Текст книги "Темза. Священная река"

На ее берегу некогда жил один человек, устами которого говорил дух места. Дуглас Челлоу родился в 1790 году на Хай-Тимбер-стрит в Ротерхайте, и всю жизнь он обитал и бродил в окрестностях реки на отрезке от Челси до Саутенда. Однажды у моста Блэкфрайерз с ним повстречался писатель и журнальный редактор Чарльз Уайтхед, впоследствии описавший странное знакомство: “Он ломал себе руки, словно все представлялось ему безнадежным, но затем вдруг успокоился и стал весь улыбка и предупредительность. Мне показалось, что он хочет просто-напросто поведать о своей любви к реке любому, кто согласится слушать, и то, о чем он говорил мне тогда и во время наших многих последующих встреч, неизменно вызывало у меня интерес”.

Челлоу рассуждал о римлянах и саксах, устанавливавших на Темзе свою власть, о проплывавших через Лондон средневековых купцах, о монахах, строивших свои обители на берегах реки; он говорил о Чосере и Тайлере. Он описывал грандиозные “морозные ярмарки” на льду Темзы, а после гибели “Принцессы Алисы” в 1878 году[41]41
  Пассажирский прогулочный пароход “Принцесса Алиса” затонул в Темзе 3 сентября 1878 года после столкновения с другим судном. Погибло несколько сотен человек.


[Закрыть] он ходил взад-вперед по речному берегу с плакатом: “КАКИЕ МЫ ВЛАДЫКИ МОРЕЙ? МЫ ДАЖЕ НА ТЕМЗЕ НЕ МОЖЕМ УДЕРЖАТЬ НА ПЛАВУ ПРОГУЛОЧНОЕ СУДНО! РЕКА СВЕРШИЛА СВОЮ МЕСТЬ”. В полицейских отчетах того времени говорится, что его часто видели с этим плакатом у временного морга для жертв кораблекрушения и у здания суда, где выносились заключения о причине смерти.

Он был убежден, что река – некое божество, подобное античному, божество порой благосклонное, а порой свирепое, которое нужно задабривать. Он печатал листовки, где речь шла о речных пиратах и жуликах, озаглавленные: “Преступления против реки Темзы”, как будто пострадавшей стороной была сама река. Под конец жизни он построил себе хижину на речном берегу в районе Гринвича. Каждое утро, как пишет Алан Уайкс в книге “Взгляд на Темзу” (1966), он воздавал реке хвалу: “молитвенно вскидывал руки, затем ложился на берегу ниц и упрашивал лондонскую реку признать в нем своего адепта”. Однажды утром, во время отлива, у Темзы нашли его труп.

VIII
Торговая река

Вход в Вест-Индский док

Глава 24
Мировая торговля

Дэниел Дефо в “Путешествии по всему острову Великобритания” (1724) писал, что каждый день на Темзе пребывает примерно две тысячи судов. Но главный интерес для него представляет не это, а совокупный доход, который приносит река. Для него “серебряная Темза” была серебряной в буквальном смысле – была жидкой валютой, текущей сквозь сердце Лондона. Темза всегда была торговой рекой. В ее низовьях от Нора до Лондона и его окрестностей постоянно шла кипучая деятельность. Темза в изобилии видела пот, и труд, и жадность, и бедность, и слезы. Ее доки, пристани и фабрики в свое время входили в состав гигантской имперской машины, однако ее коммерческая история уходит в гораздо более глубокую древность.

В XII веке здешний порт уже воспринимался как старинный. До нас дошли стихи этого столетия, включенные автором Уильямом Фицстивеном в предисловие к его биографии св. Фомы Беккета “Vita Sancti Thomae, Cantuariensis Archiepiscopis et Martyris”. Фицстивен перечисляет богатства, которые купцы доставляют по морю:

 
Аравийское злато, пряности и благовония из земли Савейской,
Острое оружие Скифии, пальмовое масло
С плодородных земель Вавилона, нильские дорогие каменья,
Теплые норвежские меха, ценные русские соболя,
Сирийские богатые одеянья, галльские вина —
Все сюда прибывает.
 

Уже тогда на Темзе имелись пристани для выгрузки и погрузки пшеницы, ржи и вина, льна, пеньки и полотна. В XIII веке недалеко от лондонского Тауэра была так называемая Галерная пристань, у которой останавливались галеры, ежегодно приплывавшие в Лондон из Венеции. Их охранял отряд лучников. Самым важным экспортным товаром того времени, который грузили на венецианские галеры в обмен на сахар, пряности и шелка, была непряденая шерсть. В XIV веке, согласно оценкам, за год в заморские страны отправлялось сто тысяч мешков шерсти. Торговый оборот так вырос, что в XIV и XV столетиях в Шадуэлле, Ротерхайте и Детфорде возникли крупные судовые верфи. Они действовали там впоследствии четыре сотни лет. В XVI веке вдобавок открылась огромная верфь в Блэкуолле. Вся эта деятельность, в свою очередь, привела к тому, что к берегам реки стали стекаться разнообразные ремесленники – бондари, изготовители парусов и т. д. Как и для грузчиков и других портовых рабочих, Темза была прямым источником заработка. На Тули-стрит пекли галеты и занимались доставкой припасов на суда, в Уоппинге действовали корабельные снабженцы, в Лаймхаусе вили судовые канаты. С XVI столетия процветали и прочие профессии, связанные с рекой. В тюдоровскую эпоху ружейный порох производили на ротерхайтских водяных мельницах, позднее его изготовляли у реки в Гринвиче и Вулидже. Пушечные ядра и ружейную дробь отливали опять-таки у Темзы.

В XVII веке было объявлено, что “громаднейшие суда, приплывающие по морю, заходят прямо в Лондон и разгружаются в самом сердце града сего”; эти суда “либо привозят нам, либо увозят от нас в чужие края все товары, какие есть на свете”. Торговля неизменно шла очень бойко. В 1606 году король Яков I предоставил городу Лондону право взимать пошлину со всего угля, зерна, соли, яблок, груш, слив и некоторых иных товаров, привозимых по реке. Три года спустя к этому списку были добавлены растительное и сливочное масло, хмель, мыло и сыр. Третий указ, выпущенный еще через семь лет, повелевал, чтобы весь уголь выгружался через официальные пристани. Было “общеизвестно”, что Темза “необходима, удобна и полезна” для жизни города. Неудивительно, что в конце XVII века через лондонские пристани проходило 80 % экспорта и 69 % импорта страны. Иноземный граф Магалотти, написавший в 1669 году “Путешествие по Англии”, насчитал между Лондонским мостом и Грейвзендом 1400 больших кораблей, “помимо коих там плавали меньшие суда и лодчонки, почти без числа, непрестанно сновавшие туда-сюда и покрывавшие собой всю реку”. Ему было сказано, что “более шестисот тысяч человек ночует на воде”; если так, то это было крупнейшее в Европе речное сообщество. Однако не все товары начинали или кончали свой путь в Лондоне. Особые суда с мелкой осадкой поднимались с грузом до Оксфорда и даже выше; “западные барки”, как их называли, курсировали между Лондоном и Оксфордом круглый год.

В “Carriers Cosmographie” (1637) – одной из книг, где “лодочник-поэт” Джон Тейлор описывает свои путешествия, – сказано, что “к Бычьей пристани (близ Куинхайта) дважды или трижды в неделю причаливают, а затем отчаливают огромные суда, кои плавают из Лондона в Кингстон; также туда часто подходит судно из Коулбрука… Редингское судно прибывает в Куинхайт единожды в неделю”. Сохранился список товаров, которые повез вниз по реке в 1793 году один барочник из Лечлейда, в их числе – “железо, медь, олово, латунь, цинк, пушки, сыр, гвозди… и орудийные снаряды”. Русло Темзы между Абингдоном и Криклейдом было прочищено, чтобы лодки и барки могли подниматься выше. Подсчитано, что за год из Оксфорда в Лондон доставлялось около 3000 тонн сыра. А лондонским лошадям, конечно же, требовалось огромное количество сена; в нем поистине заключалась энергия города.

Речная торговля преобразила берега Темзы. Дворец Дарем-хаус был снесен, и на его месте возникли биржа и торговые пассажи. Солсбери-хаус разрушили, чтобы построить доходные дома. Та же судьба постигла Арундел-хаус. Эссекс-хаус, которым владел Роберт Девере, второй граф Эссекс, в 1674 году перешел в руки спекулянта недвижимостью Николаса Барбона; большую часть дворца Барбон снес, а из камня построил опять-таки доходные дома. Барбон сполна использовал к своей выгоде стремление стандартизировать застройку после Великого пожара. Прямым результатом его деятельности стало превращение участка между Стрэндом и Темзой в сеть узких улочек с жилыми домами, которые изредка перемежались харчевнями или тавернами. Полоса вдоль самой воды была заново застроена в соответствии с принципом коммерческой выгоды: где прежде к реке спускались сады аристократов, возникли пристани и причалы для нужд пивоваров и торговцев древесиной. Это был знак серьезных перемен в жизни реки.

В “Письмах” заграничного путешественника И. Г. Майстера (1791) говорится, что Лондонский порт стал “предметом изумления и восхищения для всех”. Он также советовал приезжим “взять лодку и поплавать по Темзе, дабы увидеть на лоне сей благородной реки тысячи и тысячи судов… вы непременно должны будете признать, что никогда раньше увиденное вами не давало вам столь ясного понятия о приятных и благотворных последствиях деятельности людской”.

Если XVIII век был эпохой бурно растущей и щедро финансируемой торговли, то ни в коем случае нельзя считать случайным, что именно тогда появились первые лондонские газеты. “Дейли курант” начала выходить в 1702 году, и с самого начала ее задачей было сообщать городским коммерсантам новости о заморской торговле и о событиях, которые могли на нее повлиять. Сама знаменитая Флит-стрит удобно располагалась поблизости от Темзы. Газета “Ллойдз лист”, основанная в 1734 году, была в первую очередь посвящена новостям о движении кораблей в Лондон и другие места. Возникшая в 1785 году газета “Дейли юниверсал реджистер” (позднее превратившаяся в “Таймс”) печатала главным образом заморские новости. Даже на венецианском Риальто так не кипела жизнь и люди не были так хорошо информированы, как на берегу Темзы.

В своем “Путешествии” Дефо делает упор на обилии леса, солода и муки, поставляемых по реке в Лондон. Вода Темзы была для него живой кровью страны, а лондонские пристани и верфи казались ему чем-то “почти бесконечным, и составных частей, которые мне надлежит в настоящем описании отделить друг от друга, так много, что не знаешь, с чего начать”. Ниже по реке он насчитал три мокрых дока, двадцать два сухих дока и более тридцати верфей. На реке к тому времени стало так тесно от кораблей, что можно было перейти с одного берега на другой по их палубам. Дефо и сам был приречным коммерсантом: он владел черепичной мануфактурой на берегу Темзы близ Грейза. В XVIII веке река была вдохновительницей не для поэзии нимф, а для поэзии торговли. Не случайно Джеймс Томсон, автор “Времен года” (1726–1730), восхвалял Темзу за то, что она

 
Расшевелила хлопотливого купца; построила обширный склад;
Воздвигла мощный кран; заполонила улицу
Иноземным изобилием; все это, О ТЕМЗА, – твой поток,
Огромная, добросердечная, глубокая, величественная
                                                            властительница вод![42]42
  Подстрочный перевод.


[Закрыть]
 

Река создавала и иные отрасли ремесла. На ее берегах выросли мельницы и фабрики, в частности, печально знаменитые “вонючие производства”, расположившиеся в стороне от густонаселенных районов, но поблизости от Темзы как источника водной энергии и резервуара для отходов. В Ламбете и Фулеме действовали гончарные мастерские, в Челси, Боу и Лаймхаусе – фарфоровые заводы; в Воксхолле и Саутуорке работали стеклодувы; в Шадуэлле и Детфорде изготовляли краску и чернила, там же занимались крашением тканей; в Ратклиффе и Уайтчепеле варили сахар. Бермондси знали как место, где дубили кожу и делали уксус; оба эти дурно пахнущие производства создавали району “вонючую” славу даже в первые десятилетия XX века. И, разумеется, невозможно забыть про пивоварни и винокурни, занимавшиеся одним из старейших береговых ремесел. В Пимлико и Саутуорке делали как пиво, так и джин; пиво варили также в Ротерхайте, Ламбете, Лаймхаусе, Майл-Энде и дальше вверх по течению – в Уондсворте, Чизике и Мортлейке. В Саутуорке построили Биржу хмеля (здание существует и по сей день).

Суда, привозившие хмель, соседствовали у причалов с барками, пять столетий доставлявшими в столицу каменный уголь с северо-востока Англии. Эти барки были размером с большие корабли, многие водоизмещением в 200 тонн и больше. Как писал тот же Томсон, “громадный надвигался борт, от угля черный”. Уголь, между прочим, был самым важным из товаров, доставляемых по Темзе. В произвольно выбранный момент на реке находилось до семисот судов-“угольщиков”, обеспечивавших топливом миллион домов. Налог на ввоз угля дал средства на постройку в Лондоне новых церквей после Великого пожара, так что речная торговля в прямом смысле подействовала на облик города, и облако угольной пыли, постоянно висевшее над портом, было зримым свидетельством зависимого положения столицы.

Глава 25
Река необъятности

Одним из чудес Темзы была система доков.

Первый специально сооруженный док для грузовых судов в Лондоне – Брауншвейгский – был открыт в 1789 году. Рядом построили громадную (высота – 36,5 м) башню с краном для подъема мачт, которая много лет господствовала над округой как символ морской торговли и мощи. Это был некий “майский шест”, воздвигнутый в честь богов коммерции, которые считали теперь Темзу своим достоянием. Первый док, разумеется, имел речное происхождение: он вел родословную от древних мест стоянки судов у Биллингсгейта и Куинхайта. Порт в Лондоне существовал и в римскую, и в саксонскую эпоху. Склады римской поры были массивными сооружениями с каменными стенами и деревянными полами, они нередко делились на отсеки для удобства хранения товаров. Участок суши, примыкавший к доку, много веков назывался Romeland, что звучит как “Римская земля”, хотя происхождение слова неясно.

Средневековый лондонский порт состоял из глубоководных Биллингсгейтской и Куинхайтской гаваней, к которым позднее добавился Даугейт чуть выше по течению. В 1170 году у немецких купцов уже была близ Даугейта своя база – Стильярд, получившая название от слова, которое обозначало безмен для взвешивания товаров. В XII или XIII веке для стоянки судов, судя по всему, начали использовать и реку Флит (которая по-другому называлась Брайдуэлл). Однако большинство кораблей, приплывавших в Лондон, становились на якорь поодаль от берега, и товары с них выгружались сначала на барки.

Природу лондонского порта изменило одно существенное обстоятельство. Фицстивен пишет, что к концу XII века стена, которая шла вдоль берега и отделяла город от Темзы, стала рушиться. Это мгновенно открыло доступ к берегу, здесь стали возникать новые склады и лавки, из которых образовался процветающий рынок. Он рос и рос, подверженный неясным и неконтролируемым закономерностям, пять последующих веков. Мало-помалу торговля распространялась вниз по реке, все дальше от двадцати так называемых “официальных пристаней”, построенных в правление Елизаветы I на северном берегу реки между Лондонским мостом и Тауэром. Пристанями (quays) назывались места, где можно было легально разгружать и загружать корабли. Причалы (wharves) вначале предназначались только для барок, но позднее их стали использовать и морские торговые суда. Новыми местами стоянки судов – так называемыми неофициальными причалами (sufferance wharves) – стали Ратклифф и Поплар, и Ост-Индская компания начала использовать Блэкуолл. “Неофициальные причалы” в Бермондси были сооружены на месте средневековых амбаров; так что налицо преемственность. Еще один указ Елизаветы запрещал строительство на берегах Темзы частных домов: они могли бы помешать коммерции. Все это говорит о первостепенном значении торговли в истории реки.

Доки – это, по существу, небольшие открытые гавани, искусственно врезанные в берег и способные принимать суда всех типов. Первое упоминание, по крайней мере в знакомой нам форме, о доке на Темзе, относится к правлению Карла II. 15 января 1661 года Пипс записал в дневнике, что плавал на лодке в Блэкуолл, где осматривал новый док и мокрый док, в котором “скоро должен быть спущен на воду превосходный новый торговый корабль”. Пять лет спустя Великий пожар, казалось, поставил на грань гибели все, чего достиг лондонский порт. Пожар, по существу, начался на территории порта, на улице Пудинг-лейн, и содержимое складов, где, помимо прочего, хранились такие легковоспламеняющиеся материалы, как бренди и сера, деготь и смола, немало способствовало распространению огня. Как и позднее, во время бомбардировок Второй мировой, морская торговля Лондона содействовала разрушению столицы. Но коммерцию на Темзе, просуществовавшую не одну тысячу лет, не так-то легко было убить. После Пожара она только выросла и продолжала неуклонно расти. В 1696 году парламент принял билль о строительстве в Ротерхайте того, что впоследствии получило название Большого мокрого дока Хауленда. Он располагался на площади 10 акров (4 га) и содержал более 292 700 тонн воды. Док мог свободно вместить сто двадцать крупнейших на те времена торговых кораблей и способствовал консолидации возможностей района, расположенного ниже порта по течению. Позднее его переименовали в Коммерческий док.

Затем, в самом начале XIX века, был принят “акт о компании Вест-Индского дока”, и весь ландшафт лондонской Темзы преобразился. Первой из проблем была скученность. Подсчитали, что в 1800 году на водном участке, где нормально могли расположиться только 545 судов, их теснилось 1775, и вдобавок поблизости стояло примерно 3500 барок. Результатом, конечно, были длительные простои. Корабль мог ждать места для разгрузки неделю, а то и две. Существовала, кроме того, проблема безопасности. При таком количестве ценных товаров, подолгу находящихся на судах, эти товары становились очевидной приманкой и легкой добычей для армии “речных пиратов”, “налетчиков” и прочих. Проблемой было и плохое хранение. Сахарные склады вмещали примерно 32 000 хогсхедов[43]43
  Хогсхед – мера емкости (приблизительно 240 л).


[Закрыть] при годовом импорте в 120 000 хогсхедов; при благоприятных обстоятельствах этого хватало бы, но беда в том, что весь сахар прибывал в течение трех месяцев.

Коммерсанты и судовладельцы были едины в своих претензиях и в своем желании обеспечить кораблям удобную и охраняемую стоянку в лондонских водах. Парламентскому комитету было предложено восемь различных планов, предполагавших углубление реки и создание сети каналов. Звучали, конечно, возражения тех, кому существующее положение было выгодно. Протестовали грузчики и возчики, работавшие на берегу; протестовали лихтермены, переправлявшие на берег грузы с далеко стоящих судов; протестовали владельцы различных пристаней и причалов, которым грозило резкое уменьшение доходов; протестовали даже городские власти столицы, заявившие, что вырезать кусок лондонской территории для сооружения доков – значит нарушить древние права и привилегии города.

Возражения тем или иным образом были учтены, и 23 мая 1800 года билль о сооружении доков в Уоппинге и на Айл-оф-Догс обрел силу закона. Эта дата знаменует рождение новой реки в ее нижнем течении. Изменилась и натура самого города: ко второму десятилетию XIX века Лондон стал единственной в своем роде совмещенной политически-финансово-морской столицей. Ни Санкт-Петербург, ни Лиссабон, ни Амстердам не могли с ним сравниться в этом отношении.

Прямым следствием нового предприятия стало то, что отрезок Темзы между Вестминстерским мостом и Гринвичем стал называться “лондонской рекой”. Возникли также понятия “верхний пул” (участок реки от Лондонского моста до Тауэрского) и “нижний пул” – от Тауэрского моста до Бермондси. Вместе они составили так называемый “лондонский пул” (London Pool). К Вест-Индскому доку, сооруженному в северной части полуострова Айл-оф-Догс, вскоре добавились Лондонский док в Уоппинге, Ост-Индский док в Блэкуолле и Суррейский док в Ротерхайте. Тем самым возникла крупнейшая в мире система мокрых доков. В 1820 году в Лаймхаусе был построен Риджентс-кэнал-док, который позволил доставлять товары на судах в глубь городской территории по имеющейся сети каналов. Затем – в 1828 году – был введен в действие док св. Екатерины (Сент-Кэтрин). В определенных отношениях его строительство было отнюдь не бесспорным начинанием, ибо сопровождалось сносом старинной больницы св. Екатерины с церковью Сент-Кэтрин-бай-де-Тауэр. Были, кроме того, стерты с лица земли многие старые улицы, в том числе такие нездоровые во всех смыслах прибрежные уголки с красноречивыми названиями, как Темный въезд, Кошачья дыра, Черпачный переулок, Грачовник и переулок Позорного столба.

Сооружение новых доков принесло мгновенные и глубокие перемены. Корабли теперь разгружались не месяц, как бывало раньше, а три-четыре дня. Первостепенной заботой стала безопасность, и в Грейвзенде на всех кораблях перед тем, как подниматься в верх по реке, задраивались люки. Предотвращая случайное или систематическое воровство, к новым пристаням не пускали ни грузчиков, ни повозки. Даже просыпавшийся сахар, найденный в трюме, собирали и продавали к выгоде коммерсанта. Высота стен, окружавших новые доки, составляла 6 м. Как мы уже видели, для охраны речного товарооборота было создано первое регулярное полицейское подразделение в стране.

Когда для того, чтобы связать построенные доки с центром Лондона, была проложена новая магистраль, ее весьма удачно назвали Коммершл-роуд (Торговой дорогой), и на камне, заложенном в фундамент Вест-Индского дока, было начертано: “С Божьей помощью да принесет сие предприятие устойчивость, приращение и благолепие британской коммерции”. Сооружение доков оплачивалось именно ею, британской коммерцией, и стало крупнейшим в истории страны предприятием, финансируемым из частных источников. Нелишне будет отметить, что оспорить первенство того проекта может, пожалуй, гигантское современное строительство комплекса “Доклендс” на том же самом месте. Река, как давно уже понял Дефо, привлекает к себе деньги. В ней по-прежнему течет не вода, а жидкое серебро.

Доки создавались с тем расчетом, чтобы рождать ощущение необъятности. Первые кирпичные склады, построенные тогда на берегах Темзы, были обширны, как дворцы, и неприступны, как замки. Их главный архитектор Дэниел Эшер Александер, пожалуй, более всего известен как автор проектов английских тюрем, в частности, Мейдстоунской и Дартмурской. В доках необходимо было обеспечить максимум порядка и защиты; вместе с тем река рождает определенные образы и ассоциации, и сэр Джон Саммерсон в “Георгианском Лондоне” (1946) сравнивает постройки Александера с фантастическими гравюрами Пиранези: “В то время как Кольридж переворачивал листы ‘Opere Varie’[44]44
  Opere varie (ит.) – разнообразные произведения.


[Закрыть], а молодой Де Куинси доводил себя до пиранезийского исступления, Александер превращал свои впечатления от Carceri[45]45
  “Тюрем” (ит.) Имеется в виду цикл гравюр Пиранези “Фантазии на тему темниц”.


[Закрыть] в тюрьмы и склады”.

О табачном складе в Уоппинге восторженно писали: “Здесь единою крышей покрыто больше земли, чем в любом другом строении, общественном или коммерческом, за исключением разве что египетских пирамид”. Стены, окружавшие лондонские доки, были длинней и выше, чем стены, которыми был некогда обнесен Лондон. Возникли целые искусственные озера площадью примерно в 300 акров. Болотистые земли Айл-оф-Догс были осушены.

Многочисленные рисунки и гравюры, литографии и акварели красноречиво говорят о гордости, об успехах на протяжении двух столетий. На гравюре “Открытие дока св. Екатерины 28 октября 1828 года” – величественная панорама больших кораблей, флагов, толп; многие мужчины размахивают цилиндрами, группы людей теснятся на балконах высоких складов подле водоема. Глядя на гравюру “Большой мокрый док Хауленда в Ротерхайте” (1700), зритель как бы летит высоко над обширным искусственным озером, окруженным полями и болотами; по краям дока – аккуратные ряды деревьев, посаженных не для красоты, а для защиты от ветра. “Брауншвейгский док в Блэкуолле” (1803) – большая речная панорама работы Уильяма Дэниелла, дающая хорошее представление о масштабе предприятия: три десятка больших кораблей стоят ровными рядами, а река, петляя, уходит вдаль – к морю.

Дэниелл создал немало акватинт, изображающих новые доки, и все они выполнены с таким размахом, что его можно, пожалуй, назвать художником этой коммерческой революции. Его “Новые доки и склады незадолго до завершения, в 1802 году, на Айл-оф-Догс близ Лаймхауса” – это целая Венеция в миниатюре. “Вид Лондонского дока в 1808 году” представляет нам громадный “город в городе”; при этом на реке как таковой кораблей не меньше, чем в доке. Он был великолепным рисовальщиком, уделявшим, наряду с перспективой, много внимания деталям, что не мешает нам ощущать грандиозность целого. Те, кто хотел подчеркнуть не столько материальное, сколько духовное величие нового порта, часто приводили цитату из Иезекииля: “И скажи… поселившемуся на выступах в море, торгующему с народами на многих островах… Пределы твои – в сердце морей; строители твои усовершили красоту твою”. Многое из того, что связано с рекой, может вызвать религиозный отклик.

В свой черед возникли док Богоматери и Российский док, Альбион-док и Лавандовый пруд, Гренландский док и Желудевый пруд, Канадский док и Квебекский пруд. Возможно, самое замечательное во всем этом то, что с реки они были почти невидимы – скрыты за высокими складами и фабриками, отделены каналами, так что казалось, будто корабли проглотил сам город. Как бы то ни было, доков, сооруженных в первые десятилетия XIX века, оказалось недостаточно. Использование пароходов на морях потребовало строительства более обширных и глубоких доков. Водоизмещение крупнейших парусных судов составляло 1500 тонн, между тем пароход “Грейт вестерн”, совершивший в 1838 году первое плавание через Атлантику, уже имел водоизмещение 2300 тонн. К 1855 году на заболоченном берегу между участками реки Блэкуолл-рич и Гэлионз-рич был построен громадный новый комплекс – док Виктории. Тринадцать лет спустя появился Миллуолский док. В 1886 году открылись новые доки в Тилбери. Старые доки перестраивались или расширялись для приема более крупных судов, и в 1904 году возник новый Гренландский док, составлявший часть Суррейских доков. Примерно через двадцать пять лет после сооружения дока Виктории к нему добавился Королевский док Альберта. В длину составлявший 13/4 мили и занимавший площадь в 87 акров (35 га), он мог принимать суда водоизмещением в 12 000 тонн. Все это были обширнейшие участки спокойной воды, озерные города, где во множестве стояли корабли из всех уголков света, вплывавшие и выплывавшие с каждым приливом; это был целый мир мачт и труб, парусов и снастей. Это была и сокровищница, и убежище, и крепость, и промышленное предприятие.

В XIX веке сюда привозили столько рому, что можно было напоить допьяна весь город, и одна цистерна на Ромовой пристани Вест-Индского дока имела емкость 7800 галлонов (35 450 л). Сахару здесь было столько, что можно было насластить всю Темзу, индиго хватило бы, чтобы окрасить ее в синий цвет. Опечатанные до уплаты пошлины, тут хранились колоссальные количества перца (на 10 миллионов фунтов стерлингов), табака (на 23 миллиона), чая (на 51 миллион). А еще – каучук, кофе, корица, финики, мясные консервы… Один-единственный склад-холодильник в Королевском доке Альберта вмещал 250 000 бараньих туш, Суррейские доки могли принять миллион тонн древесины. Винные склады Вест-Индского дока могли содержать более 4,5 миллионов литров вина.

После сооружения доков лондонская торговля выросла в объеме и стала более экзотической. Из колоний привозили “скривелло” (бивни молодых слонов) и “спады” (перья молодых страусов). На лондонский рынок слоновой кости поставляли громадные бивни мамонтов, обнаруженных на мерзлых просторах Сибири. Из китовых туш добывали амбру, в обезьянью кожу, чтобы ее размягчить, втирали сок алоэ.

В ходе всей этой торговли, немалая часть которой была весьма специфична, в тени колоссальных доков по-прежнему вовсю функционировали старые причалы и пристани. Хотя владельцы доков стремились к монополии, свободное предпринимательство на Темзе было более мощной силой. Во все времена Темза была рекой-уравнительницей. Лихтермены получили разрешение работать в новых доках, но, когда монополия доков на хранение товаров окончилась, старые причалы удвоили свой товарооборот. Между Брентфордом и Грейвзендом на реке было тысяча семьсот причалов. На коротком отрезке между Лондонским мостом и Тауэром уместилось тридцать четыре причала – от Фреш-уорф до Брюэрз-Ки на северном берегу и от Топпингс-уорф до Хартлиз-уорф на южном.

Их названия, а кое-где и остатки их самих, и ныне существуют на обоих берегах реки, где выросли большие многоквартирные здания. Например, конфигурация причалов Оливерз-уорф и Ориент-уорф в Уоппинге призрачно присутствует среди старых и новых зданий на этом месте. Причалы Сент-Джонз-уорф, Сан-уорф и Суон-уорф остаются почти в неизменном виде. Некоторые из старинных спусков к реке – в частности, Уоппинг-Олд-стэрз у здания речной полиции, – сохранились до сей поры.

Система лондонских доков стала зоной деятельности не только моряков и коммерсантов, но и поэтов, художников и писателей. Джозеф Конрад, хорошо узнавший доки за годы морской службы, в 1904 году написал эссе “Лондонская река: великая артерия Англии”. В нем он сравнил громадное скопление причалов с “джунглями – столь хаотично, многообразно и плотно застроен зданиями этот берег… Лондон, старейший и крупнейший из речных портов, не располагает и сотней ярдов свободной набережной. Темны и неприступны ночью, как стена леса, лондонские берега”. Он описывает “темные стены, словно бы выросшие из берегового ила, на котором лежат барки”. Порт был для него чем-то, что “выросло, а не сделано”, явлением органической жизни, подчиняющейся своим собственным законам роста и изменения. В этом отношении река, словно зеркало, отражала характер города, сквозь который протекала.

Для Конрада каждый док имел свой нрав, жил своей жизнью. Док св. Екатерины рождал ощущение уюта и уединенности, в то время как громадные Лондонские доки казались ему “почтенными и благожелательными”, создающими “атмосферу старины”. Он пишет, что эти сооружения “столь же романтичны, как и река, которой они служат”, – главным образом потому, что Темза словно бы делится с ними своей древностью. Они стали местами, единственными в своем роде, местами, волнующими воображение, ибо “здесь начало длинной цепи дерзких предприятий, отсюда путешественники пускались по водам реки в мировые просторы”. Так священная река бросала благодатный отсвет даже на тот “обширный налет безобразия”, что создавали доки. Даже Тилберийский док, который был тогда самым современным из всех, стал для Конрада источником смутного очарования благодаря своему “уединенному положению на Эссекских болотах”. Темза была “исторической рекой”, наделявшей романтическим очарованием жизнь и деятельность на ее берегах. “Доки описанию не поддаются, – писал в 1872 году Верлен. – Они невероятны! Тир, совмещенный с Карфагеном!” Герою романа Ж.-К. Гюисманса “Наоборот” (1884) грезятся “нескончаемые доки с их кранами, лебедками, ящиками, множеством копошащихся людей… Все это шевелилось на берегах, у гигантских пакгаузов омывалось темными смердящими водами фантасмагорической Темзы, среди леса мачт…”[46]46
  Перевод Е. Л. Кассировой под ред. В. М. Толмачева.


[Закрыть] Когда Бодлер увидел графические работы Уистлера, изображавшие причалы и доки между Тауэрским мостом и Уоппингом, он заметил, что в них выражена “глубокая и сложная поэзия огромной столицы”. Но это также и поэзия реки.