Текст книги "Темза. Священная река"

X
Поток удовольствий

Окунь и пескарь

Глава 30
Пей сколько душе угодно

После разрушения арок старого Лондонского моста в реке нашли каменную голову Бахуса, что в очередной раз подтвердило связь Темзы с ритуалами веселья и гостеприимства. До совсем недавнего времени речные прогулочные суда не обязаны были подчиняться тем же правилам продажи спиртного, что и заведения на суше. Неудивительно, что пьянство было и остается обычным явлением на реке.

Если Гринвич славился изготовителями джина, то Темза была знаменита своими пивоварами. В начале XVIII века в Рединге была 21 пивоварня и 104 пивных. Лондонская пивоварня “Якорь” близ Хорслидаун-стэрз чуть восточнее Тауэрского моста была славна своей производительностью: двести тысяч бочек портера в год. Пивоварни в Мортлейке и Хенли пользовались не меньшей известностью. В Чизике до сих пор есть пивоварня Фуллера, возникшая в XVIII столетии.

В верховьях Темзы издавна потребляли напиток, который состоял из равных долей рома и молока и считался “укрепляющим средством”. Но варили там и пиво, причем на воде самой Темзы. Качество ее считалось некогда хорошим, и в одной брошюре за 1657 год говорится, что “во многих заморских странах пиво на воде Темзы идет по цене вина”. Джордж Оруэлл в романе “За глотком свежего воздуха” (1939) пишет, однако, что оно “водянисто и отдает мелом”.

Но, пожалуй, наиболее значимый элемент взаимосвязи между рекой и питьем – всем знакомый береговой паб. Эти заведения существуют со стародавних времен. Трактиры у реки – точнее, у мостов через реку, – возникли тогда же, когда у ее берегов стали появляться первые путники. Алкогольные напитки, несомненно, употреблялись во время ритуалов у Темзы еще в глубокой древности, и первые паломники, которые шли к приречным святилищам Бригитты и Фридесвиды, подкрепляли ими силы на близлежащих постоялых дворах. А что касается таверны “Шашечная доска” в Стандлейке, в святости тамошней обстановки трудно сомневаться. В свое время приходский священник периодически произносил там проповедь, стоя у пивной бочки и напоминая собравшимся, что заведение некогда было домом молитвы и бочка расположена точно на месте алтаря.

Таверна “Медведь” в Саутуорке находилась у самого Лондонского моста и в стихах конца XVII века уже была названа старинной. Да и весь Саутуорк, выросший “в тени” Темзы, пользовался специфической славой из-за размера и количества своих питейных заведений. В частности, совсем рядом с “Медведем” располагался “Дельфин”, и в начале XVII столетия Томас Деккер назвал улицу, идущую от моста, “сплошной пивной без единой другой лавчонки”.

У моста св. Иоанна в Лечлейде принимает посетителей “Форель”, на месте которой в прошлом был трактир “под знаком головы св. Иоанна Крестителя”; еще раньше там находилась богадельня при монастыре св. Иоанна. “Красный лев” в Касл-Итоне открылся на месте старинного замка, и в сельские праздники между трактиром и прибрежными лугами возводили временный мост. Это один из немногих случаев, когда питейное заведение появилось раньше моста. “Красный лев” существует и сейчас. Существует и паб “Три галки” в Грейвзенде, где некогда был постоялый двор для паломников, переправлявшихся через реку по пути из Эссекса в Кентербери. В прошлом заведение называлось “Три корнуоллские клушицы” (эти пернатые фигурируют на гербе Кентербери). Этот паб слывет самым старым в графстве Кент, и в более близкие к нам времена его использовали уже не столь возвышенным образом: там хранили добро контрабандисты, беспрерывно орудовавшие на обоих берегах реки. Питейное заведение у самого старого моста через Темзу – Радкотского – возникло тогда же, когда и мост. Сейчас оно называется “Лебедь” – это один из бесчисленных “Лебедей” около Темзы. В Уоллингфорде есть “Ягненок”, в Стритли – “Колотушка и клин”, в Соннинге – “Белый олень”, в Годстоу – “Форель”, в Узли – “Колокола”, в Кукеме – “Паром”. Все эти заведения действуют с давних времен. Существенно, что возникали они у мостов и переправ. Пабы и трактиры открывались, кроме того, и у плотин. Например, у Итонской плотины – “Якорь”. Ни того ни другого сейчас нет: плотину разобрали в 1936 году, “Якорь” сгорел. Их судьбы, как видим, связаны между собой. На месте плотины сейчас маленький пешеходный мост, а от “Якоря” остался фундамент.

Мостов, рядом с которыми нет паба, поистине очень мало, а в отдельных счастливых случаях паб имеется с каждой стороны моста. Так, у Нового моста на северном берегу стоит “Ожившая роза”, на южном – “Боярышник”. Когда в Беркшире и Оксфордшире время закрытия питейных заведений не совпадало, местные жители просто переходили мост и продолжали бражничать в свое удовольствие.

Но Темза, конечно, предлагает людям и другой освежающий напиток – свою собственную воду, которую из нее брали во все времена. Использовать речную воду для питья беспрепятственно мог каждый, хотя в иные периоды она отличалась солоноватым привкусом. В Средние века водоносы образовали собственную корпорацию; в начале XVII века в Лондоне их было четыре тысячи человек. Горожане называли их cobs, и, как и другие торговые и рабочие люди, связанные с рекой, они отличались грубостью и драчливостью.

В конце 1582 году голландец Питер Морис соорудил с северной стороны Лондонского моста хитроумное водоподъемное колесо, с помощью которого речная вода поступала к жилым домам Сити. В “Хрониках” Холиншеда (1577) говорится, что власти Сити воздвигли в Леденхолле водокачку, “от коей четыре желоба идут в четыре разные стороны, обильно снабжая водою ближних жителей”. Эта вода, кроме того, “очистила уличные канавы”. Сразу, однако, возникли поводы для жалоб. Водоснабжение было “великим удобством”, но “намного лучше было бы, ежели бы пресловутая вода текла беспрерывно”.

Водокачка у Лондонского моста действовала до Великого пожара, когда ее колеса уничтожил огонь. Но ее восстановили, и в XVIII веке ее четыре колеса, установленные в четырех ближайших к Сити пролетах, перекачивали за день примерно 4,5 млн литров воды. Водокачка работала и в XIX столетии, когда ее производительность составляла уже 18 млн литров воды в день. Ее демонтировали только в 1830-е годы. при разборе старого Лондонского моста. К тому времени за возможность качать воду Темзы соперничали многие компании – в том числе “Ист Лондон уотеруоркс” и “Уэст Мидлсекс уотеруоркс”. Брала воду непосредственно из Темзы и компания “Йорк”, действовавшая у Чаринг-Кросса.

По поводу чистоты речной воды и безопасности пользования ею постоянно звучали жалобы, но владельцы компаний, занимавшихся водоснабжением, повторяли в ответ утверждения некоторых аптекарей былых времен, что вода Темзы будто бы способна к самоочищению. Да, она грязна, когда ее только выкачали, но, если дать ей постоять, она, мол, становится идеально чистой и “более качественной, нежели вода при любом другом способе добычи”. Это представляется удобной ложью, цель которой – успокоить потребителей. Здесь чувствуется, однако, и некая остаточная вера в святость воды, извлекаемой из Темзы. В 1805 году один из поставщиков заявил, что “вода Темзы, когда ее держат в деревянной емкости, через несколько месяцев нередко делается несвежей… и от нее исходит неприятный запах. Но даже если выпить ее такую, болезни она никогда не вызовет; посему нет сомнений, что лицам, пьющим эту воду вопреки ее нехорошему запаху никакая опасность не угрожает”. Это было “чистой воды” мифотворчество – или, точнее, паразитирование на былых мифах. Статья в “Философских трудах” за 1829 год утверждала, что за время долгого пути к потребителю грязная вода, взятая из Темзы, “очищается” за счет брожения, вызываемого самими содержащимися в ней примесями. Но позднее в том же столетии была выявлена связь между потреблением грязной воды и холерой.

Хотя в начале XIX века половину потребляемой в Лондоне воды давала Темза, распределение этой воды было неравномерным и спорадическим. Она текла по деревянным трубам, и разные районы Сити получали свои “водопроводные дни”. Вода поступала в подвалы частных домов и закачивалась в общедоступные цистерны, вокруг которых толпились горожане и горожанки с кожаными ведрами. Внедрение паровых механизмов и чугунных труб несколько облегчило этот процесс, но все равно до последних десятилетий XIX века он оставался явно неэффективным.

Качество речной воды на протяжении этого столетия неуклонно ухудшалось, поскольку с ростом населения рос и объем попадавших в Темзу сточных вод. На знаменитой карикатуре 1827 года, озаглавленной: “ЧУДОВИЩНЫЙ СУП, который зовется ВОДОЮ ТЕМЗЫ”, изображена капля этой воды, увиденная через микроскоп, с полным набором плавающих в ней “гидр, и горгон, и страшных химер”. Потребители отмечали ее “коричневатый” цвет, вредные свойства и дурной вкус, если ее пить в “натуральном” (а точнее – ненатуральном) виде. Эта вода была убийцей, о чем говорит статистика болезней XIX века. Она распространяла эпидемии лихорадки, которые постоянно случались в Уайтчепеле, Шадуэлле, Лаймхаусе и других районах. Река в очередной раз отразила состояние города, через который текла. Пока стоял старый Лондонский мост, его многочисленные опоры образовывали своего рода барьер или “санитарный кордон”; вода участков, подверженных действию приливов, резко отличалась по запаху и чистоте от свежей воды верховий. В 1855 год вышел запрет брать воду из Темзы ниже Теддингтона, и после этого заболеваемость в Лондоне уменьшилась.

Созданию режима чистоты и эффективности способствовало и учреждение в 1902 году столичного Совета по водоснабжению. Началось строительство громадных резервуаров, самый известный из которых – резервуар Королевы Марии, вступивший в действие в 1928 году. Он вмещал примерно 6700 млн галлонов воды, взятой непосредственно из Темзы через Лейлхемский водозабор, и площадь водной поверхности в нем составляла 286 га. Это был крупнейший водный резервуар в мире. В 1991 году начали строить подземную кольцевую водопроводную магистраль; она окружает Лондон на глубине 40 м, и вдоль нее от Холланд-парка до Сербитона имеется шестнадцать громадных шахт. В день она дает в среднем 284 млн галлонов воды почти шести миллионам потребителей. Это означает, что на человека приходится 213,6 л ценной субстанции. Вся эта вода берется прямо из Темзы. Река по-прежнему оберегает и питает город.

Глава 31
Вверх по реке

В 1555 году один торговец из Абингдона организовал лодочные путешествия в Оксфорд для тех, кто хотел воочию увидеть сожжение епископов Латимера и Ридли. Это один из первых документально зафиксированных случаев “увеселительной поездки” по реке. В XVII столетии женщины и девушки в понедельник после Троицына дня отправлялись в лодках вниз по Темзе до Ротерхайта; они брали с собой пушку для салюта и трубы, чтобы отдать должное услугам, которые оказывали всему сообществу речные лоцманы. Река давала свободу от сухого и скучного берегового мира и всегда ассоциировалась с развлечениями и празднествами.

Особую роль в превращении Темзы в реку досуга и спорта сыграл XIX век, когда население Лондона стремительно росло. В начале этого столетия верховья реки были почти пустынны и там мало что плавало кроме грузовых барок, но спустя всего несколько десятилетий жизнь Темзы изменилась кардинально. Акт 1855 года об охране Темзы констатировал новую ситуацию: река, говорится в нем, “в значительной степени стала местом публичного отдыха и прогулок, и целесообразно поэтому принять меры к сохранению ее как места упорядоченного общественного отдыха”. Если река “общедоступна”, то вкусить от ее умиротворяющей тишины имеет право каждый.

Перемену можно датировать довольно точно. Она произошла в 1878–1879 годах. В середине 1880-х на Темзу в выходные дни уже устремлялись тысячи и тысячи отдыхающих, благо железнодорожная поездка до Хенли, Ричмонда или Теддингтона стоила дешево. То была эпоха лодочника-любителя, эпоха рыболова-любителя, бравшего напрокат ялик и отправлявшегося на заветное местечко. 1880-е и 1890-е годы – два самых бойких десятилетия за долгую историю Темзы.

В рядовой день лета 1888 года в среднем 6768 человек покупали железнодорожные билеты до Хенли и обратно за 3 шиллинга 6 пенсов. Один тогдашний наблюдатель жизни на Темзе заметил, что река не имеет ни минуты покоя из-за “суеты, бурления и прибоя, производимых сотнями паровых катеров и бессчетным количеством всевозможных иных судов” от легкой шлюпки или каноэ до вездесущего “жилого судна” (прогулочной яхты с каютами для ночлега). Казалось – все без исключения устремились на реку в некоем беспрецедентном атавистическом порыве. Во многом, вероятно, это связано с трансформацией Лондона в первый в мире мегаполис, следствием которой стала потребность горожан в периодическом бегстве “на природу”. Выражение “вверх по реке” стало постоянно звучать в эстрадных песенках и скетчах.

То было время регат и празднеств на открытом воздухе, пикников на берегу и речных карнавалов. Устраивались фейерверки, концерты, всевозможные процессии. На фотографиях Темзы в районе Хенли, сделанных в 1890-е годы, река так плотно забита небольшими судами, что широкая водная магистраль сильно напоминает Пиккадилли в час пик. В одной лодке две дамы с парасольками, на веслах джентльмен в морской рубашке; в другой – мужчина с трубкой и его собака; в третьей – гребец-спортсмен в соответствующем костюме. Река служила местом увеселений даже в засуху: в 1885 году, когда весна и лето выдались особенно сухими, в русле Темзы близ Твикнема даже играли в крикет!

Возникла речная мода, которым строго следовали все, для кого такие вещи имели значение. Джентльменам не зазорно было появляться на реке только в белых брюках, белой фланелевой рубашке, соломенной шляпе и фланелевом пиджаке в полоску. Даме викторианской эпохи необходимо было платье или юбка из сержа; самыми подходящими цветами считались темно-синий и черный. Дополняли туалет длинные замшевые перчатки и замысловатая шляпка. Желательны, кроме того, были шерстяное нижнее белье, панталоны, корсет, сорочка и турнюр из китового уса. Интересно, однако, что драгоценности надевать было не принято. Брильянты на воде считались верхом безвкусицы – видимо, потому, что искусственность сверкающих камней не вязалась с предполагаемой естественностью солнечного дня на реке. В силу тех же представлений важной частью убранства на викторианской прогулочной яхте было изобилие цветов; периодическое издание “Темза – модная река” за 25 июня 1892 года рекомендует как альтернативу “дорогой мебели и безделушкам” три ряда растений вокруг палубы плюс цветы в висячих корзинках, заоконных ящиках и больших горшках. Дары цивилизации должны были уступить место растительному естеству. Поэтому иные прогулочные яхты напоминали плавучие сады, чего и добивались их оформители.

В этой атмосфере “естественности”, сколь бы надуманной и теоретической она ни была, рядовые энтузиасты реки питали единодушное отвращение к паровым судам. Сын Диккенса назвал их “проклятием реки”, а Джером К. Джером в романе “Трое в одной лодке” пишет: “Я ненавижу паровые катера; думаю, что это чувство знакомо всем любителям гребли. Стоит мне увидеть такой катер, как мною овладевает желание заманить его в какой-нибудь укромный, тихий, безлюдный уголок и там придушить”. Новые суда называли “речной нечистью” и “курящими дьяволами”. На них в сравнительно девственный мир Темзы вторгались орды немытых кокни. Люди сетовали на шум, который производили не только двигатели, но и палубные оркестры и разнузданные отдыхающие. Рыболовам и всем прочим, кто расположился на берегу, досаждали поднимаемые пароходиками волны. Но главное состояло в том, что в первозданный речной ландшафт бесцеремонно вламывался XIX век с его техникой. Паровой катер был, можно сказать, посланцем столицы в местность, до которой она сама еще не успела дотянуться. Катер приносил с собой пресловутый лондонский дым и был поэтому нежелателен.

Празднества на реке некогда во многом определяли ее лицо. В доисторические времена люди, без сомнения, устраивали водные торжества в честь речных и морских богов. Позднее эти древние ритуалы превратились в красочные речные процессии, регаты, гребные гонки и тому подобное. Первая официальная регата на Темзе произошла 23 июня 1775 года напротив прибрежных “садов Рейнла” в Челси. Ежегодник “Эньюел реджистер” писал:

…вскоре после полудня вся река от Лондонского моста до таверны “Корабль” в Миллбэнке покрылась увеселительными судами… На якоре стояли суда, где продавали напитки и еду… Пути, ведущие к Вестминстерскому мосту, были уставлены игорными столами… Вскоре после шести под некоторыми арками моста играли небольшие оркестры из барабанов, флейт, рожков, труб и иных инструментов.

Во всем этом, кажется, было нечто от вакханалии, что вполне соответствует природе больших речных празднеств.

Через две недели после первой регаты произошла вторая – в Оутлендс близ Уэйбриджа, – на которой присутствовали члены королевской семьи. Эти регаты стали затем главными летними увеселениями для жителей многих приречных городков – например, Моулзи и Кукема. В программу входили гонки на яликах и шлюпках и такие состязания как перетягивание каната и хождение по бревну. Вечером обычно устраивались фейерверки и музыкальные увеселения. Приезжие смешивались с местными, любители с профессионалами, из Лондона приезжали уличные торговцы фруктами со своими корзинами. Поговаривали, что регаты скопированы с венецианских, но этот вывод представляется спорным. Кажется более вероятным, что речные празднества XVIII столетия и позднейших времен – это возобновление традиции водных парадов и торжеств, прерванной в эпоху пуританской республики.

Спортивные состязания на воде бывали во все эпохи. Фицстивен, рассказывая о Лондоне XII века, пишет, что на Темзе процветала игра, которая уже тогда считалась древней. К стволу дерева, торчащему из реки, прикрепляли мишень, молодой человек с копьем становился на носу лодки, и она стремительно неслась к цели благодаря течению и усилиям нескольких гребцов. Копьеносец должен был воткнуть копье в мишень и сломать его. В случае успеха его приветствовали одобрительными криками, в случае неудачи бросали в воду под хохот зрителей, собравшихся на Лондонском мосту и прилегающих к нему берегах. Поскольку приливное течение тут могло быть сильным, наготове были две лодки, чтобы вылавливать тех, кому не повезло. Устраивались и лодочные “турниры”. Две лодки устремлялись друг другу навстречу, у каждой на носу стоял боец с длинной тупоконечной палкой. Цель была – столкнуть соперника в воду, но нередко за бортом оказывались оба. Традиция таких поединков существовала как минимум пятьсот лет.

Были и другие соревнования. Университетские лодочные гонки “Оксфорд против Кембриджа” известны достаточно хорошо. Но о былой популярности этого события среди широких масс, пожалуй, успели позабыть. Все началось в 1829 году с гонки от Хэмблдинского шлюза до Хенли, положившей начало так называемой Хенлейской регате. Позднее гонку переместили на участок реки между Вестминстером и Патни, но через несколько лет наплыв народа в Вестминстере оказался слишком велик, и в 1845 году маршрут опять перенесли вверх по реке – на отрезок от Патни до Мортлейка. Этот выбор места обеспечил событию успех. К середине XIX века соревнование превратилось в настоящий праздник простонародья, что довольно-таки удивительно: ведь состязались между собой “барчуки”. С раннего апрельского утра почти каждый лондонец, и уж точно каждый молодой кокни, принимался болеть либо за “светло-синих” (Кембридж), либо за “темно-синих” (Оксфорд). День становился всеобщим праздником, и синие ленты того или другого оттенка привязывались к шеям осликов, запряженных в торговые тележки, к фургонам мусорщиков, к хлыстам кебменов. Их повязывали себе на манер шарфа малолетние продавцы спичек и другие “дети канав”. Называлось все это синей лихорадкой.

Реку чуть не сплошь покрывали пароходики, барки, катера, битком набитые взволнованными зрителями, и береговые тропы кишели мастеровыми, лавочниками, уличными торговцами и всевозможными иными лондонскими “типами”. На рисунках и картинах той поры мы видим железнодорожные и пешеходные мосты, наполненные людьми до опасной тесноты, причем самые отчаянные из зрителей взгромоздились на арки и парапеты высоко над водой. Событие сделалось грандиозным всенародным ритуалом, и в эти межуниверситетские соревнования вселился дух яростных средневековых турниров водных копьеносцев. Гонки составили часть того, что в XIX веке называлось “борьбой за жизнь”, и не было никаких причин, чтобы Темза оставалась от этой борьбы в стороне.

Есть и другая гонка – в противоположном направлении: 4,5 мил и от Мортлейка до Патни (так называемая “Гонка на приз Темзы”). Она проводится каждый год в начале марта, и в ней участвуют более четырехсот “восьмерок”, стартующих с десятисекундным интервалом. Соревнование обычно продолжается около двух часов и является крупнейшим в мире гребным состязанием, хотя лондонцам оно малоизвестно. Принимая сотни спортивных судов, Темза на короткий срок возвращается к своему древнему образу жизни.

Четыре месяца спустя “Гонка куртки и бляхи” продолжает традицию, начатую в 1715 году ирландским актером Томасом Доггетом в ознаменование восшествия на престол Георга I. Доггет был привычен к услугам лодочников, перевозивших его в театры, которые находились по обе стороны реки. Это самое старое и самое длительное гребное соревнование в мире, знак преемственности между Темзой былых времен и Темзой XXI века. Шесть гребцов, входящих в корпорацию лодочников, борются друг с другом и приливным течением на протяжении пяти миль между Лондонским мостом и мостом Альберта. Приз – алая куртка с серебряной бляхой от корпорации.

Были и индивидуальные достижения. Летом 1822 года лорд Ньюри и пятеро его слуг за восемнадцать часов непрерывной гребли преодолели расстояние между Оксфордом и Лондоном. Летом 1880 года состязались в плавании человек и собака. Маршрут пролегал между Лондонским мостом и Вулиджем, и в “Иллюстрейтед Лондон ньюс” сообщалось, что “мужчина и псина, подбадриваемые большой толпой зрителей, бросились в воду в половине четвертого и поплыли по течению; на них с азартом смотрели тысячи человек”. Пес по кличке Давай-давай вскоре вырвался вперед; мужчина прекратил борьбу в районе Лаймхауса, отстав от животного на полмили. Хозяин пса выиграл пари в 250 фунтов.

С рекой были связаны и кровавые забавы. В XIX веке, к примеру, обычным зрелищем на берегах Темзы были группы охотников, стреляющих по всякой живности без разбора. Люди и сами порой становились жертвами собственной свирепости. У реки нередко происходили кулачные бои без перчаток. Близ Темз-Диттона есть печально известное место, называемое Маулзи-Херст, где бокс иногда заканчивался смертью одного из участников. В Криклейде процветали травля быков и петушиные бои. На Лондонском мосту устраивались рыцарские поединки.

Одним из самых долговечных речных праздников был, пока его не перенесли на сушу, парад лорд-мэра. Лондон посредством этого парада провозглашал свое владычество над рекой. Первое сообщение о таком параде датируется 1422 годом, но подобные церемонии, судя по всему, устраивались и раньше. В 1422 году нового лорд-мэра сэра Уильяма Уолдерна провезли по воде от монастыря Блэкфрайерз до Вестминстера, где он почтил память усопшего короля Генриха V. Было постановлено, что “олдермену и главам гильдий надлежит в день вступления лорд-мэра в должность сопроводить его в Вестминстер в барках без менестрелей”. За последующие тридцать лет гильдии Сити, надо отметить, построили и украсили со всей возможной роскошью свои собственные барки (и без менестрелей в праздники там не обходилось). В 1453 году новоизбранный лорд-мэр сэр Джон Норман оснастил за свой счет барку и украсил ее флагами и вымпелами. В ней “гребцы с серебряными веслами доставили его в Вестминстер, и за все он платил из своего кошелька”. Как сказано в манускрипте из коллекции Харли, “с нынешнего года верхом ездить в Вестминстер перестали и начали плавать туда на барках”. Из этого события родилась знаменитая песня лодочников: “Налегай на весла, Норман”. Гражданский ритуал превратился в спектакль, затраты гильдий, состязавшихся друг с другом в убранстве церемониальных барок, росли и росли. В 1624 году, к примеру, лондонские портные истратили на свое судно беспримерную сумму – тысячу фунтов.

Джон Татам, наблюдавший за процессией в 1660 году, описал “украшенные вымпелами и знаменами барки, на которых звучали гобои, корнеты, барабаны и трубы… и по пути двадцать пушек салютовали его светлости в знак радостного события”. Он отметил, кроме того, присутствие разнообразных аллегорических и мифологических персонажей – таких, как Океан, “который считается богом морей и отцом рек”. Это почитание водного божества отдает неким атавистическим культом, словно древнейшие ритуалы не были в ту “новую” эпоху вполне позабыты. Что мешает старинным верованиям и празднествам снова и снова возникать в разные периоды человеческой истории?

Водная процессия лорд-мэра происходила на протяжении четырехсот с лишним лет, пока в 1857 году все вопросы, связанные с рекой, не перешли в ведение Комитета по охране Темзы. Барки были либо поставлены на прикол, либо проданы лодочным клубам при оксфордских колледжах. Паб “Городская барка” в Чизике получил это название после того, как последняя из барок простояла возле него зиму. Тем не менее до сего дня лорд-мэра во время ежегодной пешей процессии сопровождает одетый в старинный костюм лодочник в ознаменование того факта, что лорд-мэр сохраняет звание “адмирала Лондонского порта”.

На реке или на берегу устраивались и другие празднества и торжества; например, в последние годы XIX века установилась мода на всевозможные иллюминованные суда. Это поветрие возникло словно бы ниоткуда и сошло на нет столь же быстро. В Марлоу по Темзе под звуки городского оркестра медленно плыли вереницы ярко освещенных “цветными огнями” судов. В Брее на воде красовалась полностью оснащенная шхуна, увешанная китайскими фонариками, в Диттоне по реке двигалась целая “Эйфелева башня”. В Датчете вниз по течению проследовала иллюминованная китайская пагода, в Борн-Энде катер был оформлен как “лунный лик”. Река стала неким Протеем, принимающим множество обличий. Здесь, кроме того, торжество соединения воды и огня, экстатическая карнавальная гармония противоположных стихий. В Кукеме местная пожарная команда расселась на огромной лодке с пылающими факелами, прихватив с собой ручной пожарный насос и деревянных лошадок. Устраивались и концерты: на барке, стоявшей на якоре посреди реки, пели певцы и певицы под аккомпанемент фортепиано, слушатели располагались на обоих берегах. Над Темзой неслись звуки песен “Где ты, Алиса?”, “Осуши свои слезы” или “Утраченный аккорд”. Часто исполнялись и танцевальные номера – такие, как “Усталый лебедь”.

В разнообразные церковные праздники в приречных деревнях Беркшира и Оксфордшира проводились ярмарки. Одной из самых знаменитых была Гринвичская, проходившая в понедельник после Пасхи и в праздник Троицы. Она была чрезвычайно популярна у лондонцев, считавших ее грандиозными “сатурналиями”, когда вся речная свобода и разнузданность выплескивались на берега и прибрежные холмы. Ярмарку посещало более ста тысяч человек, которые приезжали в фургонах или приплывали на пароходиках. Диккенс в одном из очерков пишет: “…на крылечках пивных полно народу – кто потягивает пиво, кто посасывает трубку; чуть ли не в каждом доме открылась чайная; скрипки нарасхват”[57]57
  Перевод Т. Озерской.


[Закрыть]. Молодые люди обоего пола забавлялись тем, что скатывались с Холма одинокого дерева в Гринвиче так, что внизу получалась эротическая мешанина рук и ног. Дерево, давшее холму название, летом 1848 года повалил ветер, но празднествам это не помешало.

Река всегда ассоциировалась с половой распущенностью. В Саутуорке были улочки с такими красноречивыми названиями, как Шлюхино логово и Гнездо потаскухи, и с названиями чуть более эвфемистическими: Девичий переулок, Любовный переулок. Прибрежную деревушку Чизик тоже в свое время называли Шлюхиным логовом, а Мейденхед, который был популярным прибежищем неженатых парочек, – “девственной плевой Лондона”. Генри Уоллингтон Уок в своей “Темзландии” (1906) описывает “любовные игры на воде, все эти перешептывания, поцелуи и объятия”. Часто сообщалось о купальщиках-мужчинах, которые раздевались догола при дамах и принимались резвиться в воде. Один современник описывает “водоворот Харибды, где полсотни демонов плещутся в чем мать родила и с адским восторгом изрыгают непристойности”. Река поощряет сексуальную агрессию и эксгибиционизм.

Отправной точкой одного хорошо известного сексуального празднества около Темзы был так называемый “шест рогоносцев” близ Ротерхайта. Вплоть до середины XIX века там стоял шест с прикрепленными к его верхушке рогами – древним символом женской неверности. Согласно легенде, связанной с этим шестом, некогда король Иоанн соблазнил жену одного гринвичского мельника. В порядке компенсации он отдал мельнику всю землю, сколько тот был способен увидеть в определенном направлении, – но с условием, что каждый год мельник должен подходить к границе своих владений с бычьими рогами на голове. Зоркий мельник приобрел всю землю до Чарлтон-хилла.

Празднество, которому положила начало эта милая история, пришедшая к нам из XIII века, завершалось на “роговой ярмарке”. Там, как писали очевидцы, царили невообразимый гвалт и дикое веселье. На ярмарке можно было купить такие “музыкальные инструменты”, как кастрюли и рога. С их помощью горожане исполняли при случае “шаривари” – грубошутейные серенады в честь новобрачных. Сексуальные ассоциации, таким образом, очевидны.

От “шеста рогоносцев” веселая процессия двигалась извилистым путем через Детфорд и Гринвич и наконец прибывала на ярмарку в Чарлтон. Мужчины несли на голове ветвистые оленьи рога и считали себя вправе заигрывать со всеми встречными женщинами. Сохранился рассказ участника шествия, датируемый 1700 годом: “…у шеста рогоносцев мы зашли в дом, где обычно собиралось Войско Веселых Рогоносцев, вооруженных совками, лопатами и мотыгами, в шлемах, увенчанных рогами. Оттуда в стройном порядке мы двинулись на роговую ярмарку”. На самой ярмарке мужчины одевались в женские платья, носили рога на голове, трубили в них. В 1768 году власти, возмущенные “отвратительными беспорядками”, запретили ярмарку, но место ее проведения, как и шест, осталось нетронутым. Впоследствии ярмарку возобновили, и окончательно она была закрыта официальным распоряжением в 1872 году. Но не все безвозвратно кануло в прошлое. Ежегодную “роговую ярмарку” стали проводить в Хорнфэр-парке в Чарлтоне. Колонна, символизирующая “шест рогоносцев”, и ныне возвышается над Темзой в Лаймхаусе.