Текст книги "Полночь и магнолии"

Глава 17

– Смотри сюда, – крикнул Сенека Пичи.

Она сидела у дерева, на которое вскарабкался Сенека.

– Я смотрю, – ответила Пичи, снимая тряпку, что покрывала корзину с пищей. В корзине были горох, хлеб, фрукты, овощи и сыр. Все это принесла миссис Бэлли. Пичи смотрела на еду, в ее желудке заурчало, так ей захотелось есть.

– Ты же не смотришь, Пичи! – раздосадованно сказал Сенека.

Она улыбнулась. Сейчас он был похож, скорее, на озорного мальчишку, нежели на принца. Но все же это был Сенека, который, наконец, научился совмещать работу с игрой и делать все сразу вместе. Это был человек, который постиг, что самая чудесная вещь в жизни – это просто возможность находить и наслаждаться каждым мгновением счастья, независимо от того, много его или мало.

– Пичи! – крикнул вновь Сенека.

– Я люблю тебя, Сенека! – прокричала она.

– Если ты действительно любила бы меня, то ты бы посмотрела на меня.

Улыбаясь, она посмотрела наверх.

– Я смотрю, мой дорогой.

Удовлетворенный тем, что она наконец-то поглядела на него, Сенека крикнул:

– Я собираюсь спуститься с этой ветки на веревке, а потом я собираюсь поймать другую веревку и спуститься с той ветки, что свисает над ручьем, – сообщил ей он.

Он просвистел на веревке прямо перед ее лицом и остановился на мощном суке дерева, свисающем над ручьем.

– Убьешься, Сенека! – закричала она.

– Не беспокойся, Пичи! Я проделывал это тысячу раз, – громко проговорил он.

– Ты – величайший лгун на всем белом свете. Ты же прекрасно знаешь, что никогда этим не занимался, а говоришь, – сказала Пичи.

– Занимался. В мечтах своих я все это проделывал много раз.

– Это не одно и то же. Гляди…

Она не успела распорядиться дальше, как сук, на котором стоял Сенека, треснул, а затем обломился, увлекая с собой Сенеку вниз, в воды ручья. Вылезая из воды и отряхиваясь, он произнес:

– Боже! Это было забавно!

Пичи каталась со смеху до тех пор, пока Сенека не поднял ее с земли.

– Удивляюсь, – говорила она. – Как ты не сломал свою дурную голову?

– Знаешь, чего бы мне хотелось сейчас? – спросил он.

– Прыгнуть с крыши нашего домика или, возможно, полететь? – спросила она.

Сенека прильнул к ее щеке и прошептал:

– Мне бы хотелось увидеть тебя обнаженной, принцесса. Мне бы хотелось преклониться перед твоим телом и любить каждую его частичку. Мне бы хотелось доставить тебе такое удовольствие, Пичи, которого ты еще не испытывала. Ну, что скажешь, жена? – спросил он ее, подталкивая к домику.

Их желания совпадали. Он поднял ее на руки.

– Корзину… – сказала она ему. – Возьми вот эту корзину с едой.

Он, молча, подхватил корзину и вместе со своей ношей пошел в домик. Не дожидаясь даже того момента, когда они попадут в спальню, он начал раздевать ее еще по пути. Они были еще на кухне, когда на Пичи уже ничего не осталось из одежды. Он начал снимать свою одежду, а Пичи поспешила в спальню. Вдруг она услышала какой-то шум: это Сенека второпях чуть было не опрокинул стул.

– Черт побери! – пробурчал он.

Пичи стало смешно. Она решила подшутить. Очень быстро она отыскала место, куда можно было спрятаться. Этот человек никогда в своей жизни не играл в прятки, и, если он действительно хотел доставить ей удовольствие, то он непременно первым найдет ее. Она решила спрятаться под кроватью. Едва она залезла туда, как в комнату вошел Сенека. Он был так близко от нее, что пальцы его босых ног едва не дотронулись до ее щеки.

– Пичи? – удивленно позвал он ее. Она едва удержалась от желания, чтобы не пощекотать его за пальцы.

– Пичи, где же ты? – настойчиво повторил он. Она видела, как он дошел до конца кровати. Дальше она не разглядела, так как спустившийся с кровати конец пледа закрывал ей весь обзор. Она напряглась и прислушалась, но ничего не услышала. Ей стало любопытно, и она вылезла из-под кровати. Осмотрев хорошенько комнату, она не обнаружила в ней Сенеки.

– Сенека? Сенека? Где ты? – в свою очередь спросила она.

Не услышав ответа, она заглянула в крошечный шкаф, но ничего, кроме обуви и одежды, там не обнаружила. Она нахмурилась. Не мог же он выйти из комнаты! Она бы об этом узнала и увидела из своего укрытия. Он также не мог вылезти через небольшое оконце. Слишком он был велик, чтобы пролезть туда.

– Сенека, черт возьми, где ты? Ты словно сквозь землю провалился!

Ее сердце зашлось, когда пальцы ее ног зацепились за что-то теплое.

– О, боже! – закричала она, вспрыгнув на кровать. – Крысы! Крысы!

Заливистый смех раздался из-под кровати. У Пичи чуть было глаза на лоб не вылезли от удивления.

– Как, черт побери, дружище, ты попал под кровать? Я ведь тебя не заметила! – сказала она ему. – Вылезай!

Сенека вылез из-под кровати и все объяснил ей.

– Ты не услышала меня потому, что в тот момент, когда ты вылезала, я залезал с другой стороны. Это ведь была твоя идея сыграть в прятки, не так ли?

– Замечательно! – воскликнула Пичи.

– Но я знаю еще кое-что, что намного замечательнее, – загадочно произнес Сенека и подошел к ней. Она прильнула к нему, повисла у него на шее и вдруг подскочила и обняла его своими ногами за талию.

– Давай сейчас пойдем в кровать, – прошептала она ему на ухо.

– Нет, – ответил он.

Пичи на мгновенье была озадачена, но прежде чем сообразила что-то, он уже поднес ее к креслу-качалке, у которого не было подлокотников. Она поняла его намерения и попыталась вырваться, но уже было поздно. Он уже садился с нею в кресло.

– О, боже! – произнесла Пичи. – Никогда еще такого не видала! Наверное, это будет самое лучшее катанье в моей жизни! – воскликнула она.

– А теперь сядь хорошенько, жена! – приказал он ей и сильными, мускулистыми руками поднял ее вверх, посадил на себя сверху, а затем привел кресло в движение. Медленно, очень медленно он проникал в нее, ощущая каждую частичку ее тела. Внутри у нее все затрепетало.

– Ох, Сенека! – воскликнула она.

– Тебе нравится, как мы сегодня любим друг друга? – спросил он.

– Так замечательно! – прошептала она. – я переполнена любовью.

Когда он полностью вошел в нее, то перестал раскачивать кресло взад-вперед и остановился… Мягкое покачивание кресла, мягкие, аккуратные движения Сенеки доставили Пичи большое удовольствие. Вздохнув, она наклонилась к нему и поцеловала его.

– Пичи, – прошептал он. – Я неспроста решил любить тебя сегодня таким образом.

– Потому что ты знал, что доставишь мне большое удовольствие? – спросила она.

Он дотронулся своими смуглыми руками до ее груди.

– Мне бы хотелось, чтобы ты поскорее «понесла» моего сына, – пробормотал он. – Мне так кажется, что он должен быть зачат в кресле-качалке…

Слезы брызнули из глаз Пичи.

– Но, Сенека. Я…

– Ах, да, – сказал Сенека. – «Типинозис». Не думай об этом последние девять-десять месяцев.

– Но я…

– Ты не знаешь часа своей смерти, Пичи, – сказал он ей, нежно улыбаясь. – Она может наступить сегодня, завтра, на следующей неделе, в следующем месяце или даже через годы. В любом случае я буду желать тебе лучшего и чтобы ты мне подарила сына, прежде чем уйдешь в мир иной. Это будет последний благородный поступок с твоей стороны, действительно благородный. И я уверен, что с твоих грехов отнимут биллионы и триллионы лет в твоем чистилище, – сказал он.

– Но… Неужели ты и впрямь думаешь, что я смогу сегодня зачать ребенка? Сейчас? В этом кресле? – спросила Пичи.

– Если не сможем сегодня, то мы будем повторять это каждый день, пока не дадим жизнь нашему сыну… – А может быть, это будет девочка…

– Это будет мальчик, мой сын.

– Но…

– Моим первенцем будет сын, и больше я ничего не желаю слушать, жена.

– Твой первенец, – прошептала она. – Твой наследник.

Сенека прекратил раскачивать кресло. – Тебе надо вернуться назад, Сенекерс! – сказала она. – Ты не можешь отказаться от короны, если люди нуждаются в тебе. Ты же знаешь, что твой отец не сможет всю жизнь быть королем. Когда-то ты взойдешь на золотой трон и ты сможешь помогать людям, – сказала она.

Сенека вновь начал раскачивать кресло. Пичи сидела напротив него. Они любили друг друга. Они соединились так страстно губы к губам, грудь к груди, сердце к сердцу, что так могли соединиться лишь любящие друг друга мужчина и женщина…

Когда Пичи была на грани экстаза, Сенека прошептал ей на ухо:

– А теперь я подожду, подожду до тех пор, пока ты не «понесешь» моего сына, которого я так хочу иметь вместе с тобой.

Они оставались неподвижными довольно долгое время. Оба они пребывали в надежде, что совершится чудо и внутри Пичи появится живое существо – их сын.

– И я божусь, что когда ты начнешь поправляться с ребенком… когда ты не сможешь делать ничего и будешь ходить переваливающейся походкой, я буду навещать тебя так часто, как разрешит моя любимая жена, – сказал Сенека.

Он дотронулся до ее спины.

– Жена, прекрати так ерзать! Не потревожь моего сына! – заявил Сенека.

– О, Боже! Не прошло и пяти минут, как парнишка зародился на свет, а ты боишься. У него, должно быть, только появились уши! – воскликнула Пичи.

– Чьи лучше ему подойдут – твои или мои? Они долго пребывали в безмолвии, пока их покой не нарушил резкий стук в дверь. Сенека практически опрокинул Пичи на пол, пытаясь быстро встать и одеться.

– Боже! – воскликнула Пичи. – Минуту назад ты беспокоился о своем ребенке, а сейчас чуть было не вывернул его наизнанку.

Ухмыльнувшись, Сенека сгреб брюки, быстро оделся и побежал в кухню на стук.

– Мистер Бриндиси! – раздался чей-то голос. – Я пришел сообщить, что гроб для вашей жены уже готов.

Сенека понял, что это был плотник Джон Мид.

– Я думал, что ваша жена зайдет посмотреть его. Магазин закроется через час.

– О, да, мистер Мид! – крикнула ему из спальни Пичи. – Мы будем быстрее, чем кот сможет облизать свою…

– Свою лапу, – быстро закончил Сенека, прежде чем она могла произнести слово, которое бы привело плотника в шок. Сенека поспешил прикрыть дверь, а Пичи, наскоро одевшись, была уже на кухне.

– Поторопись, Сенека! – взволнованно сказала она.

Сенека понял, что никакие силы на земле не удержат ее от того, чтобы посмотреть на свой гроб.

– Правда, мы не обедали и кишки мои играют победный марш, – сообщила она.

– Хорошо, – сказал Сенека, – оставайся здесь и ешь, а я схожу и посмотрю.

Он вышел.

– Подожди! – крикнула ему вдогонку Пичи. – Я возьму что-нибудь из корзины с едой, что принесла нам миссис Бэлли.

И она, схватив кусок сыра и маленький кусок хлеба, пустилась догонять Сенека.

Она проглотила сыр, еще не добежав до фургона.

– Ты и впрямь не хочешь съесть кусочек этого хлеба, Сенекерс? – спросила Пичи мужа в то время, когда он заворачивал повозку на сельскую площадь. – Ты же совсем ничего не ел!

Он покачал головой и остановил осла рядом с колодцем. Он помог Пичи спуститься на землю, и они направились прямо к лавке мистера Мида. Рядом с ними прыгала белка. У Пичи дух перехватило, когда она увидала свой гроб. Он стоял посередине лавки на деревянной подставке. Крышка была приоткрыта: она как бы торопила ее.

– Дуб! – прошептала Пичи и пробежала рукой по краям крышки. – Я даже и мечтать об этом не могла. Просто рассчитывала на сосновый ящик. А тут!!!

– Для моей жены – самое лучшее! – сказал Сенека.

Он закрыл глаза и тихо смеялся ей на ухо.

– Только самое-пресамое лучшее для моей жены.

Пичи тщательно осмотрела гроб со всех сторон, проверила, как он закрывается, и поблагодарила мистера Мида за работу. Он, действительно, выполнил заказ так, как она хотела.

С одной стороны крышки был нарисован ее крошечный домик в Поссом Холлоу, а с другой – прекрасный дворец Авентины на фоне прекрасного леса.

Работа превзошла все ее ожидания. Внутри все было отделано изумрудно-зеленым атласом.

– Тебе нравится этот зеленый цвет, Сенека? Сенека посмотрел и сказал:

– Да, нравится. Мне всегда этот цвет нравился на тебе. Изумительно, что ты будешь носить этот цвет целую вечность! – воскликнул Сенека.

– Все сделано так, как надо! И, самое главное, он очень комфортабелен. А еще атлас – это мне и впрямь подойдет, – сказала Пичи.

– Что подойдет? – не понял ее Сенека. Она подошла к Сенеке и попросила:

– Помоги мне залезть в него. Только тогда, когда я улягусь в него, я буду уверена, что он мне не лгал. А вдруг он мне будет мал и придется с хрустом подгибать мне пальцы. Это будет ужасно. – Пичи, Бога ради! – сказал Сенека. – Не складывайся туда, – попросил он ее. – Да? Если ты мне не поможешь, то я все равно испробую, – сказала она и полезла в гроб.

Она улеглась на дно, и белка ее улеглась рядышком. Это было ужасное зрелище. Она была помешана на своей смерти. Она была абсолютно и совершенно сумасшедшей.

– Пичи, – сказал Сенека. – Достаточно. Вылезай!

– Как я выгляжу? – спросила она, не слушая его.

А Сенека даже и не знал, как вытянуть ее оттуда.

– Знаешь, что, – сказал он ей, – ведь у мертвых всегда руки скрещены на груди.

Она скрестила руки на груди и спросила опять:

– А теперь как? Я тебе нравлюсь?

– Мистер Бриндиси! – раздался вдруг голос Уэйнрайта. – А где же ваша жена?

– Лежит в своем гробу, мистер Уэйнрайт, – сказал Сенека и показал на Пичи.

Мистер Уэйнрайт был почти что в шоке. Ему даже пришлось опереться на крышку гроба, чтобы не упасть. А когда понял, на что он облокотился, то отскочил, как ужаленный.

– О, Боже! Миссис Бриндиси! Вы же еще не мертвы! – воскликнул он.

– Она практикуется, – пояснил Сенека.

Он взглянул на Пичи. Та лежала с закрытыми глазами и едва дышала.

– Так быстро умерла? – поддразнил он ее. – Надо бы знать, прежде чем умирать, что тебе нужно в руках держать лилию, – сказал Сенека.

Он рассмотрел в толпе зевак женщину с корзиной свежесрезанной жимолости. Дав женщине золотую монету за цветущую ветку, он вручил ее Пичи. Взяв ветку в руки, Пичи вдруг поняла, что не ощущает ее. Но она знала, что ветка была в ее руках, она видела ее, но не ощущала ее.

– Сенека! – позвала она мужа, но губы ее еле двигались. – Сенека! – прошептала она. Она не понимала, что с нею происходило. Что-то было не так, что-то происходило плохое.

Она открыла рот, чтобы позвать Сенеку, но губы ее не слушались. Образ Сенеки начал вдруг улетучиваться и совсем исчез. Глаза ее плотно сомкнулись, и она не могла их раскрыть.

Когда Сенека увидел ее закрытые глаза, едва вздымающуюся грудь, он понял, что она разыгрывает умирающего человека.

– Пичи, – сказал он, – если ты уже все проверила, то я оценю этот твой поступок и прошу тебя поскорее выйти оттуда. Я голоден, жена, и хочу поехать домой!

Она ничего не ответила и не пошевельнулась. Мистер Уэйнрайт склонился над нею и пристально стал рассматривать ее лицо.

– Она совсем побледнела, мистер Бриндиси. Она – самая настоящая актриса. Это ж надо так побледнеть! Нет, такого мастерства я еще в жизни не встречал, – сказал он.

Но Сенека вдруг заметил, что с ее лица совсем исчезла краска. Белка начала бешено сучить лапками. Сенека занервничал.

– Пичи! Пичи! – звал он ее, но она не отвечала.

– О, дорогой мистер Бриндиси, – промямлил мистер Уэйнрайт. – Сдается мне, что она нездорова.

Сенека схватил Пичи за руку и чуть было не обезумел, когда почувствовал, что рука была холодна, слишком холодна. Он быстро вытащил ее из гроба и ужаснулся, когда ее голова повисла у него на руке.

– О, Боже! – прошептал он. – Пошлите за доктором! Пошлите за доктором! Черт побери! Пошлите же за доктором!

– Доктор Хинстон только что уехал в порт! – ответил плотник.

– Верните его! Привезите его в домик! Сейчас же!

Мистер заторопился выполнить просьбу. Сенека бережно взял Пичи на руки и, рассекая толпу, понес к фургону. Добравшись до фургона, он заметил хорошо одетого джентльмена на чудесной чистокровной лошади. Он принял мгновенное решение и бросился к всаднику.

– Мне нужна ваша лошадь! Дайте мне…

– Прочь с дороги, крестьянин! Я – граф Лисшайе, – гневно произнес незнакомец.

– А я – наследный принц Авентины, черт побери! – гневно произнес Сенека.

Граф замахнулся на него хлыстом. Сенека побагровел от злости. Опасаясь за жизнь Пичи, он подскочил к лошади и стащил графа на землю. Удерживая одной рукой Пичи, он другой ухватился за поводья и забрался со своей ношей в седло. Пичи не подавала признаков жизни. Сенека пустил лошадь сначала рысью, а затем – галопом. В считанные минуты они доехали до своего домика. Сенека осторожно вылез из седла и, спустившись на землю, бросился с Пичи в домик. В спальне он уложил ее в постель и склонился над ней. Ее золотисто-рыжие кудри разметались вокруг ее бледного лица, ее бледные губы были приоткрыты так, будто бы она собиралась что-то сказать. Сенека ждал, что ее губы сейчас оживут и что-то скажут. Но все было напрасно. Он старался уловить ее дыхание, но его дыхание заглушало все.

– Пичи! – звал он ее. – Пичи! Пожалуйста, очнись!..

– Мистер Бриндиси! Мистер Бриндиси! Я привел доктора Хинстона!

Сенека увидел двух вошедших в комнату мужчин.

– Вы пришли, чтобы спасти ее! Она… Я… Что-то случилось… Золото… Я заплачу вам золотом! – сбивчиво говорил Сенека.

Он подбежал к вазе, что стояла на маленьком столике и опрокинул ее содержимое к ногам Пичи.

– Много… Я могу дать много золота, серебра, драгоценностей. Бога ради! Я могу дать вам все, что вы пожелаете, – сказал Сенека. Он почти что потерял рассудок: руки его тряслись, глаза растерянно бегали. Доктор Хинстон попытался успокоить Сенеку. Он взял его за руку и подвел его к креслу-качалке.

– Успокойтесь, – сказал ему доктор. – И присядьте вот тут, сэр, – указал он на кресло.

Сенека уставился на кресло-качалку, вспоминая, как он прекрасно провел в нем время со своей женой, с Пичи.

– Это кресло… Нет… – сказал Сенека. – Я не… Я не хочу садиться…

– Хорошо, – сказал доктор Хинстон и подошел к кровати.

– Я подожду на улице. – сказал мистер Уэйнрайт. – Если что-нибудь понадобится… Я пойду присмотрю за лошадью графа… В общем, я буду на улице… – сказал он и быстро вышел.

Пока доктор Хинстон осматривал Пичи, Сенека ходил взад-вперед по комнате, заломив руки. Осмотр затянулся. Доктор молчал. Но почему?

– Душно, – прошептал Сенека. – Может быть, Пичи душно?

Он подбежал к окну и раскрыл его настежь.

Легкий ветерок ворвался в комнату и освежил лицо Сенеки. Сенека уловил запах земли и быстрого ручья, запах деревьев и диких животных, листьев и свежих дров.

Каждый запах напоминал ему о Пичи. Он прислушался к звукам, простым и прекрасным. Сенека хотел было выглянуть из окна, но его атлетическая фигура застряла в оконном проеме. Он приоткрыл глаза и увидел веревки. Они качались от порыва ветра.

– Посмотри на меня, Пичи!..

– Я смотрю, мой дорогой. – Эти слова стояли у Сенеки в ушах. В голове у него все перепуталось.

– Моя рогатка… – пробормотал он. – Я думал, что я потерял ее, доктор Хинстон…

Доктор Хинстон повесил стетоскоп и сказал:

– Мистер Бриндиси…

Сенека был весь внимание. Он боялся задать доктору вопрос, который стучал в его сердце, его душе, его разуме. Но доктор сам ответил на этот вопрос.

– Она жива, мистер Бриндиси, – спокойно сказал доктор Хинстон. – Но я не знаю, сколько это будет продолжаться. Она проявляет все симптомы умирающей жизни.

– Да, симптомы, – сказал Сенека. – У нее все симптомы налицо. Это – «типинозис», доктор Хинстон. Вот что убивает ее. Разве вы не заметили? Вам бы прописать ей лекарства от типинозиса.

Сенека уставился в пол.

– Типинозис? – переспросил доктор Хинстон. – Мистер Бриндиси, вот уже тридцать лет я работаю доктором, но о такой болезни не слышал. Заверяю вас, что такой болезни не существует.

– Я говорил ей об этом. Но она мне не верила, – пробормотал Сенека.

– Мистер Бриндиси…

– У нее есть травы, – вспомнил Сенека. – Вы можете дать ей травы.

Он открыл шкаф и нашел ее мешок с травами.

– Вот, вот где они! – воскликнул он и запустил свою руку вовнутрь.

Вдруг он неожиданно нащупал что-то твердое. Он вытащил руку и увидел сверкающий камешек, который хотел ей подарить. Она сохранила его, здесь, в сумке с травами.

– Мистер Хинстон! – позвал Сенека. Он положил камешек в карман и поднес мешок с травами доктору…

– С любовью… вот как она говорила… Она говорила, что если лекарство приготовлено с любовью, то оно очень хорошо действует. А еще она использовала топленое сало, лук и чеснок, яичную скорлупу, воду. Я схожу за водой, и мы с мистером Уэйнрайтом все приготовим как скажете, – сказал Сенека и направился в другую комнату. Доктор Хинстон пошел следом за ним.

– Я не знаю толком ничего в травах, мистер Бриндиси, – сказал он, ставя сумку Пичи на кухонный стол.

– Я хочу сказать вам только одно: ваша жена была отравлена, – продолжил доктор. – А пока я не узнаю чем, я не могу дать ей противоядие.

У Сенеки внутри похолодело. Он будто бы онемел.

Доктор Хинстон попытался было усадить его за один из стульев у стола, но безрезультатно. Сенека стоял и смотрел на стол, на трещину в нем, на корзину с фруктами, хлебом и сыром. Вокруг стола валялись крошки сыра, немного белые, немного желтые. Много крошек было на столе. Вдруг Сенека заметил крошечную полевую мышку. Она лежала на боку, скрючив лапки. Две другие мышки лежали рядом. Сенека напряг память.

– Она всегда убирает пищу со стола, доктор Хинстон, – задумчиво произнес Сенека. – Она запирает это все в ящик, чтобы мыши не достали. Но сегодня… Ей некогда было, сами понимаете. Мы очень быстро собрались и уехали. И посмотрите, что получилось из-за нашей спешки… Мыши… Они проникли в корзину.

Смутная догадка ослепила Сенеку. Мыши лежали около сыра, а у некоторых остались крошки сыра во рту. Значит, мыши ели сыр. И Пичи тоже ела сыр.

Мыши умерли… У Сенеки дух перехватило. Кровь застыла в жилах. Он внезапно ринулся к двери, опрокинув на ходу столик. Столик грохнулся на пол.

– Мистер Бриндиси! Что… Сенека схватил стоявшего за дверями плотника и закричал:

– Та женщина… Та миссис Бэлли… Она отравила Пичи! Где она?

– Что? – закричал плотник. – Я… Она… Мы… Доктор Хинстон и я проехали мимо нее и ее племянника по пути сюда… О, мистер Бриндиси, у нее был ваш фургон. Я думал об этом прежде… Но она, должно быть, украла его в селе! Она…

– Черт побери! Скажи мне, где ты видел ее? – спросил у плотника Сенека.

– Она направлялась в порт… – произнес плотник.

Не дослушав его, Сенека вихрем побежал к лошади, вскочил в седло и направил лошадь галопом в порт. Он летел навстречу ветру, низко пригибаясь к шее животного. Он летел, опережая время, которого так мало оставалось для Пичи.

Орабелла хлестала осла длинным прутом направо и налево. Сумки с травами висели у Орабеллы через плечо. Она злилась на осла, который упрямился и не хотел идти. Бубба сидел рядом с Орабеллой и сопел носом. Ему было жалко животное. Он слышал, как бедный осел визжал от боли, но Орабелла продолжала его хлестать.

– Прекрати, п…прекрати, тетушка Орабелла, – просил он ее сквозь слезы. – Не бей его больше, пожалуйста, тетушка Орабелла, – ныл Бубба.

Но Орабелла не обращала внимания на племянника. Ей надо было как можно быстрее попасть в порт. Ей нужно было торопиться! Она боялась того, что кто-нибудь догадается, что она отравила Пичи. Орабелла была абсолютно уверена в том, что Пичи уже умерла. Да она еще, эта дура Пичи, заказала сама себе гроб!

– Эта сучка, – рассуждала Орабелла, – уже должна была съесть либо сыр, либо хлеб, либо фрукты, либо все вместе! И теперь золотой ручей будет принадлежать мне.

Рассуждая так, она вновь ударила осла. Она жаждала золота поскорее, а осел не желал бежать. И она хлестала и хлестала осла. Она жаждала золота!

– Нет! – закричал Бубба. – Ты зашибла его до крови. Я заберу его к принцессе – кузине Пичи. Она вылечит его…

– Идиот! – закричала на него Орабелла. – Она, твоя принцесса, мертва! Она съела отраву, Бубба! Она…

И вдруг она закрыла рот и прислушалась: вдали раздавался цокот копыт. Орабелле вдруг стало страшно. Она нутром почуяла неладное. Вот в клубах пыли она различила всадника. Он несся по дороге, как на крыльях, низко наклонив голову к шее лошади. Орабелла не видела еще этого всадника, но в душе знала, что это – принц.

Орабелла начала сильнее хлестать осла, но он не двигался с места. Совершенно обезумевшая, она сбросила свой мешок с травами на землю и крикнула Буббе:

– Прыгай скорее! Нам нужно спрятаться! Бубба, они бросят тебя в тюрьму, и ты никогда не выберешься оттуда!

У Буббы от страха мурашки забегали по спине. Он выпрыгнул из фургона и побежал за теткой, которая уже бежала по дороге.

– Прячься, – кричал он ей вдогонку. – Я уже спрятался.

С этими словами он начал переползать через каменную стену. Он еще не успел перевалить на другую сторону, как увидел рядом большую коричневую лошадь. Сенека ничего не знал о прячущемся мужчине и поторопился нагнать старую женщину в зеленых зарослях.

– Убийца миссис Бэлли, – говорил про себя Сенека.

Гнев затмил ему глаза. Орабелла услышала сопение лошади позади себя. Она обернулась и увидела принца.

– Нет! – крикнула Орабелла.

Но Сенека ничего не слышал. Не сбавляя хода, он на ходу подхватил старуху и посадил на лошадь. Испугавшись до смерти, Орабелла издала невнятный звук, а Сенека уже завернул лошадь и помчал ее быстрее к домику. Дорога назад показалась Сенеке вечностью. Он влетел на лошади во двор, резко остановился и выпрыгнул из седла. Затем он сгреб старуху и поставил на землю. Он привел ее в кухню и приказал:

– Делай противоядие! Я сказал, делай противоядие! – повторял он. – Делай противоядие, черт побери! – закричал Сенека.

Орабелла поглядела в его гневные глаза. Она была поймана. Ей теперь никуда не убежать. Ее бросят в тюрьму, и остатки своих дней она проведет с заключенными. Но она умрет в тюремных стенах с чувством удовлетворения, что она убила эту сучку.

Сенека видел, как ее холодные тонкие губы разошлись в улыбке.

– Делай противо…

– Нет!

– Кому сказал? Делай сейчас же.

– Не буду!

– Бога ради! Она умирает, но еще жива… – стал умолять ее Сенека.

– А я хочу, чтобы она умерла, – сказала Орабелла и засмеялась.

Сенека осатанел, он собирался убить ее своими руками. Вцепившись ей в глотку, он увидел на шее тонкий кожаный ремешок, на котором висел мешочек с травами. Сенека сильно сдавил ей глотку, а затем оборвал мешочек с ее шеи.

– Противоядие, – заявила она. – Оно здесь, внутри. Это – травы, по крайней мере, сорок или пятьдесят трав. Желаю тебе поскорее сделать чудодейственное лекарство, – с пафосом сказала Орабелла.

Сенека уставился на мешочек, затем на Орабеллу. Руки его тряслись. Он потерял всякий контроль над собой и зарычал. Он знал, что Пичи умирает, а он бессилен что-либо сделать.

Его ужасный вопль заставил доктора Хинстона вздрогнуть. Из спальни раздался его голос:

– Я думаю, вам лучше подойти сейчас сюда. Мистер Уэйнрайт, вошедший в дом, сказал:

– Мистер Бриндиси! Бога ради, ступайте к своей жене, а я посторожу здесь миссис Бэлли.

Сенека поднял голову, посмотрел на всех безумными глазами и пошел в спальню. Там он подошел к доктору и срывающимся голосом, запинаясь, спросил:

– Она… она… она …мертва?

– Нет, мистер Бриндиси, – ответил доктор. – Она все еще жива. Но вы подойдите к ней сейчас и скажите, как вы ее любите!

– Вы хотите сказать, что я должен с ней попрощаться, – прохрипел Сенека. – Она скоро умрет, да?

Доктор Хинстон не ответил. Он тихо вышел из комнаты. Сенека подошел к кровати. Пичи лежала почти что бездыханная. Солнечные лучи падали на ее смертельно бледное лицо. Внутри у него все было разбито: и его разум, и его сердце, и его душа. Застонав, Сенека бросился к ней и наклонился… Под тяжестью его веса она подалась к нему в руки.

– Как и всегда, – прошептал он. – Ты всегда давалась мне в руки… Когда я приходил к тебе, а ты была уже в постели, ты всегда… бросалась мне на руки… – Он прижал ее ближе к себе.

– Холодная, – произнес он. – Ты такая холодная, милая моя. Стань теплее. Принцесса! Пожалуйста, стань теплее! – сказал он и погладил ее по голове. – Слушай, жена, я напомню тебе о том, чего никогда не забуду.

Он приподнял ее и начал баюкать на руках.

– Помнишь, я не мог смеяться, а ты научила меня смеяться. А помнишь, ты мне сказала, что наказание Тивона покраской всех дверей в конюшне было совсем не наказанием. Ты зацепила железного рыцаря и подумала, что убила человека… – вспоминал он.

Он нахмурился, сознавая, что воспоминания нахлынули непроизвольно и роились у него в голове.

– Помнишь, когда ты обозвала Вэстона Шеррингхейма «жирным ослом»! Если бы ты знала, как во мне внутри все хохотало, но я не мог тебе показать этого. Я тогда хотел на тебя рассердиться, но ты мне не дала этого сделать…

Он нагнулся и поцеловал ее в холодную щеку.

– А твоя белка? Ты хотела, чтобы у нее тоже была корона, и ты сделала ее. А вспомни индюшку, которая подавилась желтым камешком, и еще… маленькую статуэтку, которую тебе так хотелось подержать. Да, ты еще мне рассказывала, как потеряла свое красное бархатное одеяло… – говорил без умолку Сенека, но она ничего не отвечала.

Она умирала. И он ничего не мог сделать, чтобы спасти ее. Он, наследный принц Авентины, который мог все в мире купить, не мог купить только жизнь Пичи.

Его глаза затуманились…

– Я часто смеялся с тобой, – прошептал он ей очень нежно… – Но я никогда-никогда не плакал. Ты никогда не видела меня плачущим, Пичи. Никогда…

Он провел своим большим пальцем по ее горлу. В глаза ему бросился резкий контраст: его смуглая кожа и ее белая.

– Темная… – пробормотал он, – как полночь. Белая, как магнолии… Ты и я… Я и ты… Полночь и магнолии…

Он совсем обезумел от горя и повторял, повторял, повторял… Он еще раз посмотрел на ее горло, а затем – на ее закрытые глаза.

– Я обещал, что расскажу тебе историю об ангеле. Она жила на картине в башне, но для меня она существовала. Она была живой, Пичи, очень живой. Она слушала все, что я рассказывал ей. Я любил ее всем своим сердцем, а затем покинул ее, так как я вырос и перестал нуждаться в ней… Но я оказался не прав. Она нужна была мне, а я забыл про нее. А потом… потом, когда она была так нужна мне, она вернулась сама. Однажды ночью она ворвалась в мою комнату и… двумя неделями позже я женился на ней. И у нее на голове был канделябр и подсвечники… – рассказывал он.

Он закопался своим лицом в ее волосах, глубоко вдохнув чудесный, чарующий запах магнолий.

– Да, еще эти знамения… Та вещая птица… Ты собиралась быть счастливой в последние свои дни… Была ли ты счастлива. Принцесса? Сделал ли я тебя счастливой? – спрашивал он у нее. Тяжело вздохнув, он наклонился и приложился своими теплыми губами к ее холодным, все еще надеясь вдохнуть в нее жизнь.

– Пичи, не покидай меня! – упрашивал он ее. – Боже! Не забирай ее у меня.

Он стоял и рассматривал ее, а глаза его были полны слез.

– Ангел мой! – прошептал он ей нежно на ухо. – Жена! Я люблю тебя, Пичи. Ты… Ты мой самый лучший друг… – не переставал он говорить ей.