Текст книги "Темза. Священная река"

* * *

Есть еще одно, пусть и не так уж хорошо разрекламированное, удовольствие – плавать в Темзе. В XVII веке это было обычное упражнение знатных людей, живших на берегу реки вдоль Стрэнда, и одно тогдашнее письмо было адресовано так: “Графу Пембруку, в реку Темзу, насупротив Уайтхолла”. Но рядовые лондонские горожане, не испытывая особой тяги к воде как мировой стихии, лезть в реку не спешили. Темзу рассматривали главным образом как магистраль и как источник пропитания. О том, чтобы по доброй воле в ней плавать, всерьез не думали. В начале XIX века Байрон проплыл из Ламбета под двумя мостами, Вестминстерским и Блэкфрайерз, покрыв расстояние примерно в три мили. Однако он был человеком исключительным, и в любом случае ему, видимо, помогал отлив.

В середине XX столетия регулярно плавал в Темзе А. П. Херберт, известный почитатель этой реки; однако он замечает в своей книге “Темза” (1966 г.), что ее “илистые воды” быстро выматывают пловца. В частности, у моста Ватерлоо вода, по его словам, “совсем тебя не держит, более того – норовит увлечь вниз, к чрезвычайно вязкому дну”. Это и правда одна из особенностей Темзы, реки коварной и опасной в черте Лондона. Херберт пишет, что, приближаясь к конечной точке заплыва у Вестминстерского моста, он почувствовал воздействие на все свое тело “некоей магнетической силы, настойчиво утягивавшей меня на дно”. Здесь можно, помимо прочего, увидеть поощрение самоубийства, жадность Темзы к утопленникам. Херберт замечает также, что “вода очень сильно отдавала на вкус чем-то весьма сомнительным”. Темза действительно никогда не считалась дружественной к пловцам. Но останавливает потенциальных купальщиков отнюдь не только боязнь отравления. Люди испытывают некий обобщенный глубинный страх перед натурой этой реки.

Глава 32
Сады наслаждений

Увеселительные сады – такие, как Воксхолл, Рейнла и Креморн, – возникли около Темзы в XVII и XVIII веках. Своим очарованием и популярностью они во многом были обязаны прибрежному расположению. В очередной раз Темза сотворила атмосферу и обстановку, поощряющие вольное поведение горожан. Первой ласточкой стал сад Кьюперз-гарденз на берегу Темзы в районе, который тогда назывался Ламбет-Марш (ныне это южные подступы к мосту Ватерлоо). Он открылся в 1630 году и предоставлял посетителям площадки для игры в шары, извилистые садовые тропки, таверну и “комнату для ужина”. В 1708 году автор “Нового обзора Лондона” Эдвард Хаттон описал этот сад как место, где “многие жители западной части города любят развлечься в летнее время”. В 1730-е годы здесь открылся музыкальный павильон и при большом стечении народа давались концерты. Устраивались и фейерверки. Вот они, составные части прибрежного отдыха: еда и питье, музыка и пиротехника. Но вдобавок Кьюперз-гарденз стал таким средоточием жульничества и карманного воровства, что в 1753 году сад лишился лицензии на продажу спиртных напитков и семь лет спустя был закрыт.

Сад Нью-Спринг-гарден располагался близ Баттерси, и до 1750 года, когда ввели в действие Вестминстерский мост, до него с более благопристойного северного берега реки можно было добраться только на лодке. Он был открыт незадолго до Реставрации 1660 года в надежде на не столь пуританские времена и в 1785 году переменил название на Воксхолл-гарденз. В XVII веке сад славился укромными уголками, оркестриками, певцами-комиками, цветными фонариками на ветках деревьев, жадными официантами и дорогостоящими напитками. Посетив его в 1667 году, Пипс написал в дневнике, что “пение соловья и прочих пташек, да вдобавок еще скрипки тут, арфа там, да где-то еврей трубач, да повсюду смех, да изысканная публика гуляет – все это весьма приятственно”. Куда меньший восторг, однако, вызвала у него разнузданность молодых людей, стекавшихся в сад в поисках женского общества. Как сказано в одной балладе,

 
Вот Воксхолл вам: красоток визг,
Все кавалеры пьяны вдрызг.
 

В другой песенке того времени об отдыхающих лондонцах говорится более уважительно:

 
Плывут, ликуя, по волнам реки
Послушать, как в Саду поют смычки.
 

В XVIII веке в саду возникли “комнаты для ужина” и искусственные развалины, в нем давались водные представления и играли оркестры из полусотни музыкантов. “Музыку для королевского фейерверка” Генделя слушали здесь двенадцать тысяч человек. Позднее у входа в сад поставили статую композитора. Была построена ротонда диаметром в 21 м с картинным залом. Высказывалась мысль, что купола Воксхолла оказали значительное влияние на постройки Фестивального сада (Фестивал-гарденз), в который был в 1951 году преобразован парк Баттерси; если так, то налицо регенерация прибрежной архитектуры около Темзы.

1784 годом датирована акватинта Роулендсона с изображением Воксхолл-гарденз; в мужской фигуре за столом в открытом отсеке недалеко от оркестра безошибочно угадывается Сэмюэл Джонсон. Когда Голдсмит увидел в тамошнем многоцветье единство сельской красоты и аристократической пышности, он, возможно, имел в виду воздействие самой реки, которая содержит в себе оба начала. Воксхолл, впрочем, посещали не только ради высокой культуры: там показывали удаль канатоходцы, полыхали фейерверки, взмывали в небо невиданные диковины – воздушные шары. Огонь и воздух справляли таким образом свой совместный праздник у воды. Что до еды, однако, то здешние порции считались смехотворно маленькими, и опытный официант, как утверждали злые языки, мог нарезать один окорок ломтиками так, что ими можно было покрыть все 11 акров (4,4 га) территории.

Два других популярных увеселительных сада – Креморн-гарденз и Рейнла-гарденз – располагались к северу от Темзы, в районе Челси. Сад Рейнла находился в восточной части нынешней территории Челси-Хоспитал-гарденз. Он стал коммерческим увеселительным заведением в 1742 году и просуществовал шестьдесят один год на обычной для берегового сада “диете”: воздушные шары, фейерверки, еда, питье. В нем была построена ротонда, превосходившая размерами римский Пантеон, с громадным камином в центре (ее интерьер изобразил Каналетто); сюда устремлялись все, кому нравилось “есть, пить, глазеть и толпиться”. Был там и китайский павильон, имелось и возвышение для оркестра, где играл юный Моцарт. Сад Рейнла перещеголял Воксхолл-гарденз, и в романе Смоллетта “Путешествие Хамфри Клинкера” (1771) Лидия Мелфорд уподобляет его “зачарованному дворцу волшебника, разукрашенному чудными картинами, резьбой и позолотой, освещенному тысячью золотых фонарей, с которыми не может состязаться само полуденное солнце”[58]58
  Перевод А. Кривцовой.


[Закрыть]. Тамошняя ротонда была одной из многих подобных увеселительных строений на Темзе. Былое очарование даже и сейчас не вполне покинуло это место: здесь проводится ежегодная Челсийская цветочная выставка.

Сад Креморн-гарденз находился чуть выше по течению, на участке южного берега, большую часть которого ныне занимает электростанция Лотс-Роуд. Он открылся в 1840-е годы, почти через полстолетия после закрытия Рейнла. Там имелись театр, банкетный зал, танцевальный помост, зал для игры в шары и разнообразные беседки и гроты, без которых не обходился ни один прибрежный увеселительный сад. В 1848 году здесь состоялся первый полет “парового аэроплана”, который пролетел примерно 40 метров, после чего врезался в парусиновый барьер. Устраивались фейерверки и полеты воздушных шаров, но были и более сомнительные развлечения. В “Семи проклятиях Лондона” (1869) Джеймс Гринвуд описывает Креморн-гарденз в “разгар сезона”:

Примерно к десяти часам старые и малые, которых в тот день в саду было много, покинули его, утомившись развлечениями и предоставив раскидистым вязам, травянистым лужайкам, клумбам с геранью, оркестровым эстрадам, “храмам”, “помостам чудовищ” и “хрустальному кругу” Креморн-гарденз мерцать от бесчисленных газовых огней ради одной лишь танцующей публики. На танцевальном помосте и вокруг него вальсировало, прогуливалось и подкреплялось несколько тысяч душ, из которых, вероятно, человек семьсот были мужчины высшего и среднего достатка, прочие же – проститутки более или менее prononcees[59]59
  Явные (фр.).


[Закрыть].

Местный баптистский пастор назвал этот сад “питомником всевозможных пороков”. Владелец подал на пастора иск о клевете, но ему присудили сущие гроши. В 1877 году в приступе средневикторианской чопорности сад закрыли. Ныне от него остался только клочок земли, сохранивший, однако, былое название.

Были и более мелкие увеселительные сады – например, Черри-гарденз (Вишневый сад) в Ротерхайте в XVII веке; на смену ему пришел “чайный сад”, просуществовавший до конца XIX столетия. Вишни, однако, растут на этом месте и сегодня.

Увеселительные сады своего рода имелись и прямо на реке. В XIX век е островок на Темзе, называвшийся Ореховым (хоть и порос ивняком), был преобразован в остров развлечений: на нем построили гостиницу и концертный зал. Купивший его театральный импресарио Фред Карно переименовал его в Карзино. Карно рекламировал его как “пуп земли для любителей реки”, но предприятие не пережило Первой мировой войны. На островке затем попытались устроить “Ривьеру на Темзе”, организовав паромную переправу с южного берега, но эта затея тоже не увенчалась успехом.

Идея плавучего ресторана впервые возникла в XVII веке, когда в 1636 году Джон Рукс попросил королевского соизволения открыть посетителям доступ на судно, стоящее на Темзе. Там он обещал предоставлять гостям “все кушанья и услуги, кои доступны в тавернах и харчевнях, особливо в летнее время”. Судьба этого начинания неизвестна, однако в целом историю плавучих гостиниц и ресторанов на Темзе не назовешь историей выдающегося успеха.

Большое увеселительное судно, стоявшее на приколе напротив того места, где ныне высится Игла Клеопатры, вполне уместно называлось “Каприз”. Оно открылось для посетителей в XVII веке, и сохранилась гравюра, на которой оно высится посреди реки и выглядит весьма величаво и респектабельно. Построенное из дерева и разделенное на ряд отсеков для дневных и ночных удовольствий, оно было снабжено высокой надстройкой с балюстрадой, где гости могли подышать свежим воздухом. Вначале его посещала фешенебельная публика, в том числе дамы в шелках и кринолинах, которых перевозили с берега на лодках. Один моралист того времени назвал это судно “музыкальным летним домом для увеселений знати, где можно встречаться и вволю амурничать”. Пипс посетил “Каприз” 13 апреля 1688 года и истратил там шиллинг. Но, как и большинство подобных мест на реке, заведение в конце концов приобрело сомнительную репутацию: компании “низкого пошиба” предавались там “нескромным танцам”. В 1719 году Том Д’Эрфи написал песню о том, как

 
Плывут камзолы с юбками
В “Каприз” большими шлюпками.
 

В том же столетии один немецкий путешественник заметил, что “продажные женщины имеются там в немыслимом числе, и те, кто прибегает к их услугам, могут брать их с собой в Сады Купидона” (то есть в сады Кьюпера – в Кьюперз-гарденз на ближнем берегу). Постепенно “Каприз” пришел в негодность, и кончилось тем, что судно разобрали на дрова.

Одна постоянная жалоба на прибрежные сады отражает особенность самой реки. Посещавшую их публику считали слишком уж неоднородной, считали некоей взрывоопасной смесью “верхов” и “низов”, в которой при случае легко могла вспыхнуть драка и даже бунт. Фанни Берни в романе “Эвелина” (1778) пишет о Воксхолле, что “там то и дело потасовка, то и дело беготня, то и дело вопли и визг”. Мы уже имели случай отметить вольный дух Темзы, ее демократизм. Такая же атмосфера окружала и прибрежные увеселения, где царило относительное равенство между знатью и простонародьем. “Здесь, – писал один обозреватель, – можно встретить кого угодно: от его светлости герцога Графтона до выходцев из приюта найденышей, от миледи Таунзенд до приблудного котенка…”

Помимо увеселительных, есть на берегах Темзы и обычные сады, которые, кажется, возникают здесь сами собой. Многие из них хорошо известны: например, больничный сад Челси-Хоспитал-гарденз и расположенный неподалеку Челсийский ботанический сад. Вдоль южного берега протянулся парк Баттерси. Напротив аккуратного парка при Сайон-хаусе лежит сад Кью-гарденз, составлявший в свое время часть сада Ричмонд-гарденз, который славился “дикостью” и “естественностью”. Немецкий граф Кильсманегге писал о нем: “…идешь по травянистым полянам, по злаковым полям и диким участкам, где растут ракитник и колючие кусты, дающие отличное убежище зайцам и фазанам”. Мир Кью увековечил также Эразмус Дарвин в поэме “Ботанический сад” (1789–1791):

 
У сверкающей Темзы на троне своем
Гордо Кью восседает одна.
И дары из далеких полуденных стран
Шлет послушно ей ныне Весна.
 

Здесь имеются в виду редкие ботанические образцы, которые привозили в Кью из британских колоний. Уместно будет отметить, что лондонский Музей истории садов тоже находится около Темзы – в Ламбете.

На ее берегах между Лондоном и Теддингтоном в свое время было очень много садов и огородов, где выращивались на продажу фрукты и овощи. К примеру, малиной и земляникой славился некогда Айлворт. Что более любопытно, в XVIII веке на южном берегу реки недалеко от нынешнего моста Ватерлоо имелся большой виноградник; как писал Сэмюэл Айрленд в книге “Живописные виды реки Темзы” (1801), это был “богатейший и разнообразнейший виноградник на свете”, из продукции которого делались всевозможные вина “от скромного портвейна до изысканного токайского”.

Река во все времена была источником плодородия. Она создает благодатную аллювиальную почву, которая всегда приносит хороший урожай, – если, конечно, русло не подвергалось насильственному перемещению. Сельская местность по берегам Темзы свежа и зелена в любое время года. О сочных пастбищах Северного Уилтшира говорили, что сам Господь благословил их своим присутствием. Как писал в XVII веке Томас Фуллер, “по словам достойных доверия лиц, плодородие земель [близ Темзы] таково, что весною молодой побег, пусть даже с него оборвана вся листва до корней, если его на ночь положить наземь, к утру покрывается новой зеленью”. Здесь – та самая сила, что, по словам Дилана Томаса, “через зеленый фитиль проталкивает цветок”.

Названия некоторых зеленых речных островков пришли из саксонских времен. Примером могут послужить Неттл-эйт (Крапивный остров) и Дамси-бушез (Кусты судного дня) близ Чертси. Столь же древнее название – Дог-эйт (Собачий остров) близ Шеппертона. Даже мельчайшие островки на Темзе имеют имена: Хедпайл-эйт, Черри-Три-эйт, Флагг-эйт и Тейнтер-эйт – крохотные кусочки земли посреди реки в районе Таплоу. Впрочем, названия – всегда сложная материя. Некоторые острова превращены в публичные зоны отдыха, другие остаются в частных руках. На них можно было поразвлечься и можно было уединиться для размышлений; их использовали влюбленные парочки и отшельники. Они пребывают вне нашего мира.

Прибрежные сады XVI и XVII веков сыграли немалую роль в истории Лондона. Самым знаменитым из них, наверно, следует считать сад в Челси, принадлежавший сэру Томасу Мору. Именно здесь, у самой воды, он закрыл калитку, навсегда расставаясь с семьей, чтобы отправиться вниз по реке в Ламбет на допрос. Там ему было предложено выйти в сад на берегу реки и еще раз поразмыслить над своим отказом подчиниться воле короля.

Большой прибрежный сад зеленел у Йорк-плейса, лондонской резиденции кардинала Вулси, но единственной растительной памяткой о возвышении Вулси ныне служат сады Хэмптон-корта. Обширный и красивый сад был в свое время разбит при доме смотрителя Лондонского моста; королевские сады в Тауэре с виноградниками и плодовыми деревьями возникли в середине XIII века. Сады Брайдуэлла давно исчезли с лица земли, как и те, что были разбиты лордом-протектором Сомерсетом. Сады Ричмондского дворца называли в свое время “красивейшими и приятнейшими… с клумбами и аллеями… их превосходно украшают многие виноградники и диковинные плоды”. Немало садов было и при церковных учреждениях – например, при резиденции епископа Винчестерского в Саутуорке. Полоса между Темзой и Стрэндом была целиком занята садами епископов – Эксетерского, Батского и Норвичского. Для плывущего по реке этот берег выглядел сплошным садом. По-прежнему существуют, конечно, большие сады при Фулемском и Ламбетском дворцах. Всякий раз они разбивались с тем расчетом, чтобы их видели с реки как эмблему государственности и высокого положения. Но прежде всего это были привилегированные зоны, приятные места для частных бесед и самоуглубления. Беседки, скамейки и укромные уголки, обеспечивая “широкий обзор и наслаждение от общей красоты сада” с его фонтанами, клумбами и мощеными аллеями, составляли часть некоего цельного духовного замысла. В садах не только отдыхали, не только восстанавливали физические силы – там совершалась “рекреация” в интеллектуальном и гражданском смысле. Вот почему столь важным для них было положение на берегу реки.

Сады Хем-хауса, разбитые в XVII веке, воссозданы в первозданном виде. Марбл-хиллская вилла стоит в окружении садов. Парки Буши и Ричмонда выходят к Темзе. На этом участке реки – грубо говоря, между Ричмондом и Хэмптоном – расположены многие знаменитые английские сады, распланированные Александром Поупом, Чарльзом Бриджменом, Уильямом Кентом и, конечно, Ланселотом Брауном. Роскошь и плодородие берегового ландшафта обеспечивают их долговечность. Плавная, волнистая, S-образная линия, о которой писал Уильям Хогарт в “Анализе красоты” (1753), всегда была важнейшим элементом английской эстетики. Ее называли “линией красоты”, и ее изящество – это изящество самой реки. Ландшафты прибрежных садов с XVIII века определялись этой “особой кривой, равно чуждой всему крючковатому и всему спрямленному”, кривой, в которой отражено движение Темзы. У Сайон-хауса, на Строберри-хилле, в Ричмонде, в Айлворте, в Твикнеме – всюду она, эта линия. Линия реки.

Глава 33
Поганая река

Темзу называли и серой, и грязной, и чумазой, и закопченной, и дымной. Причем все эти эпитеты – не из XIX века. Она всегда была такой. В период римского вторжения и оккупации ее впервые превратили в канал для слива городских нечистот – об этом свидетельствуют деревянные трубы под большим скоплением римских зданий, обнаруженным археологами на Каннон-стрит. В 1357 году Эдуард III возмутился тем, что “испражнения и прочие нечистоты скопились в различных местах на берегах реки… и оттуда поднимаются испарения и отвратительные запахи”. На Лондонском мосту была общественная уборная, откуда моча и кал попадали прямо в реку, и уборные имелись на всех впадавших в Темзу притоках. “Черные монахи” и “белые монахи” жаловались, что их отравляют испарения реки, протекающей под их стенами; “зловонные пары”, по их словам, “причинили гибель многим из братии”. Даже заключенные тюрьмы Флит подали жалобу на то, что текущие рядом воды медленно убивают их. Один монах написал о своем путешествии по Темзе от Лондона до Чертси в мае 1471 года, что “запах стоял ужасающий, но не захоронения были тому причиною”.

В 1481 году о лондонских причалах писали, что “при каждом отливе там остаются потроха животных и прочая грязь и падаль в великом объеме и количестве”. Слова, которыми обозначались все эти речные нечистоты, зависели от их природы: мертвечина, отбросы, дерьмо, потроха, мусор, испражнения, хлам. Результаты порой были локальными и четко очерченными; например, в одной жалобе 1422 года читаем: “…оные нечистоты стекают по Тринити-лейн и Кордуэйнер-стрит у Гарликхита в переулок промеж лавок Джона Хазерли и Рика Уитмена, из коего дерьма немалая часть попадает в Темзу”. Нам легко представить себе вонючий ручей из кала и мочи, струящийся прямо в Темзу между лавками мистера Хазерли и мистера Уитмена. Переулки под названием Дангхилл-лейн (dunghill – куча дерьма) имелись в разных лондонских районах – в Паддл-Доке, Уайтфрайарс и Куинхайте, а около пристани Три-Крейнз-уорф был спуск к воде, называемый Дангхилл-стэрз. Там в Темзу сбрасывались большие количества фекалий. В XV веке, помимо прочего, в конце Фрайар-лейн был сооружен “дом облегчения”, или “длинный дом” с двумя рядами по шестьдесят четыре сиденья (один для мужчин, другой для женщин). Нечистоты смывались оттуда в Темзу приливами.

В 1535 году парламент запретил сброс в реку экскрементов и прочего мусора, отметив, что “доныне всяческие злонамеренные люди сохраняют привычку отправлять туда испражнения и сор”. Это был тот самый век, когда Спенсер в “Проталамионе” воспел “сладостную Темзу”, продемонстрировав, что речной миф по-прежнему сильней любой обыденности. В XVII столетии Джон Тейлор составил стихотворный перечень нечистот, которые можно обнаружить в реке: “дохлые свиньи, собаки, кошки и освежеванные лошади… конский навоз, потроха, отбросы”. Лондонская улица Пудинг-лейн названа не в честь лакомого блюда, а в честь фекальных “пудингов”, которые грузились здесь на особые суда, курсировавшие по Темзе. В том же столетии итальянский путешественник Орацио Бусино писал, что вода Темзы “густа, мутна и грязна настолько, что ее запах сообщается выстиранному в ней белью”.

Темза, таким образом, была способна имитировать или воплощать в себе различные стороны городского бытия, включая все самое темное и грязное, что имелось в жизни Лондона XVIII века. Близ Уоппинга, к примеру, река была нечиста и зловонна, опасна для беспечных горожан; проплывая там, пассажир корабля, как иронически пишет Генри Филдинг в “Дневнике путешествия в Лиссабон” (1755), вдыхал “упоительный воздух” и наслаждался “сладкозвучными голосами матросов, гребцов, торговок рыбой и торговок устрицами, как и всех горластых обитателей обоих берегов”[60]60
  Перевод М. Лорие.


[Закрыть]. Это была зона беззакония, не входящая в юрисдикцию Сити; именно там находился “док казней”, где расставались с жизнью осужденные за преступления на морях. Там было вдоволь борделей, таверн низкого пошиба, грязных доходных домов, вонючих переулков, бродяг, безработных, обнищавших матросов. Для них река была скорее проклятием, чем благословением.

Неприятные свойства Темзы XVIII века отражены и в других источниках. Путешественник Томас Пеннант оставил дневниковые записи о плавании от лондонской пристани Темпл-стэрз до Грейвзенда весной 1787 года. Он отмечает, что у Гренландского дока на южном берегу реки около Айл-оф-Догс “на должном отдалении от столицы идет кипячение ворвани”. В Вулидже он увидел “множество заключенных в цепях на земляных работах; одну тележку везут восемь человек”.

В 1771 году в “Путешествии Хамфри Клинкера” Тобайас Смоллетт жаловался:

Ежели я вздумаю выпить воды, мне приходится пить омерзительную бурду из открытого акведука, подвергающегося опасности всяческого загрязнения, либо глотать воду из Темзы, впитавшую в себя все нечистоты Лондона и Вестминстера. Человеческие испражнения входят в их состав как наименьшее зло, а слагаются сии нечистоты из всякой дряни, ядов и минералов, употребляемых ремесленниками и мануфактурами в производстве своих изделий, равно как из гниющих остатков людей и скота, смешанных с помоями всех лачуг, портомоен и сточных канав всего города[61]61
  Перевод А. Кривцовой.


[Закрыть].

Еженедельно в лондонских церковных приходах публиковались “смертные списки”, где фиксировались причины всех смертей. Прежде всего эти списки должны были предостерегать от чумы, но нередко причиной смерти становилась вода Темзы. На окраине Лаймхауса у самой реки была сточная канава, называвшаяся в XVIII веке (и, без сомнения, не одно столетие до этого) “черной канавой”.

К середине XIX века положение еще намного ухудшилось. Все лондонские нечистоты сливались в Темзу, вызывая эпидемии среди горожан. Вдоль берегов возникли многочисленные небольшие газовые предприятия, которым для работы необходима была вода, и их отходы тоже оказывались в Темзе. В реку попадали гашеная известь, аммиак, цианид и карболовая кислота, что не способствовало процветанию какой бы то ни было речной жизни.

Все экскременты и вся грязь самого большого города в мире попадали в Темзу. Выделения трех миллионов человек пузырились в потоке, и река была всего-навсего огромной сточной канавой. Шторы на окнах парламента пропитывались хлоркой, но это не очень-то помогало. Как сказано в одном тогдашнем сообщении, однажды канцлер казначейства спешно покинул зал заседаний: “С кипою бумаг в одной руке и платком, плотно прижатым к носу, в другой, согнувшись в поясе, в смятении он устремился прочь от болезнетворного запаха”. По словам того канцлера, которого звали Бенджамин Дизраэли, река превратилась в “адский зловонный омут, от которого несет невыразимым, смертельным ужасом”. Когда королева Виктория и принц-консорт Альберт решили отправиться в увеселительную поездку по реке, вонь заставила их сойти на берег через считанные минуты. Прибрежные отмели были покрыты слежавшимися фекалиями. Даже у Теддингтонского шлюза, то есть намного выше Лондона по течению, толщина отложений составляла 15 см, и они были “черные, как чернила”.

Сама речная вода стала вязкой и темной, насыщенной всем тем, что кучами вываливалось в глубины Темзы. Ее характерный запах, описанный во многих рассказах о “великой вони” 1858 года, создавался сероводородом, который возникал из-за недостатка в воде кислорода; это, в свою очередь, делало воду черной от сульфида железа. Такова была вода, которой лондонцы заваривали чай. Изданное в то время “Руководство для гребца” назвало Темзу “склизким смешением животного, растительного и минерального царств”. Речной пейзаж XIX века описан в “Руководстве” вот как: “Слабые лучи закрытого облаками солнца с трудом пробиваются сквозь хмарь и тускло играют на мутной воде”. Люди средневикторианской эпохи воспринимали все это как роковое предвестье “ужасов нового, потеплевшего мира”. Неестественно высокая температура речной воды из-за глубинных химических реакций сулила всяческие бедствия.

В 1858 году журнал “Панч” назвал Темзу “одной громадной канавой”, куда город отправляет свои отходы. К их числу в том столетии относилось много чего: известь из Воксхолла, костные остатки из Ламбета и скотобоен Уайтчепела… Постоянно существовала опасность заиливания, при котором отложения запрудили бы реку. Говорили также о “задержке” отбросов. Скажем, если кинуть у Лондонского моста в воду доску или бочку из-под нефтепродуктов, она будет плыть 40 миль до открытого моря от трех до одиннадцати недель. Точно так же обстояло тогда дело с отбросами, попадавшими в Темзу.

Черноту речной воды считали в те времена признаком неестественности и бесплодия. Генри Джеймс в путевых заметках об Англии (1905) пишет: “…преобладающий цвет – влажная, грязная чернота. Река почти черна, как и барки на ней; над почернелыми крышами смутно виднеется, возвышаясь над дальними доками и водными резервуарами, дикая чащоба мачт”. Черная вода представляется чем-то противоположным воде подлинной. Она нагоняет тоску. Она густа. Она лишена свежести. Она не знает покоя. Она заключает в себе образ Лондона, словно Лондон утонул в ее глубинах и глядит вверх из воды незрячими глазами. Она кисла металлической, промышленной кислотой. Она не утоляет жажды. Она пахнет сыростью и чем-то давно позабытым.

В XIX веке было четыре больших эпидемии холеры – в 1832, 1849, 1854 и 1865 годах, – когда многие тысячи людей погибли из-за зараженной воды лондонских водокачек. В 1849 году, например, жертвами инфекции стали четырнадцать тысяч лондонцев. Доктор Джон Сноу первым продемонстрировал, что источник холеры – зараженная микроорганизмами питьевая вода. Он доказал это во время эпидемии 1854 года, обратив внимание на то, что большинство смертельных случаев произошло в радиусе 250 ярдов от водокачки на углу Брод-стрит в Сохо. Водокачка была непосредственно связана с Темзой. Считают, что причина смерти принца Альберта в 1861 году – брюшной тиф, вызванный зараженной водой под стенами Виндзорского замка. В “Приключении с умирающим детективом”, которое якобы произошло в 1890 году, Шерлока Холмса сочли заразившимся смертельной болезнью только лишь потому, что он работал в ротерхайтском переулке около реки. Его глаза лихорадочно блестели, губы обметало.

Впоследствии на воду Темзы оказали влияние сбросы электростанций, построенных на берегу. Вода из-за искусственного повышения ее температуры теряла кислород. К середине XX столетия положение не улучшилось. Большинство людей предпочитали пешеходный туннель Вулиджскому парому с его вонью взбаламученной воды. В конце 1950-х поверхность Темзы пузырилась вследствие выделения метана на глубине, и в винтах речных судов из-за растворенных в воде веществ образовывались дыры. Позолоченные пуговицы офицеров за два-три часа на реке становились черными.

И сейчас, в XXI веке, Темза все еще не может полностью освободиться от наследия недавнего прошлого. Даже после дождя умеренной силы в нее попадают неочищенные сточные воды, и в дождливую погоду многие тысячи тонн канализационных стоков и ливневых вод направляются в реку от насосных станций в Челси, Хаммерсмите и Лотс-Роуд. Только за один летний день 2004 года необычайной силы гроза привела к тому, что в реку вылился миллион тонн канализационных вод, из-за чего погибло более десяти тысяч рыб. Любителям гребли было рекомендовано воздержаться от плавания на четыре дня, а впоследствии перед выходом на реку надежно прикрывать все порезы и царапины. В августе того же года в верховьях Темзы в нее попало 5 млн тонн стоков. С начала 2001 по конец 2004 года в реку в общей сложности было слито примерно 240 млн кубометров неочищенных сточных вод. В результате зазвучали призывы к сооружению в Лондоне нового перехватывающего коллектора. Река никогда не будет совершенно чистой.