Текст книги "Темза. Священная река"

Глава 19
Мосты довольства и туннели тьмы

Уместно процитировать несколько строк из “Речной сказки” Редьярда Киплинга (1911):

 
У Темзы допытывались мосты:
Река, расскажи нам, что знаешь ты.
Они были молоды, Темза седа,
И вот что мостам рассказала вода…
 

По сравнению с колоссальной древностью Темзы мосты и правда молоды. Они возникли только на поздних стадиях существования человека в окрестностях реки.

Через Темзу перекинуто 106 пешеходных мостов, 76 из них – на участках, не подверженных приливам, их высота колеблется в пределах от 2,2 до 9,7 м. В зоне приливов имеется 30 пешеходных мостов, 9 железнодорожных и 19 автомобильных (большинство из них могут использовать и пешеходы).

Старейший из существующих мостов – Нью-бридж (Новый мост), расположенный у места впадения речки Уиндраш. Он был построен приблизительно в 1250 году. Мост в Радкоте старше примерно на четверть столетия, но под этим древним сооружением протекает сейчас не сама река, а ответвление. Самый новый из мостов – Миллениум-бридж (Мост тысячелетия), который идет от собора св. Павла к картинной галерее Тейт-модерн, – был готов к 2000 году, но открылся для публики только в 2002 году.

Темзу пересекают мосты кирпичные и железные, многопролетные и однопролетные, каменные и деревянные, подвесные и консольные. Есть мосты, соединяющие деревни, и мосты, продолжающие древние дороги; мосты у мест слияния рек и мосты у плотин; платные мосты и мосты, служащие железнодорожными узлами.

Мост через Темзу в Итоне датируется Бронзовым веком – 1400–1300 годами до н. э.; его деревянные опоры, отстоявшие друг от друга более чем на 2,5 м, были найдены у обоих берегов заброшенного ныне канала. В ту древнюю эпоху, однако, это была часть русла реки. Позднее – в Железном веке – на том же самом месте возник новый мост. Остатки деревянного строения Бронзового века – то ли моста, то ли пристани – были найдены в районе Воксхолла. Двадцать больших деревянных столбов стояли в два ряда, некоторые – под углом друг к другу. Словом, наводить мосты через Темзу – затея древняя.

До того, как люди этому научились, они использовали для переправы большие камни. Можно представить себе, как они бросали их в Темзу, рискуя прогневить богов, но повинуясь насущной необходимости. Так или иначе, сооружение деревянного моста было чрезвычайно важным событием. Это значило – бросить вызов естественному порядку вещей, попытаться изменить его. Это было некое укрощение реки, и поэтому надо было умилостивить речного бога или богов. Возведение нового моста сопровождалось ритуалами и жертвоприношениями. На мостах устраивались алтари и святилища, сами мосты становились священными. Утверждают, что латинское слово pontifex, означающее “жрец”, происходит от pons – “мост”. Получается, что жрец, священник – это тот, кто отправлял обряды на мостах. Как писал Плутарх в “Сравнительных жизнеописаниях” (ок. 100 года н. э.), “этих жрецов называли просто-напросто ‘мостостроителями’ – по жертвам, которые приносят подле моста, каковой обряд считается весьма священным и древним, а мост римляне зовут ‘понтем’ [pons]. Защитники этого взгляда ссылаются на то, что охрана и починка моста входит в обязанности жрецов наравне с соблюдением иных обычаев, древних и нерушимых”[35]35
  Перевод С. Маркиша.


[Закрыть]. Есть и другая ассоциация, столь же насыщенная священным ужасом. В тысячах легенд мост ассоциируется с дьяволом. В швейцарской легенде о “мосте дьявола” лукавый соглашается помочь человеку построить мост через реку Ройс близ Андерматта на том условии, что он заберет себе душу первого существа, которое пройдет по мосту. Это оказалась собака.

В XIV веке Екатерина Сиенская использовала метафору, которая к тому времени стала уже обычной: “Господь воздвиг Сына Своего, как мост, когда путь человека к небесам был разрушен своеволием Адамовым, по каковому мосту все верные христиане могут идти… он соединяет землю и небо”. Если священные переправы языческой древности служили для перехода из жизни в темный мир смерти, то теперь по мосту можно перейти из смерти в вечную жизнь. “Пылающее море сей мерзкой жизни” Екатерина уподобила бурным водам под мостом, которые исчезают без следа, в то время как мост стоит твердо. Вода изменчива и исполнена суеты – “быстра вода и не покоряется никому”, – а мост покоится на камнях христианской веры и добродетели. Силой своего гения Екатерина сотворила мощную метафору из древних людских поверий, в которых река считалась обиталищем опасных или непостоянных богов.

Неудивительно, что строительство мостов считалось священным делом. Строителей почитали за то, что они укрощали языческих богов, не вполне покинувших речные воды. Их работа сопровождалась отпущениями грехов и благочестивыми церемониями. В “Путеводителе” Лиланда (1540) читаем:

 
Еще одно благословенное занятие – строить мосты
Там, где людям не пройти после больших дождей.
 

Изабелла де Феррерс из поместья Лечлейд учредила богадельню для бывших строителей тамошнего моста. Со временем богадельня превратилась в монастырь св. Иоанна Крестителя. Надо сказать, что все монастыри тех мест отвечали за сохранность ближайших к ним мостов. Существовала, конечно, система пошлин на всех крупных мостах, пополнявшая кошельки аббатов и аббатис; ныне о древнем, хоть и непопулярном, обычае напоминают только два платных моста – в Суинфорде и Уитчерче. В начале XIX века на мостах брали пенс или полпенса с пешехода, шиллинг с четырехколесного экипажа и три пенса с “тележки, запряженной собакой”.

Благоговение христиан перед мостами имело еще одну сторону. Набожные и состоятельные люди нередко завещали или жертвовали крупные суммы на их сооружение. Например, в начале XV века мост в Абингдоне был построен во многом за счет пожертвований. Сэр Питер Бессилс предоставил камень из своих карьеров в Сандфорде, Джеффри Барбур дал тысячу марок. Оба, кроме того, завещали земельные участки, доход от которых должен были идти на содержание мостов. Торговцы шерстью из Абингдона и его окрестностей тоже внесли деньги. Последним звеном в этой цепи христианского благочестия стала каменная часовня, возведенная на самом мосту.

Обычай строительства религиозных сооружений на мостах уходит в глубокую древность. Много их было – часовен и церквушек, предназначенных как для того, чтобы утешить усталого путника, так и для того, чтобы восполнить расходы на возведение моста. Кое-где дорога проходила на мосту прямо через часовню, отделяя молящихся от кафедры. Часовня на Лондонском мосту была устроена внутри одной из его опор и спускалась к самой воде. На северном берегу Темзы, там, где в Средние века был построен мост, стоит церковь св. Магнуса-мученика, которая называется также “Св. Магнус-у-моста”. Средняя часть моста в Рединге опиралась на речной островок, и там была построена часовня св. Анны. Трактир “Ангел” у моста в Хенли в свое время назывался “Ангел-на-мосту” в честь стоявшей на мосту часовни. В XVI веке, утверждает Лиланд, у северного конца Кавершемского моста стояла “красивая старинная каменная часовня, подпертая сваями из-за буйства Темзы”. К числу хранившихся там реликвий принадлежали кусок веревки, на которой повесился Иуда, и нож, которым был заколот св. Эдуард. Трудно объяснить, почему именно эта часовня у моста стала хранилищем столь важных реликвий. С ней могла соперничать в этом отношении лишь церковь св. Фомы Беккета на Лондонском мосту. Это лишь несколько разрозненных примеров. Создается впечатление, что не было моста – за исключением самых маленьких и отдаленных – без своей часовни. В более скептические или революционные эпохи эти часовни сносили или разбирали ради строительных материалов. Реформация, без сомнения, сыграла большую роль в их разрушении. Восстанавливать их никто не стал. Представление о связи мостов со священным началом давно уже было утрачено. Река уже не была могучим богом. Мост в Патни, вероятно, уникален тем, что у обоих его концов и сегодня стоят церкви.

На многих мостах, кроме того, над центральной аркой имелось углубление, куда некогда вставлялся каменный крест, достаточно большой, чтобы господствовать над мостом. Граффити и вандализма в те времена можно было не опасаться. Такой крест стоял, в частности, на мосту в Радкоте. Сейчас его уже нет, но углубление сохранилось; даже в начале XX века там еще зачастую крестили младенцев. Лиланд воспроизводит латинские стихи, выбитые на каменном мосту в Годстоу:

 
Qui meat hac orat,
Signumque salutis adoret.
 

(Идущий здесь да почтит молитвою символ спасения.) Отсюда можно заключить, что и на этом мосту стоял крест. И сейчас по окончании строительства нового моста делаются ритуальные приношения – обычно в виде только что отчеканенных монет. В этом сказывается современная эпоха.

В мостах есть что-то утешительное. Они успокаивают. Они приглашают. Это – знаки целенаправленной человеческой деятельности. По ним за столетия были сделаны миллионы шагов, и одно это придает им некие священные качества. Стоя на мосту, люди принимают одну и ту же позу: тело немного наклонено вперед, руки опираются на парапет, взгляд обращен на воду. Пересекая пустоту, мосты побуждают идущего двигаться вперед. Изгибаясь дугой над опасными водами, они дают человеку убежище. Вот почему возникла традиция “мостовых отшельников”, обитавших в нишах или под навесами на мостах и просивших милостыню. На мосту в Абингдоне, к примеру, жил “плотник-отшельник”, поддерживавший сооружение в должном состоянии. Он обитал в “скиту” напротив маленькой часовни на мосту. Отшельники, заботившиеся о Новом Мосте близ Уитни, жили в ближайшем к мосту конце деревушки Стэндлейк; в 1462 году один из них, по имени Томас Бриггз (т. е. “Томас Мостовой”), получил от короля Эдуарда IV право брать с проходящих и проезжающих “кто сколько может” на содержание моста. У моста Фолли-бридж в Оксфорде стояло “приятное на вид маленькое каменное строение”, где отшельники проводили дни в молитвах; их главным занятием было постоянно рыть себе могилы, а потом засыпать в каждодневном ожидании смерти и надежде на милость Господню. В 1423 году еще одному отшельнику, Ричарду Ладлоу, было позволено жить у моста в Мейденхеде и беречь его, ведя тихую и благочестивую жизнь и собирая милостыню. Эти отшельники стали метафорой паломничества и спасения. Мосты дают приют и бродячему люду: бездомные часто ночуют под ними или даже на них. В XIX веке лондонские мосты были местом отдыха для сотен бродяг. В одном отчете за 1846 год сказано, что Кингстонский мост “ночью заселяют бродяги и люди наихудшего сорта”. Возможно, они искали там убежища, как в храме.

Темзу пересекает больше мостов, чем любую другую реку сходной длины. По необходимости они во многом остались такими же, как тысячу лет назад. Они – единственная часть речного пейзажа, не претерпевшая изменений, за исключением, может быть, самой реки. Броды, в частности, исчезли навсегда, а мосты остались. Нью-бридж и Радкотский мост пришли к нам из Средних веков в неизменном виде.

Первое письменное упоминание о каменном мосте датируется 958 годом, когда король Эдвиг пожаловал своему тану Эдригу земли “до каменного моста, а оттуда на восток вдоль Темзы до границы Кингз-Хоуна”. Кингз-Хоун – это нынешняя деревушка Кингстон-Бэгпьюз, а каменный мост находился на месте теперешнего Радкотского моста. В X веке каменщики еще не умели строить сводчатые мосты, так что этот древний каменный мост, скорее всего, состоял из больших плит, положенных на толстые каменные опоры. Мост был перестроен в начале XIII века – после того, как в 1208 году король Иоанн распорядился, чтобы “наш брат Алвин взял людей и все необходимое для починки моста в Радкоте”.

Первые годы XIII века можно считать началом эпохи сводчатых каменных мостов. Первый из них, Лондонский, был возведен в 1208 году. Вскоре началось строительство моста св. Иоанна в Лечлейде. До той поры Темзу пересекали главным образом деревянные конструкции, состоявшие из мощных столбов и свай, углубленных в речное дно и положенных сверху деревянных балок. Паводки часто выводили их из строя, и они почти постоянно требовали ремонта. Но даже в XIX веке на Темзе еще оставались деревянные мосты: в Марлоу, Кукеме, Виндзоре, Мейденхеде, Стейнзе, Чертси, Хэмптоне и Кингстоне. До середины XIX столетия мост в Кавершеме состоял наполовину из дерева, наполовину из камня.

XIII и XIV века были великой эпохой камня, и в первую очередь это относится к верхнему течению Темзы, где было много месторождений строительного камня. Но навыками строительства мостов владели только монахи и каменщики, связанные с монастырями. Не случайно архитектура каменных мостов во многом сходна с архитектурой готических церквей и зданий капитулов, где от столбов отходят каменные “ребра”, образуя арки и своды.

Как бы то ни было, самым знаменитым из мостов через Темзу следует считать Лондонский. Это – крупная городская магистраль, наиболее интенсивно используемый из всех мостов; говоря об этой лондонской “тропе” через реку, можно вспомнить о “песенных линиях” или “линиях сновидений” у австралийских аборигенов. Лондонский мост – великая нить, спряденная из человеческого начала. Он творит грандиозный людской поток, сгущенный и неисчислимый, который сам по себе есть река, подобная Темзе. Ради краткой переправы машины и люди вступают в некие отношения с напором и течением морских вод. Ветер и пыль, шум транспорта и крики чаек – все это смешивается здесь воедино.

Сейчас, в отличие от былых времен, на нем нет построек. Ныне силуэты пешеходов вырисовываются на фоне неба поверх водного полотна; они движутся меж двух необъятностей. Эти фигуры эфемерны как дым, их движение – паломничество быстролетных душ по границе стихий. Люди всевозможного облика и сорта идут по мосту без всякого взаимного сродства, без всякой общности интересов. Они вместе, но поодиночке; они не выказывают ни веселья, ни страдания, ни долготерпеливости, ни задумчивости. Из всех мостов этот самый выразительный, самый богатый ассоциациями. Многих писателей и художников он настраивал на мечтательный, визионерский лад.

Мост, вполне вероятно, существовал здесь еще в незапамятные времена. Общеизвестным “фактом” считается, что первый мост на этом месте построили римляне, но нет причин думать, что столь удобный участок реки обошли вниманием британские племена, населявшие в древности этот район по обе стороны Темзы. Все, что мы можем сказать хоть с какой-то долей уверенности, – это что мост появился тут не позднее того времени, от которого до нас дошли первые сведения о Лондоне. Иначе говоря – люди переходят здесь реку по мосту уже две тысячи лет с лишним. Вид его менялся. Мосты возникали и исчезали, строились, перестраивались, разбирались, рушились. Поколения шли по ним, не задумываясь, что было тут прежде и что будет потом. В “Бесплодной земле” (1922) Т. С. Элиот увидел в веренице людей, идущих по Лондонскому мосту, образ смерти.

Римский мост, скорее всего, был построен не столько ради простых пешеходов, сколько ради перевозки товаров и передвижения войск. Его пролеты были деревянные, и в 1834 году из воды были извлечены массивные деревянные столбы, “обутые” в твердое железо, которое могли выплавить только римляне. В начале XIX века, когда разбирали старый средневековый мост, в реке были обнаружены римские монеты, чья датировка покрывала весь период оккупации. Следовательно, мостом пользовались все это время. Он быстро стал коммерческим центром всего острова и “точкой соприкосновения” между островом и континентальной Европой. Это был перекресток, конечная станция, транспортный и торговый узел всей Англии. Мост начал обрастать городом, по обе стороны реки были проложены жизненно важные торговые пути. Рост Лондона, таким образом, определялся мостом, и он находился в центре финансовой и коммерческой жизни столицы.

Согласно общепринятому сейчас мнению, римляне построили здесь три моста, сменявших друг друга. Первый возник в 40-е годы н. э. и соединял нынешний Фиш-стрит-хилл с участком берега близ южной оконечности современного моста. Следующим был временный мост, существовавший в 85–90 годы и начинавшийся у Пудинг-лейн. Третий, более долговечный мост был построен примерно в 100 году на месте первого моста; его деревянные пролеты покоились на более надежных каменных опорах. Дорога от моста шла по Фиш-стрит-хиллу и нынешней Грейсчерч-стрит к главному входу на большой лондонский форум. Простояв около 230 лет, этот мост в конце концов рухнул. В 290-е годы была отчеканена памятная медаль, изображавшая военный корабль на Темзе и башни с воротами по обе стороны моста. Знатоки римского Лондона полагают также, что на мосту было несколько святилищ или алтарей, где приносились ритуальные жертвы речным и морским богам. В Риме collegium pontifices (товарищество мостостроителей) каждый год в мае устраивало ритуальное шествие по мосту Сублиция, во время которого в Тибр бросались изображения. Вполне возможно, что подобные шествия двигались и по Лондонскому мосту.

Первый англосаксонский мост невозможно точно датировать. Самое раннее письменное упоминание о нем относится к 730 году, когда с него была брошена в реку “ведьма”. Сохранилась запись 994 года о длинном и низком деревянном мосте из толстых, грубо обтесанных деревянных досок, положенных на столбы; имелись и раздвижные платформы, позволявшие саксонским судам проплывать на запад. Мост якобы помешал датскому королю Свейну вторгнуться в глубь страны. Об истории моста на различных этапах его существования нет единого мнения. Одни историки Лондона утверждают, что его построили в конце X века, чтобы воспрепятствовать продвижению датчан вверх по Темзе. Другие считают, что мост был возведен группой священнослужителей из Саутуорка.

С определенностью мы можем сказать только, что это было довольно непрочное сооружение, застроенное по краям рядами грязных деревянных хижин. Он был достаточно широк, чтобы на нем могли разъехаться две повозки, – такой же ширины, иначе говоря, что и все главные лондонские улицы, – но теснота на нем, судя по всему, была великая. Бродячие торговцы и купцы раскладывали на нем свой товар, мешая проезду, превращая мост в один из лондонских рынков; заторы возникали также из-за скота, который гнали на продажу, и из-за скоплений повозок с фуражом. Мост часто упоминается в “Англосаксонской хронике”, и яркий рассказ о нем сохранился в сагах об Олафе Харальдсоне.

Со своим норвежским флотом он отправился вверх по Темзе в 1014 году, чтобы помочь Этельреду и англичанам прогнать датское войско, вторгнувшееся в Лондон. Пытаясь остановить Олафа, датчане вышли на мост с оружием и метательными приспособлениями. В сагах говорится, что мост “со стороны реки” защищали башни и деревянные ограждения; тут есть ясное указание на то, что он предназначался не только для сообщения, но и для обороны. Олаф сумел защитить своих гребцов щитами и шкурами, и его суда проплыли под мостом. Затем он велел привязать к опорам моста толстые канаты, и с помощью прилива ему удалось сдвинуть столбы с места по дну реки. Мост со сгрудившимися на нем датчанами рухнул в воду. Согласно любопытному альтернативному варианту, Олаф сжег его.

Как бы то ни было, вот строки, сочиненные норвежским скальдом Оттаром Сварте:

 
Лондонский мост сломан, упал.
Много золота, много славы.
 

Здесь можно увидеть подлинный источник знаменитого старинного стихотворения “Рухнул Лондонский мост”, которое стоит привести целиком, чтобы подчеркнуть значение моста в народной памяти:

 
Рухнул Лондонский мост,
Рухнул мост, рухнул мост,
Рухнул Лондонский мост,
Леди моя, леди.
 
 
Запереть тебя ключом,
Запереть, запереть,
Запереть тебя ключом,
Леди моя, леди.
 
 
Как нам выстроить его?
Как нам быть? Как нам быть?
Как нам выстроить его,
Леди моя, леди?
 
 
Сребро-злато есть у нас,
Есть у нас, есть у нас,
Сребро-злато есть у нас,
Леди моя, леди.
 
 
Сребра-злата нет совсем,
Нет совсем, нет совсем,
Сребра-злата нет совсем,
Леди моя, леди.
 
 
Иглы-шпильки есть у нас,
Есть у нас, есть у нас,
Иглы-шпильки есть у нас,
Леди моя, леди.
 
 
Иглы-шпильки ржа возьмет,
Ржа возьмет, ржа возьмет,
Иглы-шпильки ржа возьмет,
Леди моя, леди.
 
 
Древесина есть у нас,
Есть у нас, есть у нас,
Древесина есть у нас,
Леди моя, леди.
 
 
Древесина прогниет,
Прогниет, прогниет,
Древесина прогниет,
Леди моя, леди.
 
 
Крепкий камень есть у нас,
Есть у нас, есть у нас,
Крепкий камень есть у нас,
Леди моя, леди.
 
 
Мост из камня – на века,
На века, на века,
Мост из камня – на века,
Леди моя, леди!
 

Было много предположений о том, кто такая эта “леди”, и вероятней всего, что это Элеонора Прованская, жена Генриха III. Муж отдал в ее распоряжение доход от мостовой пошлины, но она явно не желала тратить что-либо на содержание моста. Этим она навлекла на себя всеобщее недовольство, и в стихотворении она выведена как леди, ни за что не желающая “выстроить его”. Видимо, закономерно было то, что в 1263 году, бежав из Виндзора от сторонников де Монфора, она подверглась нападению горожан, бросавших в нее грязь и камни с моста, так что она вынуждена была укрыться в Тауэре. За столетия стихотворение вобрало в себя разнообразные образы и детали, связанные с мостом, и, подобно самому мосту, перестраивалось от поколения к поколению, пока не обрело подлинную гармоничность и пропорциональность. Существуют и другие его варианты, в которых главное изменение – введение “миледи Ли”, которая, по-видимому, олицетворяет реку Ли, впадающую в Темзу близ Уоппинга. Во многом эти строки – плач о бренности и разрушении, длящийся вплоть до последних двух строф, где говорится о чудесном спасении моста в каменном обличье.

Деревянный мост и вправду постоянно терпел ущерб от пожаров и прочих напастей, его то и дело ремонтировали. Между 1077 и 1136 годами ему угрожали восемь крупных пожаров, и “Хроника” сообщает, что город и окружающие его графства были “сильно отягощены” налогами на содержание “моста, который едва не был снесен рекою”. В правление Вильгельма Рыжего мост полностью снесло в результате большого наводнения. Шесть лет спустя, в 1097 году, его опять, согласно “Хронике”, “едва не смыло течением”. В 1130 году Джеффри “Изобретатель” получил 25 фунтов за сооружение двух новых пролетов. В 1163 году мост полностью заменили, построив его из вяза, однако новое сооружение простояло только тринадцать лет.

Из-за больших расходов на постоянный ремонт и перестройку “отцы города” к исходу XII века в конце концов решились на возведение большого каменного моста. Работами руководил Питер де Коулчерч, или Питер “Мостостроитель”, и продолжались они более тридцати лет. Новый мост сооружался чуть ниже по течению своего деревянного предшественника, так что горожане, пока шло строительство, пользовались старым. Точные параметры каменного моста нам неизвестны. Длина его платформы из кентского известняка составляла, по некоторым данным, примерно 900 футов (274 м), ширина, как утверждает Джон Стоу, – около 30 футов (9,1 м) – не слишком много для того объема коммерции, который мосту вскоре пришлось на себе нести. Он состоял из девятнадцати пролетов, покоился на массивных быках с ледорезами и был снабжен деревянной подъемной частью, дававшей защиту от вражеского вторжения с реки и позволявшей своим кораблям заходить за мост. Подъемная часть, однако, впоследствии начала гнить и в середине XVI века была разобрана.

Питер де Коулчерч умер в 1205 году, за четыре года до окончания строительства. Его похоронили в часовне моста, посвященной св. Фоме Беккету, так что он обрел могилу в толще своего громадного творения. Не исключено, кроме того, что это погребение связано с древним суеверием, требовавшим при постройке моста положить в его основании тело человека, принесенного в жертву. Гробницу Питера обнаружили рабочие, разбиравшие старый мост в 1834 году; никаких сведений о том, куда после этого делись его останки, обнаружено не было.

В муниципалитете лондонского Сити хранятся средневековые грамоты, фиксировавшие дарение земли “Богу и Мосту”. Отсюда видно, с каким благоговением относились к этому сооружению. Вместе с тем на мосту шла пестрая, суетливая жизнь. Деревянные лачуги с земляными полами соседствовали на нем с каменным молитвенным залом и витражами часовни, с зубчатыми стенами защитной башни. На нем были выстроены большие дома, разделенные на жилые помещения, которые сдавались внаймы. Здесь же имелись лавки, трактиры, винные погребки. В 1281 году было отмечено, что “людей на мосту обитает великое множество”. В середине XIV века на его восточной стороне насчитали 62 лавки, на западной – 69. С мостом было связано много изречений. “Умный по мосту идет, дурак под мостом плывет” – здесь имеется в виду сильное и опасное течение под быками. Утверждали также, что “по Лондонскому мосту пройдешь – непременно белую лошадь увидишь”. Откуда взялась эта поговорка – неизвестно. Может быть, это действительно было так.

Вполне надежным местом для жилья мост, так или иначе, нельзя было назвать. Постройки на нем были большей частью деревянные и часто горели. В 1213 году, всего через четыре года после окончания строительства моста, серьезный пожар произошел в Саутуорке на южном берегу. Толпы людей бросились оттуда на мост, спасаясь от огня, но были встречены там другими толпами, ринувшимися с севера поглазеть, помочь или помародерствовать. В этот момент внезапный порыв ветра перенес горящие уголья через реку, к северному концу моста, и строения на нем вспыхнули с обеих сторон. В результате три тысячи человек сгорели или утонули. И это было только одно из многих бедствий, повлиявших на историю и особенности Лондонского моста. В королевской грамоте за 1280 год говорится, что “мост был недавно представлен нашему взору, и с печалью мы увидели, что мост Лондонский пребывает в плачевнейшем состоянии, по каковой причине, ежели не принять скорейших мер, не только внезапное обрушение моста, но и гибель бесчисленных людей, на нем обитающих, в любое время может случиться”. Всего лишь год спустя пять пролетов рухнули. В 1399 году, когда на мосту собрались толпы встречать юную невесту Ричарда II, “восемь человек были на Лондонском мосту задавлены насмерть”. В 1437 году рухнули два других пролета у южного конца. Последовавшие восстановительные работы длились около сорока лет. В 1481 году упала в реку общественная уборная на мосту, прозванная “народным седалищем”, и пять человек утонуло.

Тем не менее в 1480–1490-е годы обновленный Лондонский мост вновь стал средоточием коммерции. По обеим его сторонам стояли лавки, конюшни, жилые дома. В одном документе конца XV века перечислены 129 “помещений” на мосту, в том числе лавки галантерейщика, ювелира, ножовщика, лучника, оружейника, портного, художника и золотых дел мастера. Он стал самой большой лондонской достопримечательностью, центром речной жизни, и картина, которую он собой являл, – кишащие людьми здания, неравных размеров арки, струящаяся под ними вода – была единственной в своем роде. Прямо на мосту был устроен рынок, но давка там была такая, что в конце концов рынок переместился на берег – в Саутуорк, где он остается по сей день. Мост был не только центром, но и мотором коммерции: со всего, что по нему ехало и под ним проплывало, взималась пошлина. В 1398 году, к примеру, с малого судна брали полпенса, с крупного – пенс. “А ежели баржа везет лес, то отдать должна одно бревно”. Сохранился также полный перечень товаров, облагавшихся пошлиной, – от “вермильона” и “яри-медянки” до миндаля и чеснока.

В XVI веке мост приобрел еще одну весьма важную для лондонцев функцию. Он стал источником водопроводной воды. Он и раньше был для Лондона и стиральной машиной, и колодцем, и общественной уборной. Но в 1580 году в одном из пролетов, ближайших к Сити, было установлено водоподъемное колесо, и оттуда по деревянным трубам вода поступала на прилегающие улицы. Эксперимент оказался столь успешным, что колеса были затем установлены и в других пролетах.

В своей “Британии” (1586) Камден воздал хвалу мосту, который “поистине превосходит все мосты Европы”, мосту, “застроенному по обе стороны весьма красивыми домами, примыкающими один к другому на манер улицы”. У южного конца моста в то время возвышались ворота, и к 1603 году он, как сказано в “Хрониках Лондонского моста”, был “украшен величественными дворцами, возведенными рядом с ним… и добротными красивыми домами, построенными на нем”. Местожительство считалось фешенебельным: здесь, по словам Джона Стоу, обитали “богатые купцы и прочие состоятельные горожане, торговцы шелком и галантерейщики”. На крышах некоторых зданий были устроены “пентхаусы”, или речные террасы. “Наверху, – пишет один современник, – там красивые площадки с перилами и балюстрадами, очень удобными и приятными для прогулки, откуда открывается великолепный вид вверх и вниз по реке, и кое-где разбиты очень милые маленькие садики с деревьями”. Эти террасы или пентхаусы назывались в то время hautepas. Многие хотели здесь поселиться. К числу обитателей моста принадлежали Ганс Гольбейн и Джон Беньян.

На мосту даже был выстроен дворец, называвшийся Нансач-хаус (Несравненный дом). Это было весьма причудливое здание, целиком состоявшее из деревянных элементов, скрепленных нагелями; дом был украшен башенками и куполами, затейливыми окнами и флюгерами, ярко выкрашен и позолочен. На его южной стороне, которая смотрела на воду, имелись солнечные часы с надписью: “Время и Прилив никого не ждут”. На восточной стороне моста над десятым (центральным) быком по-прежнему была часовня – готическое строение, в длину составлявшее 18 м, в ширину 12 м, снабженное криптой. Часовню украшали четырнадцать колонн, расположенных группами, и восемь стрельчатых окон. В крипту можно было попасть с воды, поднявшись по каменным ступеням вдоль быка. Часовня была неотъемлемой частью моста. Никто не имел права покупать на нем свежую рыбу, пока в часовне не отслужена месса. В одном из домов над часовней некогда жил галантерейщик мистер Болдуин; там он родился, там безвыездно прожил семьдесят один год. Отправившись наконец по предписанию врачей в Чизлхерст на свежий воздух, “он не мог спать в сельской местности из-за тишины” – настолько он привык к шуму бурлящей воды под мостом.

По многим гравюрам видно, что это был громадный человеческий улей, средоточие деятельности и изобретательности, памятник энергии и честолюбию его творцов. Это была громадная улица над водой. Как писал в “Полиольбионе” (1622), обращаясь к Темзе, Майкл Дрейтон, “Ценнейшим сим Мостом все реки ты затмила…” Как на всякой оживленной улице, здесь были лавки и укромные уголки, узкие проулки и лачуги, которые каким-то образом появлялись даже среди самых величественных лондонских зданий XVI века. Часто на первом этаже была лавка, над ней – жилые помещения, которые громоздились четырьмя, а то и пятью этажами, и дома, стоявшие друг напротив друга, нередко соприкасались крышами. Имелась на мосту и “клетка” – миниатюрная тюрьма. В середине XVI века некая женщина была посажена в нее “охолонуть” за отказ помолиться за душу преставившегося Римского папы.