Текст книги "Темза. Священная река"

Король повелел, чтобы вдоль всего северного берега была сооружена набережная. В результате возник план сплошной застройки с северной стороны, создания образцовой набережной, которая подчеркнула бы верховенство Лондона в торговых и экономических делах. Протянувшись от Темпла до Тауэра, она должна была заменить собой прежний хаос деревянных построек, складов, причалов и переулочков. Ширина ее должна была составить 12 м, и вдоль берега предполагалось возвести величественные здания, в том числе новое здание таможни (его спроектировал все тот же Рен, и оно стало образцом нового строительства). Набережная должна была символизировать полное преображение реки: по обе стороны от Лондонского моста – новые сооружения, выражающие дух обновленного, пробудившегося города.

План не удалось реализовать полностью. Ниже моста еще до начала работ возникли частные причалы, необходимые сразу же после пожара, и не в последнюю очередь для снабжения армии нахлынувших в город строительных рабочих провизией и строительными материалами. Делать все заново не представлялось практичным. Выше моста, как доложил Рен монарху, все было “обнесено частоколами и кирпичными стенами, беспорядочно застроено и загромождено домами, штабелями леса, дровами, хворостом, кучами угля, здесь множество дощатых сараев и несколько огромных мусорных куч… старые башни замка Бэйнардс-касл все еще стоят”.

Перестройка носила неоднородный, спорадический характер. Но были определенные достижения. Возникло, к примеру, новое здание корпорации рыботорговцев. В Даугейте и Паддл-Доке были сооружены новые пристани. Основательной реконструкции подвергся пострадавший от пожара дворец Брайдуэлл. Здания теперь стояли вдоль берега более упорядоченным образом. Улицу Темз-стрит расширили, мостовую подняли на 0,9 м, боясь уже не столько огня, сколько воды. В череде великих зданий вдоль Темзы появились добавления, и прежде всего – собор св. Павла с сияющим куполом из портлендского камня. Рен изменил не только облик Лондона, но и облик Темзы; он спроектировал госпиталь в Челси для раненых солдат, затем – госпиталь в Гринвиче для моряков. Официальная, административная жизнь реки была отчасти сотворена им.

Темзу восхваляли теперь как спокойную реку, чуждую безумств и крайностей, реку, которая не склонна выходить из берегов. В этом смысле она стала символом обновленного королевства, не поощряющего экстремизм и сектантский фанатизм. Река сделалась воплощением национального мифа.

VI
Неизменная первооснова

Остров на Темзе, где якобы была подписана Великая хартия вольностей.

Глава 16
Воды жизни

Вода – субстанция совершенно обыденная и вместе с тем абсолютно неуловимая. Вот почему ее часто характеризуют в отрицательных терминах. Она не имеет запаха. Она бесцветна. Она безвкусна. Она редко, если это вообще возможно, наблюдается в чистом виде. Эпитафия на могильном камне Джона Китса – “Здесь лежит тот, чье имя было написано водой” – знак его убежденности в том, что он не оставил на земле следа. Вода – великая тайна. Ее фотографические и живописные изображения никогда по-настоящему не похожи на саму реку. До сравнительно недавнего времени естествоиспытатели и философы считали воду неделимым элементом, и только после 1783 года благодаря исследованиям Кавендиша, Уатта и Лавуазье было признано, что вода – неорганическое соединение водорода и кислорода. Но химия по-прежнему была окутана старинными верованиями: кислород считали “отцом” этого вещества, водород – “матерью”.

Вода между тем – утроба и кормилица всякой жизни. Это, возможно, самое старое, что есть на земле. Вода во всех отношениях пребывает неизменной уже 3500 миллионов лет. Моря сформировались в незапамятные докембрийские времена, и воды сейчас не стало даже одной каплей больше или меньше, чем в ту непостижимую начальную эпоху. Вода Темзы могла в свое время стечь со спины плезиозавра или плескаться в ванне Архимеда. Вот откуда оно идет – очарование реки. В ней заключена глубокая и древняя мощь, движущая сила творения. В шуме ее вод слышна кипучая жизнь. “Весь жидкий мир, – сказал Абрахам Каули, – это одна расширенная Темза”.

Это первоэлемент жизни и в другом смысле. Дитя в утробе матери живет и развивается в объятиях влаги, растет внутри мешковидной оболочки, и, разумеется, человеческое тело как таковое состоит главным образом из воды. Так был устроен неандерталец. Так был устроен кроманьонец. Мы все – части единой структуры. Согласно оценкам биохимиков, концентрация соли в человеческий протоплазме (примерно 0,9 %) в точности равна концентрации соли в древних морях, где зародилась жизнь. Мы рождаемся из первобытных вод.

Тем обстоятельством, что наше тело в весовом отношении на 60 % состоит из воды, возможно, отчасти объясняется то, что реке приписывают человеческие качества – такие, как непредсказуемость, неистовство. И что может быть лучшим символом чистоты, чем прозрачная, незамутненная вода? Не исключено, что здесь же лежит объяснение ассоциации между водой и интимностью. Вода подобна крови, бегущей по нашим жилам. И в этом “созвучии” между сосудами человеческого тела и реками земли – одна из причин странной симпатии, влечения человека к проточной воде. Застойные воды вызывают мысль о смерти, чему свидетельство – стихотворения и рассказы Эдгара По. Глядя на свое отражение в воде, мы смотрим на самих себя в двойном смысле.

Воду, кроме того, называли матерью всех элементов. Исаак Ньютон считал, что “столь разреженное вещество, как вода, непрерывным брожением может быть преобразовано в более плотные субстанции животных, растений, солей, камней и разнообразных почв”. Вот почему миф о чистоте имеет такое важное значение: ведь в мифах о человеческом происхождении материнство и чистота тесно связаны. Вода наделена способностью к самоочищению: река, как живой организм, преобразует отходы, поглощая кислород из воздуха и растений; этот кислород затем “сжигает” органический мусор.

Но вода чиста и в более широком смысле – в духовном. Она – обновительница и защитница мира. Она исцеляет безобразие, дарует здоровье и силу. Она благотворно действует на все наши чувства: освежает кожу, успокаивает взгляд, ласкает слух. К примеру, жизнь и вид речного берега создают ощущение некоей внутренней гармонии, по крайней мере там, где направление потока и состав почвы не изменены человеческой деятельностью. Как белый свет, вода содержит все, воплощая парадокс простоты и гетерогенности. Белый цвет заключает в себе все цвета и потому – ни одного. Вода вмещает все и потому – прозрачна. Это квинтэссенция всего и вместе с тем – ничего. Она легко поддерживает связь со всеми своими проявлениями, без усилий становясь одним из них и находя единый уровень.

И какова же ее суть? Ее сравнивали и со временем, и со смертью, и с сознанием, и в этом смысле она тоже соотносится со всем и ни с чем. Она подобна Протею, она – и лед, и вода, и пар. Твердая, жидкая, газообразная, она вечно ускользает, она неуловима. Глядя на водопад в Озерном крае, Кольридж написал: “…постоянная смена вещества при неизменности формы – ужасный теневой образ Бога и Мироздания”. Но в самой этой переменчивости, в этом постоянном становлении – также и источник энергии, показатель мощи. Вода может вопреки закону гравитации двигаться вверх. Она стачивает и растворяет твердейшие металлы. Она сотворила равнины и долины земли. Она пренебрегает препятствиями. Она способна разрушать горы. Одна дождевая капля, падая, создает давление 0,165 кг на 1 кв. см. Гроза высвобождает такую же энергию, как мощная атомная бомба.

Подверженная воздействию радиации и гравитации, тепла и движения, вода никогда не может пребывать в полном спокойствии. Леонардо написал в восьми фолиантах “730 заключений о воде”, из которых 64 касались движущейся воды. Среди отмеченных им явлений были polulamenti e surgimenti (пузырение и волнение), sommergere (погружение) и intersegatione d’acque (пересечение вод). Его называли “водным мастером” и использовали в качестве советника по таким вопросам, как борьба с наводнениями, водная энергия и водоплавающие средства. Он понимал силу реки.

Его особенно интересовало возникновение водоворотов, ибо в водовороте лучше, чем в чем бы то ни было, можно увидеть микрокосм воды как таковой. Ведь, в конце концов, река – это часть так называемого “гидрологического цикла”, водного круговорота, водоворота жизни на земле. Этот процесс, вполне осознанный лишь к середине XVII века, гармоничен и прост. Испаряясь с поверхности моря и суши, вода попадает в атмосферу, затем возвращается обратно в виде дождя, снега или града, пополняя реки, которые несут ее обратно в море. Согласно оценкам, за год в атмосферу испаряется 95 000 кубических миль воды, из них 80 000 кубических миль – из океанов, куда возвращается 71 000 кубических миль. Остальное попадает в реки, озера и почву. Часть этого бесконечного цикла составляют, разумеется, растения: одна береза способна испарить за день более 300 л воды. Крупные деревья выделяют ее еще больше. Одна капля воды может несколько дней пробыть в реке, а может – несколько сотен тысяч лет в земле, но в любом случае эта капля не потеряна. В конце концов она вернется.

В трактате XVIII века “Ankographia” (1743) есть рукописная карта графства Кент, на которой дренажная система Темзы изображена в виде человека, стоящего на полусогнутых ногах. Это запоминающийся образ: человеческая фигура словно бы поднялась из ландшафта, как некий дух места. Он держит наклоненное ведро, откуда в море выливается вода.

С гидрологическим циклом связана еще одна тайна. Лучше всего ее выражают слова Екклесиаста (глава 1, стих 7): “Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь”. Здесь возникает некий божественный идеал: сосуд, наполняемый до предела – и все же наполняемый недостаточно. Все стекается к Одному. Дионисий Ареопагит в письме к Титу прославлял “Источник жизни, Который Сам в Себя изливается и Сам в Себе существует, Который есть некая единая, простая, самодвижная, самодействующая, никогда Себя не оставляющая Сила, Который есть знание всякого знания, созерцающее Себя через Себя”. Образ блаженства, или совершенства, легче отыскать, созерцая не прямолинейное, а круговое движение, и на подобные размышления может натолкнуть вид Темзы, вздымающейся и опадающей в своем неустанном движении к великому морю.

Это благодатный цикл, повлиявший на метафоры времени и человеческого бытия. Он не имеет ни начала, ни конца – или, лучше сказать, его начало и конец невозможно определить с какой-либо долей уверенности. Мы не видим ни следа начала, и мы не в состоянии помыслить о конце. Он выражает некую внутреннюю гармонию, которую мы можем распространить на весь космос. Платон считал, что человеческое тело, как природа, подчиняется некоему универсальному закону циркуляции. Жизнь – это беспрерывное становление. Все вышесказанное влияет на наше восприятие Темзы.

Глава 17
Река-уравнительница

Вода – величайшая эгалитаристка. Всем известно, что она стремится к единому уровню, но здесь кроется нечто большее, чем просто метафора. На протяжении всей истории Темзы считалось, что она – общее достояние. В Великой хартии вольностей, подписанной на берегу Темзы, большие реки Англии были дарованы всем мужчинам и женщинам в равной мере. В XIX столетии парламентский комитет заявил, что Темза – “старинный и свободный водный путь” и жители страны имеют право “перемещаться на судах по всем ее участкам без исключения”. Монарх не владеет рекой, вопреки многим тенденциозным утверждениям об обратном, и муниципалитет лондонского Сити не владеет участком Темзы, находящимся в черте города. В сущности река не принадлежит никому.

Вода Темзы была доступна и богатым, и бедным для всевозможных надобностей: для купания и стирки, для стряпни и питья; необходимость в ней была столь универсальной, что воду считали общей. В одной брошюре 1600 года с одобрением излагается мусульманская идея о том, что “никакой платы не следует взыскивать за воду, которую Бог дал в свободное пользование богатым и бедным”. В тот же период на Темзе устраивались празднества, объединявшие всех лондонцев. Темза была источником пищи, питавшей каждого. Помимо прочего, ее берег предоставлял место для жизни людям разного достатка: дворцы и лачуги стояли здесь почти что бок о бок. Вот как сэр Уильям Д’Авенант описывал северный берег Темзы в 1656 году: “Тут лорд, тут красильщик, а в промежутке – места наихудшего сорта”. Тернер в своих ранних изображениях Темзы подчеркивает контраст между барочной архитектурой на ее берегах и соседними гидротехническими сооружениями и угольными баржами. Река активно сопротивлялась любым попыткам установить иерархию и разделить людей на категории: ведь вода – растворяющая и объединяющая стихия. Темза, кроме того, самым разным людям давала на своих берегах работу и возможность получить доход. На пике всеобщего увлечения лодками в конце XIX века у шлюзов и плотин наблюдалось чуть ли не братание лордов и кокни, в результате чего возникало, как писал один обозреватель, “стихийное веселье”, как будто обычные правила на короткое время отменялись. Этим природным эгалитаризмом объясняется особый грубый язык лодочников, традиционно направленный против более состоятельных, чем они, и выше расположенных в общественной иерархии пассажиров.

Отсюда – связь Темзы с различными уравнительными движениями. В конце XIV века одним из важных побудительных факторов к восстанию Джека Стро против поборов Ричарда II и подушного налога послужило недовольство рыбаков Макинга, Вэнтеджа и других деревень в нижнем течении Темзы. Первые волнения начались в Фоббинге, и в исторических документах графства Эссекс читаем, что “сильней всего замешаны [в восстании] были жители земель вдоль берега Темзы”. С рекой были связаны многие акты насилия. Бунтовали жители Баркинга и Дартфорда, поджоги и мятежи произошли в Грейвзенде. Один отряд повстанцев прошел из Блэкхита в Саутуорк и Ламбет, где штурмовал дворец архиепископа. Река словно бы воодушевляла борцов за свободу. Не случайно лодочников, плававших по Темзе на барках, называли, пусть и иронически, “Сыновьями Свободы”.

В XV веке в долине Темзы было много приверженцев секты лоллардов, протестовавшей против иерархических принципов и коррупции в официальной церкви. Секта имела сильные позиции, в частности, в Марлоу и Фарингдоне, в Абингдоне и Баскоте. Лолларды были весьма активны также в окрестностях Оксфорда. Восстание лоллардов 1431 года было по существу подавлено именно в Абингдоне, где они могли рассчитывать на наибольшую поддержку; однако идеи лоллардов продолжали циркулировать в приречных районах. Знаменательно, например, что баптисты наиболее мощно проявили себя в былых средоточиях лоллардской “ереси”. Связь баптистского движения с рекой, в немалой степени проявившая себя в ритуале водного крещения, показывает, как сильно близость Темзы повышает популярность эгалитарных верований.

Левеллеры (уравнители) – республиканцы и демократы XVII века, времен гражданской войны и республики Кромвеля – в 1647 году собрались в церкви св. Марии в Патни на берегу реки на так называемые “дебаты в Патни”, во время которых было выдвинуто “Народное соглашение” – своего рода новый общественный договор. Два года спустя Уолтон-апон-Темз стал ареной эксперимента совместной жизни, который поставили диггеры под руководством Джерарда Уинстэнли. Объявив себя “истинными левеллерами”, они начали сообща обрабатывать землю в Сент-Джордж-хилле. Они исповедовали некую примитивную разновидность коммунизма, выведенную из принципов Великой хартии вольностей. Итак, Темза, можно сказать, течет сквозь все эти уравнительные начинания. В 1990-е годы в Баттерси на ее берегу на короткое время возникла коммуна под названием “Земля и свобода”, основанная на идеях равенства и экологической чистоты. Она, как мы видим, следовала старинному образцу.

У реки человек может почувствовать себя “свободным”. Поистине Темза способствует некоему растворению индивидуальности. Она поощряет различные формы совместного разгула – такие, как, например, “морозные ярмарки” былых времен на льду Темзы в особенно холодные зимы. В эти противоестественные недели на реке собирались все классы и слои лондонского общества:

 
Выходит записной шутник, молодой шлюхин сын,
И отправляет голову сквайра к его пяткам[32]32
  Подстрочный перевод.


[Закрыть].
 

На реке, даже замерзшей, классовые различия исчезают, и на протяжении веков Темза служила символом свободы. Здесь стираются, смываются все разграничения, установленные на твердой земле. Как пишет Ричард Джефферис в “Современной Темзе” (1885), “на реке люди поступают как им вздумается, и здесь, похоже, нет никакого закона – по крайней мере, нет властей, чтобы добиваться его исполнения”. Лодочники, плававшие на барках, закона над собой и правда не знали и считали себя свободными – этакими речными цыганами. Разнообразные мелкие воришки и контрабандисты, промышлявшие на реке и около нее, искренне полагали, что не делают ничего плохого. Вот почему учреждение речной полиции вызвало такое возмущение. И в наши дни попросить кого-либо на Темзе воздержаться от тех или иных действий считается в определенной мере оскорбительным. Некоторые из крупнейших радикальных событий в английской истории – в частности, мятеж моряков у отмели Нор в 1797 году и забастовка докеров 1889 года – произошли на Темзе. Река – царство вольницы.

VII
Рабочая река

Парусники у моста Блэкфрайерз

Глава 18
Речное судно

Здесь плавали гребные “уэрри” и клинкеры, плашкоуты и груженые лесом “онкеры”, плавучие дома и ялики, яхты и моторные лодки, весельные суда с навесами и шлюпы, питерботы и лодки для ловли угрей, плоскодонки и лихтеры, двухвесельные “фанни” и катера, баржи и пароходы, каноэ и “кораклы” из обтянутых кожей прутьев, тузики и угольщики, барки и шхуны, гички и шлюпки, четырехвесельные “ранданы” и одномачтовые “дау”… Их делали из дуба, из красного дерева, из ели; для прочности использовали железные полосы, для крепления такелажа – медь. Они бороздили Темзу с незапамятных времен.

На некоторых индийских реках, спуская на воду новое суденышко, его окропляли кровью принесенной в жертву овцы. В Мадрасе под киль новой лодки помещали тыкву и давили ее при спуске на воду – тыква заменяла человеческую голову. Жители Соломоновых островов клали на нос вновь построенного каноэ голову убитого врага. Вскоре мы увидим связь между Темзой и человеческими головами, так что обычай, похоже, существовал и в британском варианте. Отсюда, кажется, не так уж далеко до известного ритуала с бутылкой шампанского – разбивать, говорят сведущие люди, надо горлышко бутылки, – и в любом случае спуск на воду нового судна и сегодня сопровождается теми или иными церемониями. Судно, которому предстоит плавать по водам, есть объект благословения и почитания.

Много столетий образцом для большинства судов, плававших по Темзе, служила плоскодонная барка, но на базовую структуру накладывались определенные модификации. Викинги, к примеру, первыми стали строить суда с обшивкой “в клинкер”, то есть внахлест. Большие долбленые лодки датируются саксонским периодом. Возможно, некоторые из них использовались как паромы. Малая осадка такого судна имела важное значение на мелководье; впоследствии долбленая лодка превратилась в плоскодонный ялик, а в более крупном варианте – в плоскодонную барку с прямоугольным поперечным сечением корпуса. Итак, простенькая шаланда, или ялик, и поныне популярный в Оксфорде и Кембридже, – потомок чрезвычайно древнего рабочего судна. Питербот тоже может похвастаться весьма почтенным возрастом: это рыболовное судно, названное в честь святого Петра, покровителя рыбаков.

С речного дна были подняты средневековые суда сходной конструкции. Очень близко друг от друга найдены крупное судно и небольшой лихтер. На первом везли крупы и другие продукты, на втором – камень. Судя по всему, они столкнулись друг с другом и затонули. В Темзе обнаружены, кроме того, средневековые торговые суда, в том числе галеры с мачтами и сиденьями для гребцов, а также “коги” – небольшие лодки с одним квадратным парусом и очень высокими бортами. Согласно книге Лоры Райт “Источники лондонского английского языка” (Laura Wright, Sources of London English, 1996), на Темзе в Средние века насчитывалось как минимум двадцать восемь типов судов. “Скамер” – легкий корабль, “кок” – рабочее судно, на котором плавали каменщики или плотники, “фаркост”, или “варкост”, – баржа для перевозки камня, “мангбоут” – рыболовное судно. Маленький корабль определенного типа назывался “флун”, через Английский канал туда-сюда плавали “коги”. На Темзе можно было увидеть торговое судно “крайер”, грузовая плоскодонка называлась “шаут”[33]33
  Оба слова ассоциируются с “криком” (to cry, to shout).


[Закрыть]. Впрочем, второе из названий, вероятно, происходит от schuyt (это голландское судно для ловли угрей, известное с середины XIV века) и просуществовало до 1930-х годов – вот вам пример голландского влияния на английское речное судоходство.

Суда Темзы, можно сказать, плыли и плывут от этих истоков. В одном законодательном акте за 1514 год говорится, что “плавать по реке на барках и шлюпках – похвальное обыкновение со времен незапамятных”. Барка была самым распространенным плавательным средством на Темзе, произошедшим от доисторических судов. Синонимом “барки” был “лихтер”, и парламентский акт 1859 года определяет “лихтермена” как “любое лицо, плавающее или работающее по найму на лихтере, барке, лодке или ином подобном судне”. Барки были рабочими лошадками Темзы, крепкими, надежными и вместительными. Про их малую осадку говорили, что они могут плыть всюду, где проплывет утка, и даже по суше после хорошей росы. Безусловно, в верхнем течении Темзы они должны были проходить очень мелкие места. Они добирались даже до Эйншема, находящегося недалеко от истока.

На них переправляли любой мыслимый груз – от камня и пшеницы до масла, навоза и пороха. На них возили даже почту. Команда состояла из двоих мужчин и мальчика, и самые крупные барки могли брать на борт до 200 тонн. Обычно, впрочем, груз колебался между 60 и 80 тоннами. В среднем и верхнем течении Темзы барки в порядке уменьшения размера назывались “западными барками”, “троу” и “уэрсерами”; лихтеры называли “немыми барками” – вероятно, из-за отсутствия у них парусов. На реке можно было увидеть “стампи” (“обрубки”) с мачтами без стеньги и “стэкки” (плавучие стога), на которых возили сено. В эстуарии плавали плоскодонки, именовавшиеся “хойз”, однако это название прежде всего ассоциируется с морским портом Маргейтом. “Маргейтская плоскодонка” приобрела известность как средство перевозки людей, и распространено мнение, что ее конструкция основана на конструкции норманских судов, приплывших к Гастингсу. Нравилась она, впрочем, далеко не всем. В одном документе за 1637 год говорится, что она, “как могила, уравнивает всех: высокородные и безродные, богатые и бедные, здоровые и больные перемешиваются здесь как попало… Я бы не рекомендовал это судно утонченным дамам”.

На некоторых гравюрах показано, как барку тянут вверх по реке на бечеве. Бечеву привязывали к верхушке мачты, чтобы она ни за что на берегу не цеплялась, и запрягали пару лошадей. Сохранились также старинные изображения барок с небольшими дымовыми трубами: можно подумать, они опередили свое время и используют силу пара. На самом деле, конечно, это были печки, где команда готовила себе еду.

Барки были разнообразных размеров и конструкций, соответственно их задачам и местным условиям. Но паруса у них у всех были более или менее одинакового красновато-коричневого цвета. Этот оттенок создавала неповторимая смесь трескового жира, красной охры, конского пота и морской воды. Этот цвет, который можно увидеть на тысячах картин, поистине стал цветом Темзы. Барки зачастую были нарядно раскрашены: цвет и орнамент подчеркивали индивидуальность судна. Они просуществовали тысячу лет, после чего, как их паруса, медленно растворились в закате. К концу XIX века их еще плавало по Темзе около двух с половиной тысяч; ныне осталось примерно двадцать штук.

Другим известным и популярным судном на протяжении столетий была уэрри – весельная шлюпка, отличавшаяся малой осадкой, широкой кормой и острым носом. Она была обшита досками внахлест и, как правило, оборудована деревянной спинкой, на которой было красиво написано название лодки. Формально уэрри была четырехвесельной лодкой при трех гребцах, но это всецело зависело от лодочников, порой весьма угрюмых. В длину она составляла около 8 м, в ширину более 1,6 м и вмещала шесть-восемь пассажиров, хотя нередко бывала перегружена. Иногда один лодочник греб в ней парными веслами, иногда двое одиночными. Уэрри брали на борт как пассажиров, так и небольшие грузы и часто использовались как паромы в различных точках реки. Они могли двигаться очень быстро, и в 1618 году секретарь венецианского посла писал: “Уэрри носятся так стремительно, что не устаешь удивляться”. Сейчас их на Темзе почти нет – или совсем нет.

Самой древней постоянной переправой через реку был паром. Действовали паромы, предназначенные только для пассажиров, и такие, на которых можно было перевозить не только людей, но и скот и всевозможные грузы. Один из старейших паромов переправлял людей и животных с северного берега в районе Воксхолла в Ламбет; о нем до сих пор напоминает название улицы Хорсферри-роуд[34]34
  Horse ferry означает “конский паром”.


[Закрыть]. Имеется также Хорсферри-плейс в Гринвиче, откуда паромщик перевозил пассажиров к Ист-Ферри-роуд на полуострове Айл-оф-Догс. О пароме между Эритом в графстве Кент и северным берегом Темзы впервые упоминается в начале XI века; в 1933 году этот маршрут освоила автомобильная компания “Форд мотор”, открыв паромное сообщение между Эритом и автомобильным заводом в Дагенхеме. Действовал паром между Даугейтом в Сити и Саутуорком на южном берегу реки; он существовал, пока в начале XIII века не был построен каменный Лондонский мост. В Кукеме было целых четыре паромных переправы, а паром в Твикнеме был прославлен в песне:

 
Эге-гей! Ого-го! Кому на паром?
Шиповник цветет, а солнышко низко.
До Твикнема пенни – плати и садись.
Мигом домчу вас без всякого риска.
 

Риск, тем не менее, был. В газете “Лондон дейли адвертайзер” за 23 октября 1751 года сообщалось, что “вчера экипаж, запряженный четверкой, перевозили на пароме в Твикнеме, лошади испугались и попрыгали в воду, увлекая экипаж за собою”.

Паромная переправа, соединяющая Тилбери с противоположным берегом, все еще действует. Ее история насчитывает не одну тысячу лет: остатки насыпной дороги через Хайемские болота показывают, что римляне усовершенствовали переправу доисторических времен. Паромная связь между Хайемом и Ист-Тилбери была установлена в 48 году н. э. императором Клавдием для перевозки пеших пассажиров и скота. В XVI веке на смену ей пришла переправа между Грейвзендом и фортом Тилбери, получившая название “короткий паром”, тогда как “длинный паром” связывал Грейвзенд с Биллингсгейтом.

И в наши дни работает бесплатная паромная служба в Вулидже, учрежденная в 1899 году Имеется паром в Хэмптоне, еще один – в Твикнеме. Паром в Баблокхайте существует уже более семисот лет и впервые был упомянут в 1279 году.

Паромщики часто были людьми симпатичными и добродушными. Создается впечатление, что многие из них были старыми. 1605 годом датируется упоминание о Генри Дибле, “престарелом паромщике” в Кью. В книге Фреда С. Теккера “Шоссе под названием Темза” (The Thames Highway, 1914, 1920) перечислено не менее 135 паромщиков. Их ремесло было прибыльным и обычно передавалось из поколения в поколение. Не исключено, однако, что представление об их древнем возрасте отчасти объясняется былым преклонением перед ними. Перевозчик – мифическая фигура. В легендах Месопотамии, к примеру, паромщик Арад-Эа перевозит души умерших через реку смерти. В египетских мифах, чтобы человеческие души могли попасть на остров жизни, необходимо было умилостивить перевозчика через озеро, поросшее лилиями. В греческих мифах паромщик Харон считался сыном Никты (Ночи). Он перевозил души умерших через реку Стикс, и для уплаты ему греки вкладывали в рот мертвеца мелкую монетку. Его обычно представляли угрюмым стариком. Он был хранителем загробных тайн, привратником ада, проводником сквозь смерть. Возможно, в фигуре Харона как-то отразился древний обряд, во время которого тело умершего опускали в реку. Словом, у паромщиков Темзы – мощное наследство.