в стоялой луже:

«…Ты никто… ты нигде… ты никому не нужна… не нужна… не нужна…»

Аля лежала так, пока совсем не окоченела. Ночь была морозной и звездной, а сами звезды бесконечно далекими и тусклыми. Девушка огляделась: даже в дальних домах погасли огоньки. Люди легли спать, завтра им на работу… Они – дома. Ей тоже нужно домой. Домой.

Аля встала, умылась снегом, выбралась со стройки. Словно в награду за все мучения почти сразу рядом с ней остановилась машина такси – настоящая, с зеленым огоньком и с шашечками. Аля закемарила в теплом салоне, на вокзале быстро расплатилась, в одной из палаточек купила простенький баул и несколько пакетов с едой, деньги вынула из-за пазухи, завернула в пергаментную бумагу из-под колбасы да так и кинула на дно сумки вместе с бутербродами, пошла в кассы, взяла билет на ближайший поезд до Княжинска – в спальный, других не было, и через полчаса оказалась в отдельном купе. Вагон был полупустой, Але казалось, что стоит ей коснуться подушки, и она сразу заснет, но нет: она сидела, смотрела на проносящиеся за окном огоньки, и на душе было так пусто, что хоть воем вой…

Она и тихо подвывала, но глаза были сухие: то ли слезы все уже выплакала, то ли устала так, что сил на жалость к себе просто не осталось.

А сон все не шел. Стоило ей закрыть глаза, как мерещилось искаженное лицо Лира и шуршал в ушах его шепоток… Жаль, что не купила коньяка: сейчас бы напиться и уснуть, и пусть все летит в тартарары… Вместо этого она вышла в коридор и так и осталась стоять у окна.

Поезд мчался сквозь ночь. Аля смотрела в черное стекло, и ее отражение было таким, что сквозь него она видела и медленно проплывающие во тьме деревья, похожие на проволочные бутафорские каркасы, и спящие крохотные деревеньки, занесенные снегом по самые крыши – редко-редко где мелькнет огонек, да так и исчезнет в смутной ночи, будто случайная печная искорка, так и не успевшая никого согреть.

– Не спится? – Рядом с Алей остановился совсем пожилой господин. От него попахивало хорошим коньяком, а щеки были сплошь в тоненьких склеротических жилках. – Не помешаю?

Аля только плечами пожала: ни на что у нее не было сил.

– Меня зовут Станислав Алексеевич.

– Елена Владимировна, – устало произнесла Аля.

– Может быть, просто Елена?

– Тогда лучше – просто Аля.

– Вы не подумайте, Аля, я вовсе не собираюсь приставать или навязываться с дурацкими излияниями… Просто вы стоите так одиноко, что я подумал… Это очень плохо, когда ночью человеку одиноко. Даже в дороге. Хотите коньяку?

– Хочу.

Станислав Алексеевич на минуту скрылся в купе и вернулся с квадратным хрустальным графином и двумя стаканчиками. Налил Але, поднес:

– Прошу.

– Спасибо.

Коньяк был хороший. Очень хороший. Аля почувствовала, как все тело словно налилось ртутью, голова стала тяжелой и сонной.

Попутчик тоже выпил. Потом он что-то говорил, Аля слушала, но слышала едва-едва, словно сквозь плотную завесу.

– Вы меня не слушаете?

– Почему же…

– Хм. Пожалуй, вы правы, девочка. Слушать стариков – не большое удовольствие… Вот и мой сын… А, ладно… Смешно. Когда тебе двадцать, ты готов тратить время, нервы, здоровье на развлечения, когда за тридцать – ты гробишь все ради карьеры, признания, самореализации. Когда за сорок – заботишься о семье, строишь какие-то планы уже на детей, хочешь и ими утвердиться в этом мире… А когда минует седьмой десяток… Выясняется, что толком ты так ничего и не сделал… Не совершил ни прекрасных безрассудств, ни великих деяний… И любовь удержать не смог… – Станислав Алексеевич вздохнул горько. – И тебе уже ничего не нужно, но хуже другое… Ты никому не нужен, а у тебя уже нет ни молодости, на здоровья, ни честолюбия. И уж подавно – любви и счастья. Твое время прошло.

Короткий зуммер крохотного мобильника прервал разговор. Станислав Алексеевич поднял трубку к уху, нахмурился сосредоточенно, заговорил по-английски. Даже голос у него изменился: стал властным и четким. Наконец, он завершил разговор, повернулся к Але, вздохнул:

– Вот и получается, что к жизни стариков привязывают привычки И – обязательства.

– Лучше, чем ничего, – произнесла Аля устало, лишь затем, чтобы что-то сказать.

«Ничего… ничего… ничего…» – механически запульсировало в мозгу; голос был похож на тот, что звучал из аппарата связи там, в кабинете Лира.

– Что с вами, Аля?

– Что?

– Вы так побледнели…

– Ничего… Обычное недомогание.

– Может быть, чем-то помочь?

– Помочь?.. Нет… Нечем… – тихо произнесла она и тут – выпалила неожиданно для себя самой:

– А можно мне позвонить?

– Конечно, – Станислав Алексеевич протянул ей аппарат.

Лихорадочно, почти ни о чем не думая, Аля набрала номер. Трубку сняли после первого же гудка.

– Да!

Аля почувствовала, как перехватило горло.

– Алька, это ты?! Не молчи! Говори! Я ничего не слышу! Кое-как сглотнув соленый комок, Аля выдохнула в трубку:

– Оле-е-ег…

– Алька! Ты где?

– Олег… Ты – дома…

– Алька! Ну не молчи! Где ты? Я был в Германии, были неприятности, сейчас все нормально… Где ты?

– Я… я в поезде… Еду домой… домой…

– Откуда едешь?

– Я… я… из Москвы… Не беспокойся… У меня все хорошо… У меня все очень хорошо… Я буду завтра утром… – Аля почувствовала, что не может больше говорить, спазмы перехватывают горло… – Я… завтра… буду… дома… Дома. Я тебя люблю.

Поезд влетел на мост, за окном замелькали металлические перекрытия, громадные, словно ребра дракона, в трубке что-то щелкнуло, связь прервалась. Аля опустилась прямо на ковровую дорожку… Слезы были горячими, и от них становилось легче.

– У вас все хорошо, Аля? – наклонился к ней Станислав Алексеевич.

– Да. Спасибо. У меня все хорошо. Теперь у меня все хорошо.

– Вы счастливая, Аля… Простите старика… Я уж было подумал… Нет, сам я для любовных ристалищ совсем стар… Но у меня сын… И я подумал было… Вы вот стояли у окна, такая несчастная, а глаза… Никогда: я не видел таких глаз… Он бы не смог в вас не влюбиться… Простите уж старика. В сватовстве я был бы совсем неуклюжий посредник… Так, фантазии… Это все коньяк. Хотите еще коньяку?

– Нет, спасибо.

– А я еще выпью чуть-чуть. – Он помолчал, глядя в мутную черноту окна, произнес тихо, словно про себя:

– Мне уже за семьдесят, а я так и не научился быть счастливым.

– А я знаю, – неожиданно для себя сказала Аля, улыбнувшись. – Счастье – это соучастие друг в друге… И сочувствие. Ведь людям на самом деле так немного нужно: чтобы их похвалили и чтобы пожалели. Только и всего. Один человек счастливым быть не может. Но вы ведь не один?

– Наверное.

– Значит, вы сможете. Сможете, ведь правда?

– Правда, – улыбнулся старик. – Я попытаюсь.

– У вас получится, вы только верьте… – Аля подняла усталый взгляд:

– А сейчас я пойду посплю, ладно? Сегодняшний день был невыносимо длинным! Он у меня не умещается.

Станислав Алексеевич церемонно поклонился Але:

– Спокойной ночи, сударыня, – сгорбился и пошел в свое купе.

– Спокойной ночи, – ответила Аля ему вслед.

Колеса размеренно постукивали на стыках – и тем создавали тот размеренный уют, который только и бывает в зимних поездах, в хорошо натопленных вагонах и в чистых купе. Поезд несся сквозь ночь и время, а белые блуждающие огни где-то там, на путях, разрывали тьму, высвечивая сказочные узоры, сотканные на окне ночным морозцем… Теперь, поздней ночью, все, произошедшее за один только день, показалось Але давним и дальним кошмаром… А колеса стучали только одно слово: домой, домой, домой… Аля закрыла глаза и уснула.

Ей снилась гора. Она уходила в высокий простор неба, и ее вершина терялась там, в синей выси. А на склоне горы Аля увидела барса. Сильный гибкий зверь спокойно и уверенно шел вверх по тропе, которую он угадывал среди россыпей камней и ледяных глыб лишь по ведомым ему одному приметам. Снежинки переливались на его шкуре, как тысячи крохотных бриллиантов, и он был красив.

…Барс замер. Перед ним дымилась широкая расщелина; дно ее было сокрыто в бездонной бездне, откуда поднимался удушливый, грязный туман. Барс стоял на самом краю расщелины. Земля дрогнула, из-под лап барса посыпались мелкие камни, и на какое-то мгновение он стал похож на маленького испуганного котенка… Уже стена ущелья стала падать пластами, и времени не осталось вовсе… И барс – прыгнул. Бросок его был стремителен; могучее тело распростерлось над пропастью, шкура снова засеребрилась. Барс махом перелетел расщелину, мягко присел на лапах и, не оборачиваясь, пошел по ведомой ему тропе. Вперед и вверх. Что было нужно ему на такой высоте, никто не знал.

Аля открыла глаза. Мерное покачивание мчащегося через ночь поезда, блики на укутанном морозным узором стекле… Ей показалось, она вовсе не спала, а видела все наяву… И еще она почувствовала, как щиплет глаза. Поднесла ладони к лицу и поняла: это просто слезы. Только и всего. А колеса продолжали отстукивать: домой, домой, домой… Аля улыбнулась счастливо, закрыла глаза и снова "уснула. Теперь ей снилось море.

А поезд летел сквозь мглу, и люди, спящие в вагонах, верили, что утро будет ясным и солнечным и что дни их на этой земле продлятся. И шел снег. Он падал в полном безветрии, тихо и нежно, словно хотел сокрыть до поры светлую тайну, хранимую этим народом и этой землей.