Текст книги "Время барса"

Глава 46

Автомобиль мчался по ровному участку. Справа, километрах в семи, блистало на солнце море, сливаясь в дальней дали с облачной дымкой.

Глостер достал сотовый, набрал несколько цифр.

– Глостер вызывает Лаэрта.

– Лаэрт слушает Глостера.

– Слушай, мой дорогой Лаэрт, слушай… Пришла пора отдохнуть с дороги.

– Извините?

– У нас тут с Ричардом обнаружились разногласия. Непримиримые. Или, как говаривали во времена моей молодости, антагонистические. Короче: Ричард приказал долго жить. Его друг и телохранитель – тоже. Картинка ясна?

– Кристально.

– Вот и славно. У тебя в автобусе – двое людей Ричарда, так?

– Да.

– Загони автобус на любую смотровую площадку, пусть ребятки разомнутся, попками подвигают, ножками попрыгают… А шоферюга ваш нехай в моторе покопается… Я остановлюсь метрах в двухстах позади. В любом случае в пределах видимости.

– Вариант «эй-экс»?

– Ну зачем же так круто, Лаэрт? Проведи с людьми Ричарда добрую разъяснительную беседу. Все же живые люди, поймут. При разумном подходе и желании жить дальше.

– Извините… У вас все нормально, Глостер?

– С головой?

– Вы шутите?

– А почему нет? Илм – безвременная кончина Ричарда не повод для шуток? Не волнуйся, Лаэрт. У меня – полный ажур. В смысле – омут. Ажур, бонжур и даже с тужуром. Ты знаешь, что такое «тужур», Лаэрт?

– Повседневность.

– Вот именно. Обыденка. Гнусная, серая, нелицеприятная. В коей и живет все это стадо. – Глостер помолчал, закончил неожиданно:

– Лирика все это. Работать надо.

– Извините, я должен доложить Лиру.

– Должен – значит, доложишь. Только повремени, ладно? С часик, пока завершим прибытие в сей славный и гостеприимный край по штатной схеме. Иначе твой доклад будет смотреться самым наипакостнейшим образом. Сиречь гнусным поклепом на нашу советскую действительность.

– Глостер?..

– Успокойся, Лаэрт. Да, у меня прорезалась склонность к несмешным шуткам и грубоватому юмору. И это не от наркотиков. Просто у меня органон такой. Читал у Фрэнсиса Бэкона вещичку? «Новый органон» называется? Нет? Ну и правильно, скучнейшая, я тебе доложу, пакость. Я даже больше скажу, – Глостер понизил голос почти до шепота, – я вообще не различаю Роджера и Фрэнсиса Бэконов. Совсем. Хотя они и не близнецы. И даже не однофамильцы. А ты? С кем однофамилец ты, Лаэрт? И какого Глостера имел в виду Лир, когда нарек меня этим странным псевдонимом?

Бедного, ослепленного Глостера из «Короля Лира» или герцога Глостера из «Ричарда Третьего»? Кстати, ты любишь Шекспира, Лаэрт?

Пока Лаэрт искал, что ответить, Глостер уже хохотал во все горло.

Отсмеявшись, вытер выступившие слезинки в уголках глаз, сказал абсолютно сухим и официальным тоном, впрочем, с той долей дежурной теплоты, какую подпускают начальники в разговоре с подчиненными, пытаясь добиться от них выполнения работы, за которую никто не будет платить:

– Так мы договорились насчет доклада Лиру? Собеседник, похоже, несколько смешался, озадаченный этакими переходами из огня да в полымя.

– Но инструкция… – вяло попытался возразить он.

– Мой милый Лаэрт, – напевно произнес Глостер, не замечая, что почти полностью копирует интонации Лира, – ты же не хуже меня знаешь, что инструкции нельзя нарушать… Но и с перевыполнением их спешить не следует, а? Просто с докладом нужно повременить. Повременить, только и всего. Это разумно, не правда ли, Лаэрт? А в этой жизни побеждает тот, кто поступает ра-зум-но. Сказки, в конце которых добро победило разум, – любимые у здешних крестьян и прочей копошащейся в навозе сволоты. А потому народец этот так и мается в собственных испражнениях, слезах и соплях который век. Так?

– Так.

– Я рад, Лаэрт, что ты рассуждаешь разумно. Я рад, что мы нашли общий язык. Конец связи., – Конец связи.

Автобус впереди чуть сбавил ход и через несколько минут вырулил влево и замер.

– Паркуйся к обочине, – велел водителю «вольво» Глостер.

– Вы… вы меня убьете?

– Была охота, да неволя подвела.

– Что?

– Паркуйся, я сказал, пся крев! – выругался Глостер. Водитель вздохнул обреченно и остановил машину у самого края шоссе, рядом с обрывом. Глостер огляделся: по горным меркам – невеликий совсем обрыв, но слететь с него закупоренным в «цельнометаллическую оболочку», будто покойник у Стенли Кубрика… Или – тот покойник был вовсе не у Кубрика, а у Фрэнсиса Форда Копполы? Пес их, этих итальяшек, разберет!

А водила – грамотный и не из пужливых. Мотор не заглушил; в случае чего – «полет шмеля» дуэтом, а если двух покойников считать за компанию, то и квартетом. Скверная перспектива. Но Глостера она почему-то совершенно не пугала: напротив, он чувствовал душевный подъем, будто стакан чистейшего спирта, принятый махом, вдруг пошел гулять в крови… Кое-как Глостер заставил себя сосредоточиться и почувствовал, что далось это ему с трудом.

– Нравится здесь? – неожиданно спросил он водителя.

– А чего… – опасаясь подвоха, напрягся тот. – Солнышко теплое. И море нехолодное.

– Сам нездешний?

– Теперь уже здешний, чего.

– А откуда вообще будешь?

– С севера мы.

– Кто – «мы»?

– Да много сюда перебралось. Это кто успел. К солнышку.

Глостер несколько секунд сосредоточенно смотрел на дорогу, что-то для себя решая. Спросил:

– Как тебя зовут?

– Меня? – Коровьи, чуть навыкате, глаза двадцатипятилетнего водилы нарочито тупо смотрели на Глостера из зеркальца заднего вида.

– Да.

– Миша. Можно – Мишаня.

– Так откуда сам будешь, Мишаня?

Водила похлопал глазами, произнес, как бы нехотя:

– Я же говорил, с севера мы. Воркутинские. Сюда батя перебрался в восемьдесят девятом, дом купил.

– Ты пойми, Мишаня, интерес мой не праздный. Смекаю, подойдет мне этот человечек или нет.

– Я, что ли?

– Ты.

– А если не подойду, то что?

– Ты-то сам как думаешь?

– Чего мне думать?

– А если не понравишься?

– Знать, судьба такая. Только и вы, я себе думаю, босса с Эдиком, – Мишаня кивнул на убитого телохранителя, – не затем зажмурили, чтобы судьбу за усы лишний раз по глупости дергать.

– Резонно мыслишь.

– А то…

– Как с отцом сюда переехали, чем занимался?

– Ну, как чем? В школе учился. Потом – в ПТУ.

– И сразу к Ричарду попал? – насмешливо протянул Глостер.

– Почему – сразу?..

– А – как?

– При деловых был. Только – стремно там.

– Чего?

– Юг – место шебутное. И все делят-делят, поделить не могут. Свои головы не берегут, а уж наши и подавно.

– У «хозяина» бывал?

– На киче-то? Был.

– Статья уважаемая? Водила пожал плечами:

– Бакланская. Хулиганка.

– Так как же тогда тебя Ричард к себе прибрал меченого такого?

– Я водила хороший.

– Не ври.

– Правда хороший…

– Я не о том. Колись, болезный, мы не у следователя.

– О чем вы?

– Слушай, во-ди-тель… Ты машоней-недавалкой не прикидывайся! Чего тебя Ричард обласкал? Ну?

– Да я это… пару гавриков…

– Ну? Пришил, грохнул, замочил, поставил на перо, кончил, зажмурил, в ящик забил… Чего заикал, Мишаня?

– Ну, грохнул. Двоих. И что с того? Труха были люди.

– Труха были люди… – в тон ему повторил Глостер. – А люди вообще труха, а, Мишаня?

– Всякие случаются, – спокойно отозвался водила. Глостер ответ оценил, подумал с полсекунды, спросил:

– У Ричарда есть доверенный человек на базе?

– У кого?

– У твоего босса.

– Мы называли его Виктором Викторовичем.

– Да хоть горшком! У него есть помощник? Из активных?

– Ну.

– Кто?

– Гошка Степанцов. Жоржик.

– Он на базе теперь?

– Да. А где ему быть?

– В Караганде!

Шофер только пожал плечами. Дескать, как вы спрашиваете, так мы и отвечаем. А умничать так-то всякий может.

– Босс твой, Виктор Викторович, торжественную встречу нам, случаем, не планировал?

– В смысле?

– С торжественным залповым огнем и последующим выносом тел? Никаких особых мероприятий? Усиление или что-то в этом роде?

– Мне он не докладывал.

– Ты, братец, не хами! Сам что думаешь?

– Вроде как Жоржик суетился чуток больше обычного, – У ворот охрана?

– Само собой.

– И подчиняется этому Жоржику?

– Ему.

– Сколько всего на базе людей?

– Дюжины полторы. Может, и поболее, – А сам он что за человечек? Жоржик? Водитель вздохнул:

– Одним словом сказать?

– Если сможешь.

– Сволочь.

– Чего?

– Душегуб. И не такой, чтобы… Глаза у него стылые. Как прорубь.

Глостер прикурил сигарету, затянулся, оскалился в улыбке:

– Это ты Маэстро не знаешь.

– А зачем мне?

– Резонно. Ладно, это лирика. С пропускной системой на базе строго?

– Ну… вообще-то… строго.

– Автомобиль знают?

– Наш-то? А как же. Но пропускают по паролю.

– Пионерский лагерь, – усмехнулся Глостер.

– Босс называл это не «пароль», а «ключевое слово».

– Что в лоб, что по лбу. Ключевое слово неизменно?

– Вообще-то… Раз в неделю меняли, но и то… Парни, что на воротах, тоже с глазами: видят, кто едет.

– Тогда зачем оно вообще нужно?

Водитель только пожал плечами: дескать, мое дело шоферское, прокукарекать, а там – хоть мокрый снег с дождем, да на мичуринские посевы. Подумал, добавил:

– Для понтов, зачем еще.

– Что? – не сразу включился погрузившийся в собственные мысли Глостер.

– Ну слово это ключевое.

– Для понтов?

– Ясное дело. Кому тут охота на нас нападать? Кутенку Черепу? Марату?

Косте Морячку? Да бакланы они, им до босса – как до неба.

– Ты это слово знаешь?

– Какое слово?

– Которое пароль?

– Нет.

– Ты же сам только что говорил…

– Так в связи с вашим приездом как раз сегодня и поменяли. И босс еще велел своим бдить так, будто Кремль охраняют. По мне – показуху решил устроить, чтобы, значит, перед начальством в грязь лицом не ударить.

– Ну и как по-твоему? Удалось ему начальству угодить? Водила покосился в зеркальце на труп босса, уже полусползший с сиденья, осклабился:

– Не особенно.

– Да ты шутник, Мишаня.

– А то.

Глостер подумал немного, протянул:

– Та-а-ак. Выходит, босс твой, Виктор Викторыч, тебе не шибко и доверял?

Может, тебе и вовсе доверять не стоит?

– Почему не доверял? – быстро отозвался Мишаня. Глаза его были снова безоблачны и пусты. Глостер усмехнулся про себя: чудные они, крестьянские дети!

И простота их куда хуже воровства!

– Как – почему? Пароль ты не знаешь, об усилении – тоже, догадки одни… А ведь шофер у босса – завсегда и телохранитель, самое доверенное лицо… Не так?

Мишаня только пожал плечами. Его посмурневшее лицо говорило о нешуточной работе мысли: работе для Мишани непривычной и тяжкой. Впрочем… Ни о чем это не говорило: знал Глостер этаких тугодумов. Они действительно мыслили с трудом, а вот соображали – хорошо и скоро. И были куда удачливее многих яйцеголовых! А вправду, кто успешен по этой жизни? Или шустрые жулики, нахапавшие безнаказанно, пользуясь близостью кто – к трону, кто – к ночному горшку правителя, или вот такие вот лупоглазые селяне:

«А чего мы? Мы ничего? Нам бы к солнышку».

– Думаю, в расход он меня готовил, – проговорил водитель спокойно и абсолютно уверенно. – В распыл. Списывать, значит, собирался. Вместе с этим. – Мишаня кивнул на убитого телохранителя.

– Чего так решил?

– Да уже две недели как с базы – никуда.

– Ну и что с того?

– И раньше он при мне такие разговоры, как с вами сегодня, то с одним разговаривал, то-с другим. А кто я ему? Юный пионер, чтобы он с меня торжественное обещание брал в молчанку играть? То-то же. А вообще… На сердце мне давно пакостно было… А уж сегодня – так вообще… Я потому и глаз от дороги – ни-ни. – Водила снова вздохнул:

– По сердцу так когтями с раннего утра – скрынь, скрынь… Боялся, какой автокран выйдет в лобовую – и привет родителям. А вона оно как вышло. Планировал Вик Викыч меня в расход, а его самого заместо этого вычеркнули.

– Бывает. Сила солому ломит. Водила вздохнул:

– Жизнь теперь такая.

– Не журись, земеля! – озорно отозвался Глостер. – Сегодня ты босс, а завтра – песий хвост. Так-то жить веселее, а?

– Веселев, – мрачно согласился Мишаня. – Куда как веселее. Потеха.

Глава 47

– Потехе час, а время все-таки делу. Так, Мишаня?

– Так.

– Ну а раз так… – Глостер кивнул на труп рядом:

– Поговорим о делах?

– А какие у нас с вами дела?

– Вопрос у меня считай что чисто теоретический, но с выходом на практику: а готов ли ты, Мишаня, человечка к Аиду переправить?

– К кому?

– Пардон: метафора. Против того, чтобы замочить индивида, – никаких особых возражений?

– У меня?

– Угу.

Мишаня напряженно собрал лоб морщинками, а Глостер и не сомневался, что под этим покатым лобиком сейчас идет такая работа мысли, что держись! Как бы не прогадать и своего не упустить, пока нужен! Но как бы и не заторговаться до смерти! А то ведь отхватит этот черный башку и не поперхнется! Босса завалил – как сушку схрумкал!

– Кого-то надо убить?

– Догадлив, как Премудрая Василиса. Да, убить. Обязательно убить. Не смущает?

Водитель только пожал плечами:

– Жизнь такая.

Жизнь такая… Глостер вздохнул; ему, пусть на мгновение, но стало отчаянно жалко себя! Покойный Ричард хоть в чем-то, но прав: болтается он, нестарый, крепкий мужик, и чем занят? Разбором междуусобья двух сбрендивших параноиков: Маэстро и Лира. И если уж положить руку на сердце, то… Да! Прав был покойный Ричард и в другом, на все двести процентов прав! Лир бредет в могилу и увлекает за собою всех. Он сейчас похож на тонущий фрегат: тот, погружаясь, создает рядом с собой громадную воронку, водоворот, в который и затягивает все живое и неживое… Спастись можно только отплыв от терпящего бедствие как можно дальше. Можно и по-другому: загодя сойти с обреченного корабля. Вместо этого он, Глостер, словно намертво прикручен к мачте этого злополучного парусника!

Прав был Ричард. Но умер он не поэтому. За правду гибнут только в сказках.

В жизни – всего лишь за металл. И мудрый должен решить для себя только одну дилемму: что сделать раньше – заполучить золото, чтобы с его помощью купить закованную в латы живую человечью плоть, способную добыть войной новое золото… или сначала ощутить в ладони верную рукоять булата и только потом – захватывать неверный желтый металл… В любом случае страшная алхимия бытия проста и безжалостна: превращение золота в железо и железа в золото – в тиглях горячечной крови героев, гениев и безумцев. В этом жутком кругу и перемалывается непрестанно все сущее на этой земле: ум и заумь, юность и Уродство, красота, бездарность, великодушие, предательство, совершенство… Все смертно. Кроме круга мироздания – змеи, вцепившейся в собственный хвост.

И все это означает только одно: ему, Глостеру, вовсе не нужен соратник в борьбе за теневой престол Лира; ему нужны только подчиненные. Да, большие куски в одиночку не едят, но так ли уж велик оставшийся пирог? Скорее, Лир неотличим от других владык и страдает тем, что желаемое видит как реально существующее, а сам сползает к ямке неспешно, как и положено покойнику, по странной прихоти судьбы еще продолжающему функционировать среди живых. Ричард был в игре Глостера лишним. Так же, как и Дик. Такова жизнь.

А Лир… Лир действительно сошел с ума! Сначала устроил в подвале в центре Москвы гладиаторский поединок между ним и Диком… Теперь, похоже, решил поставить пьесу с декорациями… И будет это, скорее всего, траги-фарс. Ведь из живых только Лир знает истинные роли в той давней трагедии в Хачгарском ущелье людей, что сошлись сейчас на курортном побережье… И это знание придает его умиротворенному старческому наблюдению особый вкус; вкус крови, и давней, и совсем свежей, вкус терпкий и изысканный. Закон выживания не знает исключений: когда не хватает своей крови, жизнь продлевают проливая чужую.

Маэстро… Можно ли с ним договориться? Нет. Маэстро всегда был слишком умен и безжалостен. Вернее… он был неиствов.

– Так кого нужно убить? – прервал затянувшееся молчание водитель Мишаня.

– Убить? – вздрогнул Глостер.

– Ну.

– А вашего Жоржика. Сумеешь? Мнится мне, этот человечек Ричардом возвеличен и властью своею теперь не поступится. Да и завязан он на кого-то из здешних.

– С кем он здесь крутит, того я не знаю. Правда.

– Правда, кривда… Нам сейчас это без надобности. Можно было бы его и встряхнуть вдумчиво, но сие – совсем другая песня. Не до него.

Водитель вздохнул:

– Не пойму я чтой-то…

– Что именно?

– У вас душегубов полон автобус, а вы меня обхаживаете-уговариваете, чтобы я Жоржика завалил… А он востер.

– Боишься?

– И это тоже, а больше – понять хочу. Ведь то ли я Жоржика укокошу, то ли он меня ухайдокает – это еще бабушка надвое сказала, а у вас – весь расклад на руках. Зачем я вам? Не пойму.

– И все же – ты боишься!

– Не боятся только мертвяки. Им уже все равно.

– Жоржик умеет убивать?

– Ну. Как мясорубка.

– Другого убийцу он почуять должен?

– Меня, что ли?

– Не наговаривай на себя, Мишаня! Ты мужик! А он профессионал. Это я для него опасность, понял, я! Ты – так, овца.

– И – что?

– Подойдешь к нему, а дальше – как повезет. Не штурмовать же нам пансионат «Мирный», в самом деле!

– Что-то я в толк не возьму.

– Слушай, Мишаня… Это тебе объяснять совсем ни к чему, но ты уж поверь мне на слово… Ричард, Вик Викыч ваш, мужик сторожкий был?

– Ну… вообще-то… да.

– Как и большинство преуспевающих людей, в смерть свою он просто не верил… Не возражай, люди вообще не склонны верить в свою смерть, в близкую – тем более. И на то, что я его завалю эдак влегкую, Ричард не рассчитывал. – Глостер хохотнул возбужденно. – Но поостерегся, я так себе думаю… И что там он умудрил со своим Жоржиком, какой финт на случай? Скажем, если бы я его, сирого, не к праотцам переправил, а заарканил? Повязал? Думал он над тем, как полагаешь?

– Мог.

– Во-о-от. И инструкции, надо полагать, на сей гамбургский счет своему верному джульбарсу оставил. Вывод: ломиться в запертые ворота мы не станем. Ты подъедешь один, тихонечко, я тебя самолично подстрахую…

Мишаня странно, даже слегка ошалело глядел на Глостера, но тот взгляд не заметил вовсе, продолжал увлеченно:

– Архаровцы мои на въезде подождут. Меня, полагаю, люди Жоржика крепко пасти будут, тебя – вряд ли. Свой все-таки. Вот и действуй. Уразумел рекогносцировку?

– Чего?

– Замочишь Жоржика?

– А то. – Водитель помялся, спросил не очень уверенно:

– А что это за штучка у вас… босс?

– Какая штучка? – На «босса» Глостер никак не отреагировал.

– Ну та, которой вы Виктора Викторовича и Эдика ущучили.

– Шокер. Такую хочешь?

– А чего? Вещь хорошая.

– Бесспорно. Но пользоваться ею нужно уметь. А то сейчас ты неумеючи да в суматохе не на ту пимпочку тиснешь, и – «товарищ, я вахту не в силах стоять, сказал кочегар кочегару…». И шоком ты не обойдешься, как видишь, у меня сплошь летальный исход запланирован. Без обид?

– Да какие обиды.

– Вот и славно. Будь попроще, и люди к тебе потянутся. – Глостер снова хохотнул, чувствуя странное возбуждение… Кое-как справился с накатывающим откуда-то изнутри судорожным весельем, чем-то схожим с истерикой, закурил, крепко закусив зубами фильтр, спросил скороговоркой, стараясь, чтобы вышло делово:

– Шпалер у тебя имеется?

– Пистолет?

– Да.

– Нету.

– Чего?

– Не обучен.

– Да неужели?

– Не, шмальнуть, конечно, могу. Только Жоржиковы атлеты на пальбу сбегутся, башку вмиг отвернут. Тесаком сподручнее. И шуму меньше.

– Зато кровищи…

– Это если неумеючи.

– А если умеючи?

– Тогда – не тесаком нужно. Заточкой. Ею – вообще аккуратно. Это если прямо в сердце.

– Хозяин барин.

Глостер прищурился, едва заметная гримаска скривила его губы. Он поднес к уху сотовый, набрал несколько цифр:

– Лаэрт?

– Да.

– Что у тебя?

– Пейзажем любуемся, как и мечталось.

– С «таможней договорился»?

– С людьми Ричарда?

– Да.

– Они все поняли правильно. Даже предупредили: есть там у них один… как бы это сказать помягче…

– Наслышан. Жоржик. Друг и соратник покойного. Вот его-то мы с Мишаней и будем убирать. В смысле – аннигилировать. – Глостер и на этот раз едва подавил в себе приступ несвоевременной дурашливости и смешливости. – Мы поедем вперед, вы – следом. Стопорнетесь вне пределов видимости из пансионата.

– Это далеко. Если вам понадобится помощь, мы не сможем оперативно…

– Не берите в голову, Лаэрт, – довольно невежливо оборвал его Глостер. – Мы справимся. И вот еще что: мы тут сбросим вам пару жмуров, вы уж позаботтесь о них.

– Оживить?

– Ха-ха-ха… Вы начали шутить, Лаэрт? Шутки со смертью – хороший признак.

Очень хороший, – произнес он тем же игривым тоном и закончил совершенно серьезно, без малейшего намека на улыбку:

– Но не для всех.

Глава 48

Глостер сделал короткую паузу, словно собираясь с мыслями, приказал:

– Трупы просто упакуйте по-быстрому: возиться очень уж недосуг. Полагаю, этот Жоржик уже беспокоится.

– Ричард назначал контрольное время прибытия?

– Вполне мог. Он, конечно, на этом райском пляже полностью разболтался, но… профессионализм вещь привязчивая, как наркотик. Да, и еще… Ведите себя пристойно. Судя по всему, власти пока не вполне в курсе наших ристалищ, но любезный Ричард успел наворочать дел, а мне совсем не нужно громких стрельб в пансионате «Мирный» белым днем в разгар курортного сезона. Это грубо и непрофессионально. Конец связи.

Глостер откинулся на спинку кресла, закурил:

– Мишаня, автобус мы обходим, идем первым номером. Трупы бросим на обочине. Не графья, подберут.

– Понял.

– Как я рад, что ты такой понятливый, зеле-е-еный! – Идиотская дурашливость снова прорвалась у Глостера надрывной, щемящей нотой – на грани истерики; это было похоже на трепетное нетерпение алкоголика, разогревшего организм малой, ущербно малой долей пития и теперь – жаждущего большего…

Напиться допьяна – и мир полетит под ноги бывшему стряпчему, младшему партнеру и поверенному в делах «Кукин и сыновья»!

Зуммер мобильника прервал разговор. Глостер взял трубку, но аппарат молчал. Не горела и сигнальная лампочка.

– Это у него, – кивнул Мишаня, бросив взгляд через зеркальце на покойного шефа.

– Ага. – Глостер достал аппарат из внутреннего кармана пиджака убитого и долго смотрел на него, размышляя, что делать дальше.

– Надо ответить. Это наверняка Жоржик.

– Да? И что ты ему скажешь? Что хозяин немножко того?.. Труп-с?

– Зачем? Скажу, отошел с приезжим покалякать. Чтобы, значит, подале от чужих ушей. От моих то есть.

– Разумно. Бери. – Глостер передал трубку водителю. – Только смотри, Мишаня, не брякни чего!..

– Я себе враг разве?

– Не. Себе ты точно не враг. Водитель нажал кнопочку, произнес:

– Слушаю?.. Георгий Георгиевич, он не может подойти. Да, стоим. Они вроде как окрестности смотрят, да чего-то там выдумывают, им виднее. Как Виктор Викторыч шутил, эту, реконгынсцировку проводят. Да я ее, черта, не выговариваю!

Ну он мне не докладывает, Георгич, я ж не буду… Не, ничего не велел. Чего мобильник оставил в машине?

Мишаня бросил озадаченный взгляд на Глостера. Тот показал глазами на небо, пальцами обеих рук – на уши, потом изобразил скрюченного за пультом человека в наушниках… Мишаня кивнул: понял!

– Так это, Георгич, – продолжил он. – Прослушки Виктор Викторович опасается. Как какая? Он знает какая, не мне ему указывать… Щас такое эти головастики напридумали: телефончик мирно так в кармашке лежит, а в нем мембрана есть? Есть. А это значит – слушать можно, если через волну, через спутник подключиться… И не только то, что клиент по трубке базарит, но и то, о чем с товарищем обсуждает. Да не, чего мне «пули отливать»? За что купил, за то и продаю, ну? Не, может, чего не так понял, я ж не претендую.

Глостер нарочито вытаращил глаза, показал пальцем на себя, потом на Мишаню, сделал руками мельницу. Тот кивнул, сказал в трубку:

– Не, погодь, Георгич, еще не все. Мне тут Викторыч машет, чтобы я до тебя доехал. Да одну штуку ему треба взять, московским предъявить. Нет, по трубке я тебе этого говорить не стану. Потому как тайна. – Мишаня довольно натурально хохотнул. – Лады, я через десять минут буду, чего зря лясы точить… Лады.

Отбой.

– Отбой! – как попугай, повторил Глостер. – От-бой. Воздушной тревоги. А что ты ему скажешь, дорогуша?

– Не понял?

– Что ты Жоржику наврешь, как приедем? Ведь не дурак он, я чаю…

– Не, Жоржик не дурак. – Мишаня помолчал, добавил:

– Он дебил и сволочь.

– Крепко же он тебя приложил. Когда и где?

– Долгая история.

– История, брат ты мой, – это наука! И длится с незапамятных времен и по сей час с переменным успехом и единственным результатом: все, что рождается, – умирает. Но это – лирика. Так что ты наврешь Жоржику? Пардон, Георгию Георгиевичу?

– Скажу, за резинками приехал.

– За чем?

– За презервативами. Вик Викыч наш покойный – большой аматер был до бабского полу. Охотник, в смысле. И не просто ходок: коли в неделю раз новую телку не поваляет, осунется весь, скучный станет, словно поганок обожрался и к смерти готовится, морда у него лоснилась всегда, а тут – посереет, словно пудрой посыпана, с волос перхоть опадать начнет… Во какой любитель был! А вообще-то… Нервы, наверное. Хотя все равно чудно. Чудно.

– А с чего это он вдруг посередь дороги – да о бабах подумал? Ты же как ему сказал: дескать, деловые базары босс ведет, то да се… А тут – бабы.

– Я же говорю: у Вик Викыча, у Ричарда вашего, – при имени «Ричард» Мишаня явственно ухмыльнулся тому же, чему в свое время раздраженно удивлялся Глостер: полному несоответствию оперативного псевдонима и персоны, которая его представляет, – даже не пунктик на этом деле был, а крепкий бзик, протек крыши по полной программе. Порой теток стопорили прямо на шоссе, и трахал он их на заднем безо всяких выкрутасов… – Мишаня, закатив глазки, мечтательно вздохнул: то ли от зависти к покойному теперь боссу, то ли из ностальгии по «старым добрым временам», что закончились так скоро, фатально и недобро с появлением Глостера.

– Так что Жоржик поверит, – закончил он.

– И тому, что Ричард за резинкой специально машину посылает? Что, в ларьке купить нельзя? Или в бардачке у тебя нету, раз босс такой шустрила был?

– Не, Вик Викыч какие-то иноземные пользовал, со смазкой, ребристо-пупырчатые. Бабы от них визжали, что те курвы!

– А ты презервативы не жалуешь?

– Ну. Это как в резиновом сапоге на босу ногу кросс бежать. По приказу, конечно, можно, а до собственному желанию…

– И заразы не боишься?

– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет! – бесшабашно заявил Мишаня.

– А кому зарезанным, того не повесят, – в тон ему отозвался Глостер.

Неловкое, жутковатое молчание разом повисло в машине. Глостер добавил, растянув губы в улыбку:

– Шутка.

Мишаня улыбнулся глупо, жалко и неуместно. Спросил совсем уж просительным тоном:

– Так чего, едем, что ли?

– Угу, – кивнул Глостер, углубившись в какие-то явно неприятные ему размышления, сделавшие его и без того не самое приветливое лицо совсем мрачным.

Мишаня тоже посмурнел, отжал сцепление, вырулил на шоссе, тихонечко тронул. Через пару минут, уже освободившись от трупов, «вольво» послушно катила в направлении пансионата «Мирный».

– А ты горазд, оказывается! – раздумчиво процедил Глостер, неожиданно вынырнув из тяжкого уединенного молчания. – Тогда чего из себя валенка воркутинского валял, а? – Теперь он смотрел на водителя подозрительно, как старушка на лавочке перед подъездом на залетного хахаля, идущего вдругорядь позабавиться пусть и с неродной, а все же с подружкиной внучкой!

– Чего? – поперхнулся слюной Мишаня.

– Папу твого! А заодно и маму!

Глостер прищурил глаза и сразу стал похож на разъяренное животное, вот только какое – не взялся бы сказать никто. Он сверлил Мишанин затылок цепким неотрывным взглядом.

– Ну? Дурилу Целковича из себя не строй! Мишаня промолчал. Лишь опасливо покосился через зеркальце на напружинившегося на заднем сиденье Глостера, и в глазах его гнусным мельтешивым бесом заплясал страх. От пляски этой сосало под ложечкой и сердце проваливалось в гулкую пустоту. Это не был осознанный страх перед силой; это был подспудный, затаенный страх разума перед тем неведомым и непостижимым, чем является безумие.

А Глостер вдруг сник, безо всякой внешней причины, сам собою, как сдувшийся шарик: просто родившееся в нем напряжение не получило разрядки, готовая к атаке агрессивная энергия свернулась клубком, словно змея, ожидающая своего часа. Взгляд Глостера стал тусклым и понурым. Он запустил руки под куртку, вынул два обоюдоострых, сработанных наподобие узких лопаточек, боевых ножа. Сделаны они были из превосходной стали, вернее, из специального сплава, способного прорезать в мгновение ока не только плотную шинельную ткань, но и кольчугу или кевларовый бронежилет. Балансировка оружия тоже была идеальной.

Глостер поиграл обнаженными лезвиями пару минут, словно фокусник – колодой карт, словно малый ребенок – новой чужой игрушкой: так легки, непосредственны и дурашливы были его движения.

– «Взял он саблю, взял он востру и зарезал сам себя… Весе-е-елый разговор…» – напевал он себе под нос, напрочь забыв уже о былых подозрениях, любуясь томным отливом неполированной стали… Лезвия казались живыми, они притягивали, гипнотизировали, ласкали… – «Взял он саблю, взял он востру и зарезал сам себя…»

– Подъезжаем, – подал голос Мишаня.

– Вот и славно! – возбужденно вскинулся Глостер. Скверное настроение его испарилось, как не было, словно это и не он несколько минут назад накинулся на водителя с остервенелой подозрительностью и плохо скрываемой истерией… И куда исчезли ножи, которыми Глостер так самозабвенно играл, наверное, не смог бы сказать и самый пристальный и заинтересованный наблюдатель.