Текст книги "Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты"

На берегах Касаи

Касаи – один из самых больших притоков Конго. Исток реки расположен в Анголе, далее она течет на север и впадает в Конго к северо-востоку от Киншасы, столицы современной Демократической Республики Конго. В целом ДРК – бедная страна, и все же между этническими группами, населяющими ее, всегда существовали значительные различия в материальном благосостоянии. Касаи как раз разделяет две такие разные группы. Вскоре после того, как река пересекает границу Конго, на ее западном берегу появляются поселения народа леле, тогда как на восточном берегу обосновались бушонги (см. карту 6, стр. 85). Казалось бы, большой разницы в доходах между ними существовать не должно, ведь их разделяет всего лишь река, которую легко пересечь на лодке. Обе народности имеют общее происхождение и родственные языки. Объекты их материальной культуры – дома, одежда, ремесленные изделия – также похожи по стилю.

Тем не менее, когда антрополог Мэри Дуглас и историк Ян Вансина начали изучать две эти группы в 1950-х годах, они обнаружили громадные различия. Дуглас писала:

«Леле бедны, а бушонги богаты… Все, что есть у леле, есть и у бушонгов, только в гораздо больших количествах; все, что умеют делать леле, бушонги умеют делать еще лучше».

На самом деле найти объяснение этой разницы несложно. Важное различие между леле и бушонгами напоминает различие между регионами Перу, затронутыми и не затронутыми митой Потоси, и состоит в том, что леле вели натуральное хозяйство, а бушонги производили товары на продажу. Дуглас и Вансина также обратили внимание на то, что леле пользуются более отсталыми технологиями. Например, у них не было охотничьих сетей, хотя сети резко упрощают поимку добычи. Дуглас пишет: «Отсутствие сетей согласуется с общим нежеланием леле тратить время и усилия на производство оружия и орудий производства».

Важные различия имелись также в сельскохозяйственных технологиях двух племен и в их общественной организации. Бушонги использовали сложную систему севооборота, которая включала последовательное чередование пяти различных сельскохозяйственных культур на протяжении двухгодичного цикла. Они выращивали ямс, сладкий картофель, маниок (кассаву) и бобы и собирали два, а то и три урожая кукурузы в год. У леле такой системы не было, и они довольствовались лишь одним урожаем кукурузы в год.

Два народа отличались также и тем, насколько успешно в их среде поддерживался правопорядок. Леле жили в хорошо укрепленных деревнях, которые постоянно враждовали одна с другой. Каждому леле, рискнувшему наведаться в соседнюю деревню или даже просто пойти в одиночку в лес на поиски пищи, грозило нападение или похищение. У бушонгов такие случаи если и бывали, то крайне редко.

Что кроется за этими различиями в сельскохозяйственных методах, в уровне технологий и безопасности? Разумеется, не география привела к тому, что у леле были отсталые сельскохозяйственные технологии и охотничьи орудия. Дело и не в невежестве: леле прекрасно знали о том, какие орудия и технологии есть у бушонгов и как те ими пользуются. Альтернативным объяснением могли бы быть культурные различия. Может быть, культура леле не поощряла их к тому, чтобы плести охотничьи сети и строить более надежные хижины? Но и это объяснение не кажется удовлетворительным. Как и все остальные жители Конго, леле всегда охотно покупали оружие. Как отмечает Дуглас, «их желание приобрести оружие… показывает, что их культура не препятствует использованию новых технологий, если только это не требует больших усилий и слишком тесной кооперации». Таким образом, ни культурная предрасположенность, ни невежество, ни география не могут объяснить сравнительный успех бушонгов на фоне их соседей леле.

Разница между племенами кроется в различиях политических институтов, которые сформировались у тех и других. Как мы отмечали ранее, леле живут в хорошо укрепленных деревнях, которые не являются частью единого политического пространства. На другом берегу Касаи дела обстоят иначе. Около 1620 года человек по имени Шиам возглавил настоящую политическую революцию, которая привела к объединению бушонгов и возникновению Королевства Куба с Шиамом во главе (см. карту 6). До этого момента жизнь бушонгов вряд ли заметно отличалась от жизни леле; отличия стали следствием изменений социальной организации, которую провел Шиам на восточном берегу реки. На основе политических институтов, которые он построил, появилось настоящее централизованное государство. Оно было не просто более централизованным, чем раньше, оно было построено на сложных, многоступенчатых социальных иерархиях и институтах. Шиам и его последователи создали бюрократию для сбора налогов, систему законов и полицию, нужную для того, чтобы подданные подчинялись закону. Власть вождей королевства сдерживалась наличием советов старейшин, с которыми вожди обязаны были консультироваться перед принятием решений. В королевстве имелся даже своего рода суд присяжных – вероятно, единственный в доколониальной тропической Африке. Тем не менее централизованное государство, выстроенное Шиамом, было абсолютистским и служило инструментом для извлечения максимальных доходов посредством эксплуатации населения. Шиама и его наследников никто не избирал, а политика, которую они проводили, определялась самой элитой, а не через народное представительство.

Политическая революция, создавшая централизованное королевство Куба и укрепившая в нем нормы правопорядка, легла в основу революции экономической. Сельское хозяйство было реформировано на основе новых технологий, которые резко повысили производительность труда. Злаки, лежавшие в основе пищевого рациона, были заменены более урожайными культурами, завезенными из Америки (главным образом кукурузой, маниоком (кассавой) и красным перцем). Интенсивный цикл севооборота, введенный бушонгами, позволил им вдвое повысить урожайность. Для того чтобы собирать такой урожай и поддерживать севооборот, потребовалось больше рабочих рук. С этой целью возраст вступления мужчины в брак был снижен до двадцати лет, что позволяло ему раньше включаться в работу в поле. Здесь разница с леле становится особенно заметной: мужчины леле обычно женились в тридцать пять и только после этого начинали участвовать в сельскохозяйственных работах. До этого они занимались главным образом распрями и нападениями.

Связь между политической и экономической революциями очевидна. Король Шиам и его сторонники хотели иметь возможность извлекать больше ресурсов из населения, которое, соответственно, должно было производить больше продовольствия, чем нужно было самим земледельцам, чтобы прокормить себя, то есть создать излишки производства. Хотя Шиам и не организовал на восточном берегу Касаи инклюзивные институты, некоторый уровень централизации государства и правопорядка, которые появляются вместе с экстрактивными институтами, могут привезти к умеренному экономическому росту. Поддержка экономической активности, разумеется, была в интересах Шиама и его окружения, поскольку в отсутствие этой активности им просто нечего было бы выжимать из населения. Точно так же как Сталин, король Шиам силой навязал своим подданным целый набор институтов, которые позволяли создавать достаточное количество богатства, чтобы система продолжала функционировать. По сравнению с полным отсутствием закона и порядка на западном берегу Касаи эта система была передовой и обеспечивала известное материальное благополучие жителям, даже с учетом того, что большинство излишков изымал король. Тем не менее это благополучие было – и не могло не быть – весьма относительным. Так же как в СССР, в Королевстве Куба не был запущен процесс созидательного разрушения, и после изначального прорыва технологии перестали совершенствоваться. Эта ситуация так и не поменялась вплоть до конца XIX века, когда до королевства добрались первые солдаты бельгийских колониальных войск.

Достижения короля Шиама демонстрируют, как умеренный экономический прогресс может быть достигнут в условиях экстрактивных институтов. Экономический рост требует наличия централизованного государства. Для того чтобы оно возникло, часто требуется политическая революция. Как только королю Шиаму удалось выстроить дееспособное государство, он смог использовать его мощь для того, чтобы изменить структуру экономики и повысить урожаи основных культур, что, в свою очередь, открыло для него широкие возможности по налогообложению населения.

Почему эта революция произошла именно у бушонгов, а не у их соседей леле? Разве у леле не могло быть своего короля Шиама? То, чего удалось достичь Шиаму, не было обусловлено географией, культурой или какими-то уникальными знаниями. У леле тоже могла бы произойти такая же революция, которая могла бы повлечь такое же изменение институтов.

Почему этого не произошло, мы не знаем – слишком мало у нас сведений о том, как было устроено это сообщество в те далекие времена. Скорее всего, это просто историческая случайность. Такого же рода случайность, возможно, обусловила и тот факт, что 12 000 лет назад обитатели Ближнего Востока начали еще более радикальную институциональную революцию, которая привела к появлению оседлых сообществ и началу одомашнивания важнейших видов растений и животных. К разговору об этой революции мы сейчас и перейдем.

Длинное лето

Примерно в XV тысячелетии до н. э. ледниковый период закончился, и климат Земли резко потеплел. Изучение ледовых щитов Гренландии показывает, что за очень короткое время средняя температура выросла примерно на 15 градусов Цельсия. Потепление сопровождалось резким ростом населения планеты, которому способствовало (также вызванное потеплением) увеличение популяций пригодных для охоты животных и распространение пригодных в пищу растений. Правда, вскоре, уже в XIV тысячелетии до н. э., этот процесс стремительно пошел вспять, но примерно после 9600 г. до н. э. средняя температура на Земле снова выросла (на целых семь градусов Цельсия всего за одно десятилетие) и с тех пор уже не падала до минимумов ледникового периода. Археолог Брайан Фейган называет этот продолжающийся до сих пор период «длинным летом». Потепление климата стало точкой перелома, которая привела к «неолитической революции», в ходе которой люди перешли к оседлому образу жизни и начали заниматься земледелием и животноводством. Начиная с этого момента вся история человечества была согрета солнцем «длинного лета».

Животноводство и земледелие принципиально отличаются от охоты и собирательства. Эти новые занятия были основаны на одомашнивании различных видов животных и растений – в том числе через вмешательство в естественный цикл их роста и развития и изменение их генетических характеристик – с тем, чтобы увеличить пользу, которую они приносят человеку. Одомашнивание – это технологическая инновация, позволяющая людям получать гораздо большее количество пищи от каждого вида одомашненных животных и растений. Например, прежде чем начать доместикацию кукурузы, люди собирали дикий маис, предшественник нынешней культурной кукурузы. Початки дикого маиса очень маленькие, едва достигают в длину нескольких сантиметров. По сравнению с початками современной кукурузы это просто карлики. Но постепенно, выбирая растения с более крупными зернами, которые при этом не выпадали из початков, а успевали созреть, люди вывели современную кукурузу, питательная ценность которой в пересчете на площадь посевов гораздо больше.

Самые ранние свидетельства о земледелии и животноводстве, и в частности об одомашнивании растений и животных, обнаружены на Ближнем Востоке, главным образом у подножий холмов на территории, которая простирается от юга современного Израиля, через палестинские территории и Сирию, вплоть до Юго-Восточной Турции, Северного Ирака и Западного Ирана. Древние остатки самых ранних домашних растений: эммера (пшеницы двузернянки) и двурядного ячменя – были найдены на территории современного города Иерихон на западном берегу реки Иордан; они относятся к 9500 году до н. э. Эммер, а также домашний горох и чечевица были обнаружены дальше на север, в Сирии, в местечке Телль-Асвад под Дамаском. Оба археологических городища, где были сделаны эти находки, относятся к так называемой натуфийской культуре, и оба, вероятно, были крупными поселениями – в том, что находится на территории Иерихона, могло жить до пятисот человек.

Почему первые земледельческие общины появились именно в этих краях, а не где-то еще? Почему именно натуфийцы, а не кто-то еще, одомашнили горох и чечевицу? Может быть, им повезло и они жили именно там, где было много подходящих для одомашнивания видов? С разнообразием растений, которые имело смысл одомашнить, этим первым земледельцам и в самом деле повезло. Но ведь и многие другие люди жили рядом с такими же растениями, однако одомашнить их не смогли. Как мы уже видели на карте 4 и карте 5 в главе 2, генетические и археологические исследования показывают: многие дикие предки современных домашних животных и растений были распространены на огромных территориях, иногда в миллионы квадратных километров. Если говорить о домашних животных, то их дикие предки были распространены по всей Евразии. И хотя Плодородный полумесяц действительно изобиловал дикими растениями, подходящими для доместикации, вряд ли это был единственный такой регион на Земле.

Не обилие пригодных для одомашнивания животных и растений на территории проживания было определяющим в судьбе натуфийцев. Их главной особенностью было то, что они стали оседлыми еще до того, как начали заниматься земледелием. Одним из доказательств этого являются найденные в натуфийских поселениях зубы газелей. Эти зубы состоят из корешковой коры (зубного цемента), соединительной костной ткани, которая нарастает слоями. Цвет слоев ткани, появившихся в периоды особенно активного роста – весной и летом, отличается от цвета слоев, наросших зимой. Разрезав зуб, можно увидеть цвет последнего слоя, который успел вырасти до того, как газель была убита. Используя этот метод, можно определить, в какое время было убито животное. В натуфийских поселениях были найдены зубы газелей, убитых как зимой, так и весной, и летом. Это указывает на то, что поселения были круглогодичными.

Городище Абу-Хурейра на берегу Евфрата – одно из наиболее изученных натуфийских поселений. На протяжении почти сорока лет ученые вскрывали один археологический слой городища за другим и собрали самые подробные сведения об особенностях оседлой жизни людей до и после перехода от собирательства к земледелию. Поселение Абу-Хурейра возникло, вероятно, около 9500 года до н. э., и еще примерно в течение пятисот лет его жители продолжали заниматься исключительно охотой и собирательством. По оценкам археологов, в доземледельческой Абу-Хурейре жило от ста до трехсот человек.

Имеется множество причин того, почему то или иное сообщество охотников-собирателей становится оседлым. Постоянные переходы с одного кочевья на другое даются непросто: приходится тащить за собой (или на себе) детей и стариков, и почти нет возможности нести еще и запасы еды. Поэтому дни переходов – это голодное время. Кроме того, такие полезные для сбора и обработки дикой пищи инструменты, как серпы и точильные камни, трудно переносить с собой на новое место из-за их веса.

Однако есть данные о том, что даже кочевые охотники-собиратели делали запасы еды, например в пещерах. Одним из преимуществ кукурузы является как раз то, что ее можно долго хранить. В частности, поэтому ее так активно культивировали по всей доколумбовой Америке. Возможность хранить пищу и особенно делать запасы пищи, по-видимому, была одной из важнейших причин, которые побудили людей перейти на оседлый образ жизни.

Хотя для сообщества в целом переход к оседлости может быть объективно выгодным, это совсем не обязательно произойдет в действительности. Группа кочевых охотников-собирателей либо должна сознательно принять это решение, либо что-то должно ее вынудить. Некоторые археологи предполагают, что рост плотности населения и начавшееся вследствие этого снижение уровня жизни стали ключевыми факторами в переходе к оседлому образу жизни. Однако плотность у натуфийцев была не выше, чем у их предшественников, так что доказательств перенаселенности у нас нет. Изучение обнаруженных скелетов и зубов жителей натуфийских поселений не подтверждают и теорию об ухудшении условий жизни или состояния здоровья натуфийцев. В частности, хронический недостаток еды может приводить к недоразвитию зубной эмали – гипоплазии. Так вот, у натуфийцев это заболевание встречается реже, чем у их потомков, уже перешедших к земледелию.

Оседлая жизнь также имеет не только плюсы, но и минусы. В частности, разрешение конфликтов, вероятно, было гораздо более сложным делом для оседлых сообществ, чем для кочевых, потому что поссорившиеся кочевники могли просто разойтись в разные стороны. Но оседлому земледельцу, который построил дом и обзавелся имуществом, слишком тяжелым для переноски, уже нелегко было просто сняться с одной стоянки и перейти на другую. Поселениям натуфийцев были необходимы механизмы разрешения конфликтов и более определенное понятие о собственности. Нужно было решать, кто из жителей имеет право пользоваться подходящим для выращивания растений участком земли рядом с деревней, кто может собирать фрукты на том или ином участке, кто может ловить рыбу на том или ином отрезке реки. Для всего этого нужно было выработать правила и создать институты, которые сделали бы эти правила обязательными для всех.

Таким образом, чтобы стать оседлыми, охотникам-собирателям недостаточно было просто перестать перемещаться в пространстве; сначала им нужно было совершить институциональную революцию. В ходе этой революции появилась бы элита, которая сосредоточит в своих руках основную власть и использует ее для поддержания порядка и для защиты собственности, одновременно получая возможность извлекать ресурсы из эксплуатации остального населения. Именно такая революция – во многом напоминающая ту, что совершил на берегах Касаи король Шиам, – могла сделать возможным переход к оседлой жизни.

И действительно, археологические данные подтверждают: сложные социальные структуры, в основе которых лежали иерархия, имущественное неравенство и поддерживающие такое положение дел законы и порядки – иными словами, зачатки экстрактивных институтов, – появились у натуфийцев задолго до того, как они занялись земледелием. Одно из убедительных доказательств этого факта было найдено в погребениях натуфийской культуры. Некоторые покойники были похоронены вместе с большим количеством обсидиана (вулканического стекла) и раковин моллюска денталиума (морского зуба), которые происходят с берега Средиземного моря, недалеко от горы Кармель. Были в этих захоронениях и другие украшения: ожерелья и браслеты, сделанные из собачьих зубов, оленьей кости и морских раковин. В других погребениях никаких украшений не было.

Раковины и вулканическое стекло были предметами торговли, и контроль над ней, вероятно, был одним из источников неравенства и привилегий власть имущих. Дополнительные свидетельства неравенства в натуфийской культуре были найдены к северу от Галилейского моря (озера Кинерет), в Эйн-Маллахе. В этом городище, помимо примерно пятидесяти круглых хижин и нескольких амбаров для хранения пищи, было найдено более крупное и тщательно оштукатуренное строение, стоявшее в центре деревни, на расчищенном участке. Все указывает на то, что это был дом вождя. Некоторые захоронения в этом поселении столь же явно указывают на высокий статус погребенных. Кроме того, есть указания на то, что жители поселения практиковали поклонение черепам, вероятнее всего черепам собственных предков.

Свидетельства культов, которых придерживались натуфийцы, обнаружены на всех археологических объектах, ассоциирующихся с натуфийской культурой, особенно много их в районе Иерихона. Таким образом, целый ряд убедительных доказательств свидетельствует о том, что натуфийцы, еще не став земледельцами, уже имели относительно сложную систему социальных институтов и элиту, членство в которой переходило по наследству. Люди той эпохи были включены в систему иерархических политических институтов, вели торговлю на относительно дальние расстояния и имели квазирелигиозные культы.

Формирование политической элиты, вероятно, и привело к переходу к оседлому образу жизни; земледелие и животноводство появились уже позже. Как показывают исследования натуфийских поселений, оседлая жизнь необязательно связана с земледелием и скотоводством. Люди могут начать оседлый образ жизни, но все еще добывать пищу с помощью охоты и собирательства. В конце концов, «длинное лето» сделало дикие растения более питательными, а шансы на удачную охоту более высокими, так что привлекательность охоты и собирательства, по идее, должна была только вырасти. Многих людей это, вероятно, устраивало, особенно если охота и собирательство не требовали слишком больших усилий. Даже важные технологические инновации необязательно ведут к изменению статус-кво. Известный факт: когда в быту йир-йоронт, одной из народностей австралийских аборигенов, появилась такая важная вещь, как железный топор, это не привело к росту производительности – поскольку никаких серьезных стимулов для работы у йир-йоронт так и не появилось, а добывать минимальные средства к существованию стало гораздо проще, то люди стали просто больше спать.

Традиционное, то есть географически детерминированное объяснение причин неолитической революции – это объяснение занимает центральное место в теории Джареда Даймонда, которую мы подробно обсуждали в главе 2, – состоит в том, что она произошла там, где людям – просто в силу счастливого стечения обстоятельств – было доступно много видов растений и животных, пригодных для одомашнивания. Земледелие и скотоводство стали привлекательными и побудили людей к оседлости. А уже после того, как люди стали оседлыми, в обществе появилась иерархия, возникла религия и другие социальные институты.

Этот подход имеет много сторонников, однако изучение памятников натуфийской культуры указывает, что телега в теории Даймонда поставлена впереди лошади. Институциональные изменения произошли в древних сообществах до того, как они перешли к оседлому сельскому хозяйству. И именно эти институциональные изменения стали причиной как перехода к оседлости (который, в свою очередь, послужил толчком для продолжения этих изменений), так и неолитической революции. Именно такая последовательность событий прослеживается не только у подножий холмов Плодородного полумесяца, который лучше всего изучен археологами, но и в других независимых очагах неолитической революции – в Америке, Африке южнее Сахары и в Восточной Азии.

Разумеется, переход к земледелию привел к росту производительности в сельском хозяйстве и существенному росту населения. Например, в районе Иерихона и Абу-Хурейры ранние деревни земледельцев были гораздо больше, чем поселения кочевников. В среднем при переходе к земледелию размер поселений вырастал от двух до шести раз. Да и другие следствия перехода к оседлости, о которых обычно упоминают в связи с неолитической революцией, без сомнения, имели место: развивалось разделение труда; ускорялся технологический прогресс; более сложные и, видимо, менее эгалитарные формы общественного устройства постепенно брали верх. Но эти изменения не были обусловлены наличием в том или ином месте большего числа пригодных для доместикации видов животных и растений. Наоборот, они были следствием институциональных, социальных и политических изменений в обществе, которые сделали возможным и привлекательным оседлый образ жизни и переход к культивированию домашних растений.

Хотя «долгое лето» и наличие подходящих видов растений и животных были необходимы для перехода к оседлости, не эти факторы определяли, где и когда он случился. Переход совершился в результате взаимодействия точки перелома – «долгого лета» – и небольших, но важных институциональных различий. После потепления климата в некоторых обществах – например, у натуфийцев – возникли элементы того, что мы сейчас называем социальной иерархией и политической централизацией. Так же как позднее общество бушонгов короля Шиама, эти сообщества изменились и усложнились, чтобы наиболее эффективно использовать ставшие более доступными (в связи с изменением климата) ресурсы – растения и животных. И так же, как и в случае с Королевством Куба, именно элита больше всех выигрывала от новых возможностей и политической централизации.

В других же сообществах, современных натуфийцам, институты отличались вроде бы совсем немного, но достаточно, чтобы не позволить политическим элитам использовать точку перелома и перейти на новый уровень развития. Эти группы отстали от набиравшего ход процесса политической централизации и усложнения социальной структуры; у них не появились постоянные оседлые поселения, экономика которых будет основана на земледелии. Так же как в других случаях, о которых мы говорили выше, это привело к дивергенции путей институционального развития.

А тем временем тренды, возникшие в определенном месте, начали распространяться по миру, хотя и неравномерно. Например, земледелие пришло в Европу с Ближнего Востока около 6500 года до н. э., прежде всего благодаря тому, что туда начали переселяться сами земледельческие общины. В результате институты в Европе начали развиваться по траектории, отличной от пути развития многих других регионов земли, в частности Африки, где были другими изначальные условия, а изменения, ставшие следствием «долгого лета», произошли гораздо позже и в другой форме.

Хотя институциональные инновации натуфийцев, скорее всего, легли в основу неолитической революции, они сами не оставили следа в письменной истории человечества и не обеспечили непрерывного процветания в местностях, где сегодня располагаются Израиль, палестинские территории и Сирия. В настоящее время Сирия и Палестина являются относительно бедными, а благополучие Израиля было главным образом создано евреями, прибывшими из Европы после Второй мировой войны, и связано с их высоким уровнем образования и доступом к самым современным технологиям.

Экономический рост в натуфийской культуре не был устойчивым по тем же причинам, по которым первоначальный рост советской экономики вскоре сменился стагнацией и крахом. Хотя экономический рост у натуфийцев был очень важным, революционным для своего времени явлением, он все же оставался ростом в условиях экстрактивных институтов. Скорее всего, он не раз приводил к серьезным конфликтам из-за контроля над экстрактивными институтами и над рентой, которую они приносят. На каждую группу, которая смогла наладить извлечение ресурсов из собственного населения, всегда найдется другая, которая захочет занять ее место во власти. Иногда конфликт между группами приводит просто к смене элиты. А иногда он разрушает всю систему экстрактивных институтов и открывает путь к полному коллапсу государства, как это случилось больше тысячи лет назад с могущественной цивилизацией майя.