Текст книги "Время барса"

Часть девятая
ТЕНИ В АДУ

Глава 52

Але снилось море. Оно было мутным, блеклым и пузырилось, будто теплая стоялая жижа; девушка представила, как солоновато-приторна эта жижа на вкус, почувствовала запах гниющих водорослей, царапающие коготки соли на горле – и проснулась. Море продолжало плескаться, напоминая полудохлую медузу; вдали цвет его из грязно-блеклого становился ядовито-купоросным, и девушке вдруг стало ясно, что это вовсе не Крым и не Кавказ, а море у ее ног – не Черное, другое: безжизненное, пустое скопище солено-горьких вод на унылой, скорбной и бесцветной, как скомканная бумага, поверхности неведомой планеты, может, и бывшей некогда Землей, а скорее – не бывшей никогда ничем. Потом рядом с ней появился юноша, словно только что сошедший с рекламы дезодоранта или джинсов «настоящая Америка» – с развитыми мышцами под упругой эластичной кожей, загорелый, с выгоревшими добела волосами и со смешливыми ямочками на щеках, стоял рядом и приветливо улыбался всеми сорока пятью зубами. Или – пятьюдесятью?

По правде сказать, Аля никогда не знала, сколько здоровых зубов должно быть у человека, и полагала, что чем больше, тем лучше.

– Жарко, – искренне согласилась Аля, продолжая так же внимательно рассматривать собеседника. Вздохнула. По идее… По идее нужно было бы сразу отослать этого чистопородного спортсмена «в баню» и дожидаться Маэстро, но…

Непонятно, мутно-болезненный сон сделал ее такой восприимчивой к «изысканной мужской красоте» или это просто немыслимо для любой девчонки – послать куда подальше такого породистого самца?.. Вернее… Аля поежилась. Она растерялась, и мысли полетели смешливые, как девичье перешептывание в летнем лагере после отбоя… Или мир вообще устроен так, что искреннее волнение и смущение приходится прятать не только перед другими, но и перед собой за показным цинизмом или безразличием, навсегда теряя то сущее, что еще ценно в этом мире?..

Бог знает. Ведь он действительно красив, этот юноша, а настоящая красота, мужская или женская, куда более редка, чем обаяние, и куда более ценна, чем ум… И еще Але вспомнилось, что слово «красавица» звучит по-итальянски как «белладонна», у нас это – дурманная ведьмина трава, вызывающая опьянение, неистовство, эйфорию, полную неземных полетов и воспоминаний обо всем прекрасном, с тобою так и не случившемся.

А вот интересно, как тогда по-итальянски будет «красавец»? «Опиум»? Или – «наваждение»? Может быть, это куда лучше, чем сон о мутном море?.. Почему-то считается, что раз мужчины «любят глазами», то их избранница должна быть хороша собой, стройна, с веселым, томным или покорным взглядом… Девушка же может удовольствоваться толстым и лысым уродом с объемистым бумажником… А порой…

Нет. Природа глуповата в своем совершенстве. Умом барышня может понимать, что с жирным сутулоплечим и крючконосым миллионером куда легче перетоптаться в этой жизни, но при виде молодого человека с упругими мышцами под гладкой шелковистой кожей, веселого или, наоборот, мечтательного, редкая девчонка не ощущала томного, щемящего, головокружительного беспокойства; стоит такому только повернуться, поманить пальцем, взглянуть ласково, и вот уже забыты все былые привязанности и любови, в душе – дикий телячий восторг:

«Он выбрал меня!» И девчонка готова лететь за таким куда угодно, поглупевшая и покорная, ласковая и чувственная, не ощущая ничего, кроме жажды близости… Пока ледяная рассудочная волна не окатит прозрачной пеной, не высветит в зеркале с беспощадной насмешкою припухлости под глазами от несостоявшихся, скрываемых ото всех слез, не заставит заметить собственный потухший взгляд и морщинки, протянувшиеся к уголкам рта, – потому что много лет она непроизвольно сжимала губы, не желая смириться с обыденным и не в силах ничего изменить… Пока эта самая волна не сделает зрение достаточно ясным, чтобы увидеть, что перед нею просто альфонс, корыстный и алчный, жалкий в своем стремлении казаться мужественным.

Но все это потом, потом, потом… А сначала – любой женщине не хочется никакой рассудочности, ничего, кроме любви, неги, головокружения… Мир устроен именно так. Ибо чего хочет женщина, того хочет Бог.

Аля вздохнула. Кажется, ей кто-то уже говорил это все, но вот кто? И не вспомнить. Да и нужно ли?

– У тебя песок на щеке, – улыбнулся юноша, показал пальцем на себе, где именно. Аля невольно повторила его движение, стряхивая песчинки. А мелькнувшее желание никуда не ушло, сделалось властным…

– Теперь все? – спросила она, чувствуя, как невольно розовеют щеки и глуповато-заискивающая улыбка играет на губах… Злость на себя опала несостоявшейся волной, а в голове крутилась та самая бестолковая песня, глупая, но симпатичная, бывшая шлягером так недавно – или так давно? Про беззаботный курортный роман девочки и мальчика, так и не попавшего в Тамбов… Неужели еще вчера эта песня неслась ото всех точек звукозаписи, а сейчас… Будто в другой жизни было. Время и царствует, и правит, не оставляя по себе ничего, кроме ветхости и сожалений о несбывшемся.

Аля чувствовала себя странно: это состояние болезненной усталости, навеянное жутковатым в своем однообразии и серости сном, никчемное и ненужное мудрствование, когда каждая мысль кажется неповторимо сверхценной… А еще – в голове назойливо, будто муха в пустой квартире, болталась жутко пошлая то ли частушка, то ли считалочка: «Не любите, девки, море, а любите моряков…» Аля почувствовала, как огнем запылали щеки, но глупая частушка все крутилась и крутилась в голове… А юноша тем временем действительно сел на песок, рассматривая на ладони перламутровые панцири раковин. Он был совершенно естествен и потому – особенно обаятелен… Порой он бросал на девушку быстрый заинтересованный взгляд, совершенно нескромный, но столь непосредственный, что эта нескромность не оскорбляла, а, наоборот, льстила.

– Искупаемся? – спросил юноша; глаза его были синие, цвета моря, выразительные и очень яркие на загорелом лице;

Аля почувствовала, как покраснела гуще, и порадовалась тому, что лицо ее уже тронул загар, и краска смущения от того тайного, чего жаждало ее тело, не так заметна на румяных щеках.

Аля смотрела на юношу, ощущая свое полное и бесповоротное поглупение с каким-то даже тайным удовольствием, и ждала только одного: когда же он спросит, как ее зовут?.. Или – не станет спрашивать, а наклонится к ней, и она… А что она?

– Искупаемся? – спросил он снова и, не дождавшись ответа, пожал плечами, встал… В носу у Али защипало от близких слез, а дурацкая логика помимо воли возводила хлипкие и уродливые строения, громоздя друг на друга безжизненные блоки допущений, и вот уже созданная мозгом конструкция казалась истинной…

Действительно, всякое сознание стремится угадать: что станет с бедной Золушкой после того, как принц на ней женится? Ну да, принцу более всего на свете приятно быть заинтригованным; вместо того чтобы наслаждаться тихим счастьем с Золушкой, он так и будет мотаться взад-вперед по королевству и примерять на возможных избранниц фортуны иные туфельки, пусть и не такие хрустальные, а еще – ленточки, шляпки, чулки, плащи, перстни, ожерелья – чего только не забывают и не теряют во дворцах ветреные красавицы, чтобы иметь предлог вернуться за «невзначай» оставленной вещью. Ну а Золушка?.. А что ей? К ней, помнится, был неравнодушен король-отец…

«Искупаемся?» Вопрос все еще звучал в ушах девушки, а время уже тянулось тягуче, словно загустевшая патока из бидона, и юноша удалялся вдоль берега, ступая упруго, пружинисто, как молодой барс… «И настроение – хоть плачь! Так хорошо и одиноко…» – вспомнилась ей стихотворная строчка… И оттого стало еще грустнее, будто молодость уже прошла, жизнь кончилась и все вокруг существует только в воспаленном горячечном воображении полубезумной старухи на смертном одре… В ее воображении… А колючий комок уже подступал к горлу, и слезы скопились уже, готовые пролиться по щекам горячей солоноватой горечью, и не было причины не плакать. «Что-то не хочется уже купаться, – подумала девушка. – Похолодало, что ли? И море какое-то… странное».

– Что-то не хочется купаться, – произнесла Аля вслух, хотя никто не мог ее здесь услышать. – Похолодало, что ли? И море какое-то… странное.

Действительно, странен был опустевший берег: Аля заметила вдруг, что метров на триста в любую сторону – ни одного загорающего; только далеко слева, метрах в четырехстах, на мелководье, какие-то люди играли в мяч, но она не могла бы поручиться, что это не мираж. И море… Море стало таким, каким Аля его видела во сне: ни единой волны, только ровная, пузырчатая гладь, но не прозрачная, а мутно-белесая. Ленивая зеркальность простиралась насколько видимо глазу до самого дальнего горизонта. Из воды, показав влажную черную спину, выскользнул обеспокоенный дельфин; проскользил у самой поверхности, снова блеснул дугой мокрой спины и помчался прочь, рассекая плавником плоскую поверхность.

Случилось и еще более тягостное… Але пусть на мгновение, но показалось, что она и не просыпалась вовсе, и сейчас если встанет и пойдет вдоль берега, то не увидит никаких людей вообще; что длится и длится этот нескончаемый сон наяву, унылый и изматывающий… И тут все вокруг переменилось: море застыло в бездвижии, ветер дохнул близкой осенью – и свет померк. Тьма пока не настала, но она угадывалась, и это было вовсе не похоже на закат солнца или на пасмурный вечер, когда день затухает постепенно и устало; все изменило цвета вдруг, словно невидимая всесильная рука разом убрала свет.

Девушка свернулась клубочком и замерла; слезинки беззвучно покатились из глаз, она заплакала, не жалуясь ни на что даже самой себе, лишь всхлипывая тихонько, словно брошенный котенок, никому не нужный и никем не любимый в этом угасающем мире.

Сделалось холодно. Мир окрасился фиолетовым, будто из сущего он превратился вдруг в мрачноватую компьютерную имитацию, и только береговые ласточки продолжали встревоженно метаться над высоким берегом, расчерчивая своим беспокойством мерное пустое пространство и делая его живым.

Глава 53

Теперь Але снилось, что она в пустыне. Она лежала на песке обнаженной; теплые лучи ласкали кожу, лучи не палящие, нежные; да и пустыня была освещена будто и не солнцем вовсе, а загадочной звездой Гемма из созвездия Северной Короны, той самой звездой, что в соединении с Солнцем предвещает счастливую любовь и покровительствует успеху в искусствах. Аля даже заулыбалась от ощущения чего-то радостного. Правда, в горле першило чуть-чуть, словно от мельчайших крупинок соли, попавших на небо… Наверное, перекупалась.

Где-то невдалеке послышался хруст песка. Девушка повернулась и увидела варана. Спокойный, мощный, он неторопливо карабкался вверх по песчаному кургану, но девушка знала, что этот громадный ящер ей совершенно не опасен; по крайней мере, он не опасен ей так, как опасен для своих собратьев, выживших каким-то чудом, попавших в наш мир из страшного и мистического мира рептилий, продолжающих бесконечную смертельную схватку… Схватку за что? Ведь этим жутким хищникам уже никогда не стать господами в мире под новым солнцем, но они продолжают сражаться с истовостью и упорством потому, что это даже не смысл, а способ их существования.

А варан оказался вдруг рядом, повернул массивную башку, и девушке на миг стало страшно: ящер смотрел на нее совершенно по-человечески; в его взгляде были и мольба о понимании, и скорбь… "Так, значит, они были мыслящие? А мы самодовольно считаем их мир примитивным просто для собственного оправдания?

Оправдания духовной нищеты и жестокости?"

Ящер снова мотнул лобастой головой и ткнулся девушке в плечо. Аля открыла глаза. Рядом стоял Маэстро. Тяжелая сумка покоилась у его ног. Присев на одно колено, он наклонился к девушке и спросил:

– Сладко спалось?

– Это ты?..

– Плохо себя чувствуешь? – Маэстро пристально посмотрел на Алю.

– Угу. Как побитая. Надувным ленинским бревном.

– Чем?

– Бревном. Ленинским. Надувным. Тем, что вождь пролетариата на субботнике таскал.

– Хм… Сейчас твои ровесники и не знают, кто такой Ленин.

– Я – из продвинутой молодежи.

– Замерзла, продвинутая?

– Чуть-чуть. – Аля взглянула на море: солнце уже готовилось купаться в его волнах, значит, уже вечер, и не ранний, а она проспала в общей сложности несколько часов. Сейчас ее бил озноб. – А во сне было много солнца… Наверное, перегрелась, – вздохнула девушка. – И сны эти…

– О снах ты расскажешь по пути, ладно?

– А по пути – куда?..

– Помнишь анекдот? «Ша, уже никто никуда не идет».

– Не поняла. Поясни.

– Мы будем просто гулять. Вдоль берега.

– А-а-а…

– Я суеверен… А дорогу «закудыкивать» – дело неважное. Уразумела?

– Поняла, не дура. Гулять – так гулять. Прямо как в песне. Вот только…

Влад, нам что, снова нужно убегать?

– Да.

– Значит, «разведка боем» не удалась?

– Как раз наоборот. Ведь я жив. Они собрались быстро. Маэстро привычно проверил оружие, забросил за плечо обе сумки и быстро и пружинисто пошел вперед вдоль берега, в сторону от пляжа. Аля заспешила за ним.

Идти было трудно. Голые окатыши то и дело выскальзывали из-под ног, постоянно попадались участки с мокрым и зыбким песком, и вскоре обувь у девушки и ее спутника промокла, пропиталась песчаной взвесью и стала ощутимо натирать ноги… А тут еще и трава… В некоторых местах с обрыва сползли мощные многотонные пласты, перекрыв побережье жутким нагромождением бурых и серых камней; завалы стояли плотно, а вода и ветер сделали их подобием сказочных лабиринтов. Такие приходилось обходить, забирая далеко к берегу, ползти по каким-то «овечьим» тропкам, продираться через довольно высокие и плотные заросли неведомой травы, растущие где попало… У Али тогда просто замирало сердце: она жутко боялась змей, и опасение наступить на злобную пресмыкающуюся гадину превращало ее путешествие, так опрометчиво названное Маэстро прогулкой, в сущую муку.

– И долго нам так брести? – спросила Аля совсем поникшим голосом, не выдержав молчаливого похода. – Хоть это-то можно узнать?

– Это – пожалуйста. Пока не выберемся к пансионату «Водник».

– И зачем?

– Займем автомобиль.

– Но почему мы туда премся? Как говаривала бабушка Вера, «я чаю, не ближний свет». А автомобиль ты можешь «занять» где угодно. С твоей-то общительностью. Слушай, Маэстро, когда ты ходил в эту свою разведку боем… Мы что, не могли уйти тем же путем?

– Нет. Я оплошал малость. Или не малость. Было слишком много шума. И теперь с нами совсем перестанут церемониться. То есть будут стрелять из всех стволов. – Маэстро улыбнулся:

– Так что тем же путем – слишком рискованно.

– А до этого как было? Пытались шампанским угостить, да догнать не смогли?

– Аля…

– Что – Аля? Нормальные герои всегда идут в обход, так? – выпалила девушка, пожав плечами. – Тогда – в обход чего?

– Иронизируешь? Или злишься?

– Да ничуть. Я просто боюсь. Жутко боюсь! Зачем ты вообще ходил в эту свою «разведку боем»?

– Узнавать.

– И что ты узнал? Что на нас облава? Вот так новость и эка невидаль! «На вас погоня, четыре коня…»

– Аля…

– На автомобиле нас быстрее всего и сцапают. Даже я, дура дурой, а соображаю: те, по чьему приказу убили Ландерса, люди влиятельные. И когда им надоест разыгрывать товарищей и придет пора отстреливать дичь, нас то есть, они это сделают без лишних хлопот. Дороги для них перекрыть – раз плюнуть. И мы в угнанном авто будем как кильки в банке. В стеклянной. Выцеливай и валяй на выбор.

– Резон в твоих словах есть, но… Разъезжать беззаботными туристами мы как раз и не станем. А сразу по получении колес покатим в пансионат «Мирный».

– Что «Водник», что «Мирный»…

– Не скажи. Именно оттуда руководят охотой. На нас.

– И – что?

– Останется поинтересоваться только, кто все это затеял и почему. И где скрывается Лир. И кто он такой.

– Влад, время и события сделали меня совсем не любопытной, ты хоть это понимаешь? Больше всего мне хочется сейчас прикинуться ветошью, мирной рыбачкой Соней и свалить отсюда куда угодно, хоть на Каймановы острова, и можно до конца дней и по гроб жизни! Я уже сыта по горло чужими играми, я жить хочу счастливо, я хочу, чтобы что-то происходило в моей жизни, ты понимаешь, происходило, а не случалось! Да, мне еще дорога страна, но больше уже дорога как кладбище: здесь где-то погибли мои родители… Но я пренебрегу заботой о могилах, тем более что и бугорков от них никаких не осталось, и, может быть, для тебя, бойца насквозь невидимого фронта, это в порядке вещей, то мне…

Аля присела на корточки, закрыла лицо руками.

– Тебе плохо? – встревоженно наклонился над ней Маэстро.

– Нет. Извини. Погоди немного. Я сейчас соберусь. Извини.

Девушка вздохнула несколько раз, подняла потемневшее лицо, но слез на глазах не было.

– Ты умница.

– Нет, Влад. Просто… я такая же, как ты. Мне некуда идти. Поэтому нам по пути. Веди.

– Тогда – пансионат «Мирный». Там нас не ждут.

– Нас нигде не ждут, – произнесла Аля потерянно.

– Не расстраивайся, девочка. Не мы одни такие.

– Ты думаешь?..

– «Когда я пришел на эту землю, никто меня не ожидал… Я пошел по дороге со всеми, и сам себя я отпевал…»

– Что это за песня?

– Стихи Николаев Гильена, а вот автора музыки не вспомню.

– Красивая. Но не очень веселая.

– А я хотел тебя утешить.

– Песней?

– Ну да.

– Хм…

– Поэты знают истину.

– Думаешь?

– Истина в том, что никого не ждут на этой земле, и каждому приходится воевать за место и под солнцем, и под звездами, но… Человек не только не находит то, что хотел, но и теряет то, что имел. А когда оглянется… Жизнь уже спешит к закату, и ему нечего вспомнить, кроме войны и огня. И – не о чем жалеть.

– Это банально, Маэстро.

– Может быть, если огонь для тебя – лишь метафора, а война – понятие истории и философии.

– Ты загрустил?

– Вряд ли.

– Не грусти. Ведь гореть куда лучше, чем гнить.

– Да?

Аля только пожала плечами. Потом вздохнула горько:

– А вообще-то… Все это пустое мудрствование, а по жизни… по жизни я точно знаю: у тех, у кого есть папа и мама… или были хотя бы в детстве… им жить куда проще. А уж воевать и подавно.

– Наверное, ты права.

– Я не «наверное» права, я права во всем. И ты это знаешь! Ой!

Аля ступила неловко, нога заскользила по камню, и девушка упала. Маэстро мигом оказался рядом, на лице его читались озабоченность и страх.

– Ничего… – произнесла Аля, кусая губы.

– Не ври! Тебе больно? Напряги ногу… Умница… А теперь попробуй встать.

– Ага. – Девушка глянула на Маэстро, глаза его были совсем рядом. – Влад, а если у меня перелом, ты меня пристрелишь, да? Чтобы не мешала выполнять «боевую задачу»?

Если Маэстро и хотел пошутить, то, увидев в глазах девушки затаенный страх, передумал, ответил искренне и просто:

– Нет.

И в этом ответе Аля услышала такую смертельную усталость… И ничего не нужно было объяснять, ни о чем не стоило говорить… Девушка просто уткнулась ему в куртку и заплакала.

Маэстро прижал ее к себе, гладил по голове, пока девушка не перестала всхлипывать…

– Влад… Ты не обижайся на меня… Ты добрый, хороший… Я правда совсем не понимаю, как ты стал тем, кем стал… Но все-таки… все-таки я тебя боюсь… иногда…

– Не переживай, девочка. Иногда я и сам себя боюсь.

– Я больше не буду поскальзываться. Просто я устала. И еще… еще мне жутко страшно скакать по этим камням и через эти кусты куцые продираться… Так и кажется, где-то там гадюка затаилась и стоит мне наступить, как она… 0й!

Видишь, только упомянула, а у меня – душа в пятки и мороз по коже… Даже не мороз – судорога. Я никогда не думала, что такая трусиха, а тут… Кажется, мне никогда не было так страшно. – Аля помолчала, выдохнула, скривившись:

– Меня трясет, ты чувствуешь?! Ползти по этим жутким камням, а особенно через кусты!

Бр-р-р!

– На деле боимся мы не змей, а нашего представления о них. Может быть, того, канувшего в небытие, мира рептилий, враждебного всякому теплокровному… А может, того, что во всяком ползующем на брюхе гаде – что-то от сатаны, а сатана и есть смерть… Для человека образ врага, и извечного, и наиболее нежелательного, подсознательно ассоциируется именно со змеей.

– Какой ты у-у-умный… Влад, если так ты хотел меня успокоить, это тебе снова не удалось.

– Погоди, Аля. – Маэстро задумался на секунду, произнес:

– Нас гораздо больше пугают сформированные нашим же воображением страхи, чем их реальный источник. Змеи, которых ты боишься, не живые.

– Как это – не живые? А какие же? Дохлые?

– Ты страшишься того, что нарисовало твое усталое воображение, твои растрепанные переживаниями нервы уже загодя, заранее, боятся этой красочной чепухи, посылая сигнал о близкой опасности в мозг, требуя от него команд на соответствующее действие… А их, этих команд, нет! И нарастает напряжение, появляется скрытая истерия. Ты просто устала, девочка.

– От жизни?

– Скорее, от ее отсутствия.

– Тогда, может быть, отдохнем немного?

– Нельзя. Солнце уже садится. Нужно идти, а то в темноте ноги побьем.

– А вот темноты я уже не боюсь. Пошли.