Текст книги "Темза. Священная река"

Глава 21
Преступный элемент

Преступность на Темзе существовала всегда. В отчете от 13 июля 1752 год “ординарий”, то есть капеллан Ньюгейтской тюрьмы пишет об одном из заключенных, что “он работал на реке, а это весьма подозрительный образ жизни: такие люди, по общему мнению, сторонними способами приобретают больше денег, чем трудом”. По этим словам можно понять, что на Темзе, “по общему мнению”, царило беззаконие. Столетие за столетием речная жизнь была полна ссор и временами весьма опасна: лодочники конфликтовали со шлюзовиками, мельники – с рыбаками. Моряки воевали с таможенниками, лодочники – с моряками, и происходило все это в среде, где сухопутные законы не признавались.

Самым обычным из правонарушений была, разумеется, кража. Согласно оценке все того же Патрика Кохуна, на Темзе добывали средства к существованию нечестными способами почти одиннадцать тысяч человек. В своем “Трактате о коммерции и поддержании порядка на реке Темзе” (1800) он описывает реку как особую территорию сплошного “казнокрадства, обмана, растрат, мародерства и грабежа”. Темза способствовала созданию “преступного типа, проявляющего в своих многоразличных разновидностях необычайную, невиданную развращенность”.

Сотни кораблей, стоявших на якоре в ожидании прилива или подходящей пристани, были приманкой для воров. По всему устью промышляли контрабандисты, сбывавшие шерсть и прочие товары; орудовали вооруженные “речные пираты”, которые по ночам перерезали якорные канаты лихтеров и ждали, когда их течением прибьет к берегу. На лодках плавали ночные грабители, на пристанях присваивали добро “длиннофартучники”. “Легкую кавалерию” составляли вступавшие в сговор помощники капитанов и таможенные инспекторы, “тяжелую” – грузчики и портовые рабочие, стремившиеся получить добавочный доход. Некоторые бросали груз в воду во время прилива, чтобы в отлив его подобрали сообщники.

“Коупменами” назывались скупщики краденого, промышлявшие в бесчисленных прибрежных переулках и закоулках. Там имелось так много погребков, подвальчиков и даже простых ям в земле, что прятать добро было легко. Славилась своими скупщиками, в частности, улица Кинг-Дэвид-лейн в Шадуэлле. Но некоторые из них жили не так близко от реки: известным скупщиком курительного и нюхательного табака был мистер Купер, торговавший табаком в приходе св. Анны в Сохо.

В самом устье реки орудовали “рекеры”, ложными огнями сбивавшие лоцманов с курса и вызывавшие кораблекрушения. Эстуарий с его ручьями и болотами был идеальным местом для того, чтобы прятать и перевозить контрабанду. “Аулерами”, к примеру, назывались те, кто нелегально переправлял через болотистую местность тюки шерсти. Из века в век эстуарий оставался царством лодочников-контрабандистов, вовсю пользовавшихся притоками и прочими водными путями. Прекрасные возможности для их ремесла предоставляли скалистые морские берега близ Рекалвера и Уитстебла. Другие контрабандисты проскальзывали, минуя таможенников, по речкам Суэйл, Медуэй и Янтлет-крик. Местами хранения могли служить пабы и церкви, а порой товары прятали под водой – в болотцах и ручейках. Дефо в “Путешествии по всему острову Великобритания” (1724–1727) пишет о Фавершеме: “Я не знаю ничего, чем прославился бы этот город, помимо пресловутой контрабанды”. В Эссексе, по слухам, джин продавался так дешево и в таком изобилии, что жители мыли им окна. В одном парламентском отчете говорится, что, как только корабль из Ост-Индии встает на якорь в устье Темзы, “к нему слетается рой контрабандистов и начинается настоящая ярмарка”. Помимо товаров, тут нелегально переправляли и людей, и занимались этим прямые наследники тех, кто в первой половине XVI века помогал просачиваться в Англию и обратно священникам-иезуитам, противившимся Реформации.

Количество и разнообразие товаров, проходивших через Лондонский порт, было таково, что процветали все виды воровства. До того, как в начале XIX века были созданы охраняемые доки для стоянки судов, годовая потеря дохода оценивалась примерно в 800 000 фунтов. Подозревали, что треть портовых рабочих замешана в тех или иных правонарушениях. Но, поскольку большая часть денег все же попадала в карманы лондонцев, нарушители полагали, что их поведение укладывается в понятия о честной торговле. Это было привычно, это была традиция. “Речные жаворонки” и “длиннофартучники” считали, что их ремесло имеет такое же право на существование, как труд матроса или лоцмана. Бондари и лихтермены называли кражу табака из больших бочек словечком “сокинг” и рассматривали ее как “добрый старый обычай”. Само собой, многие коммерсанты и клерки, связанные с речными перевозками, входили к преступникам в долю. Корабли и корабельные чины, с которыми можно было “договориться”, назывались “покладистыми”. Можно заключить, что Темза ощутимо способствовала формированию столичной преступности.

Река связана не только с преступлением, но и с наказанием. Не случайно ее называли сердитой и даже свирепой. Будучи огромной массой движущейся воды, Темза сама по себе исполнена разрушительного начала. Разливаясь, она приносит беду. Она может казаться жестокой, неумолимой. Шелли заявил однажды Томасу Лаву Пикоку, что “она несет с собой кровь и кости тысяч героев и злодеев, и вода несомненно имеет привкус тления”. Вся история реки подтверждает эти слова. Как гласит популярная баллада о бегстве в 1688 году жены короля Якова II,

 
Через Темзу сердитую в дождь и снег
Пустились они стремглав…
 

На Темзе много столетий разыгрывался жестокий ритуал “окунания”. Начиная по меньшей мере с раннего Средневековья, это было широко распространенное наказание, хотя в печатных изданиях упоминается не часто. Оно было слишком хорошо всем известно, чтобы подробно о нем писать. Подвергались ему, как правило, “сварливые бабы” за непристойную ругань, за привычку “пилить” мужей и поносить соседей. Жертву привязывали к особому креслу или табуретке и трижды окунали в реку. В Кингстоне для этого была предназначена специальная балка, торчавшая поверх средней арки моста. Впервые она была там укреплена летом 1572 года, когда миссис Даунинг, жену могильщика, трижды окунули “по самую макушку”, после чего приспособление, судя по всему, подолгу не простаивало: в том же году церковные старосты заказали новую табуретку. В последний раз в Кингстоне эту табуретку пустили в ход весной 1745 года. Как писала 27 апреля “Ивнинг пост”, “на прошлой неделе суд приговорил женщину, которая содержит пивную ‘Голова короля’ в Кингстоне, графство Суррей, к погружению в воду за бранчливость, и ее, согласно этому решению, посадили на табуретку и окунули в реку Темзу под Кингстонским мостом на глазах у двух или трех тысяч человек”. Табуретка, таким образом, прослужила 173 года.

Этот исправительный (но зачастую – смертельный) обряд был связан с представлением о речной воде как средстве ритуального очищения. В начале III века Тертуллиан, один из отцов церкви, писал о язычниках: “…они совершают омовение, веря, что делают это для рождения к новой жизни и освобождения от наказания за свое вероломство. Точно так же у древних всякий, кто запятнал себя человекоубийством, искал очистительные воды”. Нет причин сомневаться, что подобные ритуалы практиковались и на британской земле. Эти представления уходят в многовековую древность. С помощью Темзы, кроме того, устанавливали виновность или невиновность человека. Подозреваемого в преступлении по традиции заставляли выпить воды из колодца или реки, и считалось, что виновного вода отравляет, вызывая чаще всего водянку.

Если вода – родина богов, то она же – источник всякой справедливости. В 1646 году Кромвель приказал обезглавить верных королю защитников Уоллингфордского замка. “Пусть река возьмет их себе, – якобы сказал он, – пока они не осквернили землю, как король осквернил Англию”.

Рассказы о деревенской жизни в верховьях Темзы содержат много историй о ведьмах и их делах, и, безусловно, с районом Темзы таких упоминаний связано больше, чем с любой другой частью страны. Сохранилось немало имен и прозвищ: Бет Хайд, Полли Паккер, Минти Фруин, мамаша Даттон, старуха Маргарет, Элизабет Стайл, Урания Босуэлл, мамаша Хибблмир, Джейн “Кирпич”, бабушка Пантин. Однако у легенд об этих женщинах более глубокие корни, чем присутствие тех или иных “колдуний” в окрестностях реки. Ассоциация между Темзой и ведьмовством могла быть своеобразным отражением веры в нимф и русалок, населяющих речные воды, отзвуком поклонения самой праматери-реке. Если с Темзой связаны божества женского пола, то нечего удивляться, что демоны женского пола и женская зловредность составляют часть “пучка ассоциаций”.

Сильные традиции “ведьмовства” существовали в Хенли, Рединге и Уоллингфорде. Грибковый налет на вязах в долине Темзы назывался в XIX веке “ведьминым маслицем”, которое будто бы сбивали колдуньи своими волшебными мутовками. Калитки у тропы вдоль верхней Темзы часто делались из железа – якобы “от ведьм”. В обычае было также носить с собой вербену как средство против “совиной порчи” – болезни, которую, как считалось, вызывали ведьмы. Даже в 1946 году, согласно сообщениям, некоторые пожилые обитатели Криклейда еще носили в качестве защиты от сглаза гусиную ножку в матерчатом мешочке. К концу XII века относятся упоминания о ведьмовстве в Кембле, Апплтоне и Рединге. Длительное существование в неизменном виде подобных обычаев и верований, конечно, можно оспорить, ссылаясь на ненадежность источников и склонность к дурной исторической сенсационности, однако традицию, во всем ее объеме и весомости, сбросить со счета не так-то легко.

Судили ведьм, как правило, опять-таки на речном берегу. Одно из популярных мест находилось поблизости от “целебного ясеня” в лондонском Ричмонд-парке. И, разумеется, практиковался “Божий суд”. Подозреваемую в ведьмовстве бросали в Темзу со связанными руками. Если женщина плывет, значит, река отторгает ее и она виновна. Тонет – значит, невиновна. Но случалось, что казнили без всякой неопределенности. Первое упоминание о Лондонском мосте в официальных документах содержится в издании Codex Diplomaticus Aevi Saxonici и относится к 984 году. Там сказано, что за изготовление деревянного мужского образа была схвачена и приговорена к смерти ведьма. Ее “утопили, бросив в воду с Лондонского моста”. Река обеспечивала, как считалось, достойное наказание за прегрешение против духа. В упомянутом документе говорится об этой казни как о чем-то само собой разумеющемся, так что подобная расправа с “ведьмой” была, возможно, делом обычным. В XII веке двух женщин, связав их вместе по рукам и ногам, бросили в пруд, называемый Байкпул (близ нынешнего Кройдона), который был соединен с Темзой. Есть некое давно установившееся внутреннее сродство между рекой и тем, что мы называем “язычеством”.

Река в некотором смысле становится священной свидетельницей наказания. Вряд ли можно считать случайным, что два важнейших места казней на суше – Тайберн и Смитфилд – соседствовали с притоками Темзы, Тайберном и Флитом соответственно. Но существует и более прямая связь. В Дагнеме у Темзы стояла виселица, и ее использовали еще в 1780 году. Вешали и на Миллуолском берегу – это показано, в частности, на одной из гравюр Хогарта, посвященных судьбе “ленивого ученика”. Еще одна виселица располагалась близ Гринвича – там, где сейчас улица Багсбиз-козуэй; не исключено, что название происходит от слова bug (нечистый дух), и это заставляет думать, что место считалось нехорошим. Казнили на виселице, кроме того, близ Блэкуолл-пойнта и в неизвестном ныне месте у реки, называвшемся “ров висельников”. Знаменитый “ров висельников” имеется и в Манчестере – он соединял некогда реки Эрк и Эруэлл; связь между казнью и проточной водой не ограничивается, таким образом, Темзой. Около пристани Батлерз-уорф у Тауэрского моста в Темзу впадал Некингер – один из убранных ныне под землю притоков. Название означает “шейный платок дьявола”, иначе говоря, петлю. Можно предположить, что и там стояла виселица.

Самым известным местом расправы близ Темзы был, впрочем, “док казней”. Он, разумеется, не являлся доком в обычном смысле – там, можно сказать, становились на вечную стоянку люди. Вначале виселица находилась на том месте берега, где потом возник док св. Екатерины, но в XVI веке ее переместили ниже по течению – в Уоппинг. Еще позднее, когда была построена береговая дамба, виселицу переставили из западной части Уоппинга в восточную. Это привело к путанице по поводу ее местонахождения: по крайней мере два паба претендуют на честь быть расположенными в той самой точке. Приговоренных – по традиции, в основном тех, кому вменялось в вину пиратство, – выводили из тюрьмы (Ньюгейтской или Маршалси), и процессия, которую возглавлял чиновник Адмиралтейства с церемониальным серебряным веслом, направлялась к реке. Там осужденные, по выражению речного люда, “плясали пеньковую джигу”. Их тела затем обмазывали дегтем и подвешивали у воды. А после этого их, сковав железными цепями, прикрепляли к деревянному столбу на уровне нижней отметки отлива, и там они висели, пока прилив не омывал их трижды, как река омывала окунаемых “сварливых баб”. В “доке казней” вешали вплоть до 1834 года.

Существовали, кроме того, плавучие тюрьмы – печальное зрелище на Темзе на протяжении почти ста лет. Это были отслужившие свое корабли, переоборудованные под места заключения. Первая такая тюрьма появилась в 1776 году, последнее из этих судов сгорело летом 1857 года. “Дискавери”, “Ретрибьюшн”, “Белликё” – вот названия кораблей, где держали заключенных, которые в результате американской Войны за независимость, к несчастью, лишились возможности быть отправленными в Новый Свет. Многие тысячи их трудились на принудительных береговых работах в Детфорде, Вулидже, Чатаме и других местах, живя на кораблях, где их держали в оковах. Они населяли нижние палубы, по пятьсот-шестьсот человек на каждой (вновь прибывших определяли на самую нижнюю), и “страдания их, вызываемые беспрерывным звоном цепей, грязью и паразитами” доступны скорей воображению, чем описанию. Один заключенный утверждал, что “из всех ужасающих сцен, что я видывал, эта была самой тягостной… Ни с чем, кроме нисхождения в ад, это сравнить невозможно”. Так река стала преисподней. Причал в Детфорде называли в народе “доком мертвецов”. Когда заключенный умирал, труп относили в болотистую местность и кое-как закапывали. На заболоченных участках Пламстеда и Арсенала и ныне растет крапива с красными цветками; когда-то их называли “цветами заключенных”.

Были и другие тюрьмы около реки. Тюрьма Клинк располагалась в Саутуорке у Темзы; расстояние от речного берега до тюрьмы Флит составляло менее 100 м. Как место заключения использовался и форт Тилбери, а Миллбэнкская тюрьма (сейчас там территория галереи Тейт) была в свое время знаменитым “современным” учреждением, основанным на идеях Бентама. С воздуха и сейчас можно разглядеть восьмиугольный контур тюрьмы, а скульптура Генри Мура “Сцепленные воедино” стоит там, где заключенные садились на корабли, отправлявшиеся в Австралию. Темза становилась одним из последних образов Англии, которые они уносили с собой.

Глава 22
Речные труженики

В своем новаторском исследовании “Источники лондонского английского языка” Лора Райт перечисляет категории людей, которым в Средние века Темза давала заработок, – от таможенников Куинхайта и Биллингсгейта до вездесущих и незаменимых лодочников. Были “смотрители”, отвечавшие за состояние набережных и плотин; были гартмены, следившие за рыбными садками; были гэллимены, лихтермены и шаутмены – лодочники, плававшие на соответствующих типах судов; были “острожники”, бившие рыбу острогами. За порядком на реке следили водные инспекторы и помощники смотрителей. Серчеры (надзиратели) патрулировали Темзу в поисках нелегальных рыбных запруд, тайдмены (“приливные люди”) работали на затопляемых приливами участках берега.

Каждый из этих родов занятий просуществовал много веков, как и профессии, связанные с речной торговлей. Складские рабочие и грузчики были всегда, но в XVI веке на Темзе они подразделялись на множество категорий. Работали складские грузчики (элита) и грузчики со значками, грузчики, входившие в различные товарищества и артели. Существовало четыре “братства”, каждое из которых обладало монополией на определенный тип товаров. Вчастности, грузчики со значками пользовались монополией на все, что прибывало из Данцига и из Ирландии. Контроль над определенной сферой бизнеса, разумеется означал, что они получали некие особые привилегии и порой очень щедрую плату. Складским грузчикам за разгрузку ста квартеров (1,27 тонн) солода платили гинею, тогда как другие были рады получить за ту же работу 8 шиллингов 4 пенса. Река всегда была источником разграничений.

Труд, однако, был нелегким. Большую часть грузов носили на спине, так как по причалам и грубо вымощенным прибрежным улицам возить их фургонами или телегами было невозможно; часто товары прибывали в бочках, которые нужно было катить. Если ноша оказывалась велика для одного, ее вешали на палку, которую двое грузчиков клали себе на плечи. Работа шла медленно и обходилась недешево.

Произошло, помимо прочего, любопытное изменение статуса. К концу XVIII века репутация портовых рабочих опустилась очень низко, привлекательность этого занятия сильно упала. Между тем ранее речная работа слыла в целом хорошей, выгодной. Ленгленд в XIV веке писал, что речные грузчики “процветают”. Все грузчики XVII и начала XVIII столетий были полноправными членами городских корпораций и считались в рабочей среде “аристократами”. Но с конца XVIII по начало XIX века все резко изменилось. Одна из причин в том, что рабочая часть реки находилась в Ист-энде, который в те годы приобрел незавидную репутацию.

Можно утверждать, что первое промышленное сообщество в Англии выросло на берегу Темзы. Докеры и грузчики, инженеры и складские рабочие, лодочники и ломовые извозчики, кузнецы и кожевники, клерки и подрядчики – а наряду с ними представители множества вспомогательных профессий: трактирщики и прачки, лавочники и лоточники, бакалейщики и проститутки, торговцы судовыми припасами и устричники – составили многотысячное рабочее население, сконцентрировавшееся в Ист-энде на сравнительно небольшом пространстве. Было подсчитано, что в Шадуэлле примерно 60 % мужского населения составляли моряки и лодочники, еще 10 % занимались строительством и ремонтом судов. У реки наблюдалось большее разнообразие профессий, чем в любой другой части города. В результате, за возможным исключением Севен-Дайелз, Ист-энд был самым густонаселенным районом Лондона. Айл-оф-Догс, к примеру, был в XIX веке усилиями знаменитого строителя Уильяма Кьюбитта тесно уставлен маленькими домиками для рабочих и их семей.

В том столетии работа в лондонских доках считалась самой низкооплачиваемой, неквалифицированной и нерегулярной из всех возможных. Ни то, ни другое, ни третье, строго говоря, не соответствует действительности. Докеры зачастую зарабатывали больше, чем, например, лондонские возчики, и для тех, кто мог делать тяжелую работу, ее было вдоволь. Она считалась, однако, неквалифицированной и грязной, считалась уделом людей низшего пошиба, не способных ни к чему иному. Трудовая Темза – это были пыль и слякоть, грязь и дым. Лица иных грузчиков были синими от индиго или черными от угольной пыли, от их одежды шел въевшийся запах того, что они перетаскивали. На них, кроме того, падала тень дурной в целом репутации лодочников и барочников. Река ассоциировалась с распущенностью и сквернословием, с контрабандой и воровством. Работа на ней или около нее в любом случае пятнала человека.

Это был особый мир со своим языком и своими законами. От матросов-китайцев в опиумных курильнях Лаймхауса до контрабандистов на малярийных отмелях устья речные люди не подчинялись никакой цивилизованной системе ценностей. Чужеродный мир Темзы вливался в их души. Эта чужеродность выражалась в самом сленге лондонских доков, основанном большей частью на произнесении слов задом наперед. Этот сленг повлиял и на рифмованный сленг кокни, так что жизнь Темзы напрямую подействовала на язык лондонцев.

От реки произошли и другие пласты сленга. Тех, кто работал на зерновых складах Миллуолских доков, называли toe-rags (портяночниками). Впоследствии это выражение распространилось как презрительная кличка. Лихтермены Лондонского порта называли лихтерменов, работавших ниже по реке, chalkies (меловыми) или carrot crunchers (грызущими морковь). Портовые грузчики, работавшие в Суррейских доках, назывались stevedores – от испанского estibador (грузчик, упаковщик).

Печатные источники XIX века раскрывают перед нами пестрый трудовой мир доков с толпами поденщиков у ворот, ождающих работы в 7.45 утра. К их числу принадлежали неимущие беженцы, банкроты, отставные солдаты, промотавшиеся джентльмены, уволенные слуги, бывшие заключенные. “Аристократами” доков были четыре-пять сотен постоянных рабочих, получавших регулярное жалованье. Число поденщиков при этом составляло примерно 2500. Генри Мейхью в книге “Труженики и бедняки Лондона” (1849–1850) рассказывает о тех, кто стоял у ворот доков в надежде получить работу: “Одни в сюртуках, наполовину вышедших из моды и порванных на локтях, в просвечивающих через дыры грязных рубашках; другие в засаленных охотничьих костюмах, с красными прыщавыми лицами; третьи в аристократических лохмотьях; четвертые в черном, выцветшем до ржавого оттенка; пятые с модными воровскими завитками волос под щегольской кепчонкой”. Работа, которую они стремились получить, становилась все более неприятной. Например, из-за риска пожара подъемные краны нельзя было приводить в движение силой пара, и ее заменяли ступальные колеса. Шесть-восемь человек входили внутрь деревянного цилиндра и, держась за канаты, вращали его ногами. За час они могли сорок раз поднять груз весом в тонну примерно на 8 м. Эта часть речной жизни была неведома тем, кто знал Темзу с более картинной стороны.

Существовали и другие виды работы. Дреджеры, или “речные искатели”, высматривали в воде предметы, упавшие за борт того или иного из бесчисленного множества плававших по Темзе судов. Пренебрежительное словечко “тош” (ерунда) произошло от деятельности “тошеров” – лодочников, искавших в реке плавающие обломки или то, что было выброшено за борт при опасности кораблекрушения. На затопляемых берегах трудились “жаворонки”, немалую часть которых составляли дети и древние старухи, проводившие дни за сбором в грязной жиже кусочков угля, металла и дерева. Дождавшись, когда отлив обнажит берег, они разбредались во все стороны; Генри Мейхью пишет, что они молча, “с бесстрастно-несчастным видом шлепали по грязи, сгорбясь и пристально глядя себе под ноги”.

Они принадлежали к числу тех беднейших из бедных, кто, обитая в прибрежных дворах и проулках, ходили, “едва прикрыв наготу неописуемой рванью; тела их были перепачканы речной слякотью, лохмотья их затвердели как доска от грязи всевозможных видов”. Вот каковы они были – люди реки.

Много было на Темзе и гораздо более древних профессий. Например, история реки – это отчасти и история моряка. Эта профессия не претерпела за столетия заметных изменений, хотя перемены в одежде моряков очевидны. В саксонский период они одевались в красное и синее (датские мореплаватели – в черное), но в Средние века они уже носили кожаные безрукавки и костюмы из грубого сукна. В XV веке на них можно было увидеть стеганые куртки и кожаные нагрудники; им давали также кожаные шлемы. В XVI столетии они ходили в коротких куртках белого или голубого цвета и широких, мешковатых брюках; вместо шлемов они начали носить плоские меховые шапки на манер паломников. В конце XVII века мода опять изменилась: появились брюки в полоску, короткие камзолы и ботинки с пряжками. Джон Филдинг-младший писал в 1794 году в своем “Новом лондонском соглядатае” о моряках Уоппинга, что их “манера жить, разговаривать, вести себя, одеваться настолько необычна для них же самих”, что они образовали некую особую расу. В начале XIX века они стали носить брюки клеш, жилеты и полосатые матросские рубахи с открытым воротом; костюм дополняли короткая куртка и черный шелковый шейный платок.

Среди бурлящей человеческой массы на реке и около нее были и более специфические категории: грузчик, носильщик, палубный матрос и множество других. Но особое место занимает фигура лодочника, прославленного в песнях и всевозможных историях как олицетворение реки в ее нижнем течении. Традиционно его считали человеком буйным, неотесанным, угрюмым и грубым на язык.

Корпорация лодочников была создана в 1555 году, но профессия эта, конечно же, гораздо старше. Сохранился, например, документ 1293 года, где лодочников, перевозивших людей между Лондоном и Грейвзендом, обвинили в том, что они “берут с путников непомерно против их воли”: вместо обычного полупенса – целый пенс. Подобные жалобы звучали столетие за столетием. В анонимной поэме начала XV века “Лондон-разоритель” автор посещает Лондон:

 
Я в Биллингсгейт отправиться решил.
– Садись! – гребец мне с лодки закричал.
Его я по-хорошему просил,
Чтобы три шкуры он с меня не драл.
Но он меня и слушать не желал.
– Два пенса! – повторял и повторял.
 

Была, кроме того, проблема перегрузки. В XIV и XV веках лодочников нередко судили за то, что они брали более трех пассажиров. Им также было запрещено оставлять лодку на южном берегу Темзы, где ее могли присвоить “воры и злоумышленники”. Это ясно показывает, что два берега реки пользовались разной репутацией, что она служила неким рубежом, как и в те далекие дни, когда она разделяла враждующие британские племена. Ограничения вводились и позже: например, в середине XVII века вышел запрет на перевозку людей по воскресеньям. “Возвращаться домой водным путем в день Господень” сочли “осквернением дня сего”, и на обоих берегах Темзы поставили солдат, чтобы арестовывали нарушителей. Тут есть о чем задуматься: почему путешествие именно по воде, а не по суше было объявлено нечестивым? В связи с этим стоит упомянуть, что в XIX столетии существовало “Общество распространения религии среди лодочников, барочников и иных речных работников”.

Существовало, однако, важное разграничение: лодочниками (watermen) считались те, кто перевозил по реке людей на барках и уэрри, тогда как лихтерменами называли тех, кто перевозил грузы. У лодочников, как и в большинстве иных речных профессий, секреты мастерства передавались от отцов к сыновьям. Приходилось изучать науку приливов, различия между участками реки, воздействие ветра и течения; в любом месте надо было уметь оценить на глазок глубину.

В конце XVI века на Темзе, по некоторым оценкам, трудилось около трех тысяч лодочников, но к началу XVIII столетия их количество возросло до восьми тысяч. К концу века их стало уже двенадцать тысяч, в том числе две тысячи учеников. Другие авторы, однако, приводят куда более высокие цифры: что в XVI веке количество лодочников Темзы составляло двадцать тысяч, а в XVIII веке – сорок тысяч. Все эти оценки, так или иначе, приблизительны. Самое важное – это доминирующее положение речного транспорта. Энергия Лондона, как и страны в целом, была энергией реки. В XIX столетии, однако, число лодочников стало уменьшаться: на Темзе возникли новые виды транспорта, ее пересекли новые мосты – в частности, мост Ватерлоо, построенный в 1811–1817 годах; Мейхью в 1850 году оценил количество лодочников в шестнадцать тысяч.

Они должны были носить бляху на рукаве, но, помимо бляхи, их отличали по особой короткой куртке и шляпе. Самый известный из них – “лодочник-поэт” Джон Тейлор – признал, что “немало в Корпорации нашей людей грубых, неотесанных”, но затем принялся оправдывать их поведение грубостью пассажиров. Кого бы ни пришлось везти – головореза или щеголя – он “не сядет, не разразившись потоком ругательств новейшей чеканки”. Тейлор жалуется далее: “Он орал не умолкая: греби, греби, греби, чтоб тебя холера взяла, греби!.. А когда его подлейшество высадился, где ему нужно было, он велел мне ждать: мол, скоро вернусь, поедем в другое место”. Ожидание, как обычно, было напрасным.

Лодочников подстерегали и другие опасности. Например, в XVII и XVIII веках их насильно забирали во флот, где они ценились благодаря своим водным навыкам. В конце XVIII века Чарльз Дибдин сочинил знаменитую песню о переживаниях лодочника-рекрута:

 
Уж по Темзе величавой
В лодке мне не проплывать,
У Челсийской переправы
В руки веслышки не брать…
 

Но, каковы бы ни были их горести, лодочников Темзы обычно считали людьми низкого пошиба, достойными осуждения. Есть знаменитый рисунок Томаса Роулендсона “Лондонские неприятности” (1807), где изображена группа настырных лодочников в характерных шляпах и с бляхами, осаждающих пожилую даму, которая спускается к реке в Уоппинге. “Весла! Весла! Весла! Весла!” – орут они наперебой.

Еще более неприятной публикой, по распространенному мнению, были речные барочники. Они управляли судами, на которых временами и жили. Барки по-иному назывались “судами для каналов”, “обезьяньими лодками” и “вассерами”. Барочники славились драчливостью и едким остроумием. Утверждают, что Ричард Бертон, печальный автор “Анатомии меланхолии”, мог развеселиться только у оксфордского моста Фолли-бридж, где он любил слушать разговоры барочников. Как писал один историк Оксфорда, “под конец ничто не могло его рассмешить, кроме одного: спускаясь к подножию моста в Оксфорде, он слушал, как барочники ругают и клянут друг друга на чем свет стоит, и тогда он хватался за бока и хохотал от души”. Барочники, кроме того, отлично владели редкими способами рыбной ловли и считались умельцами по части сбора и смешивания целебных трав. Они хорошо знали места вдоль берега, где эти травы росли, и продавали их в городах. Барки зачастую были весело раскрашены и расписаны яркими речными пейзажами. Как цыгане, которые некогда вставали у Темзы табором, барочники были особой кастой, где заключалось много внутренних браков. От жителей прибрежных деревень они держались в стороне, и каждая из двух групп относилась к другой с недоверием и презрением. Деревенские по существу приравнивали барочников к цыганам, виня и тех и других во всевозможных проступках и кражах – например, в воровстве утиных яиц. В 1600 году о барочниках отозвались как о “пьяных оборванцах”.

В какой-то мере репутацию “лихих людей” барочники заслужили. В 1725 году, когда близ Рединга была сооружена система шлюзов, один из управляющих речным хозяйством получил письмо с угрозами, кончавшееся так: “Твоих людишок всех утопить следоваит так што берегис пока не позно холера на твою голову. Придеш добра не жди. Барошный народец”. В официальных документах о них упоминается нечасто. Но в 1804 году Комиссия по навигации на Темзе провела подзаконный акт, касающийся жалоб “джентльменов и прочих лиц, кои плавают по реке для удовольствия или иных целей”, на угрозы, помехи и обиды со стороны барочников.