Текст книги "Темза. Священная река"
Автор книги: Питер Акройд
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
Хотя в “Ветре в ивах” нет Алисы – “сказочного ребенка”, – там есть сказочные существа иного рода. При этом Крот и Барсук обитают среди узнаваемого речного пейзажа. Прообразом тюрьмы, куда попал Тоуд, послужило, как считают, старое льдохранилище в Бишемском лесу, а эдуардианский лодочный сарай в районе Борн-Энда, говорят, превратился в лодочный сарай этого персонажа. Тоуд-холл, возможно, скопирован с водяной мельницы на Темзе близ Мейплдарема, возможно – с поместья Лаллбрук; Дремучий Лес в книге Грэма – это, безусловно, лес Куорри-вуд около Темзы в окрестностях Борн-Энда. Там, в этом лесу, некогда стоял, по словам Грэма, великий и могущественный город, выстроенный, чтобы “стоять вечно”. Но все его жители ушли, добровольно или вынужденно, и город постепенно уничтожили “сильные ветры и затяжные ливни”. Мы уже отмечали выше, что река если не прямо внушает, то поощряет подобные размышления об исчезнувших городах и цивилизациях. Словно бы культуры народов, некогда обитавших на ее берегах и создавших курсусы и курганы, оставили некий след в сознании человечества. Как пишет Грэм в первой главе своей книги, “река все продолжала рассказывать свои прекрасные переливчатые сказки, которые она несла из глубины земли к морю, самому ненасытному на свете слушателю сказок”. Грэм слышал зов священной Темзы.
Глава 39
Речная песнь
17 июля 1717 года с великой торжественностью Георг I и его свита отправились на королевской барке из Ламбета в Челси. Их сопровождала еще одна барка, на которой оркестр играл пьесу, сочиненную Генделем по особому заказу. Пьеса называлась “Музыка на воде” и, несомненно, стала самым знаменитым нотным произведением, связанным с Темзой. В каком-то смысле это музыка самой реки. Как писала 19 июля газета “Дейли курант”, музыка так понравилась королю, что он три раза приказывал ее играть по пути туда и обратно. В одиннадцать Его величество изволили сойти на берег в Челси, где был устроен ужин и дан еще один прекрасный музыкальный концерт, длившийся до двух; после чего Его величество вновь взошли на барку и вернулись тем же путем, причем музыка звучала до самого его прибытия.
Злые языки позднее утверждали, что подлинной целью музыки было заглушить брань гребцов, чьи эгалитаристские чувства освящала речная традиция. Но нет – “Музыка на воде” звучала по иной причине. Это была попытка соединить Георга I Ганноверского с одним из источников английской идентичности и английского могущества. Сочетание Темзы с музыкой оказалось столь мощным, что эту вещь Генделя использовал Хамфри Дженнингс как вступление к своему военному фильму 1941 года “Слова для битвы”. Миф Темзы глубоко укоренен в душе нации.
Есть и другая речная музыка. Какова она – песнь Темзы? Ее нескончаемую мелодию можно услышать во всех поэтических легендах и мифах этой реки. От Темзы произошли многие английские свидетельства о времени и об истории – в “Королеве фей” Спенсера, в “Полиольбионе” Дрейтона, в произведениях Поупа и Мильтона, Марвелла и Шелли. У Спенсера река становится лицом нации. Темза соединяла жанры и формы, чтобы создать законченное высказывание. Она воплощала в себе гармонию и единство. Она символизировала невинность, доброту, процветание. Она стала метафорой поэзии как таковой. Поэты реки и поэзия реки существовали всегда. Слово, обозначающее воду, неизменно текуче, образовано перетекающими друг в друга звуками: water – aqua – apa – wasser – eau. Вода – повелительница льющейся речи, речи без остановок и пауз. Говорили, что река поет на пути к морю; ее пение, как писал Шелли в “Восстании Ислама” (1818), звучит “подобно хору сладких голосов”.
Самым ранним поэтом Темзы был, вероятно, Джон Гауэр, который жил в XIV веке и якобы финансировал строительство церкви св. Марии-за-рекой (ныне – Саутуоркский собор) на южном берегу, где он и похоронен. Он первым из поэтов упоминает Темзу – в прологе к “Исповеди влюбленного” (1386–1390). Он рассказывает о встрече на реке с Ричардом II, который,
Едва меня узрел,
Взойти на свою барку повелел.
Но подлинным поэтом Темзы того столетия был, несомненно, Джеффри Чосер. Он родился у реки, жил у реки, и она давала ему заработок. Его дом стоял на улице, которая шла параллельно реке в лондонском округе Винтри. Его невозможно представить себе иначе, как на фоне Темзы. Обитая в Лондоне, он, скорее всего, видел и слышал ее каждый день. Он жил около нее до самой смерти, перебравшись сначала в Гринвич или Детфорд, затем в Вестминстер. Первые два прибрежных городка он упоминает в “Прологе мажордома” из “Кентерберийских рассказов” (1392–1400):
Чосер был инспектором таможни Лондонского порта, и в этой должности он слышал все речные и морские истории Он был из тех поэтов, у кого поистине речная судьба, из тех, сквозь чью душу Темза текла столь же мощно, как она текла через сам город.
Во взаимоотношениях лондонских поэтов и прозаиков с Темзой есть что-то глубоко волнующее. Приходят на ум и Чосер, и Мор, и Мильтон, и Поуп – все они ходили по одним и тем же приречным улицам, все, каждый в свою эпоху, жили на расстоянии сотни-другой шагов друг от друга, все в зрелом возрасте поселились у воды. Вспоминается и художник Тернер, великий лондонец и великий наблюдатель реки; Тернер цитировал слова, сказанные о Темзе Поупом, Поуп – Мильтоном, Мильтон – Чосером. Видна преемственность, которую вдохновляла и поддерживала сама Темза.
И в этом обществе славных лондонцев мы можем различить фигуру Уильяма Блейка, для которого Темза была рекой вечности. Он жил подле нее в Ламбете, откуда она была видна ему через болота. Всякий раз, когда ему нужно было в Сити, он пересекал реку по только что построенному мосту Ватерлоо, и он особо отметил в своих стихах обгоревшую мельницу Альбион-миллс у этого моста. Он и умер у реки – в Фаунтин-корте близ Стрэнда. Те, кто приходил к нему туда, обращали внимание на реку, блестевшую в конце переулка. Блейк уподоблял ее “золотому бруску”. Поэт XX века Джордж Баркер однажды почувствовал присутствие Блейка у реки. В поэме “Бедствие и ужас” (1937) он пишет, как ему привиделась
Фигура Уильяма Блейка, просветленная и огромная,
Нависшая над Темзой в Соннинге.
Более ранним речным поэтом был Уильям Данбар, написавший в 1501 году стихотворение “Во славу града Лондона”, где он воздал хвалу и Темзе:
Данбар сделал одну из первых попыток выразить поэтический миф Темзы: здесь и “берилловые” струи, и слава, и лебеди, и связь с королевской властью. Такова река, освященная поэтическим воображением.
Во второй половине XVI века поэзия Темзы уже била через край. То была эпоха, когда одна из главных достопримечательностей Темзы – Банксайд (участок южного берега) – стал подмостками для величайшей английской поэзии всех времен. Связью между Шекспиром и Темзой обычно пренебрегают, а между тем эта река была одной из главных магистралей его воображения. Он жил около нее – сначала в Саутуорке, потом в Блэкфрайерз. Он постоянно пересекал ее, и безусловно она стала для него одним из главных путей сообщения. Его пьесы игрались на ее берегах – либо в “Глобусе”, либо в театре “Блэкфрайерз”; когда он пишет о приливах или о торговых судах, на уме у него жизнь Темзы. “Не болтай, дурак. Говорю тебе, ты упустишь прилив. А если упустишь прилив, так упустишь поездку”[77]77
Перевод М. Морозова.
[Закрыть]. Так говорит Пантино в “Двух веронцах” (1592), но чувствуется, что он имеет в виду смену приливов и отливов на Темзе, а не на реке Адидже. Темза – грубая колыбель, с раскачиваниями которой Шекспир был знаком очень хорошо.
Имя Эдмунда Спенсера возникало в этом повествовании уже не раз, и неспроста: ведь он был главным панегиристом Темзы. Он прославлял “богатую Тамис”, “среброструйную Тамезис”. Его по праву можно назвать “речным поэтом” XVI столетия, и то, что он в 1579 году намеревался написать “Эпиталаму Тамезис”, лишний раз говорит о его связи с Темзой. Он использует реку как символ величия, как иллюстрацию течения английской истории; он приспосабливает ее к элегии и пророчеству; он связывает ее с природой и искусством. Тему реки подхватил Майкл Дрейтон, который в стихах, опубликованных в сборнике “Английский Геликон”, обращается к ней так: “О серебряная Темза, о чистейший кристальный поток!” Темза XVI века поистине живет в поэзии и исторических легендах как серебряная Темза, кристальная Темза, сладостная Темза. В том столетии весла лондонских лодочников, как писали, порой оплетали стебли кувшинок, а ритм им помогало держать “пение флейт”. Миф о блестящей судьбе Англии под эгидой Королевы-девственницы был органически связан с подобными образами Темзы как реки монаршего величия. Эти образы возникали вновь и вновь в поэзии позднейших веков: вспомним “среброногую Тамезис” у Геррика и “серебряную Темзу” у Поупа.
В XVII и XVIII столетиях участки Темзы близ Твикнема и Ричмонда привлекали многих поэтов. В старых путеводителях по прибрежным местам встречаются такие фразы: “Здесь писал Каули”; “Здесь катался на лодке Поуп”; “Здесь похоронен Томсон”; “Здесь стоял Денем, слагая в уме прекрасную хвалебную песнь реке, строки из которой так часто вспоминают”; “Здесь король Вильгельм показал Свифту, как срезать спаржу на голландский манер”. Темза стала новым Геликоном, прославленным приютом муз.
Но правы, вероятно, те, кто утверждал, что не существует великой поэмы, посвященной Темзе; у реки нет своего барда. Попытки, однако, предпринимались, и в их числе – “Куперз-хилл” Джона Денема (1641). По существу это единственное творение Денема, ставшее знаменитым; поэму после первой публикации без конца цитировали и включали в антологии. Умеренная по темпераменту и несравненная по техническому совершенству, поэма с ее мягким ритмом и возвышенной интонацией, с ее сдержанностью образов и щедростью чувств считалась образцовым произведением английской поэзии. Темза представлена рекой ласковой и широкой, источником как богатств, так и гордости. Благодаря торговле она “делает обе Индии нашими”; ее “прекрасное лоно – всемирная биржа” (самое ценное свойство реки в XVII веке). Поэма была опубликована перед самым периодом гражданских войн, когда в Англии воцарилась беспрецедентная смута, и эти стихи можно воспринять как призыв к спокойствию и умеренности. Денем изображает Темзу сдержанной и вместе с тем изобильной рекой; она не кидается в крайности, не бурлит, всегда предсказуема. Вот почему она стала своего рода парадигмой благих надежд. Посреди столкновений 1640-х годов в поэме можно было увидеть ностальгию по золотым мирным дням; в последующие десятилетия ее интерпретировали как новое красноречивое утверждение основных английских принципов умеренности и справедливости. Она стала неким талисманом, тем более поразительным, что в ней сама Темза служит образцом доброго порядка:
В том же десятилетии Роберт Геррик написал “Плач о Тамазис” (1648) – грустную элегию, обращенную к реке, где он прощается с ней навсегда, вынужденный перебраться в сельский приход. Он посылает Темзе нежнейший поцелуй, сожалея, что ему больше не придется плыть на барке из Ричмонда в Кингстон
Это одно из немногих письменных указаний на тот очевидный факт, что в Темзе плавали и мылись “тысячи” горожан. Геррик горюет об отъезде из “любимого Вестминстера” и объясняет, что родился у берегов Темзы на “златом Чипсайде”. Рожденные у реки – как Тернер (на Мейден-лейн) и Мильтон (на Бред-стрит) – испытывают особое чувство близости с ней.
Свидетельство тому – жизнь Джона Мильтона. Каждый гражданин Лондона был в то время и гражданином реки. Как писал Мильтон в “Эпитафии Дамону” (1639), Thamesis meus ante omnes – “Моя Темза прежде всего остального”. После учебы в университете он с 1632 по 1638 год жил в Хортоне, недалеко от моста, где в Темзу впадает река Колн; здесь, на берегу притока, он сочинил “Il Penseroso”, “L’Allegro”, пьесы “Лисидас” и “Комус”. В “Комусе” есть упоминание об этих краях: “У берега, что камышом порос и ивой…” В “Лисидасе” тоже слышится отзвук памяти о приречных местах:
В XVII веке Хортон вообще был влажным местом, где среди лугов и камышей текли речушки, заросшие водорослями; в ручейках вдоль обочин дорог даже в XIX столетии еще водились миноги. Мильтона, как Шелли, до того радовала близость воды, что Темзу можно считать первичной средой его воображения. Он вплетает реку в английский эпос и рассматривает ее как поток культурной памяти. Thamesis meus – “моя Темза” – это похоже на акт идентификации или присвоения, интимный и в то же время абсолютно неопределимый. Здесь чувствуется почти детская близость.
Когда Босуэлл нанял ялик и отправился на нем с Сэмюэлом Джонсоном в Гринвич, “мы получили удовольствие от громадного числа и разнообразия кораблей, стоявших на якоре, и от красивой местности на обоих берегах реки”. Когда они приплыли к месту назначения, Босуэлл вынул из кармана экземпляр поэмы Джонсона “Лондон” (1738) и продекламировал строки оттуда:
Это река мифа, живописная река XVIII столетия, которая благодаря ассоциациям и традиции оставалась парадигмой в период, когда она на деле претерпевала фундаментальную перемену.
Но самый разительный пример тяготения к Темзе дал Александр Поуп, обитавший в разных местах подле нее всю жизнь. Он родился в старом лондонском Сити, где Темзу было и видно, и слышно; позднее у него был кабинет в Баттерси с видом на Темзу, где он написал “Опыт о человеке”. Затем он жил на границе Виндзорского леса, затем, недолго, – в Чизике у Темзы. Но самое знаменитое его прибрежное жилище было в Твикнеме, где сад его “виллы” спускался прямо к Темзе. Он купил дом в 1718 году и обитал в нем до самой смерти в 1744 году. Любимым его архитектурным сооружением здесь был грот у самой реки, и он писал своему другу Бланту, что глядя с реки Темзы, можно через мою арку и проход в зарослях увидеть своего рода открытый храм, целиком построенный из ракушек в сельском стиле; а оттуда, из храма, можно поглядеть вниз сквозь наклонную аркаду из древесных ветвей и увидеть, как в подзорную трубу, паруса на реке, внезапно появляющиеся и исчезающие.
Река была для него священным местом, достойным “храма” в честь ее божества, и вмурованные в стены грота осколки стекла и гладкие ракушки отсвечивали, как оклад некоей прибрежной иконы. Он сочинил и стихотворную надпись:
В восемнадцатой книге “Смерти Артура” Мэлори (1469–1470) Ланселот удаляется в Виндзорский лес, где живет в скиту у ручья. Это своеобразный пролог к проживанию Поупа в отцовском доме в Бинфилде у Виндзорского леса и впадающей в Темзу речки Лоддон; на одном из тамошних деревьев внутри особой ограды было вырезано: “Здесь пел Поуп”. Он никак не мог уйти от реки, ему необходимо было жить подле нее, как одному из античных божеств, чье существование зависело от тихой помощи, оказываемой реками Греции. Он заявил однажды, что не знает “райских мест и приятных жилищ, равных тем, что встречаются на берегах Темзы”. Река была его Аркадией, лесным прибежищем, которому он адресовал свои строки:
Сити – Баттерси – Виндзор – Чизик – Твикнем: вот Одиссея Александра Поупа, путешествие по берегам Темзы, от которой он никогда не отлучался. Поистине он был “гением места”.
Можно вспомнить и других жрецов Темзы. Ее включил в свое обширное поле зрения Джеймс Томсон, знаменитый некогда автор “Времен года” (1730), этой пасторальной Библии XVIII столетия. Часть этого природоведческого эпоса он написал у реки в Хаммерсмите в кофейне (ныне пабе) “Голубь”. Там мы находим строки:
Пройдем долиной Темзы бесподобной
Туда, где Музы светлые живут…
В Кливдене подле Темзы он написал пьесу-“маску” “Альфред”, примечательную тем, что в ней содержится песня “Правь, Британия!” Он постоянно находился около Темзы – жил, умер и был похоронен на ее берегу. Темза, можно сказать, и убила его: Томсон простудился, плывя на открытой лодке из Лондона в Кью.
Рядом с ним мы можем поставить Томаса Грея. В своей “Оде, написанной при виде Итонского колледжа” (1742) он спрашивает Отца Темза:
На что единственным ответом может быть: такие же парни, какими в свое время были ты с твоими однокашниками. В очередной раз река побуждает к воспоминаниям и мыслям о ходе времени. Одна из самых долговечных способностей реки – настраивать человека на меланхолический лад.
Но подлинным преемником Поупа в качестве речного поэта, стихотворцем, одержимым рекой, следует назвать Перси Биши Шелли. Река, можно сказать, ударила ему в голову. Его стихи текут ее потоком. У Темзы он рос и взрослел – сначала в “академии Сайон-хауса” в Айлворте, затем в Итоне и Оксфорде, – и это раннее знакомство, похоже, повлияло на его судьбу. Всю свою короткую жизнь он любил реки и поэтов, певших о реках. Подражая Поупу, он летом 1815 года жил на опушке Виндзорского леса. Его любимым занятием было плавать по Темзе на лодке, и он обследовал за то лето все ее участки от Виндзора до Криклейда. Совершая паломничество к истоку реки, он смог подняться до самого Инглшема, где его дальнейшему продвижению помешали водоросли. И неудивительно: ведь там, как говорили, вода едва закрывала копыта стоящего в реке скота.
Спутником его в том путешествии был Томас Лав Пикок, уже написавший поэму “Гений Темзы” (1812). Оба они представляли речную поэтическую школу. В детстве Пикок жил в Чертси, а похоронили его в Шеппертоне. Итак, начало и конец его существования были связаны с Темзой (этому закону, похоже, подчинялись многие жизни). В романе “Замок Кротчет” (1831) Пикок создал портрет Шелли, каким он был во время этого путешествия. Пикок изображает “мистера Филпота”, который “часами лежал в одиночестве, слушая журчание воды, рассекаемой носом лодки, и время от времени просвещал честную кампанию рассуждениями о великих переменах, которые произойдут в мире благодаря пароходному сообщению на реках…”
На два дня они остановились в Лечлейде, и тропа между церковью и рекой до сих пор называется “тропой Шелли”. Так всякий речной поэт впечатывает себя в местность. Эта церковь XV века вдохновила Шелли на стихотворение “Летний вечер на кладбище”. Созданию большой поэмы в честь Темзы, возможно, препятствуют ее переменчивость и многообразие; ее поэтический образ составлен из небольших картин, подобных картине лечлейдского кладбища. Темза не может подвигнуть поэта на сочинение в героическом размере, исполненное ощущения грандиозности; она пестует поэзию тени и уединения, отдыха и покоя, которой не свойственны эпические интонации.
По возвращении из Лечлейда Шелли сочинил поэму “Аластор, или дух одиночества” (1815), где явственно изобразил пейзаж верхней Темзы:
В “Аласторе”, кроме того, он сравнивает путь поэта с плаванием к речным верховьям: путешествие в прошлое, путешествие в тайники воображения – это речное путешествие. Сама же река превращается в трепетное, боязливое божество. “Реки не похожи на дороги, созданные руками человека, – писал он Пикоку. – Они напоминают наш ум, который странствует по своей прихоти среди пустынного бездорожья и течет сквозь прелестнейшие укромные уголки природы”. Человеческое существование “подобно реке, чей стремительный и непрерывающийся поток направлен вовне”. Итак, река для Шелли – метафора человеческого сознания, и, в частности, она символизирует характерное качество самого поэта, ту текучесть, о которой писал Уильям Хэзлитт: “Он с его гибкостью, с его изменчивостью, можно сказать, не вступает со всем окружающим в схватку, не берет мир на абордаж, а скользит по нему, как река”. Это самое ясное из возможных описаний созвучия между человеком и рекой, человеком вообще и Шелли в особенности. Неизменно желавший находиться около реки, которая составляла часть его существа, Шелли был с Темзой в ладу.
Через три года после речного путешествия с Пикоком Шелли снял дом на Темзе в Грейт-Марлоу (графство Букингемшир), где он написал “Восстание Ислама” (1818). Оттуда он много раз плавал в свои любимые места на реке – в Бишем, в Медменем, в Хенли, в Мейденхед. Немалую часть “Восстания Ислама” он написал в Бишемском лесу или плывя между поросшими буком берегами близ Бишема в лодке, которая называлась “Вага”. Образы этой поэмы непосредственно связаны с рекой, и в ней встречаются строки, которые прямо ассоциируются с тем, что окружало поэта:
Это пейзаж Темзы, который Мэри Шелли считала “неповторимо прекрасным”.
В одном из своих писем Шелли говорит о тирании мест: тебе кажется, сетует он, что ты покинул некий край, но ты по-прежнему в нем обитаешь. Отсутствуя, ты остаешься его жителем. Здесь слышится душевный отклик поэта на пребывание у Темзы, и в самом ритме его стихов можно почувствовать движение реки. Йейтс писал о нем, что “был один образ, который являлся ему снова и снова, – образ лодки, плывущей по широкой реке… кто бы ты ни был, всегда есть какая-то одна картина, одно приключение, один пейзаж, через который приоткрывается твое тайное бытие”. И, разумеется, мы помним, что Шелли погиб в открытом море – в водной стихии, которой он посвятил жизнь.
Уильям Моррис родился в Уолтемстоу, на границе болот, лежащих к северу от Темзы, и некоторым из самых знаменитых своих узоров для тканей и обоев он дал названия притоков этой реки: “Ивенлоуд”, “Кеннет”, “Уондл”, “Уэй”. Большую часть жизни он провел в поместье Келмскотт близ Оксфорда в нескольких шагах от реки и в прибрежном Келмскотт-хаусе в Хаммерсмите. Как некий средневековый лодочник, он совершал поездки по реке из одного дома в другой. Это неторопливое плавание занимало примерно шесть дней; два родственных мира, которые оно соединяло, он увековечил во вступительных строках к разделу “Июнь” поэмы “Земной рай” (1865–1870):
Вордсворт относился к Темзе почти с таким же почтением, как к Озерному краю и Альпам. Его сонет, сочиненный на Вестминстерском мосту, известен достаточно хорошо, но есть и другие свидетельства образного потенциала реки. В 1790 году близ Ричмонда на Темзе он написал стихотворение, где говорится о “чудных видениях”, посещавших его на берегах этой реки:
В этом стихотворении, как и в сонете, сочиненном на Вестминстерском мосту, он говорит о спокойствии Темзы. У нее “тихая душа”, серьезная и в то же время безмятежная. В механическом, искусственном городском хаосе конца XVIII и первых лет XIX века река была для Вордсворта живым связующим началом с природным миром. Помимо нее, он, пожалуй, не видел в столице ничего, что оставалось бы от прежней естественной жизни.
Но Вордсворт, кроме того, чувствовал, что река – это зарождение и прекращение, исток и устье в символическом смысле и что поэтому она может служить образом вечности мироздания. Хотя, возможно, это слишком уж облегченная формулировка. В своем “Эссе об эпитафиях” (1810) он замечает, что зарождение и цель – понятия неразделимые. Никогда еще ребенок не стоял на берегу реки, размышляя про себя, какая сила питает этот вечный поток, из каких неиссякаемых источников пополняется эта водная масса, не задав с неизбежностью после такого вопроса следующий: “Какая бездна все это ожидает? Какое вместилище может быть достаточным для этой движущейся громады?”
Здесь чувствуется завороженность поэта тьмой и небытием. В его сонете к реке Даддон, сочиненном в 1820 году, о Темзе говорится как о реке более крупной и мощной; но обе они неотвратимо текут в “Глубь”, где утратят свои названия и неповторимость. Что может быть спасено от перехода в небытие, кроме “коммерческого успеха или военного триумфа”, основой для которых послужила Темза? Исторический процесс, таким образом, уравновешен процессом природным, достижение соседствует с “бездной” утраты – но равновесие это чрезвычайно неустойчиво. Перед нами один из тревожных образов реки, обреченной постоянно терять себя, меж тем как обломки эпох громоздятся на ее берегах.
Мэтью Арнолд видел все стороны жизни реки – “Кому это ведомо, если не мне?” – и в поэме “Тирсис” описал бело-пурпурные цветы, которые росли на заливных лугах верхней Темзы. Он был поэтом главным образом ее верховий и упоминает в своих стихах Уичвуд и Камнер. Есть также указание на конкретное место в поэме “Школяр-цыган” (1853):
Арнолд родился и был похоронен в Лейлхеме, там, где Темзу было почти что слышно. Он провел около нее последние пятнадцать лет жизни. Он и женился около нее, так что все самое священное произошло с ним на берегу Темзы. Для него она была символом постоянства:
Примечательно, сколь многие речные авторы неодобрительно отзываются о “современной жизни”, будь то в XVIII, XIX или XX веке; тот, кто гулял по берегу в 1745 году, был настолько же склонен ругать “новшества”, как его собрат в 2007 году. Река, похоже, настраивает человека на ностальгический лад, внушает печаль по тому, чего никогда не было и быть не могло. Она рождает чувство потока времени, ощущение перспективы, которого иначе у гуляющего не возникло бы. Поэтому она – готовое вместилище для ложных, легковесных чувствований.
* * *
Самый занятный из поэтов Темзы остался, впрочем, у нас напоследок. Джон Тейлор, известный при жизни как “лодочник-поэт”, был лодочником на Темзе, испытывавшим тягу к бессмертию. Он был самозванным хранителем и музой этой реки, ее Данте. Он родился в 1580 году на берегу Северна и посещал Глостерскую школу латинской грамматики, где заметных успехов не добился. Потом приехал в Лондон, где сделался учеником лодочника, после чего был призван во флот. Вернувшись со службы в конце 1590-х, он снова начал трудиться на Темзе и долгое время был перевозчиком между двумя берегами. Темза не давала ему покоя. Как и многие его поэтические предшественники, первое вдохновение он испытал, плывя по ее водам: однажды вечером, развалясь в своей лодке, он декламировал строки из речной поэмы Марло “Геро и Леандр”, как вдруг на него снизошло откровение. Муза Темзы позвала его, и с той поры он стал “лодочником-поэтом”. Собрание его трудов было впоследствии издано в восьми томах; помимо поэзии, он писал также в жанрах речной прозы, хроники лондонских увеселений и политической публицистики. Он даже написал справочник, озаглавленный “Космография перевозчика”. Ему приписывают около двухсот произведений. Поуп, пусть и с долей иронии, назвал его “лебедем Темзы”. Тейлор однажды ехидно констатировал:
По злобе иль незнанью
Иной готов сказать,
Что не обучен вовсе
Читать я и писать.
Он устраивал речные парады и королевские сражения на воде; он собирал пошлину на вино, перевозимое вверх по реке; ему поручили разработать план очистки Темзы и углубления ее дна. Он стал лондонской знаменитостью, и, по словам Роберта Саути, “короли и королевы обращали на него свое высочайшее внимание, аристократы и архиепископы приглашали его к своему столу, мэры и корпорации оказывали ему гражданские почести”. Он был представителем народной культуры, которая пышно цвела в то время около реки. Он был плебейским голосом Темзы, заключавшей в себе уравнительное, подрывное начало. Его стихи зачастую выдержаны в юмористическом или непристойном ключе, он пародировал других поэтов, был смекалистым любителем приключений, выразившим в своих бойких виршах грубые доблести лондонского речного люда.
Он, помимо прочего, устраивал то, что ныне называют “пиар-акциями”. Однажды соорудил лодку из плотной бумаги и с другим лодочником поплыл в ней из Лондона вниз по Темзе к Медуэю; бумажную лодку держали на плаву восемь надутых свиных пузырей, весла были сделаны из жестких, как доска, вяленых рыб.
Бумага стала подмокать,
Кораблик начал подгнивать, —
беззаботно признавался Тейлор. После героического тридцатишестичасового плавания они с напарником кое-как выбрались на берег, держа остатки судна в руках. Позднее он написал аллегорическую поэму “Темза-Айсис” и начал называть себя “Аква-музой”. “Темза-Айсис” – это отчасти историческое сочинение, отчасти путевой дневник; Тейлор взял за образец топографическую поэму Майкла Дрейтона “Полиольбион” и латинскую поэму Джона Лиланда “Лебединая песня”. Он пытался включить свой труд в богатую традицию речного эпоса, где, он считал, его подлинное место. В конце жизни он владел таверной на Феникс-элли близ Лонг-Эйкра, но на суше его успехи были не слишком велики. Он умер в 1653 году, причем, согласно одному сообщению, – голодной смертью. В “Жизнеописаниях поэтов” Уинстенли (1687) он был удостоен эпитафии:
Здесь прах речного стихотворца Джона.
Ведя свой челн по водам Геликона,
Он волн и скал прибрежных не боялся
И в вечной Гавани пришвартовался.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
