Текст книги "Полуночное солнце"

Глава двадцать седьмая

Бен, похоже, твердо решил блеснуть в Лидсе. Не успело их семейство пробыть в книжном магазине и двух минут, а он уже очаровал весь персонал, похвалив их за выставленного в витрине «Мальчика, который поймал снежинки», один экземпляр которого как будто покрывала корочка льда из серебристых блесток. После чего щедро одаренная подбородками хозяйка магазина и две ее помощницы, одетые в такие же комбинезоны, как она, отчего казались ее уменьшенными копиями, не знали, чем еще угодить Стерлингам: они тревогой спрашивали, достаточно ли удобны стулья у стола, где предполагалось подписывать книжки, приносили им и Маргарет с Джонни напитки, следили, чтобы все входившие в магазин узнавали о предстоящей раздаче автографов – даже низенький мужчина с покрасневшими глазами, который изо всех сил старался оставаться незамеченным, пока, стоя на цыпочках, тянулся к полке с эротикой. Когда начали подходить посетители, Бен разошелся еще сильнее.

– Это для вас? Как по мне, вы достаточно юны, – сказал он бабушке, пришедшей подписать книгу, которую она собиралась подарить на Рождество внуку. Он болтал с гостями о том, какие книги любят их дети, или, если подходили дети, о приключениях, какие сулят снегопады и удлинившиеся ночи.

– Это наши мама и папа, между прочим, – сообщал Джонни каждому, кто подходил.

Три ученицы Эллен приехали, чтобы купить по экземпляру каждой книжки, но то был, несомненно, звездный час Бена, и она была счастлива за него.

В конце очереди стояли репортер и фотограф из местной газеты. Репортер хотел только убедиться, что они живут достаточно близко, чтобы играть какую-то роль в жизни местного сообщества.

– Давайте и ваших детишек в кадр, чтобы подогреть интерес, – сказал фотограф, и Бен обнял их так крепко, что Эллен охнула. Когда фотограф сказал: – Снято, – Бен продолжал их обнимать еще несколько секунд, как будто боялся отпустить.

После того они прогулялись по городу, где вовсю шла подготовка в Рождеству. Хотя Джонни уже начал сомневаться в реальности Санта-Клауса, он захотел навестить его воплощение. Бен с Эллен повели детей в большой универмаг и остались дожидаться у грота, украшенного вечнозелеными пластиковыми растениями, откуда тоненький голосок исторгал рождественские гимны, пока Джонни стоял в очереди, а Маргарет самостоятельно отправилась взглянуть на одежду, чувствуя себя совсем взрослой.

– Что думаешь? – спросила Эллен у Бена. – Мы хорошо начали?

Он, кажется, был озадачен жиденьким пением, растекавшемся в воздухе.

– А ты довольна? – спросил он.

– Мне кажется, для новичков мы справились неплохо.

– Если ты довольна, то я тоже.

– Гораздо важнее, что и книжный магазин, и публика были тобой очарованы.

– Ты считаешь, мир ко мне готов? Куда бы я ни направился, вокруг меня всегда будут дети? Бен Стерлинг, магнит для воображения, Крысолов коллективного бессознательного. Мифы оживают, пока вы ждете, сказки, которые вы позабыли, заново рассказываются, мечты воплощаются, пока вы придвигаетесь ближе к огню…

Он смотрел за прилавок с косметикой на свое отражение, обрамленное сезонными блестками, и Эллен поняла, что он едва сознает ее присутствие, если сознает вообще, вероятно, укрывшись за стеной почти автоматических ответов, подготовленных для посетителей книжного магазина.

– Просто выложись по полной во время своего турне на следующей неделе, – посоветовала она, – а там уже и Рождество.

– Вот это уж не моя ответственность.

– Как, а кто же тогда сделает особенным наше первое Рождество в Старгрейве? Я имею в виду, для нас четверых.

– Я уверен, следующий год весь будет особенным.

Из грота вышел Джонни, и, судя по улыбке до ушей, ему было что рассказать родителям. Эллен он в этот момент показался особенно похожим на отца, и ее захлестнуло волной любви к ним обоим. Бен иногда тоже так улыбался, словно маленький мальчик, готовый поделиться каким-то секретом, и она надеялась, что он останется таким всегда. Он по-прежнему был тем человеком, в которого она влюбилась, и она просто не имеет права чувствовать себя одинокой, если изредка этому человеку приходится замыкаться в себе.

– И что же там было смешного? – спросила она.

– Рождественский дед все время шмыгает носом, – хихикнул Джонни, – и мальчик, стоявший передо мной, спросил, не нюхает ли он клей, которым приклеена его борода.

– Именно так и можно определить, что он ненастоящий, – пояснил Бен. – Настоящему Санта-Клаусу не нужны химикаты, чтобы ясно все видеть. Он целый год проводит во сне, и ему снится, как он летает над снегами и льдами под звездами, эти сны, словно снежные бури, копятся целый год, и вот когда дни становятся совсем короткими, наступает пора просыпаться.

– Из этого может получиться книжка, – предположила Эллен.

– Из чего? – спросила Маргарет, вынырнув из магазина с нарядами для подростков.

– Я же только что рассказал, – огрызнулся ее отец.

Разочарование, и неприятие, и робкое намерение не показывать свои чувства на публике по очереди отразились на лице Маргарет, и Эллен бросилась на помощь.

– Если твой папа будет постоянно пересказывать сюжет, у него может пропасть вдохновение, чтобы его записать, – пояснила она. – Просто была такая идея, что Санта-Клаус почти весь год спит и видит сон о том времени, когда проснется.

Эта идея так и вертелась у нее в голове, пока она везла всех из Лидса домой. Снег на вересковых пустошах почти растаял, освежив краски растительности и придав яркости влажной зелени, что наводило на мысли о весне. Две книги, которые еще предстояло закончить, вселяли в нее ощущение стабильности. Если по какой-то причине Бена не вдохновит идея, которую он только что озвучил, она, может быть, попытается записать ее сама.

Когда они вернулись в Старгрейв, над мостом уже помаргивали первые звезды. Мили Леса Стерлингов, сотканные из ночной темноты и льда, каким-то образом сумели приглушить свет городских огней. Дом встретил вернувшееся семейство волной тепла, прогнавшей озноб и рассеявшей пар от дыхания. После ужина они играли в «Монополию» со старым и видавшим виды набором фишек: игровые банкноты измялись за годы, когда дети играли ими в магазин, а один пластмассовый отель навсегда утратил форму, после того как был пожеван и едва не проглочен двухлетним Джонни. Под конец партии Маргарет с Джонни изо всех сил старались не трястись от холода. Переутомились, решила Эллен, отправляя их в постель, хотя, кажется, и в доме зябко, словно холод навалился на него откуда-то сверху. Только Бен не ощущал никакого похолодания, иначе не стал бы приставать, когда дети отправились к себе. Она накинула ему на плечи стеганое одеяло, когда он вошел в нее, а потом изо всех сил растирала его тело, стараясь прогнать озноб. Когда он остановился, она прижалась к нему. Это, похоже, не помогло защитить их постель от холода, но уже скоро ее сморила дремота, и стало все равно. Она провалилась в сон, мягкий, словно снежный сугроб, однако среди ночи ее разбудил тоненький голосок.

Это оказался Джонни. Он стоял у кровати, навалившись на край матраса. Она потянулась, чтобы взять его за руку, и почувствовала, как он весь дрожит.

– Что случилось, Джонни?

– Он хочет домой.

Джонни говорил как будто во сне, но в голосе угадывались слезы. Эллен выпустила его руку, чтобы выбраться из постели, ощупью нашла свой халат и повлекла Джонни прочь из спальни.

– Тебе что-то приснилось, – проговорила она вполголоса. – Давай-ка уложим тебя обратно в кровать.

Он резко остановился, и она ударилась бедром о перила. На мгновение показалось, что она упадет в зияющую тьму лестничного проема.

– Я же слышал, – настойчиво проговорил он.

Она включила свет на лестнице и присела перед ним на корточки, внимательно всматриваясь в его осоловелое со сна, но решительное лицо.

– Что ты слышал?

– Собаку, – всхлипнул он, словно бы Эллен нарочно не пожелала услышать. – Там холодно. Собака не может попасть домой.

– Если это была собака, хозяин услышит ее. Мы ведь не хотим, чтобы ты простудился. – Она пошла вниз по лестнице, ведя его за собой, но он с неохотой сделал лишь несколько шагов и застыл на месте.

– Вот она, – произнес он со скорбным торжеством.

Эллен уже сама услышала отдаленный вой где-то над домом. Вой был не просто траурный, он был настолько надломленный, что походил на крик какого-то неведомого существа, потерявшегося во тьме.

– Чья бы собака ни была, хозяин уже наверняка услышал ее, Джонни. Беги в постель.

Он не закрывал глаза, пока она не пообещала побыть с ним, чтобы он уснул. Она сидела на краю кровати, обхватив себя руками и мечтая, чтобы сон сморил Джонни раньше, чем собачий вой станет еще пронзительнее – он и так уже походил на тоненький сиплый вопль. Когда Джонни наконец отключился, хотя и старался держаться, она на цыпочках прошла в кабинет. Конечно, никакой собаки оттуда она не увидела. Вид из окна все еще стоял перед ее мысленным взором, пока она старалась заснуть: лес, блестевший, словно чудовищных размеров скелет под мерцающим звездами черным небом, и невидимое существо, завывавшее так, словно неприкаянная темнота вдруг обрела голос.

Утром рядом с домом уже никто не выл. Джонни вроде бы за ночь позабыл свои тревоги, но только до того момента, пока Эллен не подъехала к группке скорбного вида горожан, столпившихся у почтового отделения.

– Это же был не Голли, правда? – почти взмолился он.

– Если даже и он, о нем наверняка кто-нибудь позаботился.

Эллен припарковала машину у конторы Тоуви и пешком вернулась к рынку, где оставила детей в единственном в Старгрейве подобии книжного магазина: все можно обменять, в основном букинистическая литература плюс десяток новомодных бестселлеров, запаянных в полиэтилен, – а сама отправилась за новостями. Сплетни заполняли проходы между рядами с пучеглазыми рыбами, с ботинками, как будто навострившими уши, с рождественскими открытками и елочными украшениями, с дешевыми игрушками, в изобилии представленными в это время года. Рядом с прилавком, где продавалось домашнее пиво, Стэн Элгин точил лясы со старым мистером Вестминстером:

– Незачем ей было держать такого здоровенного кобеля, он никогда ее толком не слушался.

– Один раз он едва не затащил ее мне под колеса, как будто мало на улицах двуногих баранов, которые так и ищут короткий путь на Небеса.

– Что случилось? – спросила Эллен.

– Эдна Дейнти упала у вас в лесу и замерзла насмерть.

Эллен скорбно покачала головой.

– Где же ее обнаружили? – спросила она, ненавидя себя за надежду, что это случилось не слишком близко к дому.

– Наверху, почти у самых вересковых пустошей, – утешил ее Стэн Элгин. – Похоже, пес утащил ее с дорожки.

– Но до пустошей не меньше мили. Зачем же он убежал так далеко?

Мистер Вестминстер зашелся влажным кашлем и сплюнул за прилавок.

– Спасался небось от бабьей болтовни.

– Если хотите знать мое мнение, – сказал Стэн Элгин, – он погнался за каким-то зверьком. Эти собаки прирожденные охотники. Глубоко в душе все мы те, кем родились.

– Я не стала бы спрашивать, но обязательно спросит мой сын: что же случилось с Голиафом?

– В него всадили шприц, а потом увезли куда-то в Ричмонд, – с удовольствием сообщил мистер Вестминстер.

– О нем позаботятся, – пообещал Стэн Элгин.

Эллен не поняла, говорит ли он это ради ребенка или пытается утешить ее. Когда она передала его слова Джонни, тот сразу приободрился, а Маргарет хватило такта не высказывать вслух свои сомнения, она лишь на миг нахмурила брови. Закупая продукты на следующую неделю, Эллен невольно думала, не винят ли в гибели Эдны Дейнти ее. Сама она слишком плохо знала Эдну, чтобы сильно скорбеть, для нее та была просто эксцентричной горожанкой, но от мысли, что она, стараясь привлечь жителей в лес, могла невольно возродить былую неприязнь местных к Стерлингам, Эллен едва не плакала.

– Что бы они там ни думали, – сказал вечером Бен, – пусть даже не суются. Они не имеют права срубить ни единого дерева.

– Да вряд ли они собираются рубить деревья.

– Лучше знать наверняка, – заявил он и, должно быть, понял, что со стороны кажется, будто он злится на нее. – Миссис Дейнти не требовалось наше приглашение, чтобы бродить по лесу, она ходила туда, куда хотела. По крайней мере, теперь там станет немного поспокойнее.

Похоже, никто не винил Эллен, кроме нее самой.

– Никто, с кем стоит считаться, – почти хором заверили ее Кейт Уэст и Хэтти Соулсби, когда она призналась им, что ее тревожит. Они никуда ее не отпустили, пока не убедились, что она им поверила, – пока ей не удалось скрыть свои опасения, все равно нависавшие над ней, словно тень леса, которая с каждым днем подползала все ближе к дому.

Бен, должно быть, чувствовал ее смятение. В среду вечером он неожиданно спросил:

– Может, ты хочешь, чтобы я остался?

Неужели она, не сознавая того, просто боится, что его не будет дома целых две ночи, ведь он никогда еще не оставлял ее с детьми одних?

– Даже не думай об этом, – сказала она. – Ты просто обязан сообщить миру, что Стерлинги прибудут на Рождество.

Поскольку выехать ему предстояло до рассвета, он отправился в постель раньше нее. Она обнаружила, что он спит на спине, вцепившись пальцами в стеганое одеяло. Он как будто погрузился в медитацию, лицо его было настолько спокойно, что казалось идеально симметричным. Эллен забралась в постель рядом с ним, уткнулась носом ему в шею и сказала себе, что она не боялась бы так, если бы он не уезжал сразу после гибели миссис Дейнти, но ведь это вовсе не повод для страха.

Она уснула, а проснувшись, обнаружила, что осталась в постели одна. Ощущение было такое, будто ее разбудил прощальный поцелуй, но ведь губы Бена не могли оставить у нее на лбу такую холодную отметину. Она подошла к окну и увидела, что машины уже нет. Наверное, это ее фары светят на той стороне вересковой пустоши, где горизонт блестит от еще не растаявшего снега, или это какая-то звезда висит так низко? Чем больше она щурилась, пытаясь понять, тем сильнее сомневалась, что видела там свет, что этот свет вообще был.

– Будь осторожен, – проговорила она вполголоса, жалея, что не проснулась, чтобы сказать это Бену лично, а потом вернулась в постель, где так и не заснула до самого утра от холода.

Глава двадцать восьмая

Сначала Бену показалось, он понимает, что с ним не так: он же выехал в Лондон раньше, чем успел толком проснуться. И встал он раньше, чем собирался, разбуженный сновидением, которое оказалось слишком огромным для его спящего сознания и забылось тут же, в миг пробуждения. Бен осторожно двинулся по погруженному в сон дому заваривать кофе и принимать душ и, уже вытираясь, понял, что забыл повернуть горячий кран. Правда, холодная вода помогла ему проснуться, но не удивительно, что Эллен и дети задрожали после того, как он поцеловал всех по очереди в лоб. Он поймал себя на мысли, что ему не хочется их оставлять, и нежелание на мгновение усилилось, отчего стало похожим на страх. Но им не будет никакой пользы, если он отменит встречи, и наверное, предстоящие встречи и стали для него источником тревоги, а если так, это просто смехотворно. Бен подхватил дорожную сумку, стоявшую у подножья лестницы, и вышел из дома, надеясь, что свежий воздух прочистит мозги.

Было самое начало пятого. Ледяная темнота как будто сгущалась вокруг него. Позади дома подступы к лесу защищал отряд белых неподвижных фигур, бледная масса, похожая на порожденную землей тучу, которая пока еще только обещала бурю. Когда Бен забрался в «фольксваген» и включил фары, темнота едва не придавила лучи света своей тяжестью. Он снял машину с ручного тормоза и покатился под горку на холостом ходу, чтобы не разбудить своих, а мотор завел, только подъехав к шоссе. Проехал под железнодорожным мостом, выбираясь на вересковые пустоши.

Лучи фар скользили сквозь темноту, делая ее еще чернее, заплаты снега как будто вытягивались, когда их находил свет. Прошел почти час, прежде чем звезды побледнели в свете огней Лидса. Он проехал по пустынным улицам, и глаза заболели от ярких фонарей, затем вырулил на скоростное шоссе, где через темноту с ревом проносились громадные грузовики, каких он никогда не видел днем. Должно быть, с высоты птичьего полета эти огни, пробегающие туда и сюда по спинному хребту Англии, похожи на ставшие зримыми нервные импульсы, подумал он, но затем необходимость следить за дорогой вернула его с небес на землю.

К тому времени, когда солнце прорезало горизонт слева от него, ему казалось, что не он едет на машине, а машина – на нем. Что-то явно на него давило, и это были вовсе не встречи, назначенные в Лондоне и Норидже. Возможно, новая сказка требует, чтобы ее рассказали, тогда понятно, почему эти два дня кажутся ему такими ненужными. С наступлением утра на шоссе стало оживленнее, и Бен смог отвлечься от мыслей, переключившись на дорогу, а когда он добрался до окраин Лондона, и вовсе стало не до размышлений: ученики автошкол собирали целые процессии автомобилей, медленно волочась по улицам, заставленным разгружавшимися фурами, на фоне которых терялись магазины, куда они привезли товар; пешеходы выплескивались на проезжую часть, огибая строительные леса; ямы в асфальте прорастали дорожными рабочими на разных стадиях развития: от всего лишь говорящих голов, торчавших из одной канавы, до высунувшихся по пояс – из другой. Бен заплутал после одного объезда в Криклвуде, где прорвало водопровод, после чего едва ли не два часа добирался до Сохо и наконец припарковался у самого здания редакции, испустив вздох облегчения.

Несмотря на случившуюся задержку, он приехал почти за час до первой встречи. Он прогулялся по Сохо – где как будто стало меньше секс-шопов по сравнению с январем, зато прибавилось рукописных объявлений на дверях, – чтобы взглянуть на «Мальчика, который поймал снежинки», выставленного в витринах книжных магазинов на Чаринг-Кросс-роуд. Он с опаской зашел в самый большой из них, «Фойлз», совершенно не подготовленный к тому, что его ожидало. Во всех магазинах, торговавших детской литературой, продавалась их с Эллен книжка, а в витринах двух книжных красовался не только «Мальчик, который поймал снежинки», но и их предыдущие сочинения.

Бен как раз стоял, глазея на вторую витрину, когда по улицам потекли толпы народа, спешившего на ланч. В «Фойлзе» ему захотелось, чтобы кто-нибудь купил их книжку, пока он здесь, – он чувствовал себя ребенком, которому не терпится, чтобы его похвалили за работу. Сейчас он пожалел, что с ним нет Эллен и детей. Их восторг наверняка передался бы и ему, а так, каждый раз глядя на очередную полку с книгами Стерлингов, он думал, что эти книги имеют к нему весьма опосредованное отношение – просто продукт определенного этапа его жизни, который он уже оставил позади. Сейчас ему нельзя растерять энтузиазм, он ему пригодится для интервью прессе. Подумав об этом, Бен побрел обратно к зданию «Файербенд Букс».

Среди книг, выставленных в приемной напротив нескольких мягких кресел, он обнаружил и экземпляр «Мальчика, который поймал снежинки». Дожидаясь Марка Матвея, он пробежал книгу по диагонали и как раз добрался до последней страницы, когда кто-то заметил:

– Ну, если даже сам автор читает, должно быть, хорошая книжка.

Это был Марк Матвей, рослый мужчина лет тридцати, уже начавший лысеть. Он, кажется, пытался улыбнуться всем своим вытянутым лицом.

– А теперь, если вы не против, поторопимся, – предложил он, – на случай, если захотите пропустить стаканчик перед беседой с Говардом Беллами.

– Думаете, это развяжет мне язык?

– Мы иметь много способ заставляйт вас говорить, – заверил рекламщик, изобразив немецкий акцент, и прибавил уже нормальным голосом: – Но, насколько я слышал, вас не нужно подстегивать.

Бен надеялся, что надолго это не затянется. Когда Матвей спросил:

– Итальянский вас устроит? – Бену на миг показалось, он спрашивает, с каким акцентом ему говорить дальше.

– Все, что пожелает Беллами, – сказал Бен.

Как оказалось, имелся в виду итальянский ресторан, где Стерлинги обедали с Керис Торн, и интервьюер уже ждал их: взгромоздившись на барный стул у самого окна, он одной пухлой рукой забрасывал в рот оливки и держал в другой бокал с коктейлем. Беллами увлеченно всматривался в лица прохожих за окном, пока Марк Матвей не кашлянул, тогда газетчик развернулся на застонавшем под ним стуле и вопросительно приподнял круто изогнутые брови.

– Говард Беллами, Бен Стерлинг, – представил их рекламщик.

Беллами вяло пожал Бену руку и забрал с барной стойки свой коктейль.

– Жена подъедет позже?

– Кому-то же надо было остаться дома с детьми.

– Может, я предпочел бы прекрасную половину? – сказал Беллами рекламщику, а потом обратился к Бену: – Очень жаль, на самом деле. Она могла бы снабдить мои записи иллюстрациями. Давайте-ка заморим червячка, пока вы тут у нас маринуетесь.

– Похоже, меня назначили основным блюдом.

– Кажется, мне понравится этот парень, – объявил Беллами, с грацией морского котика сползая с барного стула и одергивая на брюшке бархатную жилетку. – Вы расслабьтесь, – сказал он Бену. – Нам будет весело.

И интервью действительно прошло живо и гладко. Как только Беллами поставил рядом с тарелкой пармезана магнитофон на запись, Бен сразу же об этом забыл и развивал любые темы, предложенные Беллами или же зародившиеся в ходе разговора: детство как период мечтаний; удушение воображения под давлением общепринятых норм; воображение как душа человека; неприкрытая сущность мифа и сказки и почему необходимо позволять им рассказывать себя; вероятность, что только дети могут расслышать верно и заново постичь тот самый смысл, какой был вложен в эти истории, когда их рассказывали у костра под неизведанными небесами посреди неизведанной темноты, которая, вероятно, и была подлинным рассказчиком, позаимствовавшим у человека его голос, чтобы сказки смогли ожить… Беллами кивал, улыбался и умудрялся выглядеть все более заинтересованным, поглощая чудовищные порции спагетти. Он не выключал магнитофон до самого кофе, последовавшего после нескольких бутылок вина.

– Более чем достаточно, – сказал он. – Если только у вас в голове не осталось какой-нибудь мысли, которой вы особенно сильно хотите поделиться с миром.

Завершение интервью застало Бена врасплох – он достиг той стадии, когда даже не замечал, что говорит вслух.

– Я как раз сейчас подумал, скольких людей знаю, фамилии которых звучат как прилагательные и наречия: Дейнти [8]8
    Dainty – можно перевести как утонченный, элегантный.


[Закрыть], Квик, – и вот теперь вы. Не избыточный вес, а просто такое удобное беллами [9]9
  Вероятно, в фамилии журналиста Бену слышится слово belly – живот, пузо.


[Закрыть].

Беллами не спешил улыбнуться на это замечание, но когда все-таки улыбнулся, его улыбка показалась наигранной.

– Предсказываю: уже скоро мы увидим вас на самом верху. Я приложу для этого все усилия, – произнес он и записал свой адрес на картонной книжечке ресторанных спичек. – Черкните мне пару строк, если вдруг вспомните, о чем позабыли сказать.

Когда Бен с Марком Матвеем вернулись обратно в «Эмбер», рекламщик произнес:

– Хочу в следующем году задействовать вас гораздо больше. Просто преступление не использовать такое обаяние и красноречие.

– Наверное, мне стоит приберечь немного для моего нового редактора.

– Наверное.

И внезапно Бену показалось, что та его часть, которая болтала о писательской работе и благополучно вынесла целое интервью, покинула его безо всякого предупреждения, оставив один на один с его нетерпением, а ведь впереди еще два дня. Он испугался, что может нагрубить Алисе Кэрролл, а потом рассердился на себя за этот испуг и понял, что способен нагрубить даже сильнее. Но когда он увидел Алису Кэрролл за бывшим столом Керис, за которым она казалась миниатюрнее самой Керис, его злость испарилась.

– С Беллами он был просто безупречен, – сообщил Алисе рекламщик. – Я как-то присутствовал при интервью, когда Говарду не понравился собеседник. Неприятное зрелище, скажу я вам.

Бен вынужден был признать про себя, что Алиса Кэрролл очень даже ничего: легкие румяна на мраморном личике подчеркивали высокие скулы, светлые волосы каскадом спадали до талии из-под ободка, изображавшего змею. Она дважды тряхнула его руку и произнесла:

– Делайте все, что угодно, лишь бы увеличить продажи.

Бен рассудил, что она обращается не только к нему, но и к Марку Матвею, отчего ему показалось, что его заслуги признали лишь наполовину.

– Я хочу позвать редакционного фотографа, чтобы снял вас до вашего отъезда, Бен, – сказал рекламщик.

– А как же Эллен?

– Пришлите нам ее фотографию.

– Можем сфотографировать его прямо сейчас, – сказала Алиса Кэрролл, бросив взгляд на Бена. – Если вы, конечно, не возражаете.

– Я переживу.

Она оценила его ответ короткой улыбкой и, приподняв тонкие брови, выразительно поглядела на рекламщика, выставляя за дверь.

– Кофе, – сказала она Бену таким тоном, словно предлагала ему протрезвиться.

Пока они дожидались кофе, она болтала с ним о книге, которую называла «Снежинки». Она была довольна продажами «Снежинок» и, похоже, удивлена. Поговаривают о возможности номинировать «Снежинки» на премию за детскую литературу. Наверное, ее комментарии не показались ему такими воодушевляющими, какими очевидно были, потому что у нее все время звонил телефон. А вскоре в ее кабинет из стекла и фанеры явился фотограф.

– Подержите мои звонки на линии, – велела Алиса Кэрролл секретарше, которая принесла кофе, и кивком предложила фотографу начинать, как только тот будет готов. Бену же она сказала: – Вы хотите услышать, что я думаю о вашем последнем произведении.

– Естественно, – вежливо отозвался он.

– Мне кажется, вы слишком сильно стараетесь.

Затвор камеры издал электронный щелчок, похожий на приглушенный возглас. Фотограф снимал вовсю. И черт с ним, гневно подумал Бен – он хотя бы не застал Бена врасплох, в отличие от Алисы Кэрролл. Бен так старался не выдать своего замешательства, что начал запинаться:

– Что, чтобы что?

– Чтобы произвести то, что, по-вашему, хочет получить рынок.

– Разве вы не об этом просили?

– Верно, только обычно мои авторы не воспринимают меня настолько буквально. Мне, разумеется, надо было увидеть готовое произведение, прежде чем судить о нем, и в данном случае я бы сказала, книга доказывает, что вы не настолько хорошо следуете нашим указаниям, как вам кажется.

Быстрые щелчки затвора камеры походили на плохо замаскированный смех.

– Так что же вы скажете? – Бен постарался, чтобы его голос звучал благожелательно, но с прохладцей.

– То, что я уже сказала. – Алиса подалась вперед на своем вращающемся кресле, и Бену представилось, как он раскручивает кресло все быстрее, пока совершенно не исчезает под столом. – Если хотите знать мое мнение, что вам делать, – продолжала Алиса, – я бы сказала, вам стоит поменьше тыкать читателю пальцем. Разделяйте его тревоги, но пусть книга доказывает вашу точку зрения вместо вас. Люди не любят, когда им читают нотации, а уж дети и подавно.

«И я тоже», – парировал Бен про себя. Интересно, не означает ли смешок затвора, что фотокамера запечатлела эту мысль.

– Еще вы могли бы привнести побольше воображения в текст, – говорила между тем Алиса Кэрролл, – поскольку в этом вы как раз хороши, и это, кажется, продается. Достаточно?

Ее последняя реплика относилась к фотографу, однако Бена так и подмывало ответить. Когда фотограф ушел, она сказала Бену:

– Надеюсь, вы не против, что он снимал вас во время нашего разговора. Мне кажется, это добавляет образу живости. У нас уже полно снимков, на которых вы стараетесь выглядеть как писатель.

– Итак, возвращаясь к нашей теме…

– Я говорила совершенно серьезно, разумеется.

Разве Бен подумал или понадеялся на иное?

– Что ж, все просто, – произнес он, вставая.

– Я провожу вас до лифта.

Алиса открыла дверь своего кабинета, пока Бен сражался с рукавами пальто, которое казалось его воплощенным гневом, тяжелым, горячим и еще более бесполезным, а потом она повела его по проходу между рядами столов, не разделенных даже перегородками. Кто-то придержал для Бена открытый лифт, но она жестом велела не ждать.

– Ваши дети читали эту книгу?

– Еще нет.

– Разве вы им не позволяете?

– Просто времени не было.

– Может быть, стоит дать им эту книгу и узнать, не совпадает ли их точка зрения с моей? – Когда он ничего не ответил, она нажала кнопку между двумя лифтами. – Между прочим, нет никакой необходимости торопиться, – сказала она. – Я оценила, что вы выложились по полной, чтобы порадовать меня, но мне не обязательно сдавать книгу прямо сейчас. Я бы на вашем месте расслабилась перед Рождеством и посмотрела бы, как пойдет текст в новом году.

– Спасибо, что были так откровенны, – произнес Бен, наблюдая, как дверцы лифта смыкаются, закрывая ее лицо. Его ярость как будто вылилась в одну-единственную мысль: в новом году она не хотела бы оставаться такой же самодовольной. Он сам не вполне понимал, что имеет в виду, и эта размытость формулировки только усугубляла его раздражение. Когда лифт опустился, он торопливо прошел через стоянку, где прохладный воздух немного его успокоил, и вывел «фольксваген» по пандусу в город.

Бен еще не успел выбраться из лабиринта улиц с односторонним движением, как его внутренний голос потребовал ехать на север.

– Еще рано, – пробормотал он, продолжая двигаться на восток, пока не увидел поворот на Кембридж. К тому времени, когда он достиг съезда на скоростное шоссе, там уже тек поток огней. С шоссе он свернул у Стамп-Кросс и поехал в сторону деревни Сикс-Майл-Боттом [10]10
  Название деревни можно перевести как «шестимильное дно», а можно и как «шестимильная задница».


[Закрыть], название которой неизменно вызывало у Джонни приступ хохота. От этого воспоминания Бен неожиданно ощутил себя совершенно одиноким посреди плоского ландшафта, где кометами проносились, скрываясь в темноте, всполохи света от фар. Он позвонит домой, как только приедет к Доминику, пообещал он себе.

Когда он въехал в Норидж, большинство магазинов были уже закрыты. Как только он остановил машину под единственным деревом на узкой боковой улочке – он помнил, что этот тощий ствол металлического оттенка принадлежит вишне, – отец Доминика выскочил на крыльцо дома Миллиганов и затопал по ступенькам, опираясь на суковатую палку.

– Приехал! Ставьте чайник, – прокричал он, а потом тем же тоном заговорил с Беном: – Давай свою сумку.

Доминик торопливо вышел из дома.

– Привет, Бен. Я сам возьму, папа. Не нужно, чтобы ты перенапрягался.

– Не о чем тут спорить, – сказал Бен и сам занес свою сумку в прихожую, где его встретила мама Доминика.

– Правильно, Бен, не позволяй им командовать собой. Чем тебя угостить после долгого пути? Есть чай, кофе, перекус, чтобы ты дотянул до ужина.

– Я пока не голоден, – заверил он, стараясь отвертеться от ее нелепых угощений, не нарушая при этом приличий. – Надеюсь, Доминик сказал, что я приглашаю всех на ужин в ресторан.