Текст книги "Темза. Священная река"

Глава 38
Речная словесность

Литература реки необъятна. Часть этой литературы ветрена и прихотлива, часть мудра и глубокомысленна. Темзой навеяны многие книги, явно или неявно предназначенные детям. Так река в очередной раз проявляет свою связь с невинностью. Река побуждает писать книги-сновидения. Она также поощряет к сочинению историй об отплытии и расставании. И, конечно же, она неравнодушна к темам времени и судьбы. У речных прозаиков заметна склонность временами в ходе повествования переходить на стихи – как будто прозаический отклик для реки как таковой избыточен. Описания речных путешествий более насыщены событиями и истолкованиями, нежели требует спокойное физическое переживание Темзы. В определенном смысле она стала словесной рекой, без конца создаваемой и пересоздаваемой писателями, которые по ней плавали.

Авторы начала XX века часто использовали реку как повод для разговора о разрушительном действии времени, об упадке былых ценностей – а между тем сам тот “современный” мир, от которого они с отвращением отшатывались, впоследствии стал благословенным прошлым, об утрате которого мы сожалеем. Так, во втором томе своих “Деревень долины Темзы” (1910) Чарльз Харпер с раздражением пишет о звуках современности, нарушающих покой мидлсекского берега, – о “руладах шарманки, криках разносчиков, скрежете трамвайных колес на поворотах”. Кто из нас в XXI веке не был бы рад все это услышать? Вздохи листвы под порывами ветра, прибрежный плеск волн – эти звуки одинаковы столетие за столетием. Но шумы, свойственные прошедшей эпохе, могут, по контрасту, глубоко волновать нас. Темза порой диковинно обращается со временем.

Речная проза – вещь чрезвычайно древняя. Самым ранним автором, который полностью посвятил свой труд этой теме, возможно, был Ктесий, придворный врач царя Артаксеркса Мемнона, писавший в начале IV века до н. э. Триста лет спустя появилось первое китайское исследование рек; в VI веке н. э. книга подверглась переработке и при этом неизмеримо выросла в объеме. Первые английские описания рек датируются, однако, лишь XVI и началом XVII веков: это труды Лиланда, Камдена и Гаррисона. Отдельные упоминания о Темзе встречаются и у хронистов более ранних времен, таких, как Беда Достопочтенный и Гильдас, но серьезного, систематического рассказа о ней не было. Джона Лиланда можно назвать первым профессиональным путешественником; его “Путеводитель” стал образцом и источником вдохновения для современников. Весной 1542 года он совершил поездку по долине Темзы и оставил описания прибрежных городков Мейденхеда и Рединга, Фарингдона и Уоллингфорда. Его текст – это скорее пестрое собрание эпизодов, чем связное повествование, однако собранный им материал представляет огромный интерес для тех, кого интересует история Темзы:

Перебравшись на другую сторону речки Борн, я через две-три мили приблизился к деревянному мосту через Темзу в Мейденхеде. Чуть выше моста на своем берегу Темзы я увидел высокий обрыв над рекой, поросший кустами. Я заключил, что в древности здесь стояло некое здание. У западного конца моста имеется большой причал для леса и дров…

Лиланд может претендовать на то, чтобы считаться родоначальником современной английской историографии, но, помимо этого, он был первым английским автором речной поэмы (“Cygnea Cantio” – “Лебединая песня”, 1545). Он стремился сотворить реку, существующую одновременно на мифологическом, литературном и историческом уровнях. В поэме он в духе Гомера и Гесиода называет Темзу nympharum gloria prima – “славнейшей из нимф”. И поэтому включение им Темзы в свой “Путеводитель” – это больше, чем запись случайных наблюдений; после роспуска монастырей Лиланд стал придворным антикваром и историком Генриха VIII, и задачей его было сохранять фрагменты и свидетельства, связанные с тем, что уже сделалось “разрушенной историей”. Возможно, именно это в конце концов свело его с ума. Так или иначе, горячая любовь и почтение к Темзе как силе исторической и в то же время литературной побудили его придать громадное символическое значение самому факту ее существования и всему, что было на ее берегах. Исторический ландшафт – все разрушенные аббатства и церкви – он воспринимал как нечто существующее, как то, из чего складывается лицо королевства. Темза стала для него свидетельницей прошлого, которому грозило полное уничтожение.

Это придает дополнительную силу и остроту прозаическим описаниям Темзы в его “Путеводителе”:

Тремя милями выше Мейденхеда на беркширском берегу Темзы находится маленький Бишемский монастырь, а еще в миле вверх по течению – Херли, обитель Вестминстерского аббатства. На букингемширском берегу в двух милях выше Мейденхеда был женский монастырь в Литл-Марлоу… Одной милей выше Бишема на букингемширском берегу – Медменемская обитель аббатства Вуберн в Бедфордшире.

Бишемское аббатство было “распущено”; обитель в Херли закрыли; Маргарет Вернон, последняя настоятельница монастыря в Литл-Марлоу, умерла не позже начала 1540-х; аббатство Вуберн было в 1547 году пожаловано сэру Джону Расселу. Священные здания у Темзы либо разрушались, либо меняли назначение, либо подвергались грабежу; Лиланд видел это и писал об этом. Источником преемственности оставалась лишь Темза.

Дело Лиланда, не оконченное из-за его душевной болезни, взяли на себя Джон Камден и Уильям Гаррисон. Гаррисон в “Историческом описании острова Британия” (1587) и Камден в “Британии” (1586) продолжили топографическую работу Лиланда, при этом их сочинения более подробны и масштабны. Одиннадцатая глава гаррисоновского труда озаглавлена так: “Описание Темзы и рек, впадающих в оную”. Гаррисон пишет: “Я по необходимости должен довольствоваться сведениями, которые либо получил из собственного опыта, либо – в некоторых случаях – извлек из сочинений иных авторов”. Его рассказ заметно более сдержан, чем повествование Лиланда: он отказывается от мифов с их усложненностью ради простой радости наблюдений. Он отбрасывает как легенды, так и труды кабинетных топографов, подобных Полидору Вергилию. В основном он опирается на поэзию факта. К примеру, Гаррисон первым дает точное описание двойных приливов на Темзе. Он нередко вставляет мелкие подробности, как бы случайные и оттого очень убедительные: “Пикшу после больших наводнений берут под [Лондонским] мостом руками, ибо она плавает у самой поверхности и ослеплена мутностью воды настолько, что не видит, куда движется”. На Темзе, говорит он, “ежедневно можно было увидеть бесчисленное множество лебедей”. Он приводит интересные цифры: на Темзе, по его словам, в любой момент находится две тысячи мелких судов, благодаря чему примерно три тысячи бедных лодочников зарабатывают на жизнь. Он – первый аккуратный хронист Темзы.

Камден в своей “Британии” соединяет пейзаж, в том числе береговой пейзаж, с историей в единое целое, причем стержнем этого единства служит Темза. Его рассказ изобилует яркими историческими деталями; если у Лиланда мы видим едва скрываемое смятение, вызванное разрухой, то Камден наполняет свой труд отсылками, внушающими мысль, что прошлое по-прежнему заключено внутри очертаний настоящего. Так, он говорит, что “ежели пересечь реку и вернуться к истоку Темзы и устью Северна, мы попадем в страну ДОБУННОВ, которые некогда населяли нынешние графства Глостершир и Оксфордшир”. Он отождествляет реку с далеким прошлым Англии. Темза для него – не только элемент английской топографии, но и в такой же мере источник исторического порядка.

Невозможно адекватно цитировать из повествования столь плотного и конкретного, стремительно переходящего от древних племен, которые населяли ту или иную область, ко временам Генриха V или Эдуарда III, от происхождения названий городов к качеству местных пастбищ. Это не столько топографическое сочинение, сколько энциклопедия, компендиум и антология, но одна тема прослеживается у Камдена очень ясно: Темза – великая объединяющая сила, которая охватывает, сцепляет и гармонизирует все.

Река, кроме того, упорядочивает повествование: воскрешая события, произошедшие на ее берегах, Камден движется вдоль ее русла от графства к графству. Темза ведет его вперед, побуждая к торжественному красноречию. Подобно многим другим речным авторам, Камден вставляет в прозаическое повествование стихи, и в один из разделов он включил поэму, озаглавленную De Connubio Thamae et Isis – “О бракосочетании Тейма и Айсис”. В этой поэме муза Камдена перемещается из Рединга в Виндзор, из Ричмонда в Кент, из Глостера в Оксфорд. Топографической точности здесь нет, но есть точность воображения, возникающая благодаря пониманию Камденом как движения и развития в природном мире, так и исторических перемен. То, что и Лиланд и Камден, стремясь выявить и передать значение реки, перемежают прозу стихами, само по себе знаменательно: в их творениях поэзия зримых картин органически соединяется с прозой истории, и реке хватает полноты и жизненной силы, чтобы сочетать в себе оба начала. Река образов и река истории – это одна и та же река, текущая сквозь их книги.

Из своего тюремного окна в Тауэре сэр Уолтер Рэли мог видеть Темзу вплоть до причала Блэкфрайерз. Получив приговор в 1603 году, он двенадцать лет провел в тесной вынужденной близости с рекой и за это время написал “Историю мира” (1614), в которой идея реки играет центральную роль. В начале его трактата четыре реки Рая служат метафорой разобщенности, отпадения от эдемского истока; однако текучая вода – это также символ исторической судьбы или того, что позднее стали называть исторической необходимостью. Стремительно несущаяся вода символизирует рок. Развитие человечества Рэли в своем трактате уподобляет течению реки. Нимрод велит своим людям “у реки искать друг у друга помощи и предоставлять оную”. Первые города были построены на берегах рек: “Ниневия, Харран, Ресеф, Хане, Ур Халдейский и все прочие древнейшие города были основаны у судоходных рек или их притоков”. Позднейшие исследования доказали верность этого утверждения, которое он сделал благодаря глубокой интуиции. Ной, переживший Потоп, стал архетипом человека, который “безопасно обитает у вод”. Река, таким образом, оказывается в центре человеческой истории, и можно заметить, что Ной в своем ковчеге напоминает Уолтера Рэли, глядящего из окна камеры на воды Темзы. В восьми томах он дошел только до 130 года до н. э., но его труд дает отчетливое представление об истории как потоке.

Елизавета I дала ему прозвище Вода (Water), убрав в его имени Walter одну букву. Живя в Дарем-хаусе на берегу Темзы, он грезил о реках богатой золотом Америки. Темза могла соединяться в его мечтах с Ориноко. Темза XVI века давала Уолтеру Рэли образ человеческой судьбы и современного существования. Это была река монархов, путешественников, исследователей и купцов. Образ реки как столбовой дороги жизни глубоко впечатался в его воображение. Но однажды он испытал на себе иронию судьбы. Река повлияла на историю жизни самого Рэли особым образом. В 1618 году после периода домашнего ареста, которому он был подвергнут вследствие неудачи экспедиции за золотом Ориноко, он попытался бежать и поплыл от Тауэрского дока вниз по реке к открытому морю. Однако либо он, либо его матросы не рассчитали силу прилива; они добрались только до Грейвзенда, вернулись в Гринвич и там были схвачены. Его план расстроила сама Темза.

Приходит на ум много разрозненных литературных ассоциаций с Темзой. В доме у реки на Парсонс-грин жил Сэмюэл Ричардсон; Филдинг написал “Тома Джонса” в Твикнеме на улице Холли-роуд у Темзы; Фрэнсис Бэкон в 1593 году жил в Твикнем-парке. Р. Д. Блэкмор написал “Лорну Дун” в Теддингтоне, Гей сочинил “Оперу нищего” в Хеме. Эдуард Гиббон родился у реки в Патни; он ходил в школу в Патни и в Кингстон-Апон-Темзе.

Многие персонажи художественных произведений – в том числе отверженные, такие, как Мэгвич из “Больших надежд” Диккенса и доктор Фу Манчу из романов Сакса Ромера, – также обитали и добывали себе хлеб насущный подле реки. В 1929 году Сакс Ромер писал о Фу Манчу, что Темза была “его магистралью, его линией коммуникации, по которой он перемещал свои таинственные силы… Он всегда устраивал штаб-квартиру на берегу реки”. Стоит вспомнить, что некоторые эпизоды романа ужасов Брэма Стокера “Дракула” (1897) происходят в районе устья Темзы. Дракула переправляется здесь через реку по пути в Бермондси после того, как его не пустили в его дом в Перфлите. Ему необходимо было попасть на паром во время отлива, незадолго до часу ночи, ибо вампир “мог пересекать проточную воду лишь в такой момент прилива или отлива, когда течение замирает”. Пристань в Перфлите недалеко от отеля “Ройял” существовала до недавнего времени.

Описываемый Стокером пейзаж близ устья Темзы становится фоном для появления “не-мертвой” нежити: “…великолепная дымная красота заката над Лондоном, пылающий багрянец, чернильные тени и все великолепные оттенки, возникающие на грязных облаках и грязной воде”. Джонатан Харкер нашел для графа дом в Перфлите у окольной дороги, обнесенный “высокой стеной старинной постройки из массивных камней”; вокруг дома много деревьев, здесь же – “глубокий темный пруд или, вернее, озерцо, видимо, питающееся подземными ключами”. Это – пейзаж эстуария.

К XIX веку принадлежит целый ряд величайших авторов, писавших о Темзе. Мы воздержимся, пожалуй, от того, чтобы отнести к их числу Пирса Игана, хотя его “Паломники Темзы” (1839) были при жизни автора чрезвычайно популярны; здесь проза чередуется со стихами, что, как мы видели, весьма типично для литературы, посвященной Темзе. Произведение выдержано в бодром и “плутовском” фирменном стиле Игана, идеально соответствовавшем вкусу публики начала XIX века, для которой “Старый Отец Темз и его ближайший сосед Океан соединяют в себе все, что может порадовать и привлечь даже самого бесстрастного из наблюдателей; но для кокни – или, если вам это словцо не нравится, для уроженца Лондона – они служат источником несказанного удовольствия”.

Но, если мы хотим услышать подлинную музыку XIX столетия, нам следует обратиться к Чарльзу Диккенсу – к великому символическому прозаику того времени. Для Диккенса Темза была прежде всего рекой слез и мрака. В своих ранних журналистских очерках, подражая стилю популярных городских авторов, подобных Пирсу Игану, он описывал пароходные экскурсии по Темзе и прочие речные удовольствия. Но истинное его ощущение реки было глубже и темней любого напускного оптимизма. На берегу Темзы он расстался с надеждой. В двенадцать лет ему пришлось поступить работать на фабрику Уоррена по производству ваксы (Хангерфорд-стэрз, 30). С полным правом можно сказать, что впоследствии его воображению не давало покоя это “шаткое, полуразрушенное старое здание, стоявшее, конечно же, у самой реки”, как он сам позднее описал его в мемуарах. В “Николасе Никльби” (1839) оно превратилось в гниющий дом у пристани на Темзе, в “Лавке древностей” (1841) – в “подточенный крысами” летний домик на ее берегу, в “Оливере Твисте” (1838) – в логово Билла Сайкса на острове Джекоба близ Бермондси.

Темза течет сквозь прозу Диккенса точно так же, как она течет сквозь Лондон. Это река, которая “плещется в столбы и сваи и в железные причальные кольца, скрывая странные предметы в своем иле, унося тела самоубийц и утопленников быстрее, чем это было бы прилично для ночных похорон[65]65
  “С инспектором Филдом – при отправлении службы”, перевод Н. Вольпин.


[Закрыть]… кажется такой широкой и огромной, такой молчаливой и пасмурной, являет собою такое подобие смерти в самом средоточии жизни большого города[66]66
  “С отливом вниз по реке”, перевод Н. Дарузес.


[Закрыть]…” До Диккенса ни один из писателей не выражал с такой силой присущее реке тоскливое, мрачное начало. То была скрытная, дымная, туманная река, ночная река и потому – река тайн. В “Холодном доме” (1853) Темза “наводила ужас – она была такая мрачная и словно затаившаяся, так быстро ползла между низкими плоскими берегами, была так густо испещрена какими-то тенями и предметами с неясными, призрачными очертаниями, казалась такой мертвенной и таинственной”[67]67
  Перевод М. Клягиной-Кондратьевой.


[Закрыть]. Широкая, темная и дикая, она несет где-то внутри себя тяжкий груз Лондона. В очерке 1860 года “Ночные прогулки”, где голос Диккенса звучит как заунывная песнь о городском мраке, он пишет, что ему чудилось, будто “сам необъятный Лондон своей тяжелой тенью навис над рекой”[68]68
  Перевод Ю. Кагарлицкого.


[Закрыть].

У Диккенса нет, кажется, ни одного романа, где не присутствовала бы Темза, где она бы не несла бремя его навязчивых идей; при этом он очень хорошо понимал ее природу, и можно не сомневаться, что он всегда знал, в какой стадии прилива или отлива она находится. Это составляет важный аспект “Больших надежд” (1861). Он написал однажды, что его интересует “романтическая сторона обыденности”, однако его видение Темзы выходит за рамки романтических и мелодраматических представлений. Инстинктивно, благодаря неким косвенным воздействиям он обрел ощущение древней истории Темзы как могилы и жертвенного места.

В этом плане из всех его “речных” романов самое сильное действие оказывает “Наш общий друг” (1865), который начинается на Темзе между Саутуоркским и Лондонским мостами. По реке плывет “грязная и подозрительная с виду лодка”[69]69
  Здесь и ниже – перевод В. Топер.


[Закрыть], где сидят старик Хэксем и его дочь Лиззи. Девушка гребет, а ее отец высматривает трупы утопленников. Лодка покрыта “илом и речной тиной”, вода Темзы темна, взгляд девушки выражает “страх и отвращение”. Это первобытная река, чуждая и враждебная человеческой жизни; примерно так Диккенс мог бы описывать Стикс или Ахерон. В его очерке “Работный дом в Уоппинге” (1861) у реки возникает “склизкое существо, отдаленно напоминавшее лоснящегося от грязи молодого человека с опухшим землистым лицом. Оно могло сойти за младшего сына этой грязной старухи Темзы”[70]70
  Перевод Ю. Кагарлицкого.


[Закрыть]. Диккенс называет его “привидением”, и поистине этот человек чрезвычайно похож на извлеченный из Темзы труп утопленника. “Привидение” стало духом-хранителем реки или ее жрецом. Можно добавить, что “Наш общий друг” – это, помимо прочего, история воскресения человека, брошенного в речные воды. Иные пропадают в них навсегда; кое-кому удается выбраться. Представление Диккенса о реке значительно тем, что в нем старинный миф соединяется с городской действительностью, и благодаря этому древние силы, живущие в Темзе, получают зримое выражение в образах нечистой, миазматический реки XIX столетия.

Единственным последователем Диккенса в литературе XIX и начала XX веков был Джозеф Конрад, понимавший темную сторону Темзы. Много лет прослужив в торговом флоте, он очень близко знал реку с практической стороны, но при этом он видел в ней хранительницу древних тайн. Как сказал Марлоу в “Сердце тьмы” (1899), глядя на воды Темзы у Грейвзенда, “и здесь тоже был один из мрачных уголков земли”[71]71
  Здесь и ниже цитаты из “Сердца тьмы” даны в переводе А. Кравцовой, из “Зеркала морей” – в переводе М. Абкиной.


[Закрыть]. Темза бережет в себе эту память столетие за столетием. В сравнительно недавнем романе “Вниз по реке” (1991) Иэн Синклер описывает “деревянные обрубки, торчащие из ила. Развалины пристани. Отлив сменялся приливом; дамба, покрытая грязью и налипшим илом, тянулась в сторону Грейвзенда. Он часто с гордостью говорил, не утруждая себя доказательствами, что именно здесь схватили Мэгвича, сбежавшего из плавучей тюрьмы”. Для чуткого путешественника это место в устье Темзы изобилует образами-призраками, коварными и опасными, родившимися в воображении Конрада, Диккенса и всех тех, кому была ведома тьма Темзы.

В романе Конрада Марлоу и его спутник видят реку “не в ярком сиянии короткого дня, который загорается и угасает навеки, но в торжественном свете немеркнущих воспоминаний”. Над Грейвзендом “легла тень, а дальше, вглубь, тени сгущались в унылый сумрак”; мрак навис и над Лондоном, как эманация этого города, однако “даже туман над болотами Эссекса был похож на сияющую и тонкую ткань, которая, спускаясь с лесистых холмов, прозрачными складками драпировала низменные берега”.

В книге “Зеркало морей” (1906), содержащей “воспоминания и впечатления”, Конрад посвятил немало страниц описанию устья Темзы. Он чувствовал, что здесь царит “странная какая-то таинственность”, которую он связывал с насыщенностью этих мест историей; именно этот участок реки первым увидели римляне, приплывшие сюда на галерах, а до них – те, кто прежде всех явился на недавно отделившийся от Европейского континента необитаемый остров. На берегу эстуария Конрад увидел нефтяные цистерны “с куполообразными крышами”, напоминающие “хижины какого-нибудь среднеафриканского селения – вернее, модели таких хижин, отлитые из железа”. Здесь чувствуется связь с “Сердцем тьмы”, намек на сохранившиеся доныне первобытные качества Темзы. Марлоу в этом романе, рассуждая о тьме, тоже представляет себе римлян, впервые поднимающихся по неизведанной реке. Эти места для них – “край света… Море свинцовое, небо цвета дыма… Песчаные отмели, болота, леса, дикари…” Он рисует речной пейзаж, вселяющий ужас, где римлянин “обречен жить в окружении, недоступном пониманию, что само по себе отвратительно. И есть в этом какое-то очарование, которое дает о себе знать. Чарующая сила в отвратительном. Представьте себе его нарастающее сожаление, желание бежать, беспомощное омерзение, отказ от борьбы, ненависть…” Чуждая человеку природа реки никогда не была выражена с большей силой. Здесь возникает река чуть ли не в дочеловеческие времена.

По мнению Конрада, из всех рек Британии, “кажется, одна только Темза дает пищу романтическому воображению”; в его время берега устья были по большей части пустынны, и людская деятельность не нарушала “впечатления таинственных просторов, создаваемого очертаниями берега”. Это переживание было тем более острым, что всего в сорока пяти милях оттуда находился крупнейший город на земле. Нечто подобное можно почувствовать и сейчас, плывя рано утром или на закате от Грейвзенда к открытому морю. В безбрежности устья движение многочисленных судов на реке кажется Конраду “незначительным”; ныне, когда это движение уменьшилось почти до нуля, ощущение водной пустоты просто поразительно. Иной раз, особенно поздним вечером, возникает чувство, что судно, на котором ты плывешь, единственное на всей реке.

Другие хронисты – или жрецы – Темзы поздневикторианских и эдуардианских времен испытывали не столько ощущение ужаса перед диким краем, сколько ощущение волнующей тайны. Отчасти это, видимо, объясняется новой ролью, которую Темза стала играть в ту эпоху в сознании людей: торговая магистраль уступала место средству развлечения и отдыха в выходные дни. Во многом, однако, перемена настроения связана с тем, что Кеннет Грэм, Льюис Кэрролл и Джером К. Джером двигались вверх по реке, удаляясь от эстуария и “лондонского пула” с их мрачными ассоциациями.

Джером был по сути своей комическим автором, писавшим в стиле “Панча”; при этом, однако, вся его жизнь была связана с Темзой. В разные ее периоды он обитал у ее берегов: например, в 1860-е – на Нэрроу-стрит в Лаймхаусе, позднее – в новом многоквартирном доме в нескольких шагах от моста Баттерси. В мемуарах он так и написал: “Большую часть жизни я провел около реки”, и, несомненно, он был одним из тех, кто испытывал потребность находиться подле Темзы. Свой прах он попросил похоронить на кладбище в Юэлме – деревушке, расположенной недалеко от реки в Оксфордшире.

Его книга “Трое в одной лодке” (1889) была задумана как топографический и исторический путеводитель по Темзе, но, намеренно или нет, Джером превратил ее в шедевр юмористической литературы. Три путешественника садятся в лодку в Кингстоне, чтобы отправиться вверх по реке. Хотя в целом рассказ о плавании выдержан в комическом стиле, там, где Джером принимается размышлять об историческом прошлом и о духах реки, возникают элементы некоей “фуги сновидений”. В ненастную погоду дождь “роняет слезы, шепчет жалобно, по-вдовьи”, а деревья на берегу стоят, “словно призраки немые, призраки с печальным взором, призраки друзей забытых, – неживая, теневая, скорби полная река”. Некоторые ее участки заставляют автора мечтать “об исчезнувших лицах и образах”. Ноты печали, сожаления, смутной сентиментальной тоски по прошлому то и дело вторгаются в общую беззаботность повествования. Вот почему на протяжении всей книги ее взрослые персонажи ведут себя как дети.

Детство часто связывают с рекой. Водная нимфа Левкотея была также и покровительницей деторождения. В сказке Чарльза Кингсли “Водяные малыши” (1863) Темза становится постоянной игровой площадкой для детей. Рефреном служит стихотворная строка: “Тут играйте, тут купайтесь, мама и дитя”. На ранних фотографиях Темзы, особенно ее лондонских участков, очень часто у самой воды видны дети: играют, плещутся или ищут что-нибудь полезное. На панораме реки 1937 года, сделанной по заказу Управления Лондонского порта, фигуры детей видны у пристаней Ган-уорф и Игл-уорф, Фаундри-уорф и Сноудонз-уорф; около спуска к воде Уоппинг-Нью-стэрз можно различить крохотного “речного жаворонка”, занятого поисками в речном иле чего-нибудь ценного. Всюду, где был доступ к реке, скапливались дети. Играли они в прошлом и на увеселительном пляже у Тауэрского моста. Во время отлива в Саутуорке на участке реки Гэбриелз-рич и в наши дни обнажается песчаная полоса – там собирается детвора.

Но, разумеется, река таит в себе опасности. В начале XX века спуск к Темзе по большей части лестниц, которые в старину использовали лодочники, был детям запрещен из-за боязни, что они могут утонуть в ее коварных водах. Над некоторыми лестницами и сегодня висят таблички: “Детям на этих ступенях играть воспрещается”. В Итонской школе бытовала легенда, что раз в три года в Темзе тонет ее ученик. Нередко в реку бросали детские трупы. Невинность и гибель невинности составляют часть повести Темзы.

Детство связано с наплывом непроизвольных воспоминаний. Вот почему река памяти – это также и река детства. У Льюиса Кэрролла, Джерома К. Джерома и Кеннета Грэма это река инфантилизма и возврата к детскому состоянию зачарованности. Говоря языком конца XIX столетия, река – это путь в сказочную страну. На ее берегах взрослые могут превращаться в детей. Темза становится матерью или нянюшкой, в чьих объятиях немолодому человеку могут сниться блаженные сны. И вот 4 июля 1862 года, в прохладный и довольно сырой день, когда Чарльз Латвидж Доджсон, катая трех маленьких дочек декана Лидделла на лодке, направлялся с ними вверх по Темзе от Оксфорда к Годстоу, он начал рассказывать им импровизированную историю о приключениях Алисы в подземном мире. Вместо обычных строгих черных брюк он, как влюбленный Пруфрок в стихотворении Т. С. Элиота, надел белые фланелевые.

Робин Дакворт, его спутник в этой прогулке, который задавал темп гребле, в то время как Доджсон греб на носу лодки, вспоминал позднее: “История эта сочинялась на месте и рассказывалась Алисе Лидделл поверх моего плеча”. “Вы рассказываете эту сказку экспромтом?” – спросил Дакворт. “Да, – ответил Доджсон. – Я ее сочиняю по ходу дела”. Доджсон и девочки иногда устраивали пикник на островке Лок-Вуд-айленд, иногда – в прибрежном Ньюнемском парке. Алиса Лидделл объясняла впоследствии: “Большинство своих историй мистер Доджсон рассказывал нам во время лодочных прогулок в Ньюнем или Годстоу”. Там “мы перекусывали, а затем слушали сказки, которые переносили нас в волшебную страну”. Будь юная Алиса знакома с речной мифологией, она бы знала, что уже там находится.

И вот история начинается: “Алисе наскучило сидеть с сестрой без дела на берегу реки…”[72]72
  Перевод Н. Демуровой.


[Закрыть] В первоначальной версии “Алисы в стране чудес” – в рукописи, озаглавленной “Приключения Алисы под землей” (1864), – об источнике сказки говорится более прямо. По какой-то странной ассоциации пруд из Алисиных слез в первой главе становится Темзой – рекой, “поросшей вдоль берегов камышом и незабудками”. Совсем как Темза около Годстоу – так что мы можем говорить о реке слез.

В конце первоначальной версии Алисе видится Темза близ Оксфорда: “Она увидела старинный город, увидела спокойную реку, вьющуюся рядом с ним по равнине, а на реке увидела лодку, неторопливо скользящую вверх по течению, с веселой детской компанией на борту – она слышала звонкие голоса и смех, разносящиеся над водой как музыка…” Невозможно лучше выразить родство между рекой и невинностью, между рекой и чистотой. Но этот взгляд на реку окрашен также и грустью, чувством утраты: “Лодка медленно двигалась извилистым путем под яркими лучами летнего дня со своими веселыми пассажирами под музыку их возгласов и смеха, пока, миновав один из многих поворотов реки, она не скрылась из виду”. Упоминание о “старинном городе” готовит читателя к этому образу реки времени, времени ушедшего и времени уходящего, к мысли о том, что в сокровищнице детства таится элемент взрослой умудренности. Дети уплывают от нас по реке.

Но Темза вместе с тем породила книги, погружаясь в которые, мы, по словам Вирджинии Вулф, просто обязаны стать детьми. На этой реке и сам Доджсон превращался в ребенка, о чем он часто мечтал: его вечное заикание пропадало, взрослая логика сменялась высшей алогичностью. “Приключения Алисы в стране чудес” (1865) и “Алиса в Зазеркалье” (1871) – это повести, полные мечтаний, видений и бессмыслицы. Очарование реки отчасти связано с надеждой избавиться с ее помощью от власти времени. Вспоминая ту речную прогулку, Доджсон впоследствии писал: “…безоблачная синева над головой, водное зеркало под нами, лодка лениво движется под звуки капель, падающих с весел…” Это – Темза как статическое равновесие, как райский миг, продолженный в вечность вдохновения. Некое особое свойство реки подмечает Уильям Моррис. Плывя по ней на лодке, он ощутил, как “все уменьшилось в масштабе, плесы укоротились, картины берегов сменяются стремительно, и возникает чувство, будто тебя куда-то несет, к чему-то странному, чувство приключения, которого я не испытывал в более обширных водах”. Чем это не описание случившегося с Алисой? Река творит особую перспективу и своеобразие деталей, присущие сновидениям:

 
По речке, солнцем залитой,
На легкой лодке мы скользим.
Мерцает полдень золотой
Дрожащим маревом сквозным[73]73
  Перевод Л. Яхнина.


[Закрыть].
 

Такая же атмосфера сновидения и печали по утраченному наполняет книгу Кеннета Грэма “Ветер в ивах” (1908) – еще одно произведение, формально предназначенное детям, но ставшее любимым чтением многих взрослых. В частности, это была любимая книга художника Стэнли Спенсера. По странному совпадению, в детстве Грэма отправили жить к бабушке в Кукем на Темзе, где родился и много лет провел Спенсер. В шесть лет Кеннет исследовал тамошний речной берег, наблюдал за выдрами и другими существами, обитавшими подле реки. Его дядя, викарий кукемской церкви, катал его на лодке в Бишем и другие окрестные места на Темзе. Сорок лет спустя Грэм вернулся в Кукем с женой и сыном и, вдохновленный этим местом, стал рассказывать мальчику истории про Жабу и Барсука. Начавшись, подобно реке, с маленького ручейка, повесть крепла и разрасталась. После самоубийства сына Грэм покинул Кукем и перебрался на несколько миль выше по реке – в Пангборн, где и остался до конца жизни. После его смерти местные дети украсили приходскую церковь ветками ивы, собранными на речном берегу. На его могильном камне было высечено: “Светлой памяти Кеннета Грэма – супруга Элспет и отца Аластера. Он пересек Реку 6 июля 1932 года”. Грэм наверняка был согласен с панегириком реке, который в его книге произносит дядюшка Рэт: “Это мой мир, и я ничего другого себе не желаю. Чего она не может дать, того и желать нет никакого смысла, чего она не знает, того и знать не следует. Господи! Сколько прекрасных часов мы провели вместе!”[74]74
  Здесь и ниже перевод И. Токмаковой.


[Закрыть]