Текст книги "Август и Джонс"

Глава двадцать девятая
Джонс

Мы с папой вместе изучали в интернете ресурсы о том, как взобраться на гору Косцюшко, если ты ничего не видишь. Сейчас тропа ещё занесена снегом, но скоро он начнёт таять, и на его месте распустятся дикие цветы.

Я дала папе почитать статью об американце Эрике Вайхенмайере, который лишился зрения в тринадцать лет. Тогда он был ненамного старше меня! После того как Вайхенмайер ослеп, он увлёкся альпинизмом и взошёл даже на Эверест. А теперь сам преподаёт этот вид спорта и руководит экскурсиями по всему миру.

Мы собирались пристегнуть меня к папе при помощи карабинов и троса, чтобы папа направлял меня на узких участках тропы, и захватить трость, чтобы я могла нащупать препятствия перед собой.

– Заранее попрактикуемся, – предложил папа. – Я буду говорить тебе, куда идти, и мы посмотрим, как у нас получается. Уверен, ты отлично проведёшь время, будучи привязанной ко мне весь день, – пошутил он.

Я посмотрела на фото Эрика Вайхенмайера. Он широко улыбался на фоне гор.

– «Единственный способ покорить Эверест – это пойти и взобраться на него», – прочитала я заголовок.

– Единственный способ покорить Косцюшко – это пойти и взобраться на неё, – сказал папа.

* * *

На следующий день я попросила Августа помочь мне составить мысленную карту школы. Психолог советовала набрать как можно больше визуальных воспоминаний до операции, чтобы я смогла и сама ориентироваться, и доходчиво описывать нужные мне места, если вдруг придётся спрашивать, как к ним добраться.

Мы начали с «места поцелуев и прощаний», минули поле для нетбола и вошли в здание. У стойки поздоровались с регистратором – её звали Джудит. Она дала нам по ириске со своего стола, когда мы обо всём ей рассказали, и пожелала мне удачи с операцией. А ещё обещала сделать пожертвование на моей странице GoFundMe.

Следующим на пути у нас был медпункт, где я часто отдыхала после химиотерапии, если чувствовала себя слишком уставшей или глаз у меня болел. Папа советовал искать хорошее во всём – что ж, по крайней мере, мне больше не придётся терпеть химию.

– Теперь в огород? – предложил Август.

Мы прошлись вдоль грядок, за которыми в этом семестре ухаживал третий класс. Там уже завязались крошечные зелёные помидоры. Я потянулась потрогать один из них, но Август хлопнул меня по руке.

– Ты что! Забыла? Это же страшно ядовитый волчий персик!

Наша экскурсия напомнила мне первый день в «Оквуде», когда мы с Августом ещё толком не знали друг друга. Казалось, это было уже очень давно.

Я сорвала листик базилика и прожевала.

– Неплохо. На вкус как мамины спагетти с песто.

Мы обошли все классы, библиотеку, спортзал, кабинет искусства и везде задерживались ненадолго, чтобы я могла сделать набросок в тетради и отложить всю картинку в памяти. Пока зрение ещё при мне, я могу свободно бродить по школе, ничего не боясь. А потом, когда мне удалят глаз, что будет тогда? Вдруг я споткнусь и упаду? Разобью голову о металлические брусья на игровой площадке? У меня вообще получится забраться на лазалку и подняться на самый верх? Я даже не представляла, чего ожидать.

– Куда дальше? – спросил Август.

– На игровую площадку, – твёрдо произнесла я, надеясь рассеять свои тревоги.

Мы обошли лазалки, запоминая их форму и расположение, и спустились во «дворик открытий» для первоклашек и детсадовцев с ванночками чистой воды.

Наш обход закончился в столовой, где мы взяли по сосиске в тесте. А перекусили уже снаружи, на тёплом солнышке. Мне стало чуть легче на душе после того, как мы подробно изучили всю школу. Главное – всё вспомнить, когда вернусь сюда уже слепой.

– Зайдёшь в гости после уроков? – предложила я. – Мне ещё кое с чем нужна твоя помощь.

* * *

У меня дома мы с Августом украсили мою новую трость. Она и так была очень красивая: ярко-синяя и блестящая, но мы ещё добавили игрушечные сапфиры, наклейки с бабочками и цветами.

– Как её назовём? – спросил Август.

– Может, Соник? Потому что она синяя, как ёж Соник[16]16
  Главный персонаж серии видеоигр Sonic the Hedgehog.


[Закрыть].

Август покачал головой:

– Нет, не пойдёт.

– Бетти?

Мы посмотрели на трость и синхронно кивнули.

– Да, в самый раз, – одобрил Август.

Я стала ходить по квартире, водя Бетти перед собой, но тут заметила, что Август чем-то расстроен, и подошла к нему.

– Всё в порядке?

Он сел на диван, и Ринго запрыгнул к нему на колени.

– Я почитал про твою операцию, и теперь мне неспокойно. Там столько всяких рисков. Кровотечение, шрамы, инфекция…

Доктор Хабиб уже обсудил с моими родителями все подводные камни. Конечно, много что могло пойти не так, и я боялась, что после анестезии опять буду плохо себя чувствовать и что мне будет больно… но всё лучше, чем умереть. Мне всего одиннадцать, и вся моя жизнь искателя приключений ещё впереди.

– Риски есть у всех и всегда, – ответила я. – Бывает, люди спотыкаются о садовый шланг и умирают.

– И правда, – согласился Август. – Кстати, рассказать тебе шутку?

– Давай!

– На что тебе придётся пойти, чтобы убрать из рисунка игру Уно? На риск! Поняла? РисУНОк.

Соль шутки я уловила, и она была как раз к месту, потому что я собиралась пойти на самый большой риск в своей жизни.

* * *

В день операции я проснулась в пять утра и долго лежала в кровати, представляя себя на хирургическом столе и врача со скальпелем. Наконец мне удалось отвлечься от тревожных мыслей и выбраться из постели, чтобы сходить в душ и почистить зубы. На моих бутылочках с шампунем и кондиционером теперь висели бирки, и я закрыла глаза, чтобы попробовать на ощупь выбрать нужную.

Ещё мама наклеила на микроволновку пластиковые кружочки, «бумпоны», чтобы я не запуталась в кнопках. А для чашек и стаканов мы купили особый приборчик – он крепился на ободок и начинал пищать, когда жидкость доходила до края. Мы договорились, чтобы после операции ко мне пришёл эрготерапевт – врач, который научит меня правильно всем пользоваться, но я уже начала тренироваться самостоятельно.

Мне нельзя было есть перед операцией, так что я осталась у себя в комнате, включила музыку и стала собираться в больницу. Положила в большую сумку свою жёлтую шапку, аудиокниги, мягкую пижаму в полоску, наушники, вязаного Ринго – подарок от Лекси с Августом – и свою трость Бетти.

Планшет завибрировал, и я прочитала сообщения с пожеланиями удачи от моих бабушки с дедушкой из Брисбена, тёти Сюзан и двоюродных сестёр из Тасмании, от Августа и даже от Ханны с Тейлор. Они все очень надеялись, что операция пройдёт хорошо и я быстро после неё оправлюсь. Я тоже на это надеялась.

Ринго зашёл в комнату и устроился у меня на коленях. Я погладила его по голове, но он не замурлыкал. Словно понимал, что происходит. Мы уже договорились с дядей Питом, что он приглядит за котом те несколько дней, когда я буду лежать в больнице.

– Не грусти, Ринго. Я скоро вернусь.

Он сердито мяукнул и боднул головой мой живот. Я взяла сумку и пошла в гостиную.

Мама бегала туда-сюда, спеша закончить последние дела.

– За Ринго скоро приедут, завтрак я не приготовила, потому что тебе нельзя… Что мы ещё забыли, Джонс? Где мой телефон?

Она разбросала диванные подушки в поисках своего мобильника, а потом рухнула на диван и разрыдалась. Даже мне было видно, что телефон лежит на микроволновке. Я взяла его, села рядом с мамой и обняла её.

– Извини, извини, – повторяла она. – Я обещала сегодня не плакать. Нам и так невероятно повезло, что ты жива. Всё могло закончиться куда хуже.

Мне не нравилось об этом думать. О том, что болезнь могла поразить мой мозг. Это было уж слишком страшно.

– Мам, всё будет хорошо. Пойдём? Я готова.

* * *

Перед операцией я попросила маму с папой присесть, чтобы в последний раз рассмотреть их лица. Ведь больше я их не увижу.

Глаза у мамы были карие, с медными крапинками на зрачке. Волосы каштановые, с рыжим оттенком и редкой сединой, нос острый и слегка задранный вверх. На подбородке у неё родинка, из которой растёт маленький чёрный волосок. На лбу морщины – особенно глубокие, когда она хмурится. А в ушах золотые серёжки в виде маленьких сердечек, в пару к моей подвеске-талисману.

У папы голубые глаза с тёмно-синим ободком по краю радужки. Недавно он начал отращивать бороду, и она вся белоснежно-седая. Скулы покраснели, потому что вчера папа работал на крыше и обгорел на солнце. Мама была очень недовольна и ворчала, что надо было намазаться кремом и что она от него не ожидала такой беспечности. Волосы на голове у папы редели, но зато росли из ушей. На нём, как обычно, были синяя футболка и рабочие штаны, заляпанные краской.

Они взяли меня за руки, и папа сказал:

– Удачи, милая.

– Мы тебя очень любим, – добавила мама.

В самый последний момент, когда мне уже делали анестезию, я вслух попрощалась со своим глазом.

Медсестра похлопала меня по руке, и видно было, что под маской она улыбается.

– Мы позаботимся о том, чтобы всё прошло хорошо, Джонс.

Я в этом не сомневалась и думала о том, что мой глаз тоже должен быть счастлив, где бы он ни оказался – в лаборатории на исследовании или в отпуске на Гавайях. Я нарисовала в воображении мультяшное глазное яблоко в гамаке у пляжа со сладким фруктовым напитком.

* * *

После операции меня опять тошнило и виски ныли, но боль оказалась не такая острая, как я ожидала. Она чувствовалась в месте, где мне наложили шов, но не слишком сильно. Меня больше раздражала колючая повязка на глазу, которую хотелось немедленно сорвать и выбросить в мусорку.

– Мам, когда можно будет снять повязку? – спросила я, едва сдерживаясь, чтобы не почесать под ней. – Она чересчур тугая!

– Придётся потерпеть хотя бы недельку, – сказал папа. – Врачи говорят, с ней меньше рисков повредить кожу вокруг глаза после операции, и отёк будет не сильным.

Я постаралась отвлечься на другие мысли и стала представлять, как мы с Августом забираемся на Косцюшко и гуляем среди диких цветов.

Чуть позже, когда тошнота прошла, медсёстры привезли мне обед на тележке.

– Что там? – спросила я, принюхиваясь.

Пахло варёными овощами и мясными консервами. Я бы предпочла сидеть на берегу после хорошей пробежки и лизать мороженое, пока морской ветерок обдувает мне лицо.

– Ростбиф, – ответила мама. – Слегка суховат.

– Фу! Не хочу это есть.

– Подожди, сейчас я что-нибудь придумаю.

Мама протянула мне мягкую булочку, фаршированную мясом из больничного обеда и щедро смазанную маслом. Получилось довольно вкусно, а прохладный яблочный сок приятно смочил сухое горло.

Я послушала музыку и вздремнула, а когда проснулась, чувствовала себя уже чуть лучше. Правда, когда потянулась за планшетом, нечаянно столкнула его на пол. Раздался громкий стук, и мама ахнула.

– Жаль, экран треснул. Ну ничего, потом починим. Главное, что всё работает.

– Извини! Я просто хотела написать Августу, что со мной всё в порядке.

– Написать за тебя? – предложила мама.

– Нет, надо учиться самой, – сердито ответила я.

Я попыталась написать сообщение с помощью приложения, которое переводит речь в текст, но оно работало довольно медленно, и я пока ещё к нему не привыкла. Печатать самой было намного удобнее. Я не выдержала и взвыла от отчаяния.

– Что такое, Джонс? – спросил папа. – Мы с мамой всегда готовы тебе помочь. Разумеется, невозможно освоить все эти технологии с первого раза.

– Я справлюсь, пап! – огрызнулась я и снова взялась за планшет, только на этот раз воспользовалась голосовым помощником, чтобы он набрал номер.

Август ответил на первом же гудке.

– Привет, Джонс! Как всё прошло?

– Ави! Всё хорошо. Глаз мне удалили. Ты придёшь меня навестить?

– Да, завтра утром! Вместе с мамой. Что-нибудь принести?

– Вкусной еды, пожалуйста, – попросила я. – Кормят тут отвратно.

* * *

Доктор Хабиб зашёл проверить моё самочувствие и осмотреть глаз.

– Как ты, Джонс? Наверное, после анестезии голова как в тумане?

– Повязка слишком тугая, – пожаловалась я.

Она до сих пор кололась, и в груди появилась неприятная тяжесть от того, что у меня всё получалось намного медленнее и неувереннее, чем раньше. Мне хотелось открыть глаза и осмотреться, и страшно было думать о том, что я больше никогда не смогу этого сделать.

– Она растянется, – обещал доктор Хабиб. – Судя по всему, операция прошла успешно, и показатели хорошие. Мы очень довольны результатом. В глазницу уже поместили акриловый конформатор, съёмный протез, который защитит её и сохранит форму. Ты будешь ходить с ним, пока тебе не вставят твой искусственный глаз.

– А когда это будет?

Мне хотелось скорее получить второй глаз в пару к первому.

– Через шесть-восемь недель. Сначала глазница должна полностью восстановиться. После того как снимут повязку, следует ожидать небольшого отёка, но состояние глазницы скоро улучшится. Где-то через две недели, если всё пойдёт хорошо, ты сможешь вернуться в школу.

– А когда можно будет взобраться на Косцюшко с моим другом?

– Пока рано об этом говорить, Джонс. Скорее всего, придётся подождать около месяца или полутора. Дай своей глазнице время отойти после операции. И себе самой тоже. С этим нельзя спешить.

– Но это следующий пункт в нашем списке целей, и мы собирались пойти туда в начале лета, в самый сезон. Так что мне надо скорее поправиться.

Тут я осознала, что наш список превратился из того, на что мы хотим посмотреть, в то, что нам хочется сделать. Потому что вид с вершины я уже не увижу; ничего не увижу. У меня останутся только осязание, слух, вкус…

– Знаешь, а у меня ведь тоже был свой список заветных желаний, – сказал доктор Хабиб. – Надо бы его найти и выполнить пару пунктов. Я только и делаю, что работаю. Пора бы и отдохнуть немного.

* * *

Мама осталась со мной на ночь. Она лежала рядом, на раскладушке, но я всё равно никак не могла уснуть. И так весь день дремала, поэтому теперь мне не спалось. И тишины тут было не дождаться: медсёстры то и дело заходили в палату, а мой сосед бормотал во сне. Мне уже не терпелось вернуться в свою собственную комнату с уютной кроватью.

– Мам, – вздохнула я, отбрасывая одеяло, – не могу уснуть.

– Я тоже.

– Мне здесь совсем не нравится. Когда мы поедем домой?

– Как ты в целом, Джонс? – спросила мама. – К такой серьёзной перемене тяжело привыкнуть как морально, так и физически. Если тебе тяжело и паршиво – это нормально. Вот мне, если честно, сейчас очень тяжело.

Стоит ли ей сказать, что после операции у меня болел не только шрам, но и сердце? Да, я сама согласилась удалить глаз, но сейчас хотела только одного – получить его назад.

– Мне грустно, – призналась я. – И ещё я немного злюсь.

Мама села подле меня и положила ладонь мне на щёку.

– Это вполне естественно. Ты лишилась того, что было тебе очень дорого. Само собой, нужно время, чтобы с этим смириться. Но мы с папой всегда готовы тебя поддержать, так что не утаивай свои чувства в себе, милая.

Я нащупала её руку, и мама добавила:

– Ты со всем справишься, Джонс.

Я не ответила, потому что сама не была так уверена. Пережить это оказалось намного сложнее, чем я ожидала.

Глава тридцатая
Август

На следующий день после операции мы с мамой приехали навестить Джонс. В больнице было тихо и пахло антисептиком. Пока мы ждали лифт, я почувствовал подступающий приступ паники. Мама отвела меня в сторону и посоветовала глубоко дышать, чтобы немного расслабиться.

– Всё будет хорошо, Ави. Операция по удалению глаза не такая уж и редкая, и Джонс приняла верное решение, хоть и тяжёлое. И ей наверняка понравится твоя открытка!

Открытку с пожеланиями здоровья подписали все наши одноклассники и даже ребята из других классов. На плотную бумагу были наклеены разноцветные буквы из мягкого фетра, которые складывались в надпись «ДЖОНС, СКОРЕЕ ПОПРАВЛЯЙСЯ!». Джонс могла провести по ним пальцем и прочитать так всё предложение.

Все, кто расписался, тоже приклеили что-то объёмное от себя: Миллер – гладкий камешек с пляжа, Ли Пинь – полевой цветок, и даже Тео с Джорджем постарались – вырезали бабочку из бумаги и наклеили так, чтобы крылышки у неё торчали вверх, словно она порхает в воздухе.

Ещё я записал пожелания одноклассников на диктофон. Они говорили, что очень скучают по Джонс, ждут её возвращения и надеются, что операция прошла удачно. Учебный год заканчивался всего через месяц, и хотелось бы, конечно, чтобы Джонс успела со всеми встретиться до каникул.

На собрании я рассказал всем о странице для пожертвований, а мисс Фэ написала про неё в школьной газете и соцсетях. Мы уже набрали четыре тысячи восемьсот пятьдесят долларов из нашей цели в десять тысяч. На эти деньги в её квартире установят всё необходимое для того, чтобы ей легче было ориентироваться, и закупят всякое другое оборудование.

Мне не терпелось перейти в шестой класс вместе с Джонс. Это последний год обучения в младшей школе, и нам уже выдали пиджаки с нашими именами, напечатанными на спине. Меня с Джонс избрали в школьный совет, так что нас ждало много интересных дел.

Мы решили создать петицию с требованием ввести земляничные ламингтоны в постоянное меню столовой, чтобы их подавали каждый день, а не только по особым случаям. А ещё планировали сделать нашу школу более удобной и безопасной для всех ребят с ограниченными возможностями. И наконец, мы договорились учредить День добра в напоминание о том, что нельзя никого обижать и дразнить. В этот праздник все должны будут приходить в школу в розовом.

Джонс лежала в педиатрическом отделении, в одной палате с парой других пациентов. Она отдыхала на большой металлической койке в наушниках и с повязкой на глазу.

Миссис Кёрби помахала нам рукой, и мы подошли к кровати. Я сел на краешек и осторожно коснулся плеча Джонс.

– Август! – воскликнула она, снимая наушники.

– Как ты поняла, что это я?

– Не пойми неправильно, но у тебя свой особый запах.

– Ты не против обняться? – спросил я. – Не хочу случайно сделать тебе больно.

Джонс обвила меня руками и крепко стиснула.

– Я ужасно по тебе скучала! Как хорошо, что ты пришёл! Оставайся подольше. Пока медсёстры не выгонят!

– Вот, это тебе, – сказал я и вложил ей в руки букет цветов, которые сам выбрал в лавке.

Джонс понюхала их и улыбнулась.

– Розы! Они жёлтые?

– Да! Жёлтый цвет символизирует дружбу. А ещё мы с мамой испекли для тебя яблочные маффины и приготовили сэндвичи с хумусом и запечёнными овощами, – добавил я, открывая пластиковый контейнер.

Джонс надкусила сэндвич и улыбнулась.

– Ничего вкуснее со дня операции не ела.

– Тебе больно? – спросил я, глядя на бинт у неё на лице и гадая, что под ним.

– Немного. И со всей этой технологией для слепых сложно разобраться. Ещё и роняю всё подряд. Вот планшет разбила, экран треснул.

Она замолчала ненадолго, а потом вздохнула.

– Так странно больше совсем не видеть. Я вроде и практиковалась, и думала, что вполне готова, а оказалось – ничего подобного.

– Как думаешь, что поднимет тебе настроение? Обсудим наш список?

– Не сейчас.

– Тогда посмотрим фильм?

– Давай.

Я включил версию с аудиоописанием всего, что происходило на экране, чтобы Джонс ничего не упустила.

После фильма она крепко стиснула мою руку и сказала:

– Не уходи.

– Я зайду ещё после школы. Тебя скоро отпустят домой?

– Вроде уже завтра.

– Я принесу аудиокниги из библиотеки, и мы с тобой обсудим наш будущий поход на Косцюшко. Мой папа тоже поедет, и мы с ним подробно всё изучаем.

Джонс отпустила мою руку, но она выглядела такой маленькой и грустной, что мне было ужасно тяжело оставлять её в больнице.

Глава тридцать первая
Джонс

Я полностью оправилась всего через две недели после того, как меня выписали из больницы, и пропустила не так уж много уроков. Сначала глазница ныла и опухла, но я следила за тем, чтобы туда не попадала жидкость, старалась не оцарапать её и ничем не зацепить по случайности.

Доктор Хабиб ещё раз меня осмотрел и заключил, что всё в порядке, инфекции нет, и можно покорять вершину Косцюшко на школьных каникулах – при условии, что я не буду слишком уж себя напрягать. Сам доктор Хабиб забронировал себе тур на Мальдивы. Его вдохновил наш с Августом список, и он решил наконец-то воплотить в жизнь свою мечту: заняться дайвингом.

Август подарил мне крутую повязку на глаз, как у пирата – чёрную, с черепом и скрещёнными костями. Теперь я носила её вместо той медицинской, тугой и колючей, пока ждала свой новый искусственный глаз.

Я начала разбираться в приложении диктовки, и мне очень нравилась программа на ноутбуке, которая зачитывала мне текст. С ней я могла искать информацию про всякие разные экспедиции на будущее, когда немного подрасту. Например, было бы здорово покорить гору Кука, или Аораки, в Новой Зеландии. Она три тысячи семьсот двадцать четыре метра высотой, и взбираются на неё в среднем часов шестнадцать.

Папа сказал, что мы пока начнём копить на это путешествие, а отправимся уже, наверное, когда-нибудь в следующем году.

Мы договорились о встрече с представителем «Зрения Австралии», который научит меня правильно пользоваться тростью и нащупывать тактильную плитку для слепых, чтобы отличать тротуар от проезжей части. Мне следовало составить у себя в голове ещё несколько мысленных карт своего района.

Я уже встретилась с остальными учениками в клубе по скалолазанию и собиралась скоро приступить к занятиям.

Наш тренер считала, что я могу стать одной из лучших, если буду усердно тренироваться. Она обещала вслух описывать маршрут, чтобы мне легче было находить выступы.

На меня до сих пор накатывают иногда грусть и злоба, но я стараюсь обсуждать свои чувства с родителями и психологом, а не держать их в себе.

Мама говорит, что ни к чему спешить и мы будем сживаться с этой новой реальностью постепенно, шаг за шагом, день за днём.

* * *

Я успела застать последние две недели учебного года. Папа подвёз меня в школу по пути на работу. Они с дядей Питом были заняты ремонтом многоквартирного дома – серьёзным проектом, который должен был растянуться по меньшей мере на год. И вообще папа говорил, что теперь у него будет меньше свободного времени, но зато больше денег, потому что дядя Пит сделал его своим партнёром в бизнесе.

Мама нашла подработку в доме престарелых и помогала там с готовкой пару дней в неделю. Постояльцев особенно восхитили её непревзойдённые булочки. А ещё она снова паковала коробки, но на этот раз с удовольствием, весело насвистывая. И главное – мы переехали в новый городской дом с садиком для Ринго и вдали от железных дорог.

Папа затормозил у «места поцелуев и прощаний» и помог мне выйти из пикапа.

– Проводить тебя в класс? – предложил он.

– Нет, спасибо. Мы с Августом встречаемся тут в восемь сорок.

– А, вот и он! Ну, хорошо тебе провести день, милая. Звони, если что.

– Хорошо.

Я услышала радостный смех, и в следующую секунду Ави коснулся моей руки.

– Джонс, привет! Куда пойдём?

– На игровую площадку.

– Отлично! Пройдём двадцать шагов по прямой, а потом свернём налево. Так, осторожно, справа от тебя чей-то контейнер с обедом. Потом отнесём его в бюро потерянных вещей.

Я стала водить Бетти по земле, нащупывая случайный мусор, бугорки, ямки, ступени – всё, обо что можно споткнуться. Инструкции Августа очень мне помогали, и получалось у него замечательно, но у меня и самой осталась в голове примерная карта школы, и я помнила, куда идти.

– Мы уже пришли? – спросила я, когда ощутила пружинистое покрытие под ногами и услышала скрип качелей. – Пойдём к лазалке.

– Но… твой глаз ещё не залечился!

– Да, но я же не глазами буду лазать. Там кто-нибудь есть?

– Нет, она пустая.

Я подошла к лазалке, помогая себе тростью, и схватилась за верёвки обеими руками. Обувь и носки сняла, чтобы ступни не скользили, и быстро вскарабкалась наверх, нащупывая перекладины пальцами ног, как делала сто раз до этого.

Я уселась на верхушке, вспоминая полоску синего моря за эвкалиптами, слушая голоса ребят на площадке, скрип их подошв по резиновому покрытию, трели сорок и пение цикад. После операции я начала замечать разные звуки, на которые раньше не обращала внимания.

Мне нравилось сидеть здесь, наверху, надо всеми. И совсем не хотелось спускаться.